Дэвид слабо застонал. Гвендолин осторожно приподняла мальчика и, ласково поддерживая, принялась снимать с него рубашку. Внезапно она в нерешительности остановилась.
– Мне кажется, твой сын имеет право на то, чтобы на него не глазели, Макдан, – сказала она, бросив взгляд на собравшуюся у дверей толпу.
Ее забота о гордости мальчика удивила его. Никто из прежних лекарей Дэвида не задумывался, прежде чем раздеть его в присутствии посторонних, считая его слишком больным, чтобы волноваться по этому поводу. Но Дэвиду уже исполнилось десять, и если даже он слишком слаб, чтобы протестовать, то он определенно был достаточно взрослым, чтобы смущаться в присутствии такого количества зрителей.
– Возвращайтесь к своим делам, – приказал Алекс, подходя к двери. – Вам сообщат, если произойдут изменения в состоянии моего сына.
Домочадцы расходились с явной неохотой. Макдан бросил взгляд на Гвендолин, которая снимала с Дэвида рубашку. Плечи и ребра мальчика обтягивала молочно-белая кожа. Если болезнь в самое ближайшее время не убьет ребенка, он просто умрет от голода. Не в силах вынести этой мысли, он вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
Через несколько минут вернулась Марджори и помогла Гвендолин снять грязное постельное белье, а затем унесла его. Когда Дэвид был удобно уложен на чистое белье, Гвендолин дала ему воды, чтобы прополоскать рот, и наложила свежую повязку на руку. Затем она подбросила дров в огонь и открыла окна, опять впустив в комнату чистый воздух.
– Как ты себя чувствуешь, Дэвид? – ласково спросила она, подходя к кровати.
Мальчик не отвечал. Его изнуренное болезнью лицо уткнулось в подушку, но дыхание было глубоким и размеренным, и Гвендолин поняла, что он уснул. Какова бы ни была причина этого ужасного приступа рвоты, но он, кажется, утих. По крайней мере на время. Гвендолин убрала прядь шелковистых рыжих волос со лба мальчика. Его лоб был прохладным и сухим. Значит, не лихорадка довела его до такого жалкого состояния. Она подумала, что должна попытаться заставить его выпить немного воды, чтобы восполнить потерянную организмом жидкость, но затем решила подождать, пока он проснется. Вспомнив, что приступ начался неожиданно, Гвендолин подумала, что лучше будет остаться рядом с ребенком на случай, если ему снова станет плохо. Кроме того, она боялась, что Элспет может посчитать, что лучше своего лэрда разбирается в медицине, и вернуться, чтобы тайно, без ведома Макдана, пустить кровь мальчику. Не желая допустить подобного насилия, Гвендолин придвинула стул ближе к кровати, села и накрыла своей теплой ладонью тонкие пальцы Дэвида, приготовившись всю ночь не спускать глаз со своего подопечного.
Когда Алекс пробирался по коридору в комнату сына, тьма совсем сгустилась. Мрачный проход был освещен единственным факелом, дымный мерцающий огонь которого отбрасывал пятно оранжево-красного света на каменный пол. Он не удивился, что коридор был пуст. Макдан отдал приказ членам своего клана, и они, несмотря на то что могли сомневаться в его способности контролировать свои чувства, все же сохранили достаточно уважения к своему лэрду, чтобы повиноваться ему.
Если Дэвид умрет, разум совсем покинет его, как, впрочем, и уважение клана.
Он остановился перед дверью комнаты, пытаясь собрать остатки мужества, необходимые для того, чтобы посмотреть на умирающего сына. Алекс с болью вспоминал, что точно так же было с Флорой. Каждый раз, когда он шел навестить ее, то застывал на пороге, моля Господа сотворить чудо и дать ей силы превозмочь болезнь во время его отсутствия. Он не считал свою просьбу эгоистичной. Ведь Флора была для него воплощением чистоты, добра и красоты. И если почему-то необходимо пожертвовать жизнью обитателя этого замка, тогда это должна быть его жизнь. Жизнь Алекса, мужчины и воина, нельзя было назвать добродетельной, и в агонии любви и битвы он совсем не думал о спасении своей души. Разумеется, клан нуждался в нем, но если он умрет, найдется кому исполнять обязанности лэрда, пока его любимая жена вырастит сына. Флора должна жить, потому что из всех женщин, что он знал, она одна умела любить так безоглядно, без вопросов и оговорок, и он хотел, чтобы его сын узнал такую любовь. Но Господь не обращал внимания на его мольбы. Каждый раз, входя в комнату Флоры, он находил ее все более слабой. Она ускользала от него, как тень, исчезающая под последними, слабыми лучами солнца.
