Увидев конюшни, жеребец Филиппа сбавил шаг.
Лошади завернули во двор голова в голову, оба всадника одновременно натянули поводья, направляясь к веранде, но в самый последний момент лошадь Джона вырвалась вперед.
– Я выиграл! – закричал он.
– Еще нет!
С быстротой двадцатилетнего юноши Филипп перебросил ногу через голову коня, спрыгнул на землю и коснулся рукой ближайшего столбика веранды. Джон собирался сделать то же самое, но сильный толчок ладонью, как в регби, послал его на землю. Филипп торжествующе улыбнулся и подошел к растянувшемуся во весь рост сыну.
– Я побил тебя, мой мальчик!
Джон ответил не сразу, его душил смех:
– Это нечестно!
– Я выиграл, не так ли? О честности в правилах ничего не сказано.
– Это нечестно!
Ответом Джону послужил еще один свирепый толчок, после которого он снова растянулся на земле.
– Что-то ты нетвердо держишься на ногах, мой мальчик, но ты меня слегка прижал, нужно отдать тебе должное.
Элен стояла у кухонного окна и со страхом в сердце следила за игрой отца и сына. Он выиграл. Это для него главное. Даже собственного сына ему нужно победить. Но если главное – победить, каково приходится остальным?
Ей хотелось обнять – нет, не мужа, сына. Господи, какой он красивый! И какой доверчивый, его так легко обидеть.
Но Филипп любит Джона и всегда любил. Почему же ее мучает страх, что он может что-то сделать с их сыном? Глупости все это. Хватит!
Элен заставила себя улыбнуться, откинула закрывавшую дверной проем сетку и окунулась в пыльную жару.
– С возвращением! – с напускной веселостью произнесла она, протягивая руки. – Как дела? Перегон прошел нормально?
Филипп легко взбежал по ступеням и заключил жену в медвежьи объятия.
– Замечательно! – громко объявил он. – С каждым разом все лучше и лучше. Как… – Он грубо рассмеялся и с усмешкой повторил, ожидая ее ответа: – Как…
Как секс, вот что Филипп имел в виду. Господи, только бы он не сказал это вслух, ведь рядом Джон, взмолилась Элен. Злобные искорки промелькнули в его глазах: он понял, чего она боится. Он снова обнял ее, прижал к себе. После стольких недель, проведенных в седле, от его жаркого тела исходил такой сильный мужской запах, что ей чуть не стало дурно.
Почувствовав, что она хочет отстраниться, Филипп прижал ее еще сильнее.
– Что скажешь, Эн, как – как что? Ну же! – забавлялся он, глядя ей в глаза.
– Ох… Я не знаю, Филипп…
Джон неловко переминался с ноги на ногу. Если бы отец перестал ее дразнить! Неужели он не знает, что есть вещи, над которыми лучше не шутить?
Но Филипп был неумолим.
– Не знаешь? – гремел он. – Как жизнь, вот что я имел в виду! А ты что подумала? – Он снова оглушительно рассмеялся, наслаждаясь замешательством Элен. – А вы с Рози приготовили нам хороший обед? Ведь у нас будут гости.
– Гости? – удивленно переспросил Джон. Волчья ухмылка исказила лицо Филиппа.
– Да, – небрежно ответил он. – Из Сиднея должен приехать твой дядя Чарльз, разве я тебе не сказал? И старый Бен из городской конторы. Когда я понял, что мы сегодня вернемся, я послал за ними вертолет. – Он помолчал. – Предстоит разговор. Интересный разговор. Очень интересный разговор, – со значением произнес он, обращаясь к Джону. – Вот увидишь.
Зачем он это делает? – устало подумала Элен. Было время, когда ее завораживало, даже возбуждало то постоянное состояние неизвестности, в котором она пребывала по милости Филиппа, его неожиданные, на первый взгляд, решения, оказывавшиеся на деле результатом глубоко продуманных планов.
А теперь она видела, как Джон пытается скрыть свое удивление.
– Чарльз приедет? И Бен?
Сын покачал головой. Неужели нельзя было сообщить ему заранее? Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, был озадачен, даже обижен тем, что долгожданный приезд домой оказался совсем не таким простым и приятным, как он ожидал.
