Все это скорее походило на изменение состояний: вот она одно, а в следующий момент – совсем другое.
Дреа ждала, когда померкнет свет. Когда наступит небытие. Хотя не представляла себе, как определить этот момент, – ведь только с помощью самого сознания можно понять, что оно, сознание, исчезает, а вместе с ним и твое «я». Но сознание оставалось при ней, и это сбивало с толку.
Стало быть, небытия, возможно, не существует, и после смерти есть продолжение. Скорее всего смерть не конец, а переход в иное состояние. Что тогда будет с ней? Она обреет другую сущность? Или останется собой, став где-то другим человеком?
И разве не должен в таком случае появиться какой-то туннель с ярким светом в конце, где вновь прибывшего встречают близкие, покинувшие этот мир? Она уже видела яркий свет и нечто, что приняла за ангела. Но ангел ли это был? Ведь она никогда раньше не видела ангелов. Однако ни туннеля, ни очереди желающих поприветствовать ее не было, и Дреа забеспокоилась.
– Где же все? – с раздражением спросила она. Голос прозвучал до странности глухо. Ерунда какая-то. Если она все-таки существует, значит, должно быть какое-то пространство, а она, кажется, нигде. Вокруг – ничего и никого.
Выходит, что смерть – это не отсутствие сознания, а отсутствие бытия, а значит, штука дерьмовая.
– Где я? – выкрикнула Дреа, не в силах сдержать досаду. Столько лет она не позволяла себе распускаться, и вот тебе, пожалуйста – не успела умереть, как потеряла самообладание.
– Здесь, – ответил женский голос, и Дреа сразу же ощутила себя в какой-то реальности, хотя, что это было, понять не могла. Она находилась среди зеленеющих холмов, покрытых душистой травой, и вбирала в себя напоенный весенними ароматами воздух. Погода была идеальной – ни жарко, ни холодно. Вокруг слышалось жужжание пчел, впереди, на лугу, виднелись яркий калейдоскоп цветов на громадных клумбах и редкие деревья, с голубого неба, по которому гуляли прозрачные облака, светило солнце. Вдали сияли белизной какие-то постройки. Красота и абсолютная гармония окружающего пространства поразили Дреа. От всего этого великолепия даже глазам стало больно. Но людей, несмотря на доносившийся до ее слуха голос, не было видно.
– Я вас не вижу, – произнесла Дреа.
– Подождите немножко. Вы попали сюда так быстро, что опередили время. – С этими словами перед Дреа возникла женщина. Стройная и пышущая здоровьем, с темными волосами, сколотыми сзади с очаровательной небрежностью, она казалась примерно того же возраста, что и Дреа, которая не могла взять в толк, откуда та взялась: неужто в самом деле из ничего, хотя именно такое создавалось впечатление. Женщина постепенно, по фрагментам, словно приподнимая сценический занавес, явила себя перед Дреа.
Рядом с ней стали возникать и другие люди, которых с каждой секундой становилось все больше. Кто-то из них стоял неподалеку, кто-то прогуливался или занимался своими делами. К Дреа, стоящей с женщиной, присоединились еще девятеро, образовав широкий круг. Кто это? Реальные люди или галлюцинации ее умирающего мозга? Дреа не понимала даже, реальна ли она сама. Пытаясь определить это, она дотронулась до себя и, несмотря на странно притупившееся сознание, с удивлением обнаружила свою физическую оболочку в целости и сохранности.
Удивительным было и ощущавшееся почти на физическом уровне… умиротворение. Это единственное слово, пришедшее Дреа на ум. Умиротворение. Ей стало покойно и уютно. Она почувствовала себя в безопасности.
Постепенно рассматривая немногочисленную группку окруживших ее людей, Дреа заметила, что все они приблизительно ее ровесники, лет тридцати, и все как на подбор приятной внешности, бодры и здоровы. Многих из них Дреа никогда при жизни не назвала бы красивыми. Теперь же их красота была для нее неоспорима. Это оказалось так просто. Раньше красивое от некрасивого она различала лишь глазами, не включая сознание. Но ведь зрение связано с мозгом, не так ли? Следовательно, ее мозг до сих пор сохранил способность воспринимать разницу между красотой и уродством. Значит, это ее сознание работает независимо от мозга? Дреа всегда считала, что сознание и мозг – одно и то же, но… выходит, это не так.
