— Еще пять миль, ваша светлость.
— А нет ли поблизости деревни?
— О, нет! Деревень нет до самого Блуа.
— Нет ли, по крайней мере, какого-нибудь жилья?
— Да, в двух милях отсюда есть гостиница.
— А ближе?
— Ближе ничего нет, господа.
— Итак,— сказал Генрих Наваррский веселым тоном,— приходится подчиниться своей участи: мы промокнем.
— А,— возразил крестьянин,— если дело идет о том, чтобы укрыться от дождя, это другое дело.
— Как так?
— Отсюда в четверти часа ходьбы на берегу у дороги есть утес, образовавший навес, под которым вы и ваши кони можете найти приют.
— Ты полагаешь?
— Ей-Богу! В праздники там устраиваются даже танцы!
Генрих бросил талер крестьянину и пришпорил лошадь.
Менее чем через четверть часа, когда наступила уже полная тьма, молодые люди достигли того места, о котором говорил им крестьянин.
Это, действительно, была доволно большая пещера, с входом со стороны Луары, делавшей в этом месте изгиб. Воспользовавшись минутой, когда молния ярко осветила небо, Ноэ въехал туда первый, ему даже не пришлось слезть с лошади. Генрих последовал его примеру.
Почти в ту же минуту разразилась страшная гроза. Удары грома и молнии следовали непрерывно, освещая долину Луары и будя заснувшее эхо» Всадники привязали лошадей в пещере, повернув их головой к утесу, чтобы они не видели блеска молний.
Затем они уселись на куче листьев и веток, принесенных сюда, без сомнения, пастухами и сборщиками винограда.
— Да эта пещера мне нравится гораздо больше, чем гипсовые украшения Неракского замка,— сказал Ноэ после короткого молчания.— Вы ведь согласны со мной, Генрих? А если бы у нас была еще с собой бутылка белого вина, то мне нипочем была бы тогда и гроза.
— А мне — если бы я мог держать беленькую ручку Коризандры в своей! — вздохнул Генрих.
Ноэ с насмешливым видом начал насвистывать какую-то арию и ничего не ответил на слова влюбленного молодого человека.
Но вдруг к шуму грома и проливного дождя присоединился какой-то странный шум. Молодые люди быстро вскочили со своего ложа.
По дороге бешено неслись голопом несколько лошадей, и казалось, их подгоняла не буря, а какая-то иная, более побудительная сила.
Молния сверкала беспрерывно, и вся дорога, река и окрестные холмы были освещены как днем.
Генрих Наваррский и Ноэ, стоявшие у входа в пещеру, увидели женщину, хлеставшую свою лошадь и пролетевшую мимо них с быстротой молнии, при свете которой она мчалась во весь дух.
За нею, на расстоянии трех шагов, скакал всадник, старавшийся настигнуть ее, и кричал ей с сильным итальянским акцентом:
— О, на этот раз ты не ускользнешь от меня, красавица!
Молодые люди услыхали этот отчаянный крик и в то же время они увидели, как наездница повернулась в седле, вытянула руку и выстрелила из пистолета. Вдруг лошадь всадника взвилась на дыбы, присела на задние ноги и тяжело опрокинулась, увлекая в своем падении всадника. Амазонка снова стегнула свою лошадь и скрылась во тьме, точно видение. Все это произошло так быстро и неожиданно, что принц Наваррский и его спутник стояли пораженные и не подумали о вмешательстве.
Но когда они увидели, как сброшенный на землю всадник здоров и невредим вылезает из-под содрогавшегося в предсмертных судорогах тела своей лошади, Ноэ не мог удержаться от взрыва хохота.
Всадник находился перед входом в пещеру. Взрыв смеха привлек его внимание, а молния осветила двух молодых людей, укрывшихся от грозы под навесом утеса.
В глубине пещеры он увидел лошадей.
— А, клянусь Мадонной! — воскликнул он.— Сама судьба покровительствует мне.
И, не рассердившись на хохотавших молодых людей, он подошел к ним и оглядел их быстрым взглядом опытного в жизни человека.
Молодой принц и его товарищ были одеты более чем просто.
Их платье из грубого сукна, фетровые шляпы без перьев и простые с раструбами сапоги ввели в обман всадника.
Он подумал, что имеет дело с мелкими дворянчиками, младшими сыновьями в семье, едущими искать счастья в Париж.
Он подошел к ним с гордо поднятой головой, заносчивым и покровительственным видом.
— А, черт возьми,— начал он.— У вас есть лошади, юные проказники!..
Генрих Наваррский и Ноэ посмотрели на него.
