— Какой из меня теперь солдат? — спросил Алекс с отчаянием в голосе.
Дункан, пододвинув стул к кровати, сел. — Есть и другие призвания, кроме войны, — сказал он хрипло. — Можешь стать купцом или адвокатом. Ты можешь жениться и нарожать детей…
Губы Алекса скривились в улыбке. — Какая женщина захочет взять в мужья калеку?
— Ты не калека, — настаивал Дункан. — По крайней мере, не будешь калекой, когда полностью вылечишься.
— Нога пропала, — сказал Алекс. — Я ее не чувствую.
Дункан прижал руку ко лбу. Он изо всех сил старался, чтобы его голое звучал ровно и не выдал его собственной печали и тревожных предчувствий.
— Ты снова будешь сильным, — сказал он. — Через полгода, год…
По лицу Алекса катились слезы, и, увидев их, Дункан замолчал.
— Я постараюсь, — пробормотал Алекс. — Но ты должен дать мне одну клятву, иначе сделке не бывать.
— О чем ты говоришь? — изумился Дункан. — Что еще за сделка?
— Если бы я сейчас мог сделать то, что желаю, — сказал Алекс, — я бы приставил пистолет к виску. Но так как ты считаешь, что я поправлюсь, то я приложу к этому все свои силы. Если же, спустя шесть месяцев, я все еще буду желать покончить с жизнью, ты должен помочь мне умереть.
У Дункана внутри все перевернулось. — Боже всемогущий…
— Обещай мне! — настаивал Алекс. Он был очень слаб и снова погружался в забытье.
— Не могу!
— Дункан!
— Черт подери, как ты можешь просить меня стать убийцей, убийцей своего лучшего друга?
— Именно по этой причине. Потому что ты мой лучший друг. Дункан, мне предстоит тяжелый путь. У меня не хватит на него сил, если я буду знать, что приговорил себя к жизни с изувеченным телом, которое, тем не менее, слишком крепко, чтобы умирать.
— Ты хочешь сказать, что отправишься к праотцам, если я не выполню твою просьбу? Но ты не можешь заставить себя умереть усилием воли. — Но, произнося эти отчаянные слова, Дункан понимал, что ошибается. Он часто видел, как другие люди, гораздо менее серьезно раненные, чем Алекс, стремились к смерти. Нередко бывает достаточно обратить все свои помыслы к могиле и к миру, который ждет на небесах, обещая конец боли, страха и сожалениям.
Алекс не отвечал; нужды в его ответе не было. Он просто смотрел на Дункана и ждал.
— Не проси меня об этом!
— Мне больше некого просить, — ответил Алекс.
Дункан долго молчал. — Ну хорошо! — произнес он еле слышно. — Я обещаю, черт тебя возьми! Но я даю это обещание не по своей воле.
Алекс улыбнулся, закрыл глаза и успокоился. Дункан вышел из комнаты и зашагал по коридору в сторону главной лестницы. Погруженный в свои мысли, он направлялся в гостиную, где стоял клавесин невинный, неодушевленный предмет, беззащитный перед жестокостью его чувств.
Дункан не мог думать, не осмеливался заговорить. Он сел за изящный инструмент и положил пальцы на знакомые клавиши. Он не осознавал, что играет, не слышал музыки, не чувствовал ее мелодии. Он потерял счет времени.
Наконец Дункан поднял глаза от клавиш, хотя звуки продолжали плыть внутри него, как бурная река, зарождаясь в самых пустынных, самых бесплодных уголках его души. Рядом с ним стояла Фиби. Она глядела на него, слушала, и слезы текли из ее глаз. Он увидел, как ее губы произнесли слово «Хватит!», но только покачал головой. Она не понимала: не он был властен над музыкой, она повелевала им. Снова опустив взгляд, он продолжал ударять по клавишам, и неистовая музыка наполнила комнату, дом, всю вселенную душераздирающими аккордами.
Тогда Фиби прикоснулась к нему, чего никто никогда не осмеливался делать, когда он находился в таком состоянии. Она встала позади него и положила руки ему на плечи, и Дункан испытал такое потрясение, как будто его корабль швырнуло ураганом на скалы.
Он встал и обернулся, опрокинув табурет. Фиби не отступила, хотя сейчас он казался измученным демоном, а только снова прикоснулась к нему своими легкими, прохладными руками сначала к его плечам, затем к лицу.
— Дункан! — прошептала она. — О Дункан!