Видимо, должно произойти что-то важное. С другой стороны, этот небрежный тон… Сердце Элен сжалось от боли. Джон мечтал о возвращении домой. И вот теперь его беззаботной радости как не бывало, казалось, он повзрослел лет на пять. «Ну зачем это нужно Филиппу?» – кричало ее сердце.
Филипп бросил на жену ястребиный взгляд. Наверно, он читает мои мысли, в который уже раз подумала Элен.
– Они еще не связывались с нами по радио?
– Радио им ни к чему. Они уже здесь, прибыли час назад. – Она перевела дух. – У нас еще один гость, вернее, гостья. Бен привез с собой Джину. У нее только что закончились занятия в колледже, и Бен хотел, чтобы она провела выходные за городом. Он специально позвонил, чтобы спросить разрешения. Я так долго ее не видела, что, не дослушав, сказала «да».
– Замечательно. Чем больше народу, тем лучше! Пусть все приходят! – Филипп потер руки. – Так, мальчик мой! – он ткнул Джона в плечо. – Раз ты проиграл, тебе распрягать лошадей. Проследи, чтобы все было готово к завтрашнему последнему перегону. Я пойду приму душ. Когда управишься, приходи.
Филипп тяжело протопал по веранде и скрылся в доме. Мать с сыном молча смотрели друг на друга.
– На самом деле ты выиграл, Джон, – тихо сказала Элен. – Он жульничал. Ему нужно было победить любой ценой.
– Да, – Джон неловко пожал плечами. – Ты же знаешь, он просто дурачится. Незачем принимать это так близко к сердцу.
Она поняла, что сын хотел ей сказать, и уже казнила себя за то, что вообще открыла рот. Он снова замкнулся, на этот раз уже по ее вине. Если ты разлюбила мужа, скорбно подумала Элен, это не значит, что его разлюбили все. Филипп не изменился. Он не перестал быть отцом, и сын его все так же боготворит. Не отравляй Джону жизнь, сама делай что хочешь, но мальчика не втягивай. Иначе в твоей жизни не останется ни единого светлого пятна!
3
Ночь окутала небо и землю – густая, черная, беззвездная и безлунная австралийская ночь. А в доме теплый золотой свет настольных ламп отражался в серебре обеденного стола, накрытого на шесть персон – для хозяев и их дорогих гостей.
Рядом, в гостиной, Филипп Кёниг обдумывал предстоящий вечер, здесь же находился и Джон. Филипп стоял очень прямо, широко расставив ноги, сцепив пальцы на затылке, на лице его играла странная улыбка. Над ним висел портрет Иоганна, основателя Кёнигсхауса. Камин не топился, сейчас он был украшен зеленью, расцвеченной огоньками полевых цветов. – Чарльз!
Филипп преувеличенно радушно улыбнулся и, шагнув навстречу высокому стройному мужчине, энергично пожал ему руку, сопровождая рукопожатие чувствительным тычком в плечо.
– Рад тебя видеть, приятель! – Филипп обернулся ко второму гостю: – И тебя, Бен! А где твоя очаровательная дочь? Что ты с ней сделал?
Бен Николс провел рукой по редеющим волосам и попытался улыбнуться. У него было широкое, спокойное лицо.
– Джина наверху, у Элен, им нужно пошушукаться. Они скоро выйдут.
– Здравствуй… Чарльз. – Еще не так давно Джон говорил «дядя Чарльз», так что обращение по имени далось ему с некоторым трудом. Худощавый, сдержанный Чарльз Кёниг совсем не походил на экспансивного Филиппа, и юноше всегда казалось, что он старается поглубже упрятать свои истинные мысли.
Как не похожи братья друг на друга, подумал он. Огромный, шумный, рыжеволосый Филипп, с крупной головой и волчьей ухмылкой, казалось, заполнявший собой всю комнату, и – темноволосый Чарльз, худой и элегантный, пожалуй, даже мрачный сегодня. Все свое уважение к младшему брату отца Джон постарался вложить в крепкое рукопожатие.
– Добро пожаловать в Кёнигсхаус. Бен, как я рад тебя видеть. Как дела?