Это был человек примерно сорока лет, высокого роста, одетый как настоящий дворянин.
Смуглое лицо, надменный вид, жесткое и насмешливое выражение глаз выдавало в нем одного из тех итальянцев, которых привезла с собою королева-мать, Екатерина Медичи, и которые так быстро обогатились при французском дворе.
— Конечно,— ответил Генрих Наваррский более простодушным тоном,— у нас есть лошади, милостивый государь, в этом отношении мы счастливее вас, лишившегося своей лошади.
— Я надеюсь,— продолжал незнакомец,— что вы уступите мне одну из них.
— Как вы сказали? — спросил принц.
— Я должен во что бы то ни стало догнать ту женщину,— продолжал итальянец.
— Это довольно трудно...
— Лошади у вас хорошие, как мне кажется.
— Положим. Но мы не уступим их.
Дерзкая улыбка скользнула по губам итальянца.
— Когда вы узнаете, кто я, вы, конечно, не откажете продать мне одного из этих животных.
— Ба! Неужели вы французский король? — насмешливо спросил Ноэ.
— Более того, милейшие мои.
— Клянусь! — засмеялся Генрих.— Один только папа стоит выше короля Франции. Так неужели вы папа?
— Нет, но я любимец королевы Екатерины Медичи.
— Гм,— продолжал принц, которого очень забавлял надменный вид всадника,— это чуточку пониже, чем король.
— Милые мои дворянчики,— сказал итальянец, терпение которого наконец истощилось,— у меня нет времени беседовать с вами. Предлагаю на ваш выбор: или продайте мне одну из этих лошадей... я дам за нее, сколько вы пожелаете...
— О,— заметил Ноэ,— любимцы королевы наживаются быстро, это мы знаем. Должно быть, милостивый государь, кошелек ваш набит туго?..
— Или приобрести в моем лице врага, который на днях прикажет колесовать вас.
В ответ на эти слова Генрих и Ноэ снова насмешливо засмеялись.
Тогда, выведенный из себя, итальянец вытащил шпагу и прибавил.
— Или сразиться со мною этим оружием, милостивые государи.
— Стой, на это я согласен! — сказал принц.— Я уже давно не фехтовал, это согреет мне руки.
Генрих Наваррский тоже вытащил свою шпагу из ножен.
— Позвольте, Генрих,— вмешался Ноэ, тоже вытащивший свою шпагу и ставший между ними,— я должен первым сразиться с этим господином.
— Нет, не вы! — ответил принц,— а я.
— Но...
— Скорее,— с нетерпением сказал незнакомец.— Хватит на вас обоих, юные петухи. Меня зовут Ренэ-фло-рентиец, я — учитель фехтования.
— А я,— сказал Генрих Наваррский, отодвинувший в сторону Ноэ,— довольно способный ученик.
И он скрестил шпагу с итальянцем, напавшим на него с высоко поднятым оружием.
Несколько смущенный, Ноэ отошел в сторону. Флорентиец не солгал. Он действительно был учителем фехтования, и сын Иоанны д'Альбре заметил это после первой же ошибки.
Но на стороне последнего была молодость, гибкость тела, отчаянная храбрость и удивительное хладнокровие.
Бой между такими выдающимися противниками не мог продолжаться долго.
После третьего нападения флорентиец хотел прибегнуть к коварному маневру, который предание назвало «итальянской игрой».
Он начал скакать, изгибаться, кричать, приседать и снова вскакивать, подставляя все время под удары противника то голову, то колено.
К счастью, для Генриха Наваррского, отец его, Антуан Бурбонский, вел войну с Италией, и так как он был первым учителем фехтования своего сына, то он и показал ему, как надо защищаться, имея противником миланца или флорентийца.
Принц, оборонявшийся молча, избегал переходить в нападение. Он наблюдал, как флорентиец нагибался и бросался на него, в ожидании той минуты, когда он найдет удобным притвориться, что поскользнулся,— знаменитый маневр, составляющий венец этой коварной игры.
Но принц предвидел удар, и в ту минуту, когда итальянец растянулся на земле, он отскочил в сторону, так что шпага итальянца встретила пустое пространство, затем снова наскочил на него, прежде чем тот успел встать, нанес ему жестокий удар в голову рукояткой шпаги, говоря:
— Вот мой ответный удар, не правда ли, он хорош?
Итальянец застонал и упал, как пораженный громом. Ноэ подбежал.
— О! успокойся, мой милый,— сказал ему Генрих,— это пустяки. Он не умрет... рукоятью не убьешь. Его только оглушило. Через час он придет в себя.
