Сквозь спущенные шторы пробивались первые лучи рассвета; холодный предутренний ветерок колыхал занавеси, заставляя Малкольма вздрагивать. Но шотландец не замечал холода; уже почти час он стоял у камина, устремив взор в пустоту. Рассвет не принес его душе облегчения.
Она ушла. Молча, не глядя на него, оделась и выскользнула в окно. Малкольм не смог остановить ее: язык его как будто присох к горлу. Даже под страхом смерти он не смог бы вымолвить ни слова. У самого окна Джейми остановилась, обернулась к нему, словно хотела что-то сказать, но покачала головой и, как птичка, выпорхнула в ночь. Улетела, чтобы никогда больше не возвращаться.
Тяжело вздохнув, Малкольм бросил взгляд на кровать. В полумраке смутно белели простыни: Малкольму казалось, что он различает на непорочно-белом белье темное пятно – знак ее любви и верности. Это кровавое пятно навеки запечатлелось в его душе, покрыв ее стыдом и позором. Ему некого винить в своем несчастье, кроме самого себя.
Джейми, исчезнув во тьме, унесла с собой тепло этой ночи. Со стоном Малкольм закрыл лицо руками. Как мог он быть так жесток, так несправедлив к ней! И с каким мужеством и терпением она вынесла его жестокость!
Она никогда не принадлежала другому. Он стал ее первым мужчиной и овладел ею так грубо, так безжалостно. Господи! Подумать только: ведь она говорила, что любит его! Но он, ослепленный злобой и ревностью, не верил. Он смел подозревать ее в измене – он, Малкольм Маклеод, сам женившийся без любви!
Малкольм хотел бы заплакать, но понимал, что эту боль не смыть слезами. Новая ужасная мысль поразила его в самое сердце: он ничем не лучше своего отца. Торквил Маклеод был жестоким и бесчестным развратником, погубившим за свою жизнь немало несчастных, доверившихся ему женщин. И теперь он, Малкольм, пошел по отцовскому пути.
Рыдания сжали ему горло: бросившись к кровати, он в слепой ярости сдернул постель на пол. Она пришла сюда ночью, потому что доверяла ему! Она любила его, она хотела все объяснить… И, конечно, не ожидала от него такой подлости.
Малкольм упал на колени и начал молиться. Но прощение бога мало волновало его: он мечтал только об одном – чтобы его простила Джейми.
Солнце уже взошло над покрытыми туманом полями, когда Малкольм поднялся на ноги. В душе его не оставалось больше сомнений: теперь он твердо знал, чего хочет больше жизни.
Джейми лежала в постели, свернувшись клубочком, прислушиваясь к ровному дыханию спящей кузины.
Ей повезло, что Мэри не проснулась, когда несколько секунд назад Джейми, крадучись, проскользнула в спальню. Нелегко было бы объяснить, почему платье на ней разорвано. Но теперь платье надежно покоилось на самом дне огромного дорожного сундука.
Механически, словно во сне, Джейми вымылась, натянула ночную рубашку и юркнула в постель, благодаря бога, что ей не приходится отвечать на назойливые вопросы Мэри. То, что произошло сегодня, она не хотела бы обсуждать ни с кем.
Неожиданно Джейми обнаружила, что плачет. Неудержимым потоком слезы стекали по щекам, задерживаясь в ложбинке у носа, капали на подушку. Грудь разрывалась от горя; Джейми уткнулась лицом в подушку, заглушая рыдания, чтобы не разбудить Мэри.
Наконец слезы высохли, и к Джейми вернулась способность думать о событиях нынешней ночи. Она всегда считала себя сильной, смелой и независимой, но на самом деле сегодня она в первый раз действовала абсолютно свободно, никого не стыдясь и ничего не опасаясь. Вот только заплатила она за эту свободу слишком дорогой ценой. Не потерей невинности – нет, а утратой Малкольма.
Джейми так и не успела рассказать ему правду. Она все время пыталась начать разговор, но Малкольм был взбешен и ничего не хотел слушать. Джейми решила покорно подчиняться ему – это было совсем не похоже на нее, но она надеялась, что хоть так сумеет успокоить его и усмирить снедающую его боль. Гнев Малкольма не пугал ее: ведь она видела в его глазах желание и до самого последнего мига – до того, как острая боль от его грубого проникновения пронзила ее, – желала его так же сильно.