И еще одно: глядя на этих людей, Дреа каким-то образом удавалось понять, кем каждый из них был раньше, и это сбивало с толку, потому что некоторые прежде имели другой пол. Женщина, которая первой явилась ей, вызывала меньше всего путаницы – ее образ казался более цельным и нерушимым, не измененным наслоениями предыдущих воплощений, – создавалось впечатление, что она уже давно находится в этом обличье. Дреа сосредоточила внимание на ней – это давало отдых голове и глазам. Она устала и была не в состоянии переварить информацию о разных перевоплощениях.
– Вы видите их всех, – проговорила женщина с оттенком легкого удивления в голосе. Под словом «их» она подразумевала не только присутствующих людей, но и их прежние реинкарнации.
– Да, – подтвердила Дреа. Обмен информацией происходил здесь чрезвычайно насыщенно – собеседники воспринимали гораздо больше того, что было сказано.
– Вы все очень быстро усваиваете.
Жизнь заставила, иначе нельзя. В течение многих лет Дреа училась – сначала думала, как получить то, что необходимо для выживания, то есть как прокормиться, потом, повзрослев, изучала людей уже более осознанно, чтобы определить, как ими манипулировать в своих целях.
– Почему она здесь? – в неподдельном замешательстве спросил один из мужчин. – Ей здесь не место. Вы только посмотрите на нее.
Опустив глаза, Дреа оглядела себя и выяснила, что одета, но во что, ей-богу, не могла понять – детали расплывались. А может, речь не об одежде и он видит на ней пятна прожитых ею лет, так же как она видит их прежние воплощения? Перед мысленным взором Дреа вдруг пронеслись, как кадры фильма, подробности собственной жизни, и она увидела, насколько порочны были ее дела и помыслы. Дреа вспыхнула от гнева: ведь все это от того, что она изо всех сил старалась выжить, и если ему это не по вкусу…
Гнев прошел так же внезапно, как вспыхнул, сменившись стыдом. Она в своей жизни не сделала ничего хорошего. Она научилась ловко манипулировать мужчинами, чтобы получить желаемое, была чертовски хорошей любовницей и использовала секс в качестве оружия. Она лгала, воровала и очень во всем этом преуспела. Но ни один из ее поступков не имел благую цель. Она всегда действовала исходя из своих интересов. К благородству она никогда не стремилась.
Дреа смело посмотрела человеку в лицо и увидела, что он был владельцем похоронного бюро. Он зарабатывал на смерти, помогал близким пережить горе. Он все повидал на своем веку – хоронил всех, от младенцев до глубоких стариков, тех, кого любили и оплакивали сотни, и тех, о ком никто не печалился. Он привык к смерти и не боялся ее. Она для него являлась неотъемлемой частью естественного хода событий.
Жизненный опыт научил его трезво смотреть на вещи и видеть все без прикрас. Он видел людей насквозь, такими, какие они есть, а не такими, какими они хотели казаться.
Он сразу увидел ее сущность, сущность никчемной женщины. Никчемной. Она ни на что не годна. Ей нет оправданий. Дреа печально понурилась, заключив из его слов, что ей не место в этом прибежище покоя и умиротворения. Она его не заслужила. Все ее поступки, все, чего касалась ее рука, было отравлено мелочным эгоизмом и безразличием к людям.
– Она здесь неспроста, – проговорила женщина, хотя вид у нее был не менее озадаченный, чем у мужчины. – Кто ее сюда привел?
Присутствующие начали переглядываться в поисках ответа, но его, по-видимому, никто не знал. Это… похоже на суд, подумала Дреа, хотя и не окончательный. А тех, что столпились вокруг, наверное, можно назвать привратниками.
Сегодня их очередь распределять вновь прибывших в предназначенные им места.
Вот только с ней вышла ошибка: этот мир не для нее, загрустила Дреа. Она ничего не сделала такого, чтобы заслужить его. Позор оказаться отвергнутой расстроил Дреа, которая смутилась чуть ли не до слез. Здесь хорошо, но ей не сюда, потому что она этого недостойна. И все-таки не по своей же милости она очутилась здесь. Как бы глупо это ни прозвучало, но Дреа не знала, как сюда попала и как отсюда выйти.
Если она не удостоилась этого замечательного мира, стало быть, ей уготовано местообитание похуже. Возможно, это как раз небытие, которого она ждала, окончательное уничтожение сущности или, что гораздо хуже, самая настоящая геенна огненная с огнем и серой, как описывают ее проповедники. Дреа была не религиозна, никогда не отличалась набожностью. Даже в детстве относилась к этому скептически – ведь опыт доказывал, что никакой добрый дух тебя не защитит.