Ее нежности он был уже не в силах вынести. Ему никогда ничего не хотелось так же сильно, как поднять ее сейчас на руки и отнести в свою постель, и забыться в ее сладком огне, и сгореть в нем, но он не мог ни соблазнить ее, ни тем более взять силой. Он выбежал из гостиной через французские двери, выходившие в сад, и не возвращался в дом, пока на остров не спустилась тьма, и в окнах не зажглись огни.
ГЛАВА 5
Прекрасная и трагичная музыка Дункана по-прежнему звучала в ушах Фиби и дрожью расходилась по телу, хотя он уже давно выскочил из-за клавесина, в бешеном порыве опрокинув табурет, и выбежал из гостиной. Струны клавесина еще дрожали в жалобном плаче, когда вдали громко хлопнула дверь.
Фиби не стала поднимать табурет, даже это было бы самонадеянностью, а она и так сделала достаточно глупостей для одного дня. Она только провела пальцами по клавишам из слоновой кости, не потерявшим своей чистоты, нежно, как будто успокаивая инструмент, извлекая из него звенящий ручеек тихих жалобных нот. Краем глаза она увидела, что за ней безмолвно наблюдает Старуха, сложив смуглые руки на груди, ее лицо было безмятежным, как у ангела.
— Если бы я только оставила его в покое… — пробормотала Фиби с тихой лаской, — Ты хотела помочь, — ласково откликнулась Старуха. — Но его раненую душу даже ты не можешь исцелить. С этим делом может справиться только сам мистер Дункан с помощью Создателя.
Фиби, обернувшись, встретила спокойный взгляд своей доброй феи.
— Ты просто чудо! — сказала она с чувством, хотя ей было еще слишком грустно, чтобы улыбнуться. — Откуда в тебе столько мудрости?
— Долго на свете прожила, — был ответ. — Смотрела и слушала.
Фиби кивнула и, глубоко вздохнув, задумалась. Затем объявила решение, к которому давно пришла, но была не в силах высказать.
— Я не могу здесь оставаться! — заявила она.
Старуха ничего не ответила, но подошла к Фиби и, взяв ее за руку, как Симона, долго изучала ее ладонь. На этот раз Фиби не пыталась высвободить руку. В эти мгновения она чувствовала, будто самую ее душу исследуют, взвешивают, рассматривают.
Наконец на губах Старухи заиграла улыбка, словно птица, с легкостью взлетевшая на ветку.
— Да, — сказала она. — Ты уедешь отсюда. Это необходимо.
— Ты мне поможешь?
Старуха всматривалась в глаза Фиби, как будто разглядывала в них образы и знамения, скрытые от самой Фиби. По спине девушки побежали мурашки, но это ощущение было порождено таинственностью, а не страхом.
— Сегодня ночью лодка увезет тебя на далекий остров. Но ты должна собраться с силами, ибо это будет нелегкое путешествие.
Фиби уже узнала, что жизнь в восемнадцатом веке никак нельзя назвать легкой от человека требовалось немало энергии, чтобы удовлетворить свои самые насущные потребности. Даже такое простое действие, как умывание, требовало стратегического планирования, а принять ванну было просто монументальным начинанием.
— Меня это не удивляет, — сказала Фиби рассудительно.
Остаток дня она провела у кровати Алекса и, хотя он снова был без сознания, читала вслух томик Чосера, который нашла в гостиной. Фиби была образованной женщиной, но староанглийский не был ее сильной стороной и она мало что понимала из прочитанного. Все это занятие отвлекало ее мысли от собственных тревог и, как она надеялась, служило нитью, пусть даже тонкой, которая связывала Алекса с миром живых.
На закате она поела в темном уголке кухни, расположенной в отдельном здании, а когда на остров спустилась ночь, за ней пришел юноша-туземец. Не говоря ни слова, он повел ее по дорожке среди тропической зелени к берегу и там указал на изящное, похожее на каноэ суденышко, лежавшее на белом песке.
Проглотив комок, Фиби залезла в лодку, прижимая к груди жалкий узелок с платьем, бельем, куском мыла, и уселась на узкой скамейке. Юноша зашел в темно-бирюзовую воду, напрягая бронзовые мышцы, уверенно столкнул лодку в воду, взялся за весла, и суденышко заскользило по дрожащей серебристой лунной дорожке, протянувшейся по морю.
Старуха была права: путешествие оказалось нелегким. Во-первых, москиты. Затем приступы морской болезни, заставлявшей Фиби то и дело перегибаться через борт. Они петляли между темными островками, держа курс по звездам, и на рассвете оказались в укромной бухте, где заснули, раскинувшись на песке. Вместо подушки Фиби подложила под голову узелок.