– Не пора ли нам выпить, мальчики? – громко произнес Филипп. – Чарльз, бар к твоим услугам. Что будешь пить? А ты, Бен? Какую отраву выбираешь? Выбор богатый, приятели, наутро будет от чего голове болеть.
Ни Бен, ни Чарльз не поддержали напускной веселости Филиппа. Холодные серые глаза хозяина наткнулись на точно такой же взгляд младшего брата.
– Думаю, мы все почувствуем себя значительно лучше, когда покончим с делами. Пока что нам нечего праздновать.
Добродушие Филиппа мгновенно улетучилось.
– В этом твоя беда, Чарли, мой мальчик, – угрожающе произнес он. – Ты ничуть не изменился. Тебе не хватает выдержки. Тебя осенила гениальная идея, и тебе нужно тотчас выплеснуть ее наружу. Ведь так? – Повисла напряженная тишина. – Так или не так?
Черт возьми, что происходит? Джон переводил удивленный взгляд с отца на дядю. Чарльз явно пытался сдержать гнев.
– Дело не в выдержке, – хрипло произнес он. – Речь идет об очень важном решении, самом важном решении за все время существования компании, и ты это прекрасно знаешь. Это не просто формальность.
Филипп недобро рассмеялся.
– Очень мило.
Пора разобраться, что происходит, подумал Джон.
– Что будем пить, друзья? – Роль радушного хозяина давалась ему с трудом, однако он заставил себя подкатить сервировочный столик, уставленный хрустальными графинами и рюмками, и вот уже каждый из присутствующих сжимал в руке спасительный бокал. – Так что случилось? – спросил Джон как можно более небрежно. – Что не просто формальность?
Филипп насмешливо кивнул в сторону Чарльза.
– Твоего дядю посетила гениальная идея.
– Это не только моя идея, – твердо ответил Чарльз.
– Ты хочешь сказать, это идея Бена? – фыркнул Филипп.
Бен явно струсил.
– Послушай, Филипп, ты же знаешь, я всего лишь служащий, я не принимаю решений.
– Я бы не стал называть одного из самых опытных бухгалтеров в стране «всего лишь служащим», Бен, – спокойно произнес Филипп. – А если учесть, что вот уже сорок лет ты являешься моим финансовым директором, что ты родился на ферме и практически стал членом семьи, можно было бы ожидать, что ты проявишь хоть немного ответственности. Собственно говоря, за то жалование, что я тебе плачу, я вправе ожидать настоящей ответственности!
Джону казалось, что на его глазах разыгрывается теннисный матч, правила которого ему не объяснили. Он с замиранием сердца следил за тремя мужчинами на ковре у камина, Чарльз с Филиппом – явные противники, а в центре, меж двух огней, – Бен. Наконец Джон заговорил, чувствуя, что голос его звучит неестественно громко:
– Погодите, друзья. О чем вы?
Филипп нанес свой удар без промаха:
– О продаже Кёнигсхауса.
Наступила жуткая тишина. Ни Бен, ни Чарльз не могли поднять на юношу глаза.
– Что?! – как во сне переспросил Джон. Филипп мастерски разыграл удивление.
– Разве тебе не сказали? – невинно поинтересовался он. – Твой дядя Чарльз и наш финансовый гений Бен хотят продать Кёнигсхаус.
Только он знал, чего стоила сыну произнесенная им одна-единственная фраза:
– Продать Кёнигсхаус? – Джон так растерялся, что произнес и второе, местное название: – Продать Королевство?
– Да, именно об этом земельном участке мы и говорим. Старый дом должен быть продан. Продан, продан, продан! Ура!
Джон расхохотался; в его смехе прозвучали истерические нотки облегчения:
– Хватит, отец! Шутка не самая удачная. Филипп рассмеялся в ответ.
– Я так и знал, что ты сочтешь это шуткой. Джон все еще отказывался верить собственным ушам.
– Не смешно, отец.
– Я не шучу, сын.
– Ты хочешь сказать?!
Чарльз шагнул вперед, на его лице читалось отвращение.
– Хватит, Фил, – резко произнес он. – Я думал, ты ему скажешь.
– Я сказал.
– Я имел в виду – сегодня!
Филипп ухмыльнулся.