Но затем все переменилось – и переменилось к худшему. Малкольм застыл словно громом пораженный, на лице его отражалось глубочайшее потрясение. Джейми не шевелилась, ожидая продолжения. Казалось, сам воздух вокруг них застыл, и время остановилось, не зная, что принесет им следующая секунда. Но вот Малкольм одним движением вышел из нее, а затем, осторожно приподнявшись, скатился с нее и лег рядом.
Что было дальше? Доброта, мягкость, может быть, даже нежность. Но не любовь. Страсть, бросившая их в объятия друг друга, испарилась, исчезла бесследно, как сон.
Не говоря ни слова, Малкольм обнял ее – ласково, словно обиженного ребенка. Джейми, потрясенная и сбитая с толку всем происшедшим, несколько минут неподвижно лежала в его объятиях. Наконец она выскользнула из его рук и встала. Она ушла – и Малкольм не остановил ее. Не позвал. Не назвал по имени. Не сказал, что ее любит.
Слезы снова потекли по щекам; Джейми всхлипнула, устремив взор в черную пустоту.
Он ее не любит! Она ему безразлична! Как она ошибалась!
Глава 23
Склонившись в низком поклоне, паж возвестил о приходе Эдварда. Герцог Норфолк отложил неоконченное письмо и кивнул писцу, приказывая выйти. Он догадывался, зачем пришел сын. Внезапная немилость короля тревожила герцога ничуть не меньше, чем самого Эдварда: он уже пытался окольными путями хоть что-нибудь разузнать у придворных, приближенных к трону, но они молчали, словно воды набрали в рот. А герцог, наученный горьким опытом, не привык действовать опрометчиво: прежде чем принять решение, он должен был точно знать, что произошло.
– Ваша светлость! – проговорил Эдвард, кланяясь.
За дверью Норфолк разглядел двоих стражников: очевидно, они сопровождали сына. Приказав пажу запереть дверь, герцог озабоченно повернулся к Эдварду.
– Что произошло, Эдвард? – начал он без предисловий, тяжело поднявшись с кресла и опираясь о стол. – Что ты натворил?
– Черт побери, отец, да ровно ничего!
– Ничего? – презрительно скривился Норфолк. – Оставь эти отговорки для королевских палачей! За тобой немало грехов, и меня интересует, какой именно так разозлил короля!
– Отец, я…
– У тебя, несомненно, есть враги, – продолжал отец. – Кто они? Чем ты им насолил? Кто мог оговорить тебя перед королем?
Молчание было ему ответом. Герцог перебирал в памяти своих собственных врагов: их было предостаточно, и многие из них не пожалели бы жизни, чтобы уничтожить его самого или кого-то из его семьи; но никто из них, насколько было известно герцогу, не обладал для этого достаточной властью.
– Эдвард, очевидно, что произошло что-то очень серьезное, если отношение короля к тебе так внезапно и резко изменилось. Вспомни хорошенько. Кого ты обидел? С кем поступил несправедливо? Кому досадил так, что он готов рискнуть собственным положением, чтобы навредить тебе?
Эдвард молчал.
– Думай, Эдвард! – рявкнул герцог. – Что ты сделал?
– Ничего, отец, – ответил Эдвард. – Я обвинен ложно и несправедливо.
– О, ради всех святых!!
– И если только найду негодяя, осмелившегося так дерзко чернить мою честь…
– Честь? – развел руками герцог. – Боже мой, да время ли сейчас беспокоиться о чести?
– Да, отец, чернить мою честь перед лицом короля – клянусь дедовским мечом, зубами вырву глотку этому ублюдку!
Норфолк вгляделся в лицо сына. Нет, не похоже, чтобы Эдвард что-то скрывал от него. Дай-то бог!
– До сих пор никто не осмеливался распускать слухи о Говардах, – заговорил герцог, снова садясь в кресло. – Но вот это случилось. Надо действовать решительно – иначе слух пойдет дальше. Ты знаешь, как бывает при дворе: пустая болтовня превращается в сплетню, сплетня – во всеобщую уверенность, всеобщая уверенность – в официальное обвинение.
– Да меня уже обвинили! И осудили без суда! – в отчаянии воскликнул Эдвард. – За мной следят, куда бы я ни направился! У дверей в мою спальню дежурят королевские солдаты! Я словно зверь в клетке – чем так жить, лучше умереть!
– Прекрати, Эдвард. Могло быть гораздо хуже.
– Куда уж хуже! Только что я был героем, почетным гостем при дворе; меня осыпали похвалами, вокруг меня вились льстецы – и в следующий миг мои права на каперство переходят какому-то лизоблюду, никогда не нюхавшему моря, а сам я оказываюсь под стражей, словно преступник!
