Гром, молнии, дождь в соединении с чувством опасности, которой я подвергалась, чуть было не свели меня с ума. Я обернулась и при блеске молнии увидела, что Ренэ уже догоняет меня. Тогда на меня нашло одно из тех внезапных вдохновений, которые являются к нам в минуты величайшей опасности. Ренэ убил моего слугу выстрелом из пистолета. Я вспомнила, что у меня в седле тоже есть пистолеты, схватив один из них, я обернулась и, выждав вспышку молнии, выстрелила.
Ренэ и его лошадь упали, так же, как мой несчастный слуга и его лошадь час назад. С этой минуты я совсем не помню, что было со мной. Я продолжала хлестать свою лошадь, которая скакала галопом, и успокоилась немного только тогда, когда увидела белевшие во тьме первые дома Блуа. Благодаря счастливой случайности гостиница «Единорог» находилась на моем пути, и моя лошадь остановилась у дверей, так как мы уже не раз посещали ее.
Я постучала и крикнула — мне отворили. Не желая рассказывать, что со мною случилось, я объяснила свое состояние тем, что испугалась грозы. Меня била дрожь, и я легла в постель.
Несколько часов спустя, то есть уже под утро, в дверь гостиницы начали сильно стучать. Я услыхала голос мужа, произносившего ругательства и -проклятия. Когда хозяин гостиницы отпер дверь, он спросил его, вернулись ли его жена и слуга.
«Ваша жена здесь,— сказал трактирщик,— но слуги вашего я не видел, и на конюшне у меня стоит только одна лошадь».
Самуил вошел в мою комнату и закричал, увидев меня:
«Господи! Что с вами случилось?»
Я рассказала ему все. Он слушал меня вне себя от бешенства. Я не назвала ему, однако, имени Ренэ-фло-рентийца.
«Итак, слуга умер!» — воскликнул он.
«Умер или только ранен, этого я не знаю,— ответила я.— Я не помню ничего».
«В таком случае,— сказал Самуил,— мне становится понятно все, что случилось со мною!»
И он, в свою очередь, рассказал мне, что с ним произошло. Он приехал в Сомюр с мнимым слугою епископа. Но вместо того чтобы отвезти его в епископский дом, слуга проводил его в гостиницу и сказал:
«Я предупрежу его святейшество о вашем приезде и немедленно зайду за вами».
Слуга ушел. Прошел час, другой, третий, настала ночь, а слуги все не было. Самуил начал беспокоиться и наконец спросил у трактирщика, действительно ли приехавший с ним человек — слуга епископа.
«Нет,— ответил трактирщик.— Я часто бываю в доме епископа, но такого человека не видел. Притом в настоящее время епископ не в Сомюре».
«Как!» — воскликнул мой муж.
«Его святейшество уже с месяц в Анжере».
«Вы уверены в этом?»
«Вполне».
Самуил бросился в дом епископа. Там ему подтвердили, что епископ отсутствует уже целый месяц, и никто не мог понять, что нужно Самуилу; одно только было достоверно — это то, что епископ не мог пригласить его в Сомюр, так как его самого там не было.
Страшное подозрение мелькнуло в голове Самуила. Подумав, что, вероятно, хотят похитить меня, а он сам попал в ловушку, он вскочил на лошадь и сразу же прискакал в Блуа.
Только что Самуил кончил рассказывать, как снова постучали в дверь. Это вернулся наш слуга, здоров и невредим. Пуля Ренэ попала в лошадь, не причинив вреда всаднику; но, оглушенный падением, он долго пролежал в обмороке. Когда он пришел в себя, то я и Ренэ были уже далеко. Остальное вам известно, ваше высочество,— прибавила Сара.
Генрих внимательно выслушал этот рассказ. Когда прекрасная ювелирша закончила, он сказал взволнованным голосом:
— Сударыня, вы обратились ко мне как к покровителю, и не ошиблись. Клянусь вам, что я избавлю вас от тиранства гнусного Самуила.
— Ваше высочество, вы понимаете, что я его жена только по фамилии и что ни разу с тех пор, как я узнала о его злодеяниях, он не осмеливался переступить порог этой комнаты. Но имя, которое он мне дал и которое я ношу,— разве не навеки связывает меня с ним?
— О, нет! — воскликнул Генрих.— Я помогу вам бежать от этого чудовища.
— Бежать! Но куда? И как?
— Успокойтесь, я спрячу вас в такое место, где ни муж ваш, ни Ренэ никогда вас не найдут.
***
Генрих — как совершенно верно рассказал Вильгельм Верконсен Ноэ — провел весь день у прекрасной ювелирши и ушел от нее только вечером, когда разошлись по домам, подмастерья Самуила Лорио, а последний, по своей привычке, пошел поболтать к соседу-торговцу, суконщик же запер лавку.