– Я и сказал сегодня – только что. – Он повернулся к Джону: – Что скажешь, сын? Как ты к этому относишься?
Джон мертвенно побледнел.
– Черт возьми, ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь! – выдавил он наконец. – Это невозможно! Отец, ты не можешь так поступить!
– Ах, Боже мой! – насмешливо произнес Филипп. – Похоже, я огорчил бедного мальчика, он не сможет этого пережить. – Он обернулся к Бену: – Ты был прав, когда предупреждал меня, что наш Джонно слегка расстроится. И с чего бы это?
– С чего?! Отец, я… – К своему ужасу и стыду Джон почувствовал, что вот-вот заплачет. Бен неловко бросился ему на помощь.
– Видишь ли, Джонно, компания попала в беду.
Филипп давно уже знал об этом. Мы прикидывали и так и этак, но это единственная возможность свести концы с концами. Чарльз кивнул.
– И слабое звено в этой цепи – Кёнигсхаус, ферма. Во всем мире падает спрос на говядину, с каждым годом мы продаем все меньше и меньше…
– И работаем мы по старинке, – подхватил Филипп, – так что если верить Чарльзу и Бену, от Кёнигсхауса нужно избавиться! Придется нам его продать, мой мальчик. И королей пинком выгонят из их королевства! – Он оглушительно рассмеялся.
Похоже, ему все это нравится, подумал Джон. Нужно что-то делать.
– Послушай, отец…
Гостиную от холла и лестницы отделяла изящная арка. В тот самый момент, когда Джон обратился к Филиппу под аркой появились женщины. Элен, чей повседневный наряд составляли рубашка и джинсы, скрывавшие фигуру, была сейчас на редкость хороша в простом, классического покроя крепдешиновом платье цвета морской волны, которое удивительно шло ей, гармонируя с серебристым оттенком светлых волос. В мягком свете ламп она теряла по крайней мере лет десять из своих сорока с небольшим, а легкая походка и благородная осанка позволяли присутствующим мысленно скинуть еще лет десять. И только собственная застенчивость мешала ей понять, какое впечатление она производит на всех без исключения мужчин. И все-таки их взоры обратились на ее спутницу. В жилах девушки текла кровь аборигенов, к тому же она унаследовала все самое лучшее от обоих родителей. Тонкие черты лица, большие светло-карие глаза, золотистый цвет кожи выдавали в ней уязвимость, присущую детям буша, но хорошо вылепленный нос и волевой подбородок говорили о силе характера. Ей было чуть больше двадцати; легкая и стройная в своем бело-мраморном шелковом одеянии, она двигалась, как балерина. Ощущая столь пристальное внимание к своей персоне, она несмело вошла в комнату.
Мужчины хором приветствовали Элен и Джину. Один Джон молчал.
– Джон, – пришла ему на помощь мать, – ты, конечно же, помнишь Джину?
Помнит ли он ее?
Конечно, помнит! Они вместе ходили в школу, только она была на три-четыре года моложе. А лет пять назад, когда компания настолько расширилась, что Бену пришлось переехать в Сидней, она уехала с семьей в город. Он знал, что несколько лет назад у нее умерла мать и что теперь они живут вдвоем с Беном. Из отдельных разговоров он понял, что она поступила в колледж и вскоре должна его закончить. Впрочем, все это его совершенно не интересовало.
Он помнит Джину – страшненькую, тощую, с ногами как спички, с непропорционально большими глазами. Ее мать-аборигенка (кто бы мог подумать, что Бен выберет себе такую жену) буквально тряслась над ней, никого из мальчишек близко не подпускала.
Он помнил…
Но только не эту девушку!
Невидимая рука в холле ударила в гонг, и в гостиной появились Рози с Элли. Филипп рассмеялся, громко хлопнул в ладоши и взревел, сверкая глазами:
– Обед! Господи, как я проголодался! Просто удивительно, до чего же разговоры о делах возбуждают аппетит! Разве не так, други мои?
4
Элен лежала на широкой дубовой кровати, привезенной из Саксонии первыми Кёнигами, прислушивалась к шумному дыханию мужа и тщетно пыталась уснуть. Если бы мысли могли превратиться в поступки, кричало ее сердце, каждая вторая женщина убила бы своего мужа тут же, сию же секунду!