Какая ирония заключалась в том, что ему нужны были эти секунды, чтобы собраться с силами, в то время как его сын мужественно переносил непрекращающиеся страдания. Иногда ему хотелось сказать мальчику, как он гордится им. Но он знал, что если позволит себе в разговоре с сыном дать волю своей нежности, то сердце его разорвется, и слезы неудержимым потоком хлынут у него из глаз.
Лучше хранить молчание и по крайней мере сохранять видимость самообладания.
Он приподнял засов и осторожно приоткрыл дверь. Запах болезни исчез, вытесненный прохладным дуновением освеженного дождем воздуха, попадавшего в комнату через открытое окно. Горела одна свеча, а от пылавших в очаге дров осталась лишь кучка оранжевых и серых углей, которые давали немного тепла, но не могли рассеять окутавшие комнату сумерки. Алекс, преодолевая себя, пробирался сквозь тьму. Вид сына испугал его. Маленькая фигурка ребенка неподвижно лежала под аккуратно заправленными одеялами, бледная и застывшая. Крошечный, красивый трупик, предназначенный для погребения. Дэвид не стонал и не шевелился, и даже одеяло не вздымалось в такт его слабому дыханию.
Потому что он был мертв.
Острое горе пронзило Алекса, поднявшись откуда-то изнутри. Такие же невыносимые муки испытывал он в ту ночь, когда умерла Флора, и он чувствовал, что голова его раскалывается, как сухой орех. С трудом волоча налившиеся свинцом ноги по каменному полу, он понял, что не сможет этого вынести. Потерять единственное существо, которое он любил, своего болезненного ребенка, единственную ниточку, связывающую его с Флорой! Он понимал, что его слабость жалка и недостойна мужчины. Жизнь – это поле битвы, и множество мужчин понесли гораздо более ужасные потери, но все же сумели преодолеть страшные обстоятельства своей жизни. Но они не знали, что значит связать свою жизнь с такой женщиной, как Флора, и не могли представить, какую незаживающую рану нанесла ему ее смерть. А теперь это рана стала еще глубже, потому что не осталось ничего, ради чего стоило бы собирать остатки своего распадающегося разума.
Гвендолин заснула на стуле рядом с Дэвидом; ее тонкая рука сжимала его пальцы, не ведая, что подопечный уже ускользнул из ее земных объятий. Алекс растерянно смотрел на нее, не ощущая ни гнева, ни чувства вины, которые, как он полагал, должны были охватить его, если сын умрет за то время, когда она будет ухаживать за ним. Она сделала все, что могла. Возможно, если бы времени оставалось больше, ее необычные методы лечения помогли бы мальчику. Если кого-то и нужно винить, отчетливо понял Алекс, то только себя за то, что так долго ждал, прежде чем найти эту ведьму и привезти сюда.
Со стороны кровати донесся слабый вздох. Испуганный Алекс перевел взгляд на покоившееся на подушке белое как мел лицо мальчика. Сын смотрел на него тусклыми, все еще затуманенными болезнью, но, несомненно, живыми глазами.
– Дэвид? – прошептал Алекс.
Дэвид растерянно смотрел на него, как будто пытался вспомнить, где находится, а возможно, понять, откуда глубокой ночью у его постели взялся отец. В конечном счете усталость взяла верх над беспокойством. Веки его, затрепетав, закрылись, и он отвернул голову, по-прежнему не выпуская руки Гвендолин.
Надежда, подобно стреле, пронзила сердце Алекса, развеяв печаль. Его сын был жив! Он сделал глубокий вдох, прогоняя почти парализовавший его страх. Пока Дэвид жив, будет жить и он. Алекс обвел беспокойным взглядом комнату, чувствуя, что должен что-то сделать, чтобы помочь выздоровлению сына, но не зная, что именно. Огонь в очаге слишком слаб, решил он, осторожно положил на угли несколько поленьев и дождался, пока их не охватит яркое пламя. Довольный тем, что теперь остаток ночи в комнате будет тепло, он вернулся к кровати, чтобы перед уходом еще раз бросить взгляд на спящего сына. Но когда он приблизился, его внимание привлекла Гвендолин.