Это, быть может, не тот рай, как его обычно представляют, но все же очень на него похоже, поскольку здесь определенно живут добро и покой. Или это следующая жизнь, и лишь достойный будет в нее допущен. Для таких, как она, никакого продолжения не предусмотрено – никакой тебе жизни духа или души и сознания.
Дреа снова вспомнила свою жизнь, взвесила и нашла ее очень легкой.
– Если вы скажете мне, как отсюда уйти, – сокрушенно проговорила Дреа, – я уйду.
– Я бы вам помогла, – с сочувствием отозвалась женщина, – но вас же кто-то привел сюда, и нам необходимо выяснить…
– Это я. – Какой-то мужчина решительно приближался к кружку, в центре которого находилась Дреа. – Простите, что опоздал. Все произошло очень быстро.
Головы присутствующих повернулись к нему.
– А, Олбан! – отозвалась женщина. – Да, быстро. – «Что такое Олбан, – заинтересовалась Дреа, – это его имя или приветствие?» – Имеются смягчающие обстоятельства?
– Имеются, – серьезно ответил незнакомец и улыбнулся Дреа. Его улыбка заставила ее сердце дрогнуть. Темные глаза сосредоточенно изучали ее лицо, вглядываясь в каждую черточку, словно он старался запечатлеть ее в своей памяти или желал подтвердить старые воспоминания.
Дреа пристально посмотрела на человека. Уверенная, что никогда его не видела прежде, она в то же время угадывала в его лице что-то до боли знакомое. Она чувствовала, что должна знать его. Он выглядел ее ровесником, лет тридцати, как и остальные – казалось, люди здесь, достигнув среднего возраста, оставались такими навсегда. Дреа попыталась проникнуть в его прежние жизни, чтобы узнать о нем больше, но, как и в случае с женщиной, ничего не смогла обнаружить. Ее отчего-то неудержимо влекло к нему, хотелось быть рядом, прикасаться к нему. Ее сердце переполняло чистое, платоническое чувство – мучительная в своей простоте любовь, и Дреа невольно протянула ему руку.
Мужчина с улыбкой пожал ее, и в этот миг Дреа все поняла. Сомнений не было, она это знала, и все.
Слезы выступили на глазах, покатились по щекам, но улыбка не сходила с ее лица. Крепко сжав руку сына, они поднесла ее к губам, скользнула легким поцелуем по суставам его пальцев. Это был ее сын по имени Олбан.
– А! – тихо произнесла женщина. – Понимаю.
Дреа не знала, о чем она, но это ее сейчас мало интересовало. После стольких лет бесплодных страданий она наконец держала за руку своего сына, смотрела ему в глаза, в которых отражалась его душа, ненадолго задержавшаяся в крошечном тельце ее ребенка. Останься он жить, вряд ли бы, повзрослев, он выглядел именно так: у него не могло быть таких черт лица. Но душа… душа, без сомнения, принадлежала ее ребенку, который все-таки жил, пусть и в другом измерении.
– Она меня любила, – сказал Олбан, продолжая лучезарно улыбаться. – Я это чувствовал, и вы сами видите, как чиста ее любовь. В обмен на мое спасение она предлагала свою жизнь.
– Кому это когда помогало? – устало заметил владелец похоронного бюро не без цинизма, но с сочувствием человека, не раз видевшего эту трагическую сцену, которая неизменно имела один и тот же результат.
– Грегори! – воскликнула женщина, забавляясь и одновременно увещевая его. – Он здесь не так давно, – объяснила она Дреа, – так что…
– Еще многое помнит, – договорила Дреа. Она не могла сдержать улыбку, потому что Олбан тоже улыбался. Он держал ее за руку, а остальное не имело значения, ей теперь было хорошо.
– Это точно, – сказал Олбан. Повторяя недавний жест Дреа, он поднес ее руку к губам и легким поцелуем прикоснулся к ее пальцам. – Она и сама тогда была пятнадцатилетним ребенком, но так любила меня, что не задумываясь пожертвовала бы ради меня собой. Поэтому я привел ее сюда. В ее жизни было много дурного, но в ней жила и чистейшая любовь. Она заслужила второй шанс. Свидетельствую.
– Я за, – поддержала его высокая худая блондинка. – Любовь до сих пор живет в ее сердце. Я свидетельствую.