Они плыли три дня, по ночам бесшумно скользя по воде, днем, когда плыть было опасно, потому что их могли увидеть, отдыхая на суше. Фиби все больше молчала, но время от времени начинала без умолку болтать, побуждаемая к этому одиночеством. Она рассказывала своему немому спутнику про Джеффри и профессора Беннинга, про машины, самолеты и супермаркеты, про закусочные и борьбу с ожирением. Тот слушал, иногда улыбался и не говорил ни слова в ответ.
Наконец, ранним утром четвертого дня, они прибыли на остров, не уединенный и необитаемый, как другие, а полный звуков и энергии, шума и суеты. В гавани стояли корабли под английскими флагами, на причалах, заставленных бочками, толкались рабы и свободные люди, стояли повозки и экипажи, громоздились товары. Фиби поблагодарила своего провожатого и храбро побрела к берегу, приподняв тяжелые юбки. Она не имела никакого понятия, куда идти разве что вперед. Она так и поступила.
Фиби туристка из другого века бродила по грязным, залитым помоями улицам, пока не высохли ее платье и обувь. Она миновала лавки свечного мастера, портного, корабельную контору, склады. Однако самым заметным зданием оказалась «Корона и лилия» видимо, популярная таверна.
Собрав всю оставшуюся храбрость, Фиби переступила порог таверны и оказалась в шумном сумраке, в котором смешались запахи солода и пота, табачного дыма и сивухи. Фиби направилась прямо к стойке, где коренастый человек в грязной рубашке и дешевом напудренном парике отпускал оловянные кружки, доверху наполненные пивом.
— На пару слов, красотка, — сказал он, прежде чем Фиби успела вымолвить хоть слово. — Для тебя тут найдется подходящая работа, если ты умеешь поднести кружку и держать свои мысли при себе. Поговори с мистрисс Белл, она даст тебе тюфяк и что-нибудь поесть.
Чувствуя, как пылают щеки, Фиби удержалась от того, чтобы в бойких англо-саксонских выражениях отчитать трактирщика за то, что он имеет наглость разговаривать с ней таким тоном, и прошла между столами в заднюю часть таверны. Ей нужно найти работу, если она хочет выжить в этой странной одиссее, и для начала можно разносить выпивку в «Короне и лилии». Конечно, на повышение надеяться нечего, но об этом можно подумать позже. Сейчас ей нужна только чистая постель и пропитание.
Мистрисс Белл оказалась толстой общительной женщиной в домотканом платье. Своими грубоватыми, добродушными манерами и копной седых волос она напомнила Фиби одну из ее любимых героинь фильмов сороковых годов Ма Кеттл в исполнении Марджери Мэйн.
— Меня зовут Фиби Тарлоу, — объявила девушка, надеясь, что ее речь звучит как у обыкновенной женщины восемнадцатого века, но понимая, что это не так. Проницательный взгляд мистрисс Белл сразу же остановился на ее коротких волосах. — Я ищу работу. И крышу над головой.
Пожилая женщина прищурила глаза. — Я тебя не знаю, — сказала она своим грубым, громким голосом. — Ты невольница, сбежавшая от хозяина? Откуда ты?
Фиби проглотила комок. — Я ни у кого не служила, — ответила она ровным голосом. — Я приехала из места под названием Сиэтл. — Возможно, было бы лучше солгать, но она не умела кривить душой, это всегда было привилегией Джеффри. — Я умею делать тяжелую работу, — прибавила она. — Я работала официанткой в столовой колледжа.
Миссис Белл хрипло фыркнула. — Колледжа? — иронически усмехнулась она, как будто это было невозможно. Разумеется, в 1780 году это действительно было не возможно. — Ты можешь чистить и мыть котелки и чайники и состряпать наваристую похлебку из того, что окажется под рукой?
— Смогу, если нужда заставит, — кивнула Фиби.
Мистрисс Белл снисходительно усмехнулась. — А если кто-нибудь, королевский солдат или бунтовщик, предложит тебе разделить с ним постель?
— Я откажусь, — сказала Фиби.
— Ну да, — кивнула мистрисс Белл. — Я тоже так думаю. Пойдем со мной, милочка, я покажу тебе твою комнату. На кухне есть горшок с тушеной олениной, можешь подкрепиться. Но только никакого пива, пока не выполнишь дневную работу. Поняла?
Фиби и не подумала отказываться. Она кивнула, радуясь, что так быстро нашла работу, и поднялась за мистрисс Белл по грубо сколоченной лестнице.