– Эдвард, жалобы бесполезны. Надо думать, а не ныть.
– А сегодня я узнаю, что лорд-канцлер допрашивает моих людей! Задает вопросы обо мне! – Сжав – кулаки, Эдвард мерил комнату шагами. – И вы, ваша светлость, говорите: «Могло быть хуже!»
– Вот именно, – вздохнул герцог. – К сожалению, не только могло, но еще вполне может быть гораздо хуже. Помнишь казнь Кромвеля, члена Совета? Это случилось всего несколько недель назад. Старика арестовали прямо на заседании, обвинили в ереси и предательстве, и несколько дней спустя голова его уже лежала в корзине палача. – Норфолк коротко и зло усмехнулся. – Он уже давно мне надоедал, но я человек терпеливый. Если бы вздорный старик не вздумал встать на сторону королевы в вопросе о разводе – может быть, и успел бы умереть в своей постели!
Эдвард с трудом сглотнул; кровь отхлынула от его лица.
– Они этого не сделают! Я невиновен! У них нет никаких доказательств!
«Кромвель тоже был невиновен», – подумал герцог. Против него не было никаких улик. Единственная его вина в том, что он боролся с влиянием Тайного Совета – иными словами, с влиянием самого Норфолка. А неразумным выступлением в защиту несчастной Анны Клевской старик предрешил свою судьбу.
– Нет, Эдвард. Ты, конечно, не кончишь, как Кромвель, – успокоил сына герцог, стараясь вложить в свои слова как можно больше искренности. Эдвард должен держаться спокойно, как человек, уверенный в собственной невиновности. Если он начнет дрожать за свою жизнь, то погубит все дело. – Но мы должны быть уверены, что обвинения против тебя не будут подкреплены ложными уликами.
Эдвард вздохнул с облегчением и плюхнулся в кресло, раскинув длинные ноги. Он безоговорочно доверял отцу: если герцог говорит, что сыну не грозит казнь, значит, так и будет.
– Хорошо, что я должен делать?
– Ничего. Живи так, как будто ничего не происходит. Тебе приказано оставаться при дворе – оставайся. Я прослежу, чтобы твои люди на допросах говорили только то, что мы хотим от них услышать. А о тех, кому нельзя доверять, позаботятся твои слуги в Норвиче. – Герцог понимающе улыбнулся сыну – он знал и одобрял его методы. – Некоторые исчезнут навсегда – остальные будут делать то, что им сказано.
– Да, отец.
Герцог бросил на сына пристальный взгляд.
– Наш небосвод омрачился, – заметил он задумчиво, – и пока я вижу лишь одну звезду, сияющую среди туч.
Эдвард удивленно поднял брови, затем лицо его осветилось пониманием.
– Кэтрин, – произнес он уверенно, совсем забыв о том, какому унижению он подверг недавно мстительную кузину.
Эдвард не был глуп, но эту ситуацию он явно недооценил.
Герцог медленно кивнул, словно раздумывая над ответом.
– Да, ее, пожалуй, можно назвать звездой. Но здесь нужна особая осторожность. Ночное небо полно звезд, подобных Кэтрин. Как бы нам не положиться на падучую звезду!
– Но, отец, ее брак с королем – дело решенное, а родственники королевы всегда в фаворе, – возразил Эдвард, наклонившись вперед. – Может быть, мне поговорить с ней, попросить, чтобы она замолвила за меня слово перед королем? Если она выступит на моей стороне…
– Едва ли это возможно, – сухо отозвался Норфолк. – Сегодня утром она вместе со свитой отбыла в Кеннингхолл.
Эдвард даже рот открыл от удивления.
Уехала? Так скоро? Никак не ожидал. Мне казалось, что она останется здесь, с нами.
Точнее сказать, мы останемся с ней, – усмехнулся герцог. – Я тоже так думал. Но Кэтрин не терпится начать приготовления к свадьбе. Она вымолила позволение у короля, и мне, скрепя сердце, пришлось отпустить ее. Эдвард встал и снова принялся ходить по комнате. Герцог следил за ним глазами.
– Значит, она уехала, – протянул Эдвард.
– Как видишь.
Лицо Эдварда потемнело от гнева, он отвернулся, чтобы скрыть свои чувства от отца.
– Так вот, – продолжал герцог, – говоря о звезде, я имел в виду отнюдь не Кэтрин!
Эдвард замер, пораженный догадкой.
– Джейми! – воскликнул он.
– Именно, – кивнул герцог. – Джейми.
Он взял в руки перо и пододвинул к себе недописанное письмо.