– Я тоже, – отозвался высокий и статный мужчина, жизненные наслоения которого говорили о тяжких страданиях, болезненном уродстве его телесной оболочки, приковавшем его когда-то к инвалидному креслу. – Свидетельствую.
Трое из одиннадцати, окружавших Дреа, решили, что давать ей второй шанс бессмысленно, но даже они не выражали по отношению к ней никакого недоброжелательства. Просто сомневались, что она попала к ним по назначению. Дреа не чувствовала обиды: им здесь не было места, хотя расхождение во мнениях, очевидно, допускалось.
Мгновение женщина, слегка опустив веки, стояла, обратив голову к небу. Она словно бы слушала какую-то песню, доступную только ее слуху. Затем, улыбнувшись, повернулась к Дреа.
– Любовь матери, чистейшая из всех форм любви, спасла вас. – Она коснулась руки Дреа, руки, все еще сжимавшей руку Олбана. – Вы заслужили второй шанс, – проговорила она. – А теперь возвращайтесь и постарайтесь им воспользоваться.
Врач уже собирал свой саквояж – он ничего не мог сделать. Ничего, даже если бы оказался здесь сразу после аварии. Вверху на шоссе мелькали синие, красные и желтые огоньки. Ослепительно яркие огни реанимации были установлены так, чтобы светить вниз, на машину. Вокруг раздавались голоса, потрескивали рации. На фоне прочих звуков выделялся рокот двигателя машины техпомощи. И все-таки доктор уловил нечто странное, что заставило его остановиться и прислушаться, подняв голову.
– Что такое? – спросил его напарник. Он тоже остановился и огляделся вокруг.
– Я вроде что-то слышал.
– Что?
– Сам не знаю. Похоже на… это. – Он продемонстрировал, сделав неглубокий, быстрый вдох через рот.
– Как ты мог расслышать это при таком шуме?
– Постой, вот снова. Неужели ты не слышал?
– Да нет.
Врач с досадой огляделся вокруг. Определенно он что-то слышал, причем дважды, вот только что? Звук доносился откуда-то слева, от разбитой машины. Наверное, обломился какой-то сук или что-то в этом роде.
Тело женщины уже было прикрыто одеялом, они постарались сделать это как можно тщательнее, учитывая то, что она оказалась пришпилена к сиденью деревом, прошившим ей грудь. Картина – жуть. Только не надо принимать это близко к сердцу, подумал доктор, но знал, что подобное не забывается. Доктору очень не хотелось возвращаться к изуродованному телу, но, черт возьми, он уже третий раз слышал этот звук, раздававшийся с того места, где лежала женщина. Точно.
Он встал и наклонился поближе к обломкам, напряг слух. Да, вот оно. Снова… и вдруг увидел, что одеяло шевелится, будто при вдохе засасываясь в рот и распрямляясь при выдохе.
Он застыл словно пораженный громом. Два невероятно долгих мгновения он не мог пошевелиться.
– Черт! – выпалил он и сорвал одеяло с лица женщины, когда снова обрел способность говорить и двигаться.
– Что там? – Испуганный напарник вскочил на ноги.
Невероятно. Просто фантастика какая-то. Врач прижал пальцы к шее женщины, нащупывая пульс. Пульс был, хотя он мог бы поклясться жизнью, что всего несколько минут назад его не было. Теперь под пальцами, пусть слабое и учащенное, но ощущалось биение жизни.
– Она жива! – завопил он. – Господи! Тащи сюда топор! Тут живой человек!
Глава 18
Она то приходила в сознание, то отключалась. Но предпочитала второе. Потому что тогда не чувствовала боли. А боль была зверская, от которой нет спасения. Временами, когда действие наркотиков начинало ослабевать или, напротив, набирало силу, боль становилась терпимой, сознание прояснялось и до нее доходило, что это цена, которую она платит за второй шанс. Ничто не напоминало волшебное исцеление и легкое возвращение в мир живых. Приходилось брать волю в кулак и мужественно переносить страдания, хотя никакого мужества не было и в помине.
Все, что она совершала в своей жизни, шаг за шагом неуклонно вело на то пустынное шоссе, где произошла эта страшная катастрофа. Там оборвалась ее жизнь. Но ее вернули назад, заставив претерпеть все муки возвращения.