Оба молодых человека наклонились над итальянцем, а Ноэ положил ему руку на сердце. Сердце билось.
— Он в обмороке, вот и все,— прибавил принц,
— Генрих,— сказал Ноэ,— вы помните, как его зовут?
— Да, это Ренэ-флорентиец.
— Парфюмер королевы-матери, Генрих.
— Он самый.
— Злой человек, Генрих, и смерть его была бы угодна Богу.
— В таком случае я сожалею, что не убил его.
— Время еще не потеряно, принц.
— Как?
— — Я проткну его своей шпагой, если вам противно сделать это.
— Фи, Ноэ! Лежачего человека, упавшего в обморок.
— Это ехидна, которую надо раздавить, где бы она
ни попалась.
— Положим, но ехидна, которую давишь, может укусить человека в пятку, а человек, лежащий в обмороке, не кусается.
— Генрих, Генрих,— прошептал юный Амори де Ноэ,— право же, у меня есть страшные предчувствия.
— Какие, мой милый Ноэ?
— Я предчувствую, что этот человек, жизнь которого
вы хотите пощадить, сыграет в вашей жизни ужасную
роль.
— Неужели!
— Мрачную и роковую роль, Генрих,— и когда-нибудь вы раскаетесь в том, что не пронзили его насквозь своей рапирой.
— Ты сошел с ума, Ноэ.
— Нет, мой дорогой принц, нет; мне кажется теперь, что я предвижу ваше будущее.
— Ты ошибаешься,— холодно сказал принц.
— Вы думаете?
— Конечно, лучше читать в прошедшем, нежели в будущем.
— Почему?
— Потому что прошедшее напомнит тебе, что я Генрих Бурбонский, прямой потомок Людовика Святого, и не принадлежу к числу тех, которые убивают или позволяют убить при себе беззащитного человека.
Ноэ опустил голову.
— Вы правы,— сказал он,— однако очень досадно, что вы не разрешили мне сразиться с этим проклятым итальянцем, я убил бы его.
— Едем, гроза уже проходит,— сказал Генрих.— Садись на коня, мой милый Ноэ. От голода меня мутит.
— Мне противно быть рядом с этой падалью,— сказал Ноэ, отталкивая ногой тело итальянца.
— А меня заботит только одно,— сказал Генрих, отвязавший уже свою лошадь и вскочивший в седло.
— Что же?
— Кто такая та дама, которая так храбро выстрелила в него. Красива ли она? Молода ли? Мне это очень интересно.
-- Генрих,— сказал, засмеявшись, Ноэ,— мне хотелось бы найти курьера, которого я мог бы отправить в Наварру.
— Зачем это, чудак?
— Чтобы сообщить в Бомануар прекрасной Кори-зандре, что Генрих Наваррский...
— Тс... несчастный... молчи!
Принц пришпорил свою лошадь, и молодые люди снова пустились в путь, оставив флорентийца лежащим в обмороке.
III
На следующий день после страшной ночной грозы, которая так дорого обошлась Ренэ-флорентийцу, мы встречаем юного принца Генриха Наваррского и его спутника Амори де Ноэ в гостинице между Блуа и деревней Божанси.
Внешность гостиницы была очень невзрачная, и, в противоречие ее громкой вывеске «Место свидания волхвов», в ней останавливались и вельможи, и простые дворяне.
Несколько тощих кур копошились на дворе в мусоре, большой пес, помесь овчарки и волка, дремал на пороге, а трактирщик, он же и повар, щипал перед дверью гуся на ужин гостям, которых ему послало небо. В кухне служанка растапливала печь, а жена трактирщика накрывала на стол, в то время как единственный слуга чистил привязанных у входа в конюшню лошадей приезжих господ.
Генрих Наваррский и Амори де Ноэ уселись верхом на большом бревне, лежавшем перед домом, непочтительно повернувшись друг к другу спиной.
Генрих о чем-то задумался и отрешенно, ничего не замечая, смотрел перед собой, а Амори вытащил книгу из кармана и стал читать ее.
— Черт возьми! Какой ты стал ученый, мой милый! А что такое ты читаешь, Амори?
— Последнее произведение мессира Бурделя, аббата Брантомского: «Жизнь женщин полусвета». Надо же как-нибудь убить время.
— Благодарю, значит, беседа со мной заставляет тебя считать часы.
— О, простите! — сказал Амори.— Ваше высочество несправедливы.
— Ты находишь?
— Ваш разговор очень, очень интересен мне. — Но?..— спросил Генрих.