В этом письме, – сообщил он, – я приказываю ей приехать ко двору. Уверен, сынок, король вернет тебе свое расположение, как только мы расскажем ему правду.
Глава 24
Юные певцы и музыканты образовали круг посреди холла: их учительница стояла в середине. Концерт начался, и зрители, еще минуту назад болтавшие между собой, затихли, боясь пропустить хоть единый звук. Наверно, во всем замке не было человека, который остался бы равнодушным к невинной красоте маленьких певцов и к их звонким голосам, старательно выводящим многоголосую старинную балладу. Но громче детских голосов, ведя их, но не сливаясь с ними, звучал девичий голос, сильный и нежный, – и этот голос казался Малкольму прекраснее ангельских хоров.
Взгляд его не отрывался от Джейми, пожирая каждую черточку ее прекрасного лица. Сегодня Джейми зачесала волосы наверх, и лишь несколько прядей, выбившись из прически, соблазнительными мягкими локонами спадали на шею. В глазах Джейми Малкольму чудилась тайна, известная лишь им двоим: их глубокий, сосредоточенный взгляд словно говорил, что эта девушка недавно стала женщиной.
Как мечтал он встретиться с ней взглядом! Как страстно желал остаться с ней наедине! Пусть она даже убьет его. Он покается в своей ошибке, будет на коленях молить ее о прощении, изольет ей свое наболевшее сердце – и после этого с радостью погибнет от ее руки.
Джейми взяла небольшую арфу и начала перебирать струны. У Малкольма защемило в груди: казалось, ее нежные пальчики играют на струнах его сердца.
– Как ты полагаешь, – ворвался в его мысли громкий шепот Серрея, – по-моему, отличный концерт!
Малкольм молча кивнул, не сводя глаз с певицы. Печальные слова песни проникали в самую глубину его души. Он прекрасно понимал, что Серрей смотрит на него во все глаза, но не мог заставить себя скрывать свои чувства.
Увы, песня закончилась слишком быстро – так решил не только Малкольм, но и все присутствующие. Дети просились к учительнице и радостно зашумели; Малкольм увидел, как Джейми гладит по голове одну совсем маленькую рыжеволосую девочку и говорит ей что-то ласковое.
– Сколько же понадобилось труда и терпения, чтобы добиться от детишек столь согласного пения! – наметил Серрей.
– И все это – заслуга Джейми, – тут же добавила его жена. – Целый год, не жалея сил, она возилась с малышами!
– Я бы и под страхом смерти близко не подошел к этим сорванцам! – шутливо произнес Серрей.
– Что взять с мужчины! Зато Джейми с ними – как рыба в воде!
– И на редкость голосистая рыба, женушка!
Малкольм прислушался, пытаясь разобрать разговор Джейми с рыжей малюткой, но Серрей и Френсис мешали слушать. Он мог только любоваться красотой своей возлюбленной – впрочем, и этого ему было достаточно.
– Скажите, Малкольм, она всегда так увлекалась своим делом? Даже в детстве?
Малкольм с сожалением отвел глаза от Джейми.
– Всегда, – коротко ответил он.
Совещание кончилось, и рыжая девочка, нервно теребя розовую ленту в волосах, вернулась на свое место.
– И всегда так же хорошо пела? – продолжала свои расспросы Френсис.
– Всегда, сколько я ее знал, – ответил Малкольм.
– И так же любила учить? По-моему, у нее просто талант к преподаванию!
– Она любила учиться, а став постарше, начала с удовольствием передавать свои знания другим.
Джейми снова выстроила своих учеников в круг и обвела взглядом зал. На мгновение глаза ее встретились со взглядом Малкольма – и сердце его заныло.
– И всегда была такой доброй? Малкольм, поделитесь же с нами всем, что о ней знаете! Она просто прелесть, не правда ли? Посмотрите, как она ласкает малышей!
– Она никогда не была другой, – глухо ответил Малкольм.
– А всегда ли она была хороша, как ангел?
Малкольм и Френсис согласно повернулись к графу, услышав такой неожиданный вопрос.
– Так как же? – серьезно спросил граф.
– Нет, – коротко ответил Малкольм. – Джейми Макферсон была угловатым, неуклюжим подростком; рядом с другими девочками она сильно проигрывала.
– Похоже, она сильно изменилась со времени вашей последней встречи!
– Верно, – хрипло ответил Малкольм. Замечание Серрея вызвало в нем неожиданную вспышку ревности: сейчас он прилагал все усилия, чтобы ни старый друг, ни Френсис не заметили его чувств.