Отчетливо, в мельчайших подробностях, она помнила, что произошло с ней после смерти. Даже наркотики не могли вытравить из ее сознания этих воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Дреа ждала, когда померкнет свет. Когда наступит небытие. Хотя не представляла себе, как определить этот момент, – ведь только с помощью самого сознания можно понять, что оно, сознание, исчезает, а вместе с ним и твое «я». Но сознание оставалось при ней, и это сбивало с толку.
Стало быть, небытия, возможно, не существует, и после смерти есть продолжение. Скорее всего смерть не конец, а переход в иное состояние. Что тогда будет с ней? Она обреет другую сущность? Или останется собой, став где-то другим человеком?
И разве не должен в таком случае появиться какой-то туннель с ярким светом в конце, где вновь прибывшего встречают близкие, покинувшие этот мир? Она уже видела яркий свет и нечто, что приняла за ангела. Но ангел ли это был? Ведь она никогда раньше не видела ангелов. Однако ни туннеля, ни очереди желающих поприветствовать ее не было, и Дреа забеспокоилась.
– Где же все? – с раздражением спросила она. Голос прозвучал до странности глухо. Ерунда какая-то. Если она все-таки существует, значит, должно быть какое-то пространство, а она, кажется, нигде. Вокруг – ничего и никого.
Выходит, что смерть – это не отсутствие сознания, а отсутствие бытия, а значит, штука дерьмовая.
– Где я? – выкрикнула Дреа, не в силах сдержать досаду. Столько лет она не позволяла себе распускаться, и вот тебе, пожалуйста – не успела умереть, как потеряла самообладание.
– Здесь, – ответил женский голос, и Дреа сразу же ощутила себя в какой-то реальности, хотя, что это было, понять не могла. Она находилась среди зеленеющих холмов, покрытых душистой травой, и вбирала в себя напоенный весенними ароматами воздух. Погода была идеальной – ни жарко, ни холодно. Вокруг слышалось жужжание пчел, впереди, на лугу, виднелись яркий калейдоскоп цветов на громадных клумбах и редкие деревья, с голубого неба, по которому гуляли прозрачные облака, светило солнце. Вдали сияли белизной какие-то постройки. Красота и абсолютная гармония окружающего пространства поразили Дреа. От всего этого великолепия даже глазам стало больно. Но людей, несмотря на доносившийся до ее слуха голос, не было видно.
– Я вас не вижу, – произнесла Дреа.
– Подождите немножко. Вы попали сюда так быстро, что опередили время. – С этими словами перед Дреа возникла женщина. Стройная и пышущая здоровьем, с темными волосами, сколотыми сзади с очаровательной небрежностью, она казалась примерно того же возраста, что и Дреа, которая не могла взять в толк, откуда та взялась: неужто в самом деле из ничего, хотя именно такое создавалось впечатление. Женщина постепенно, по фрагментам, словно приподнимая сценический занавес, явила себя перед Дреа.
Рядом с ней стали возникать и другие люди, которых с каждой секундой становилось все больше. Кто-то из них стоял неподалеку, кто-то прогуливался или занимался своими делами. К Дреа, стоящей с женщиной, присоединились еще девятеро, образовав широкий круг. Кто это? Реальные люди или галлюцинации ее умирающего мозга? Дреа не понимала даже, реальна ли она сама. Пытаясь определить это, она дотронулась до себя и, несмотря на странно притупившееся сознание, с удивлением обнаружила свою физическую оболочку в целости и сохранности.
Удивительным было и ощущавшееся почти на физическом уровне… умиротворение. Это единственное слово, пришедшее Дреа на ум. Умиротворение. Ей стало покойно и уютно. Она почувствовала себя в безопасности.
Постепенно рассматривая немногочисленную группку окруживших ее людей, Дреа заметила, что все они приблизительно ее ровесники, лет тридцати, и все как на подбор приятной внешности, бодры и здоровы. Многих из них Дреа никогда при жизни не назвала бы красивыми. Теперь же их красота была для нее неоспорима. Это оказалось так просто. Раньше красивое от некрасивого она различала лишь глазами, не включая сознание. Но ведь зрение связано с мозгом, не так ли? Следовательно, ее мозг до сих пор сохранил способность воспринимать разницу между красотой и уродством. Значит, это ее сознание работает независимо от мозга? Дреа всегда считала, что сознание и мозг – одно и то же, но… выходит, это не так.