Ее била дрожь, она беспокойно металась в постели. Перед глазами всплыло лицо Джона, каким она увидела его вечером в гостиной: синяки под глазами, словно у молодого боксера, а выражение глаз – как у бычка, которого ведут на бойню.
Когда речь шла о деле, решения всегда принимал Филипп, ей и в голову не приходило высказывать свое мнение, не станет она делать этого и сейчас.
И тем не менее, все то время, что она исполняла роль хозяйки, потчевала гостей и весело улыбалась, она пыталась заставить себя произнести: «Послушай, Филипп, если вся компания поддерживает ферму, то нельзя ли избавиться от чего-то другого, чтобы Кёнигсхаус остался для… для…»
«Для Джона, – хотела она сказать. – Для моего сына. Твоего сына. Твоего наследника. Единственного оставшегося у тебя наследника, ты помнишь об этом? Или теперь, после исчезновения Алекса, тебе наплевать? Неужели Джон навсегда останется для тебя на втором месте?»
Конечно же, она ничего не сказала. Остальные тоже молчали. Чарльз был вне себя от ярости – так бывало всегда, стоило лишь Филиппу начать свои игры, Бен перепугался не на шутку, Джина тоже чувствовала, насколько накалена атмосфера за столом, а Джон просто лишился дара речи от ее присутствия.
Один Филипп, казалось, наслаждался вовсю. Как всегда, он съел и выпил вдвое больше остальных. И вот наконец – она вздрогнула от стыда, заметалась в душной темноте спальни – он решил, что пора перейти к последнему в этот вечер развлечению и разве что не заявил об этом вслух. Отставив бокал со сладким десертным вином, все еще с пригоршней орешков в руке, он впился в нее жарким взглядом, как будто за столом больше никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Лошади завернули во двор голова в голову, оба всадника одновременно натянули поводья, направляясь к веранде, но в самый последний момент лошадь Джона вырвалась вперед.
– Я выиграл! – закричал он.
– Еще нет!
С быстротой двадцатилетнего юноши Филипп перебросил ногу через голову коня, спрыгнул на землю и коснулся рукой ближайшего столбика веранды. Джон собирался сделать то же самое, но сильный толчок ладонью, как в регби, послал его на землю. Филипп торжествующе улыбнулся и подошел к растянувшемуся во весь рост сыну.
– Я побил тебя, мой мальчик!
Джон ответил не сразу, его душил смех:
– Это нечестно!
– Я выиграл, не так ли? О честности в правилах ничего не сказано.
– Это нечестно!
Ответом Джону послужил еще один свирепый толчок, после которого он снова растянулся на земле.
– Что-то ты нетвердо держишься на ногах, мой мальчик, но ты меня слегка прижал, нужно отдать тебе должное.
Элен стояла у кухонного окна и со страхом в сердце следила за игрой отца и сына. Он выиграл. Это для него главное. Даже собственного сына ему нужно победить. Но если главное – победить, каково приходится остальным?
Ей хотелось обнять – нет, не мужа, сына. Господи, какой он красивый! И какой доверчивый, его так легко обидеть.
Но Филипп любит Джона и всегда любил. Почему же ее мучает страх, что он может что-то сделать с их сыном? Глупости все это. Хватит!
Элен заставила себя улыбнуться, откинула закрывавшую дверной проем сетку и окунулась в пыльную жару.
– С возвращением! – с напускной веселостью произнесла она, протягивая руки. – Как дела? Перегон прошел нормально?
Филипп легко взбежал по ступеням и заключил жену в медвежьи объятия.
– Замечательно! – громко объявил он. – С каждым разом все лучше и лучше. Как… – Он грубо рассмеялся и с усмешкой повторил, ожидая ее ответа: – Как…
Как секс, вот что Филипп имел в виду. Господи, только бы он не сказал это вслух, ведь рядом Джон, взмолилась Элен. Злобные искорки промелькнули в его глазах: он понял, чего она боится. Он снова обнял ее, прижал к себе. После стольких недель, проведенных в седле, от его жаркого тела исходил такой сильный мужской запах, что ей чуть не стало дурно.