– Очень рад!
– Можно поинтересоваться, чему именно ты рад? – подозрительно спросила Френсис.
Граф повернулся к жене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Она ушла. Молча, не глядя на него, оделась и выскользнула в окно. Малкольм не смог остановить ее: язык его как будто присох к горлу. Даже под страхом смерти он не смог бы вымолвить ни слова. У самого окна Джейми остановилась, обернулась к нему, словно хотела что-то сказать, но покачала головой и, как птичка, выпорхнула в ночь. Улетела, чтобы никогда больше не возвращаться.
Тяжело вздохнув, Малкольм бросил взгляд на кровать. В полумраке смутно белели простыни: Малкольму казалось, что он различает на непорочно-белом белье темное пятно – знак ее любви и верности. Это кровавое пятно навеки запечатлелось в его душе, покрыв ее стыдом и позором. Ему некого винить в своем несчастье, кроме самого себя.
Джейми, исчезнув во тьме, унесла с собой тепло этой ночи. Со стоном Малкольм закрыл лицо руками. Как мог он быть так жесток, так несправедлив к ней! И с каким мужеством и терпением она вынесла его жестокость!
Она никогда не принадлежала другому. Он стал ее первым мужчиной и овладел ею так грубо, так безжалостно. Господи! Подумать только: ведь она говорила, что любит его! Но он, ослепленный злобой и ревностью, не верил. Он смел подозревать ее в измене – он, Малкольм Маклеод, сам женившийся без любви!
Малкольм хотел бы заплакать, но понимал, что эту боль не смыть слезами. Новая ужасная мысль поразила его в самое сердце: он ничем не лучше своего отца. Торквил Маклеод был жестоким и бесчестным развратником, погубившим за свою жизнь немало несчастных, доверившихся ему женщин. И теперь он, Малкольм, пошел по отцовскому пути.
Рыдания сжали ему горло: бросившись к кровати, он в слепой ярости сдернул постель на пол. Она пришла сюда ночью, потому что доверяла ему! Она любила его, она хотела все объяснить… И, конечно, не ожидала от него такой подлости.
Малкольм упал на колени и начал молиться. Но прощение бога мало волновало его: он мечтал только об одном – чтобы его простила Джейми.
Солнце уже взошло над покрытыми туманом полями, когда Малкольм поднялся на ноги. В душе его не оставалось больше сомнений: теперь он твердо знал, чего хочет больше жизни.
Джейми лежала в постели, свернувшись клубочком, прислушиваясь к ровному дыханию спящей кузины.
Ей повезло, что Мэри не проснулась, когда несколько секунд назад Джейми, крадучись, проскользнула в спальню. Нелегко было бы объяснить, почему платье на ней разорвано. Но теперь платье надежно покоилось на самом дне огромного дорожного сундука.
Механически, словно во сне, Джейми вымылась, натянула ночную рубашку и юркнула в постель, благодаря бога, что ей не приходится отвечать на назойливые вопросы Мэри. То, что произошло сегодня, она не хотела бы обсуждать ни с кем.
Неожиданно Джейми обнаружила, что плачет. Неудержимым потоком слезы стекали по щекам, задерживаясь в ложбинке у носа, капали на подушку. Грудь разрывалась от горя; Джейми уткнулась лицом в подушку, заглушая рыдания, чтобы не разбудить Мэри.
Наконец слезы высохли, и к Джейми вернулась способность думать о событиях нынешней ночи. Она всегда считала себя сильной, смелой и независимой, но на самом деле сегодня она в первый раз действовала абсолютно свободно, никого не стыдясь и ничего не опасаясь. Вот только заплатила она за эту свободу слишком дорогой ценой. Не потерей невинности – нет, а утратой Малкольма.
Джейми так и не успела рассказать ему правду. Она все время пыталась начать разговор, но Малкольм был взбешен и ничего не хотел слушать. Джейми решила покорно подчиняться ему – это было совсем не похоже на нее, но она надеялась, что хоть так сумеет успокоить его и усмирить снедающую его боль. Гнев Малкольма не пугал ее: ведь она видела в его глазах желание и до самого последнего мига – до того, как острая боль от его грубого проникновения пронзила ее, – желала его так же сильно.
Но затем все переменилось – и переменилось к худшему. Малкольм застыл словно громом пораженный, на лице его отражалось глубочайшее потрясение. Джейми не шевелилась, ожидая продолжения. Казалось, сам воздух вокруг них застыл, и время остановилось, не зная, что принесет им следующая секунда. Но вот Малкольм одним движением вышел из нее, а затем, осторожно приподнявшись, скатился с нее и лег рядом.