И еще одно: глядя на этих людей, Дреа каким-то образом удавалось понять, кем каждый из них был раньше, и это сбивало с толку, потому что некоторые прежде имели другой пол. Женщина, которая первой явилась ей, вызывала меньше всего путаницы – ее образ казался более цельным и нерушимым, не измененным наслоениями предыдущих воплощений, – создавалось впечатление, что она уже давно находится в этом обличье. Дреа сосредоточила внимание на ней – это давало отдых голове и глазам. Она устала и была не в состоянии переварить информацию о разных перевоплощениях.
– Вы видите их всех, – проговорила женщина с оттенком легкого удивления в голосе. Под словом «их» она подразумевала не только присутствующих людей, но и их прежние реинкарнации.
– Да, – подтвердила Дреа. Обмен информацией происходил здесь чрезвычайно насыщенно – собеседники воспринимали гораздо больше того, что было сказано.
– Вы все очень быстро усваиваете.
Жизнь заставила, иначе нельзя. В течение многих лет Дреа училась – сначала думала, как получить то, что необходимо для выживания, то есть как прокормиться, потом, повзрослев, изучала людей уже более осознанно, чтобы определить, как ими манипулировать в своих целях.
– Почему она здесь? – в неподдельном замешательстве спросил один из мужчин. – Ей здесь не место. Вы только посмотрите на нее.
Опустив глаза, Дреа оглядела себя и выяснила, что одета, но во что, ей-богу, не могла понять – детали расплывались. А может, речь не об одежде и он видит на ней пятна прожитых ею лет, так же как она видит их прежние воплощения? Перед мысленным взором Дреа вдруг пронеслись, как кадры фильма, подробности собственной жизни, и она увидела, насколько порочны были ее дела и помыслы. Дреа вспыхнула от гнева: ведь все это от того, что она изо всех сил старалась выжить, и если ему это не по вкусу…
Гнев прошел так же внезапно, как вспыхнул, сменившись стыдом. Она в своей жизни не сделала ничего хорошего. Она научилась ловко манипулировать мужчинами, чтобы получить желаемое, была чертовски хорошей любовницей и использовала секс в качестве оружия. Она лгала, воровала и очень во всем этом преуспела. Но ни один из ее поступков не имел благую цель. Она всегда действовала исходя из своих интересов. К благородству она никогда не стремилась.
Дреа смело посмотрела человеку в лицо и увидела, что он был владельцем похоронного бюро. Он зарабатывал на смерти, помогал близким пережить горе. Он все повидал на своем веку – хоронил всех, от младенцев до глубоких стариков, тех, кого любили и оплакивали сотни, и тех, о ком никто не печалился. Он привык к смерти и не боялся ее. Она для него являлась неотъемлемой частью естественного хода событий.
Жизненный опыт научил его трезво смотреть на вещи и видеть все без прикрас. Он видел людей насквозь, такими, какие они есть, а не такими, какими они хотели казаться.
Он сразу увидел ее сущность, сущность никчемной женщины. Никчемной. Она ни на что не годна. Ей нет оправданий. Дреа печально понурилась, заключив из его слов, что ей не место в этом прибежище покоя и умиротворения. Она его не заслужила. Все ее поступки, все, чего касалась ее рука, было отравлено мелочным эгоизмом и безразличием к людям.
– Она здесь неспроста, – проговорила женщина, хотя вид у нее был не менее озадаченный, чем у мужчины. – Кто ее сюда привел?
Присутствующие начали переглядываться в поисках ответа, но его, по-видимому, никто не знал. Это… похоже на суд, подумала Дреа, хотя и не окончательный. А тех, что столпились вокруг, наверное, можно назвать привратниками.
Сегодня их очередь распределять вновь прибывших в предназначенные им места.
Вот только с ней вышла ошибка: этот мир не для нее, загрустила Дреа. Она ничего не сделала такого, чтобы заслужить его. Позор оказаться отвергнутой расстроил Дреа, которая смутилась чуть ли не до слез. Здесь хорошо, но ей не сюда, потому что она этого недостойна. И все-таки не по своей же милости она очутилась здесь. Как бы глупо это ни прозвучало, но Дреа не знала, как сюда попала и как отсюда выйти.
Если она не удостоилась этого замечательного мира, стало быть, ей уготовано местообитание похуже. Возможно, это как раз небытие, которого она ждала, окончательное уничтожение сущности или, что гораздо хуже, самая настоящая геенна огненная с огнем и серой, как описывают ее проповедники. Дреа была не религиозна, никогда не отличалась набожностью. Даже в детстве относилась к этому скептически – ведь опыт доказывал, что никакой добрый дух тебя не защитит.