Она сжалась в комок, протянув одну обнаженную руку Дэвиду, а другой обхватив грудь, как будто старалась таким образом сохранить тепло. Ее шелковистые иссиня-черные волосы рассыпались по плечам и волнами спускались на спину, но это была слабая защита от сырого ночного воздуха, проникавшего через открытое окно. Свернувшаяся на стуле девушка выглядела маленькой и беззащитной; ее кожа была почти такой же пепельно-серой, как у Дэвида, а бледный лоб прорезала глубокая тревожная складка. Даже во сне она не позволяет себе расслабиться, понял Алекс, ощущая непрошеную симпатию к девушке.
Он взял лежавший в ногах кровати Дэвида сложенный плед, развернул его и осторожно накрыл Гвендолин, закутав ее в теплую мягкую ткань. Когда он склонился над ней и вдохнул ее чистый, сладкий, пахнущий летом аромат, то почувствовал, как желание вновь охватывает его. Он страстно хотел обнять ее, опустить на пол, вытянуться рядом и крепко прижать ее к себе, как в ту первую ночь, когда она, дрожа, лежала на земле. Он весь напрягся, вспоминая о том, как ее нежное хрупкое тело льнуло к нему, вкус сладких и теплых губ под его языком, чудесный вибрирующий звук, сорвавшийся с ее уст, когда он коснулся губами ее груди.
Испуганный тем, что в присутствии умирающего сына ему в голову могут приходить подобные мысли, он резко повернулся и вышел из комнаты, размышляя о том, что его способность контролировать себя оказалась слабее, чем он думал.
Глава 6
Кто-то сжимал ее руку.
Гвендолин открыла глаза. Дэвид мирно спал; дыхание его было ровным, лоб и щеки бледными, но сухими. Она торопливо возблагодарила Господа, поскольку понимала, что улучшение состояния мальчика никак не связано с ее действиями.
Ей не давала покоя мысль, что она могла каким-либо образом вызвать вчерашний приступ, в чем, похоже, не сомневался весь клан.
Она распрямила затекшую спину и нежно погладила тонкие пальцы мальчика. Возможно, предположила Гвендолин, купание чересчур утомило и без того ослабшего ребенка или явилось слишком сильным потрясением для его истощенного организма. С другой стороны, она предприняла все меры, чтобы он не замерз, и когда укладывала его в кровать перед тем, как отправиться к Макдану, мальчик выглядел усталым, но бодрым. Что же вызвало эти ужасные спазмы? Она терялась в догадках. Затем Гвендолин вспомнила, как перед уходом сказала ему, что он должен попытаться немного поесть из того, что она оставила ему от обеда. Вероятно, приступ начался во время еды, поскольку, когда она вернулась, поднос был опрокинут на пол. Возможно, некий таинственный яд вырабатывается его организмом, заставляя отвергать пищу? Если это действительно так, то что она сможет сделать, чтобы вылечить мальчика?
Слабый утренний свет проникал в комнату сквозь открытое окно. Снаружи шел дождь, отмывая все вокруг и наполняя воздух запахом травы и влажной земли. Забеспокоившись, что в комнате станет сыро, Гвендолин встала, а затем с недоумением посмотрела на теплый плед, соскользнувший с ее тела и упавший к ее ногам на пол. Она поняла, что это один из пледов с кровати Дэвида, но не помнила, что заворачивалась в него, прежде чем заснуть. Решив, что была слишком утомлена и сделала это непроизвольно, Гвендолин подняла плед и осторожно накрыла им Дэвида, стараясь не разбудить его. Затем она подошла к очагу и положила туда еще несколько поленьев. Когда пламя ярко запылало, она бросила взгляд на своего подопечного и, убедившись, что он спокойно спит, тихо выскользнула из комнаты.
В замке стояла неестественная и даже жутковатая тишина. Гвендолин быстро миновала коридор и поднялась по лестнице к себе в комнату, довольная тем, что встала так рано, поскольку ей не хотелось ни с кем встречаться, пока ей не представится возможность привести себя в порядок и переодеться. Спутанные черные пряди, спадавшие ей на плечи, не оставляли сомнений в том, что голова ее выглядит просто ужасно, а ее и так грязное и изодранное платье теперь еще помялось и покрылось пятнами от брызг мыльной воды, попавших на него во время купания Дэвида. Переодеться можно было только в алое платье, которое Гвендолин считала слишком красивым, чтобы ухаживать в нем за Дэвидом, но поскольку другой одежды у нее все равно нет, придется надеть его.