Почувствовав, что она хочет отстраниться, Филипп прижал ее еще сильнее.
– Что скажешь, Эн, как – как что? Ну же! – забавлялся он, глядя ей в глаза.
– Ох… Я не знаю, Филипп…
Джон неловко переминался с ноги на ногу. Если бы отец перестал ее дразнить! Неужели он не знает, что есть вещи, над которыми лучше не шутить?
Но Филипп был неумолим.
– Не знаешь? – гремел он. – Как жизнь, вот что я имел в виду! А ты что подумала? – Он снова оглушительно рассмеялся, наслаждаясь замешательством Элен. – А вы с Рози приготовили нам хороший обед? Ведь у нас будут гости.
– Гости? – удивленно переспросил Джон. Волчья ухмылка исказила лицо Филиппа.
– Да, – небрежно ответил он. – Из Сиднея должен приехать твой дядя Чарльз, разве я тебе не сказал? И старый Бен из городской конторы. Когда я понял, что мы сегодня вернемся, я послал за ними вертолет. – Он помолчал. – Предстоит разговор. Интересный разговор. Очень интересный разговор, – со значением произнес он, обращаясь к Джону. – Вот увидишь.
Зачем он это делает? – устало подумала Элен. Было время, когда ее завораживало, даже возбуждало то постоянное состояние неизвестности, в котором она пребывала по милости Филиппа, его неожиданные, на первый взгляд, решения, оказывавшиеся на деле результатом глубоко продуманных планов.
А теперь она видела, как Джон пытается скрыть свое удивление.
– Чарльз приедет? И Бен?
Сын покачал головой. Неужели нельзя было сообщить ему заранее? Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, был озадачен, даже обижен тем, что долгожданный приезд домой оказался совсем не таким простым и приятным, как он ожидал.
Видимо, должно произойти что-то важное. С другой стороны, этот небрежный тон… Сердце Элен сжалось от боли. Джон мечтал о возвращении домой. И вот теперь его беззаботной радости как не бывало, казалось, он повзрослел лет на пять. «Ну зачем это нужно Филиппу?» – кричало ее сердце.
Филипп бросил на жену ястребиный взгляд. Наверно, он читает мои мысли, в который уже раз подумала Элен.
– Они еще не связывались с нами по радио?
– Радио им ни к чему. Они уже здесь, прибыли час назад. – Она перевела дух. – У нас еще один гость, вернее, гостья. Бен привез с собой Джину. У нее только что закончились занятия в колледже, и Бен хотел, чтобы она провела выходные за городом. Он специально позвонил, чтобы спросить разрешения. Я так долго ее не видела, что, не дослушав, сказала «да».
– Замечательно. Чем больше народу, тем лучше! Пусть все приходят! – Филипп потер руки. – Так, мальчик мой! – он ткнул Джона в плечо. – Раз ты проиграл, тебе распрягать лошадей. Проследи, чтобы все было готово к завтрашнему последнему перегону. Я пойду приму душ. Когда управишься, приходи.
Филипп тяжело протопал по веранде и скрылся в доме. Мать с сыном молча смотрели друг на друга.
– На самом деле ты выиграл, Джон, – тихо сказала Элен. – Он жульничал. Ему нужно было победить любой ценой.
– Да, – Джон неловко пожал плечами. – Ты же знаешь, он просто дурачится. Незачем принимать это так близко к сердцу.
Она поняла, что сын хотел ей сказать, и уже казнила себя за то, что вообще открыла рот. Он снова замкнулся, на этот раз уже по ее вине. Если ты разлюбила мужа, скорбно подумала Элен, это не значит, что его разлюбили все. Филипп не изменился. Он не перестал быть отцом, и сын его все так же боготворит. Не отравляй Джону жизнь, сама делай что хочешь, но мальчика не втягивай. Иначе в твоей жизни не останется ни единого светлого пятна!
3
Ночь окутала небо и землю – густая, черная, беззвездная и безлунная австралийская ночь. А в доме теплый золотой свет настольных ламп отражался в серебре обеденного стола, накрытого на шесть персон – для хозяев и их дорогих гостей.