Было около девяти часов, когда Генрих Наваррский вышел из дома ювелира.
Принц вспомнил, что Нанси, хорошенькая белокурая камеристка принцессы Маргариты Валуа, назначила ему свидание ровно в девять часов на набережной у ворот Лувра.
Накрапывал дождь, и ночь была темная.
«Черт возьми! — рассуждал принц, отправляясь на свидание.— Не в обиду будет сказано мадемуазель Нанси, как ни прекрасны ее голубые глаза, но они не будут в состоянии осветить ее лицо настолько, чтобы я мог узнать его сквозь туман».
На набережной никого не было.
Генрих завернулся плотнее в плащ от резкого ветра и начал ходить взад и вперед, покашливая изредка, как человек, пришедший на свидание в темноте и желающий предупредить о своем присутствии тех, кто его ждет.
Через четверть часа, в течение которого Генрих не встретил никого, продолжая больше думать о прекрасной ювелирше, чем о принцессе Маргарите,— вдруг увидел что-то белое, отделившееся от стены Лувра и направившееся к нему.
«Весьма вероятно, что это платье мадемуазель Нанси»,— подумал он.
Послышались легкие шаги, и белая тень оказалась довольно близко.
Генрих еще раз кашлянул.
Тень, только что перед тем остановившаяся, стала снова приближаться и, вопреки обычаю теней, которые всегда немы, в свою очередь кашлянула.
Генрих пошел ей навстречу, и тень очутилась возле него.
— Который час, сударь? — спросил нежный, слегка насмешливый голос.
— Девять часов, мадемуазель.
— Благодарю вас,— ответила тень.— Я, кажется, узнаю этот голос.
— И я также,— ответил Генрих.
— Он принадлежит господину де Коарассу, так ведь?
— А голос, который я слышу, кажется, принадлежит прекрасной Нанси?
— Тс!..
Слово это сопровождалось прикосновением белой маленькой ручки к губам принца.
Затем Нанси — это была действительно она — наклонилась к нему.
— Идемте,— сказала она и, взяв его за руку, прибавила:—Надеюсь, что вы умеете ходить в темноте?
— Еще бы!
— И не носите ботфортов, как принц Наваррский, которые, говорят, производят адский стук на лестницах и полах Неракского замка.
— Принц — болван,— заметил Генрих и улыбнулся. Нанси прошла мимо больших ворот Лувра и привела принца к калитке, около которой стоял на часах швейцарец. Но последний спал, положив обе руки на алебарду, при свете лампы, подвешенной к своду коридора.
— Вот солдат, верно охраняющий своего короля! — заметил принц.
Закройте лицо плащом! — сказала Нанси.
— Зачем?
— Потому что швейцарец спит с открытыми глазами.
— А, хорошо! Понимаю,— прошептал Генрих, смеясь.
— Неужели?
— То есть он закрывает глаза, когда вы уходите?
— Нет, когда я возвращаюсь. Нанси насмешливо улыбнулась.
— Конечно, только в таком случае, когда я возвращаюсь не одна,— прибавила она.
«Эге,— подумал принц, улыбнувшись,— по-видимому, мой кузен, герцог Гиз, часто ходил этим путем».
Он тщательно закрыл лицо плащом и прошел мимо швейцарца, который притворился, что спит.
Нанси довела принца до конца коридора и шепнула ему на ухо:
— Тут лестница, поднимите ногу.
— Поднял,— сказал Генрих, поставив ногу на ступеньку.
Лампа, висевшая у входа в коридор, не освещала другого его конца.
— Поднимайтесь осторожно и дайте мне вашу руку,— шепотом сказала Нанси.
Она пошла вперед, не выпуская, однако, руки принца из своей белой надушенной ручки.
Было очень темно на этой винтовой лестнице, по которой поднимался принц. Вдруг он оступился.
— Тс,— предупредила его Нанси,— у луврских стен есть уши.
Генрих удвоил предосторожность. Продолжая подниматься, он наклонился к уху хорошенькой камеристки:
— Как вы находите, я одного роста с герцогом Гизом? Нанси вздрогнула и насмешливо ответила:
— Господин де Коарасс, вы слишком самонадеянны.
— Неужели? Вы так думаете?
— Я советую вам спросить об этом другую особу, а не меня.
— Вы умеете давать хорошие советы,— прошептал Генрих, продолжая подниматься.
— Иногда.
— Ну, так как же?
— Тс! Я вам сейчас отвечу.