Это, быть может, не тот рай, как его обычно представляют, но все же очень на него похоже, поскольку здесь определенно живут добро и покой. Или это следующая жизнь, и лишь достойный будет в нее допущен. Для таких, как она, никакого продолжения не предусмотрено – никакой тебе жизни духа или души и сознания.
Дреа снова вспомнила свою жизнь, взвесила и нашла ее очень легкой.
– Если вы скажете мне, как отсюда уйти, – сокрушенно проговорила Дреа, – я уйду.
– Я бы вам помогла, – с сочувствием отозвалась женщина, – но вас же кто-то привел сюда, и нам необходимо выяснить…
– Это я. – Какой-то мужчина решительно приближался к кружку, в центре которого находилась Дреа. – Простите, что опоздал. Все произошло очень быстро.
Головы присутствующих повернулись к нему.
– А, Олбан! – отозвалась женщина. – Да, быстро. – «Что такое Олбан, – заинтересовалась Дреа, – это его имя или приветствие?» – Имеются смягчающие обстоятельства?
– Имеются, – серьезно ответил незнакомец и улыбнулся Дреа. Его улыбка заставила ее сердце дрогнуть. Темные глаза сосредоточенно изучали ее лицо, вглядываясь в каждую черточку, словно он старался запечатлеть ее в своей памяти или желал подтвердить старые воспоминания.
Дреа пристально посмотрела на человека. Уверенная, что никогда его не видела прежде, она в то же время угадывала в его лице что-то до боли знакомое. Она чувствовала, что должна знать его. Он выглядел ее ровесником, лет тридцати, как и остальные – казалось, люди здесь, достигнув среднего возраста, оставались такими навсегда. Дреа попыталась проникнуть в его прежние жизни, чтобы узнать о нем больше, но, как и в случае с женщиной, ничего не смогла обнаружить. Ее отчего-то неудержимо влекло к нему, хотелось быть рядом, прикасаться к нему. Ее сердце переполняло чистое, платоническое чувство – мучительная в своей простоте любовь, и Дреа невольно протянула ему руку.
Мужчина с улыбкой пожал ее, и в этот миг Дреа все поняла. Сомнений не было, она это знала, и все.
Слезы выступили на глазах, покатились по щекам, но улыбка не сходила с ее лица. Крепко сжав руку сына, они поднесла ее к губам, скользнула легким поцелуем по суставам его пальцев. Это был ее сын по имени Олбан.
– А! – тихо произнесла женщина. – Понимаю.
Дреа не знала, о чем она, но это ее сейчас мало интересовало. После стольких лет бесплодных страданий она наконец держала за руку своего сына, смотрела ему в глаза, в которых отражалась его душа, ненадолго задержавшаяся в крошечном тельце ее ребенка. Останься он жить, вряд ли бы, повзрослев, он выглядел именно так: у него не могло быть таких черт лица. Но душа… душа, без сомнения, принадлежала ее ребенку, который все-таки жил, пусть и в другом измерении.
– Она меня любила, – сказал Олбан, продолжая лучезарно улыбаться. – Я это чувствовал, и вы сами видите, как чиста ее любовь. В обмен на мое спасение она предлагала свою жизнь.
– Кому это когда помогало? – устало заметил владелец похоронного бюро не без цинизма, но с сочувствием человека, не раз видевшего эту трагическую сцену, которая неизменно имела один и тот же результат.
– Грегори! – воскликнула женщина, забавляясь и одновременно увещевая его. – Он здесь не так давно, – объяснила она Дреа, – так что…
– Еще многое помнит, – договорила Дреа. Она не могла сдержать улыбку, потому что Олбан тоже улыбался. Он держал ее за руку, а остальное не имело значения, ей теперь было хорошо.
– Это точно, – сказал Олбан. Повторяя недавний жест Дреа, он поднес ее руку к губам и легким поцелуем прикоснулся к ее пальцам. – Она и сама тогда была пятнадцатилетним ребенком, но так любила меня, что не задумываясь пожертвовала бы ради меня собой. Поэтому я привел ее сюда. В ее жизни было много дурного, но в ней жила и чистейшая любовь. Она заслужила второй шанс. Свидетельствую.
– Я за, – поддержала его высокая худая блондинка. – Любовь до сих пор живет в ее сердце. Я свидетельствую.