Ее комната оказалась душной каморкой под крышей, едва ли намного большей, чем средних размеров уборная в квартире двадцатого века. В ней имелись грубая деревянная кровать, потрепанное одеяло, а также таз и кувшин на шатком умывальнике. Под кроватью нашелся ночной горшок, а на стене единственный гвоздь для ее гардероба, который состоял ровно из двух платьев.
— Спасибо, — искренне поблагодарила Фиби. Хотя она ужасно тосковала по Дункану и Старухе, эту жалкую каморку, по крайней мере, не приходится ни с кем делить. Тяжелая дверь была снабжена засовом, и, как бы трудно ей ни приходилось, она каждую ночь могла найти здесь приют, зная, что платит за него своим трудом.
— Ты странная девушка, — заметила мистрисс Белл, подняв седые кустистые брови. — Откуда ты родом? Из Сиэтла, так ты говорила?
— Из Бостона, — сказала Фиби, обнаружив, что все-таки может солгать не моргнув глазом, если этого требуют обстоятельства. Она надеялась, что такой ответ не запишет ее автоматически в патриоты, хотя, конечно, принадлежала к их числу. Насколько она помнила, в Бостоне тори было не меньше, чем бунтовщиков. Представители обеих групп, как правило, следовали велению своей совести, и те и другие считали себя лояльными гражданами. Так что это был всего лишь вопрос семантики.
— Значит, ты знаешь Сэмуэла Адамса? И прочих смутьянов?
— Только понаслышке, — осторожно ответила Фиби и положила свой узелок на кровать с таким видом, будто заявляла право собственности на эту жалкую каморку. «Американская история, страница сто первая, — подумала она с усталой улыбкой. — Сэмуэл Адаме, известный пятнами от яиц на лацканах, а также талантами предводителя, несгибаемым характером и выдающимся умом». — А вы тори, мистрисс Белл?
— А ты? — спросила августейшая особа.
— Нет, — ответила Фиби, поставив в зависимость от личной честности все свое будущее а возможно, даже свою жизнь, поскольку только что объявила о своих истинных привязанностях, а политический климат, безусловно, был неблагоприятным. — Я поддерживаю победителей. Континентальная армия в конце концов восторжествует.
Мистрисс Белл едва заметно улыбнулась, но свои политические взгляды высказывать не стала.
— Некоторые тоже так говорят. Другие возражают. Ты сегодня вечером будешь прислуживать, мисс, — объявила она. — Но сперва тебе нужно помыться, немного отдохнуть и должным образом подкрепиться.
Благодарность Фиби не знала границ. Она была здесь чужаком, пришельцем из другого места и времени, и поэтому не могла ожидать большего, чем простейших средств к существованию о комфорте даже речи не шло. Она кивнула в знак согласия и повернулась, чтобы развязать свой узелок, но мистрисс Белл заговорила снова.
— Детка, что случилось с твоими волосами? — спросила она.
— Я перенесла лихорадку, — сказала Фиби. К лучшему или к худшему, ей становилось все легче и легче отступать от правды. В конце концов, не могла же она сказать этой женщине, что явилась из другого времени, лежавшего на двести лет вперед, в котором люди носят такие прически, какие им нравятся. — Но вы не волнуйтесь. Я не заразная.
— Странно, — произнесла мистрисс Белл, все еще удивляясь отрезанным косам Фиби. — В тебе очень много необычного, но, я полагаю, сейчас это неважно. Не ленись, мисс, и принимай в постели хоть тори, хоть бунтовщиков, но только не обоих сразу это принесет одни неприятности.
— Конечно, вы правы, — ответила Фиби. Без Дункана все происходящее почему-то казалось менее реальным, несмотря на всю подлинность цветов и ароматов. Гораздо больше это напоминало яркий сон. — Все, что мне надо пища, кров и немного… шиллингов…. которые я могу назвать своими.
Хозяйка «Короны и лилии» громко фыркнула.
— Шиллингов, говоришь? В твоем кошельке окажутся только гроши, мисс, и то если ты будешь стараться и вести себя должным образом.
Фиби не могла удержаться, чтобы не сделать реверанс, хотя вовсе не собиралась насмехаться над хозяйкой. Это получилось скорее рефлекторно, под влиянием окружающей обстановки и эксцентричных речей мистрисс Белл.
Мистрисс Белл, против своей воли польщенная, велела новой служанке смыть с себя дорожную пыль и сразу же после этого явиться на кухню. Когда ее нанимательница удалилась, Фиби выполнила указание, налив из кувшина в таз тепловатой воды, и тщательно вымылась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34