Что было дальше? Доброта, мягкость, может быть, даже нежность. Но не любовь. Страсть, бросившая их в объятия друг друга, испарилась, исчезла бесследно, как сон.
Не говоря ни слова, Малкольм обнял ее – ласково, словно обиженного ребенка. Джейми, потрясенная и сбитая с толку всем происшедшим, несколько минут неподвижно лежала в его объятиях. Наконец она выскользнула из его рук и встала. Она ушла – и Малкольм не остановил ее. Не позвал. Не назвал по имени. Не сказал, что ее любит.
Слезы снова потекли по щекам; Джейми всхлипнула, устремив взор в черную пустоту.
Он ее не любит! Она ему безразлична! Как она ошибалась!
Глава 23
Склонившись в низком поклоне, паж возвестил о приходе Эдварда. Герцог Норфолк отложил неоконченное письмо и кивнул писцу, приказывая выйти. Он догадывался, зачем пришел сын. Внезапная немилость короля тревожила герцога ничуть не меньше, чем самого Эдварда: он уже пытался окольными путями хоть что-нибудь разузнать у придворных, приближенных к трону, но они молчали, словно воды набрали в рот. А герцог, наученный горьким опытом, не привык действовать опрометчиво: прежде чем принять решение, он должен был точно знать, что произошло.
– Ваша светлость! – проговорил Эдвард, кланяясь.
За дверью Норфолк разглядел двоих стражников: очевидно, они сопровождали сына. Приказав пажу запереть дверь, герцог озабоченно повернулся к Эдварду.
– Что произошло, Эдвард? – начал он без предисловий, тяжело поднявшись с кресла и опираясь о стол. – Что ты натворил?
– Черт побери, отец, да ровно ничего!
– Ничего? – презрительно скривился Норфолк. – Оставь эти отговорки для королевских палачей! За тобой немало грехов, и меня интересует, какой именно так разозлил короля!
– Отец, я…
– У тебя, несомненно, есть враги, – продолжал отец. – Кто они? Чем ты им насолил? Кто мог оговорить тебя перед королем?
Молчание было ему ответом. Герцог перебирал в памяти своих собственных врагов: их было предостаточно, и многие из них не пожалели бы жизни, чтобы уничтожить его самого или кого-то из его семьи; но никто из них, насколько было известно герцогу, не обладал для этого достаточной властью.
– Эдвард, очевидно, что произошло что-то очень серьезное, если отношение короля к тебе так внезапно и резко изменилось. Вспомни хорошенько. Кого ты обидел? С кем поступил несправедливо? Кому досадил так, что он готов рискнуть собственным положением, чтобы навредить тебе?
Эдвард молчал.
– Думай, Эдвард! – рявкнул герцог. – Что ты сделал?
– Ничего, отец, – ответил Эдвард. – Я обвинен ложно и несправедливо.
– О, ради всех святых!!
– И если только найду негодяя, осмелившегося так дерзко чернить мою честь…
– Честь? – развел руками герцог. – Боже мой, да время ли сейчас беспокоиться о чести?
– Да, отец, чернить мою честь перед лицом короля – клянусь дедовским мечом, зубами вырву глотку этому ублюдку!
Норфолк вгляделся в лицо сына. Нет, не похоже, чтобы Эдвард что-то скрывал от него. Дай-то бог!
– До сих пор никто не осмеливался распускать слухи о Говардах, – заговорил герцог, снова садясь в кресло. – Но вот это случилось. Надо действовать решительно – иначе слух пойдет дальше. Ты знаешь, как бывает при дворе: пустая болтовня превращается в сплетню, сплетня – во всеобщую уверенность, всеобщая уверенность – в официальное обвинение.
– Да меня уже обвинили! И осудили без суда! – в отчаянии воскликнул Эдвард. – За мной следят, куда бы я ни направился! У дверей в мою спальню дежурят королевские солдаты! Я словно зверь в клетке – чем так жить, лучше умереть!
– Прекрати, Эдвард. Могло быть гораздо хуже.
– Куда уж хуже! Только что я был героем, почетным гостем при дворе; меня осыпали похвалами, вокруг меня вились льстецы – и в следующий миг мои права на каперство переходят какому-то лизоблюду, никогда не нюхавшему моря, а сам я оказываюсь под стражей, словно преступник!
– Эдвард, жалобы бесполезны. Надо думать, а не ныть.