Генрих поднял было ногу, но нога его не встретила уже ступеньки, лестница кончилась. Нанси сказала:
— Поверните направо и идите за мной. Только не шумите.
Генрих шел впотьмах около трех минут по ровному полу. Наконец Нанси остановилась.
— Теперь я вам отвечу,— начала она.
— Послушаем! — заметил принц.
— Герцог Гиз выше вас ростом.
— Тем хуже.
— Ум измеряется не ростом, господин де Коарасс, а ума у вас, как мне кажется, достаточно.
С этими словами хитрая субретка открыла дверь, и поток света хлынул в лицо Генриху.
Нанси тихонько толкнула принца в спину, и он очутился в будуаре принцессы Маргариты, уже знакомом ему, том самом, который он видел накануне в таинственное отверстие, проделанное де Пибраком.
Нанси исчезла.
XVIII
В то время как Нанси вела Генриха Наваррского к Маргарите Французской, Ноэ поднимался по шелковой лестнице, привязанной к окну Ренэ-флорентийца.
Мост был высок, лестница длинная, а восхождение представляло некоторую опасность.
Но Ноэ был проворен и храбр, как все влюбленные.
Ночь была темная. Свет, который он видел в окне Паолы с берега, потух. И Ноэ, поднимаясь вверх, видел только черное отверстие окна, откуда свешивалась его шаткая лестница.
Когда он добрался до окна и ухватился за подоконник, две нежные, как атлас, обнаженные руки обняли его и увлекли в комнату.
«Со мной, по всей вероятности, происходит то же, что и с Генрихом, когда он поднимался к Коризандре».
В комнате было темно. Но ручки все еще держали его, нежное дыхание касалось его лица, и ему казалось, что он слышит учащенное биение сердца Паолы.
Дочь Ренэ увлекла Ноэ на оттоманку, усадила его, затем подошла к окну, все еще не говоря ни слова, так сильно она была взволнована.
Она втянула лестницу в комнату и вернулась к Ноэ.
— Ах, Господи! — сказала она дрожащим голосом.— Как мне было страшно!
Страшно? — спросил Ноэ.—А отчего?
— Я боялась, когда вы поднимались по лестнице. Я ее крепко привязала, но все-таки придерживала руками.
— Дорогая Паола...
— Когда я увидела, что вы повисли над бездной, у меня закружилась голова, и я подумала, что лестница может оборваться.
— Вы с ума сошли!
Так как они были в потемках, то Ноэ осмелился поцеловать Паолу. Но она вырвалась из его объятий, тщательно задернула занавесь, закрывавшую стеклянную дверь, которая вела в лавку, потом высекла огонь, и целый сноп искр осветил комнату.
— Что вы делаете? — спросил Ноэ.
— Зажигаю лампу.
— Зачем?
— Но... чтобы видеть.
— Дорогая моя,— прошептал Ноэ,— у слов нет цвета.
— Однако...
— К чему видеть? — умолял он ласковым голосом.
— Обещаете мне в таком случае быть благоразумным,— сказала Паола, перестав разжигать огонь.
— Я и так благоразумен.
— И не целовать меня.
— Но я люблю вас.
— Это ничего не значит.
— А мне так кажется, что это, напротив, значит очень много.
— В таком случае я зажгу свечу.
— Не надо, я буду благоразумен.
— Хорошо,— сказала Паола.
— Однако я клянусь вам, что люблю вас,— прибавил молодой человек вкрадчивым голосом.
— Если бы я не верила этому, то вы не были бы здесь.
— А вы?
Паола вздохнула, помолчала немного, потом, вместо того чтобы ответить на вопрос Ноэ, спросила:
— Знаете ли вы, что мне уже за двадцать лет?
— Нет, не думаю,— ответил Ноэ, прекрасно изучивший все законы любезности,— вам едва можно дать шестнадцать; вас, наверное, обманули...
— Не думаете ли вы, льстец, что я из-за этого несчастна?
—В каком отношении?
— Отец мой не хочет выдать меня замуж.
«Черт возьми! — подумал Ноэ,— эта прелестная девушка — женщина серьезная. Ей говорят о любви, а она толкует о замужестве».
— Известно ли вам,— продолжала Паола,— что отец мой богат как еврей?
— Неужели?
— И если бы он захотел, то мог бы дать за мною княжеское приданое.
«Это был бы прекрасный случай позолотить мой герб,— подумал Ноэ,— если бы у меня не было известных предрассудков насчет дворянского происхождения».
— Приданое,— сказал он вслух,—но, милое дитя, вы слишком хороши и не нуждаетесь в деньгах для того, чтобы найти себе мужа.
— Вы думаете?
Паола спросила это с такой дрожью в голосе, что Ноэ был тронут.