Когда Гвендолин подошла к двери своей комнаты, в нос ей ударил едкий запах гари. Она толчком распахнула дверь и обнаружила, что помещение заполнено серым дымом. Разозлившись, она бросилась к окнам, широко раскрыла их, а затем обвела взглядом комнату в поисках сосудов с курящимися травами. Но столб дыма поднимался от очага. Гвендолин в замешательстве подошла ближе, недоумевая, кто это такой заботливый не поленился подняться в такую рань и разжечь огонь в ее комнате, хотя бы и с дымом. Остановившись у очага, она увидела на поленьях тлеющую груду ткани. Она обгорела до неузнаваемости; сохранился только маленький кусочек, чудом избежавший огня, – клочок алой шерсти с золотой каймой.
Ярость охватила Гвендолин. Как посмели Макданы войти в ее комнату и уничтожить одну из ее самых ценных вещей, более того, ту самую, что ей подарил их лэрд? Низость такого поступка вызывала отвращение. Девушка повернулась к двери, намереваясь разыскать Макдана и сообщить ему об оскорбительном поведении его домочадцев.
Но увидев приколотую к подушке записку, Гвендолин застыла на месте.
Осторожно она двинулась в сторону кровати; гнев ее уступил место осмотрительности. Вытащив маленькую деревянную спицу, которой была пришпилена записка, она взяла в руки измятый лист бумаги, на котором корявым почерком невежды было написано:
Поторопись убраться отсюда, ведьма, иначе тебя ждет та же судьба, что и платье.
Гвендолин с трудом справилась с захлестнувшей ее волной паники. Она знала, что это не пустая угроза. Она провела здесь достаточно времени, чтобы понять, что нежелание Макданов терпеть у себя ведьму еще сильнее, чем у Максуинов. Если благополучие их настоящего и будущего лэрдов подвергнется опасности, эти люди без колебаний привяжут ее к столбу и сожгут, подобно тому как Максуины поступили с ее матерью и собирались поступить с ней самой.
Удивительно только, что сначала они предупреждают ее.
Записка упала на пол, а вслед за ней и остро заточенная спица, казавшаяся теперь зловещей. Она должна бежать прямо сейчас, утром, пока эти ужасные люди не успели причинить ей вред. Макдан обещал защищать ее, но даже он не в состоянии справиться со страхами глупых людей. В замке ее не охраняли, и поэтому не представляет никакого труда незамеченным проникнуть к ней в комнату, поймать ее в темном коридоре или по дороге из кухни всыпать яд в пищу. Можно найти бесконечное число способов, чтобы избавиться от нее. Она не останется здесь и не даст Макданам возможности совершить то, что не удалось людям ее клана.
– О, ты колдуешь? – вдруг раздался робкий голос.
Гвендолин сделала глубокий вдох, пытаясь унять бешеный стук сердца. В дверях стояла молодая женщина с темными волосами. Она с трудом удерживала поднос перед своим огромным животом. Судя по тонким рукам, женщина была маленькой и хрупкой, а необыкновенных размеров живот указывал на то, что она либо носит в себе не одного ребенка, либо роды должны были наступить совсем скоро.
– Я подумала, что ты, наверное, проголодалась, – сказала женщина.
– Нет, – натянуто ответила Гвендолин.
Неужели это попытка отравить ее? Или Макданы собираются усыпить ее при помощи какого-нибудь зелья, а затем умертвить во сне?
– Ну, тогда я просто оставлю его здесь, – сказала женщина, вперевалку пересекая комнату и ставя поднос на стол. – Еще рано, но потом голод напомнит о себе.
Она вздохнула и прижала руку к пояснице, разминая затекшие мышцы.
– Зачем ты сожгла свое красивое платье? – спросила она, удивленно разглядывая очаг. – Это часть какого-то обряда?
– Не стоит притворяться, что тебе ничего не известно, – коротко бросила Гвендолин.
Женщина растерянно посмотрела на нее. Затем она заметила лежащий на каменном полу лист бумаги, с явным усилием нагнулась и подняла его.
– О, – пробормотала она, прочитав записку.
– Макданы совершенно ясно дают понять, что не намерены терпеть меня здесь, – холодно заметила Гвендолин. – Очевидно, вы ни перед чем не остановитесь, лишь бы избавиться от меня.
– Это справедливо в отношении большинства членов клана, – согласилась женщина. Похоже, ее не очень взволновало замечание Гвендолин. – Макданы боятся, что ты намерена причинить вред маленькому Дэвиду, а они, как ты уже могла убедиться, не такие люди, которые будут молча стоять рядом и смотреть на это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39