– А сегодня я узнаю, что лорд-канцлер допрашивает моих людей! Задает вопросы обо мне! – Сжав – кулаки, Эдвард мерил комнату шагами. – И вы, ваша светлость, говорите: «Могло быть хуже!»
– Вот именно, – вздохнул герцог. – К сожалению, не только могло, но еще вполне может быть гораздо хуже. Помнишь казнь Кромвеля, члена Совета? Это случилось всего несколько недель назад. Старика арестовали прямо на заседании, обвинили в ереси и предательстве, и несколько дней спустя голова его уже лежала в корзине палача. – Норфолк коротко и зло усмехнулся. – Он уже давно мне надоедал, но я человек терпеливый. Если бы вздорный старик не вздумал встать на сторону королевы в вопросе о разводе – может быть, и успел бы умереть в своей постели!
Эдвард с трудом сглотнул; кровь отхлынула от его лица.
– Они этого не сделают! Я невиновен! У них нет никаких доказательств!
«Кромвель тоже был невиновен», – подумал герцог. Против него не было никаких улик. Единственная его вина в том, что он боролся с влиянием Тайного Совета – иными словами, с влиянием самого Норфолка. А неразумным выступлением в защиту несчастной Анны Клевской старик предрешил свою судьбу.
– Нет, Эдвард. Ты, конечно, не кончишь, как Кромвель, – успокоил сына герцог, стараясь вложить в свои слова как можно больше искренности. Эдвард должен держаться спокойно, как человек, уверенный в собственной невиновности. Если он начнет дрожать за свою жизнь, то погубит все дело. – Но мы должны быть уверены, что обвинения против тебя не будут подкреплены ложными уликами.
Эдвард вздохнул с облегчением и плюхнулся в кресло, раскинув длинные ноги. Он безоговорочно доверял отцу: если герцог говорит, что сыну не грозит казнь, значит, так и будет.
– Хорошо, что я должен делать?
– Ничего. Живи так, как будто ничего не происходит. Тебе приказано оставаться при дворе – оставайся. Я прослежу, чтобы твои люди на допросах говорили только то, что мы хотим от них услышать. А о тех, кому нельзя доверять, позаботятся твои слуги в Норвиче. – Герцог понимающе улыбнулся сыну – он знал и одобрял его методы. – Некоторые исчезнут навсегда – остальные будут делать то, что им сказано.
– Да, отец.
Герцог бросил на сына пристальный взгляд.
– Наш небосвод омрачился, – заметил он задумчиво, – и пока я вижу лишь одну звезду, сияющую среди туч.
Эдвард удивленно поднял брови, затем лицо его осветилось пониманием.
– Кэтрин, – произнес он уверенно, совсем забыв о том, какому унижению он подверг недавно мстительную кузину.
Эдвард не был глуп, но эту ситуацию он явно недооценил.
Герцог медленно кивнул, словно раздумывая над ответом.
– Да, ее, пожалуй, можно назвать звездой. Но здесь нужна особая осторожность. Ночное небо полно звезд, подобных Кэтрин. Как бы нам не положиться на падучую звезду!
– Но, отец, ее брак с королем – дело решенное, а родственники королевы всегда в фаворе, – возразил Эдвард, наклонившись вперед. – Может быть, мне поговорить с ней, попросить, чтобы она замолвила за меня слово перед королем? Если она выступит на моей стороне…
– Едва ли это возможно, – сухо отозвался Норфолк. – Сегодня утром она вместе со свитой отбыла в Кеннингхолл.
Эдвард даже рот открыл от удивления.
Уехала? Так скоро? Никак не ожидал. Мне казалось, что она останется здесь, с нами.
Точнее сказать, мы останемся с ней, – усмехнулся герцог. – Я тоже так думал. Но Кэтрин не терпится начать приготовления к свадьбе. Она вымолила позволение у короля, и мне, скрепя сердце, пришлось отпустить ее. Эдвард встал и снова принялся ходить по комнате. Герцог следил за ним глазами.
– Значит, она уехала, – протянул Эдвард.
– Как видишь.
Лицо Эдварда потемнело от гнева, он отвернулся, чтобы скрыть свои чувства от отца.
– Так вот, – продолжал герцог, – говоря о звезде, я имел в виду отнюдь не Кэтрин!
Эдвард замер, пораженный догадкой.
– Джейми! – воскликнул он.
– Именно, – кивнул герцог. – Джейми.
Он взял в руки перо и пододвинул к себе недописанное письмо.
В этом письме, – сообщил он, – я приказываю ей приехать ко двору. Уверен, сынок, король вернет тебе свое расположение, как только мы расскажем ему правду.