«Я любим»,— подумал он и еще раз поцеловал Паолу.
— Думаю ли я это! — прошептал он.— Но...
Она хотела было уже выразиться яснее, когда в соседней комнате послышался голос. Паола быстро встала и приложила ухо к занавеске, висевшей на двери.
— Ничего,— сказала она.— Это Годольфин бредит во сне.
— Гм, он бредит вслух?
— Он бредит и ходит во сне,— сказала Паола.
— Этого я себе никак представить не могу, дорогая Паола.
— Однако это так.
— Когда видишь сон, это служит доказательством, что спишь, не так ли?
— Да, он спит.
— Когда человек спит, то он произносит иногда вслух бессвязные слова, но...
— Но не ходит, хотите вы сказать?
— Конечно!
— Ну, а Годольфин спит и в то же время разговаривает и ходит и иногда пытается отворить эту дверь.
— Неужели?
— Успокойтесь, дверь всегда заперта на задвижку.
— Вот так странный сон! — сказал изумленный Ноэ.
— Годольфин — сомнамбула.
— Это что еще значит?
—Если бы он им не был, то мой отец не держал бы его у себя и не сделал бы моим тюремщиком.
Ноэ взял обе руки прекрасной итальянки и нежно пожал их, говоря:
— Паола, молю вас, объясните мне яснее.
— Вы не знаете, что значит сомнамбула?
— Это, должно быть, латинское слово,— сказал Ноэ,— а я не обучался этому языку.
— Это значит «ходящий во сне».
— Так.
— В Италии много таких людей.
— И вашему отцу очень нравится человек, который ходит во сне?
— Ему это приносит пользу.
— Какую, например?
— Годольфин во сне говорит и видит вещи очень странные, по уверению отца.
— Ваш отец сумасшедший.
— Очень возможно,— вздохнула итальянка,— но три года назад Годольфин открыл заговор гугенотов против королевы.
— Уж этому позвольте не поверить,— прошептал скептик Ноэ.
— Однако отца моего так поразили слова Годольфина, что он сообщил их королеве-матери, и она приказала схватить и повесить заговорщиков.
— А заговор действительно существовал?
— Да.
— Это странно.
— Отец не сказал королеве, что Годольфин открыл ему этот заговор, но уверил, что он сам прочитал о нем по звездам. Вам известно,— прибавила Паола,— что отец уверяет всех, будто узнает будущее по звездам...
— Да, знаю.
— Но на самом деле это Годольфин открывает ему многое во время сна. Часто благодаря ему отец мой находил пропавшие вещи.
— Неужели!
— И предсказывал события, сбывавшиеся потом.
— И Годольфин никогда не ошибается?
— О, напротив, даже очень часто. Но иногда он отгадывает.
— Где же ваш отец нашел этого странного человека? — спросил Ноэ.
Паола вздрогнула при этом вопросе. С минуту она не решалась ответить.
— Годольфин,— сказала она,— не знает своего происхождения, и отец мой уверил его, что нашел его на ступенях церкви.
— А это неправда?
— Мне кажется.
— Отец ваш, верно, похитил его у родителей?
— Этого я не знаю. Я была в то время ребенком, и мать моя, знавшая всю эту историю, никогда не хотела рассказывать мне ее, но я помню то, что я видела.
— А что же вы видели?
— Лет восемнадцать или двадцать назад мы еще не были так богаты, как теперь, и отец мой в то время еще, не пользовался доверием герцога Лоренцо Медичи. Мы жили в Венеции в бедном домике на берегу лагун. Раз ночью отец вернулся бледный, с окровавленными руками, и нес ребенка. Этот ребенок был Годольфин. Увидав моего отца и ребенка, мать моя вскрикнула от ужаса.
«Возьми его,— сказал отец,— мне стало жаль ребенка. Ты будешь заботиться о нем».
Они долго разговаривали вполголоса в углу комнаты, где стояла моя кроватка, но я не могла расслышать их слов. На другой день мы среди ночи уехали из Венеции во Флоренцию, на родину моего отца. Мать моя, лишившаяся своего последнего ребенка, кормила грудью Годольфина.
В Венеции мы жили бедно. Во Флоренции же вместо того, чтобы остановиться в дешевой гостинице, отец купил роскошный отель, дорогую одежду, нанял лакеев, и мать моя выезжала не иначе как в носилках. Отсюда пошло таинственное богатство Ренэ-флорентийца.
«Черт возьми! — подумал Ноэ.— Простодушная девушка, только что предлагавшая мне свою руку и приданое, рассказывает мне историю происхождения богатства, которым хотела наградить меня».
Но так как Ноэ ничего не сказал об этом Паоле, то она продолжала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21