— Но так как ваше высочество нашли более приятное занятие, нежели беседу со мной, и не удостоили сказать мне даже трех слов, то я подумал, что мне надо обойтись как-нибудь и без него.
— Твоя независимость нравится мне, Амори, мой милый, но я покончу с этим.
— Ага! Наконец-то ваше высочество удостоили заговорить со мной!
— Как простой смертный.
— О ком вы задумались, Генрих?
— О Коризандре.
— Все о ней же!
— Отчего бы и нет?
— Но, Боже мой! — возразил Ноэ.— Стоят ли женщины того, чтобы думать о них день и ночь?
— О, эта!..
Амори начал крутить свои белокурые усы и погрузился в глубокое молчание. Принц продолжал.
— Притом, Ноэ, мой дорогой, одна вещь возбуждает в высшей степени мое любопытство.
— Какая это вещь, Генрих?
— Ты знаешь, что Коризандра дала мне письмо?
— Да.
— К своей подруге детства, жене ювелира Лорио.
— Совершенно верно. Ну так что же?
— Ну, так мне очень бы хотелось узнать содержание этого письма.
— К несчастью, оно перевязано шелком, концы которого припечатаны печатью из голубого воска.
— Увы! Это известно мне.
— И распечатать его было бы в высшей степени неделикатно.
— Еще бы! Но письмо, написанное женщиной, которая любит вас и доказала свою любовь...
— Боже мой!
— Не принимая в расчет этого обстоятельства, я придерживаюсь твоего мнения и никогда не позволю себе взломать печать... На, увы!..
Генрих остановился и вздохнул.
— Ну, что же? — спросил Ноэ.
— Со мной случилось несчастье.
— Неужели? Какое же?
— Печать сломалась сама собою.
— Каким образом?
— Или, вернее, она растаяла, потому что сегодня было очень жарко. Мы остановились в гостинице, у ворот Блуа, чтобы позавтракать. Я положил письма Кори-зандры и моей матери на солнце. Солнце растопило воск, когда мы пили луарское кисловатое вино.
Принц Наваррский вытащил письма из кармана и протянул их своему другу Амори де Ноэ.
— Да, правда,— сказал последний,— солнце растопило воск, но не развязало концов шелковинки.
— Правда твоя, однако...
— О, я знаю, что вы хотите сказать мне. Развязав узел, можно снова завязать его.
— Однако!..
— Ах, что касается письма королевы Иоанны На-варрской, которое предназначается вам лично и которое вы должны вскрыть по приезде в Париж, то я вам скажу...
— Оно мало интересует меня.
— Почем знать?
— Оно касается, без сомнения, политики, а политика надоела мне. Зато письмо Коризандры... но если ты настаиваешь на том, что это было бы непорядочно...
Генрих Наваррский не докончил своих слов. Стук копыт нескольких лошадей послышался на дороге, до того пустынной и безмолвной.
Молодые люди обернулись и увидели группу, состоявшую из трех всадников, направлявшихся к гостинице, носившей громкое название «Место свидания волхвов».
Генрих Наваррский спрятал оба письма снова в карман и встал, чтобы лучше рассмотреть всадников.
Третий всадник, замыкавший группу, оказался женщиной.
Ехавший впереди был толстый, уже довольно старый человек, одетый в плотно облегающий тело сюртук из коричневого сукна и фетровую шляпу без пера, мушкет его был привешен к луке седла. Все это доказывало, что он не был дворянином...
Он имел вид зажиточного мещанина, живущего в городе и вполне счастливого.
За ним ехал слуга, который вез два больших чемодана, из которых один был привешен к луке седла, а другой — за спиною седока. Женщина, ехавшая на прекрасной белой лошади и замыкавшая процессию, была тоже одета так, как одеваются мещанки.
Но она казалась такой привлекательной под своею маской,— женщины в те времена путешествовали не иначе, как в маске,— стан ее был так гибок и строен, и она так ловко управляла своей лошадью, что можно было предположить в ней аристократку, путешествующую инкогнито в сопровождении своих слуг.
— Эй! — крикнул мещанин.— Эй, хозяин!
Трактирщик, щипавший гуся, не двинулся с места,
только небрежно поднял голову и дерзко взглянул на всадника.
— Что вам надо? — спросил он.
— Черт возьми! — ответил мещанин, слезая с лошади, и повелительным тоном человека, у которого кошелек туго набит: — Я хочу поужинать и отдохнуть.
Трактирщик в нерешительности посмотрел на молодых людей. Но взгляд его выражал, что он видит для себя слишком мало чести дать приют мещанам в то время, когда у него остановились знатные господа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21