– Я тоже, – отозвался высокий и статный мужчина, жизненные наслоения которого говорили о тяжких страданиях, болезненном уродстве его телесной оболочки, приковавшем его когда-то к инвалидному креслу. – Свидетельствую.
Трое из одиннадцати, окружавших Дреа, решили, что давать ей второй шанс бессмысленно, но даже они не выражали по отношению к ней никакого недоброжелательства. Просто сомневались, что она попала к ним по назначению. Дреа не чувствовала обиды: им здесь не было места, хотя расхождение во мнениях, очевидно, допускалось.
Мгновение женщина, слегка опустив веки, стояла, обратив голову к небу. Она словно бы слушала какую-то песню, доступную только ее слуху. Затем, улыбнувшись, повернулась к Дреа.
– Любовь матери, чистейшая из всех форм любви, спасла вас. – Она коснулась руки Дреа, руки, все еще сжимавшей руку Олбана. – Вы заслужили второй шанс, – проговорила она. – А теперь возвращайтесь и постарайтесь им воспользоваться.
Врач уже собирал свой саквояж – он ничего не мог сделать. Ничего, даже если бы оказался здесь сразу после аварии. Вверху на шоссе мелькали синие, красные и желтые огоньки. Ослепительно яркие огни реанимации были установлены так, чтобы светить вниз, на машину. Вокруг раздавались голоса, потрескивали рации. На фоне прочих звуков выделялся рокот двигателя машины техпомощи. И все-таки доктор уловил нечто странное, что заставило его остановиться и прислушаться, подняв голову.
– Что такое? – спросил его напарник. Он тоже остановился и огляделся вокруг.
– Я вроде что-то слышал.
– Что?
– Сам не знаю. Похоже на… это. – Он продемонстрировал, сделав неглубокий, быстрый вдох через рот.
– Как ты мог расслышать это при таком шуме?
– Постой, вот снова. Неужели ты не слышал?
– Да нет.
Врач с досадой огляделся вокруг. Определенно он что-то слышал, причем дважды, вот только что? Звук доносился откуда-то слева, от разбитой машины. Наверное, обломился какой-то сук или что-то в этом роде.
Тело женщины уже было прикрыто одеялом, они постарались сделать это как можно тщательнее, учитывая то, что она оказалась пришпилена к сиденью деревом, прошившим ей грудь. Картина – жуть. Только не надо принимать это близко к сердцу, подумал доктор, но знал, что подобное не забывается. Доктору очень не хотелось возвращаться к изуродованному телу, но, черт возьми, он уже третий раз слышал этот звук, раздававшийся с того места, где лежала женщина. Точно.
Он встал и наклонился поближе к обломкам, напряг слух. Да, вот оно. Снова… и вдруг увидел, что одеяло шевелится, будто при вдохе засасываясь в рот и распрямляясь при выдохе.
Он застыл словно пораженный громом. Два невероятно долгих мгновения он не мог пошевелиться.
– Черт! – выпалил он и сорвал одеяло с лица женщины, когда снова обрел способность говорить и двигаться.
– Что там? – Испуганный напарник вскочил на ноги.
Невероятно. Просто фантастика какая-то. Врач прижал пальцы к шее женщины, нащупывая пульс. Пульс был, хотя он мог бы поклясться жизнью, что всего несколько минут назад его не было. Теперь под пальцами, пусть слабое и учащенное, но ощущалось биение жизни.
– Она жива! – завопил он. – Господи! Тащи сюда топор! Тут живой человек!
Глава 18
Она то приходила в сознание, то отключалась. Но предпочитала второе. Потому что тогда не чувствовала боли. А боль была зверская, от которой нет спасения. Временами, когда действие наркотиков начинало ослабевать или, напротив, набирало силу, боль становилась терпимой, сознание прояснялось и до нее доходило, что это цена, которую она платит за второй шанс. Ничто не напоминало волшебное исцеление и легкое возвращение в мир живых. Приходилось брать волю в кулак и мужественно переносить страдания, хотя никакого мужества не было и в помине.
Все, что она совершала в своей жизни, шаг за шагом неуклонно вело на то пустынное шоссе, где произошла эта страшная катастрофа. Там оборвалась ее жизнь. Но ее вернули назад, заставив претерпеть все муки возвращения.
Отчетливо, в мельчайших подробностях, она помнила, что произошло с ней после смерти. Даже наркотики не могли вытравить из ее сознания этих воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33