Глава 24
Юные певцы и музыканты образовали круг посреди холла: их учительница стояла в середине. Концерт начался, и зрители, еще минуту назад болтавшие между собой, затихли, боясь пропустить хоть единый звук. Наверно, во всем замке не было человека, который остался бы равнодушным к невинной красоте маленьких певцов и к их звонким голосам, старательно выводящим многоголосую старинную балладу. Но громче детских голосов, ведя их, но не сливаясь с ними, звучал девичий голос, сильный и нежный, – и этот голос казался Малкольму прекраснее ангельских хоров.
Взгляд его не отрывался от Джейми, пожирая каждую черточку ее прекрасного лица. Сегодня Джейми зачесала волосы наверх, и лишь несколько прядей, выбившись из прически, соблазнительными мягкими локонами спадали на шею. В глазах Джейми Малкольму чудилась тайна, известная лишь им двоим: их глубокий, сосредоточенный взгляд словно говорил, что эта девушка недавно стала женщиной.
Как мечтал он встретиться с ней взглядом! Как страстно желал остаться с ней наедине! Пусть она даже убьет его. Он покается в своей ошибке, будет на коленях молить ее о прощении, изольет ей свое наболевшее сердце – и после этого с радостью погибнет от ее руки.
Джейми взяла небольшую арфу и начала перебирать струны. У Малкольма защемило в груди: казалось, ее нежные пальчики играют на струнах его сердца.
– Как ты полагаешь, – ворвался в его мысли громкий шепот Серрея, – по-моему, отличный концерт!
Малкольм молча кивнул, не сводя глаз с певицы. Печальные слова песни проникали в самую глубину его души. Он прекрасно понимал, что Серрей смотрит на него во все глаза, но не мог заставить себя скрывать свои чувства.
Увы, песня закончилась слишком быстро – так решил не только Малкольм, но и все присутствующие. Дети просились к учительнице и радостно зашумели; Малкольм увидел, как Джейми гладит по голове одну совсем маленькую рыжеволосую девочку и говорит ей что-то ласковое.
– Сколько же понадобилось труда и терпения, чтобы добиться от детишек столь согласного пения! – наметил Серрей.
– И все это – заслуга Джейми, – тут же добавила его жена. – Целый год, не жалея сил, она возилась с малышами!
– Я бы и под страхом смерти близко не подошел к этим сорванцам! – шутливо произнес Серрей.
– Что взять с мужчины! Зато Джейми с ними – как рыба в воде!
– И на редкость голосистая рыба, женушка!
Малкольм прислушался, пытаясь разобрать разговор Джейми с рыжей малюткой, но Серрей и Френсис мешали слушать. Он мог только любоваться красотой своей возлюбленной – впрочем, и этого ему было достаточно.
– Скажите, Малкольм, она всегда так увлекалась своим делом? Даже в детстве?
Малкольм с сожалением отвел глаза от Джейми.
– Всегда, – коротко ответил он.
Совещание кончилось, и рыжая девочка, нервно теребя розовую ленту в волосах, вернулась на свое место.
– И всегда так же хорошо пела? – продолжала свои расспросы Френсис.
– Всегда, сколько я ее знал, – ответил Малкольм.
– И так же любила учить? По-моему, у нее просто талант к преподаванию!
– Она любила учиться, а став постарше, начала с удовольствием передавать свои знания другим.
Джейми снова выстроила своих учеников в круг и обвела взглядом зал. На мгновение глаза ее встретились со взглядом Малкольма – и сердце его заныло.
– И всегда была такой доброй? Малкольм, поделитесь же с нами всем, что о ней знаете! Она просто прелесть, не правда ли? Посмотрите, как она ласкает малышей!
– Она никогда не была другой, – глухо ответил Малкольм.
– А всегда ли она была хороша, как ангел?
Малкольм и Френсис согласно повернулись к графу, услышав такой неожиданный вопрос.
– Так как же? – серьезно спросил граф.
– Нет, – коротко ответил Малкольм. – Джейми Макферсон была угловатым, неуклюжим подростком; рядом с другими девочками она сильно проигрывала.
– Похоже, она сильно изменилась со времени вашей последней встречи!
– Верно, – хрипло ответил Малкольм. Замечание Серрея вызвало в нем неожиданную вспышку ревности: сейчас он прилагал все усилия, чтобы ни старый друг, ни Френсис не заметили его чувств.
– Очень рад!
– Можно поинтересоваться, чему именно ты рад? – подозрительно спросила Френсис.
Граф повернулся к жене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32