Рядом, в гостиной, Филипп Кёниг обдумывал предстоящий вечер, здесь же находился и Джон. Филипп стоял очень прямо, широко расставив ноги, сцепив пальцы на затылке, на лице его играла странная улыбка. Над ним висел портрет Иоганна, основателя Кёнигсхауса. Камин не топился, сейчас он был украшен зеленью, расцвеченной огоньками полевых цветов. – Чарльз!
Филипп преувеличенно радушно улыбнулся и, шагнув навстречу высокому стройному мужчине, энергично пожал ему руку, сопровождая рукопожатие чувствительным тычком в плечо.
– Рад тебя видеть, приятель! – Филипп обернулся ко второму гостю: – И тебя, Бен! А где твоя очаровательная дочь? Что ты с ней сделал?
Бен Николс провел рукой по редеющим волосам и попытался улыбнуться. У него было широкое, спокойное лицо.
– Джина наверху, у Элен, им нужно пошушукаться. Они скоро выйдут.
– Здравствуй… Чарльз. – Еще не так давно Джон говорил «дядя Чарльз», так что обращение по имени далось ему с некоторым трудом. Худощавый, сдержанный Чарльз Кёниг совсем не походил на экспансивного Филиппа, и юноше всегда казалось, что он старается поглубже упрятать свои истинные мысли.
Как не похожи братья друг на друга, подумал он. Огромный, шумный, рыжеволосый Филипп, с крупной головой и волчьей ухмылкой, казалось, заполнявший собой всю комнату, и – темноволосый Чарльз, худой и элегантный, пожалуй, даже мрачный сегодня. Все свое уважение к младшему брату отца Джон постарался вложить в крепкое рукопожатие.
– Добро пожаловать в Кёнигсхаус. Бен, как я рад тебя видеть. Как дела?
– Не пора ли нам выпить, мальчики? – громко произнес Филипп. – Чарльз, бар к твоим услугам. Что будешь пить? А ты, Бен? Какую отраву выбираешь? Выбор богатый, приятели, наутро будет от чего голове болеть.
Ни Бен, ни Чарльз не поддержали напускной веселости Филиппа. Холодные серые глаза хозяина наткнулись на точно такой же взгляд младшего брата.
– Думаю, мы все почувствуем себя значительно лучше, когда покончим с делами. Пока что нам нечего праздновать.
Добродушие Филиппа мгновенно улетучилось.
– В этом твоя беда, Чарли, мой мальчик, – угрожающе произнес он. – Ты ничуть не изменился. Тебе не хватает выдержки. Тебя осенила гениальная идея, и тебе нужно тотчас выплеснуть ее наружу. Ведь так? – Повисла напряженная тишина. – Так или не так?
Черт возьми, что происходит? Джон переводил удивленный взгляд с отца на дядю. Чарльз явно пытался сдержать гнев.
– Дело не в выдержке, – хрипло произнес он. – Речь идет об очень важном решении, самом важном решении за все время существования компании, и ты это прекрасно знаешь. Это не просто формальность.
Филипп недобро рассмеялся.
– Очень мило.
Пора разобраться, что происходит, подумал Джон.
– Что будем пить, друзья? – Роль радушного хозяина давалась ему с трудом, однако он заставил себя подкатить сервировочный столик, уставленный хрустальными графинами и рюмками, и вот уже каждый из присутствующих сжимал в руке спасительный бокал. – Так что случилось? – спросил Джон как можно более небрежно. – Что не просто формальность?
Филипп насмешливо кивнул в сторону Чарльза.
– Твоего дядю посетила гениальная идея.
– Это не только моя идея, – твердо ответил Чарльз.
– Ты хочешь сказать, это идея Бена? – фыркнул Филипп.
Бен явно струсил.
– Послушай, Филипп, ты же знаешь, я всего лишь служащий, я не принимаю решений.
– Я бы не стал называть одного из самых опытных бухгалтеров в стране «всего лишь служащим», Бен, – спокойно произнес Филипп. – А если учесть, что вот уже сорок лет ты являешься моим финансовым директором, что ты родился на ферме и практически стал членом семьи, можно было бы ожидать, что ты проявишь хоть немного ответственности. Собственно говоря, за то жалование, что я тебе плачу, я вправе ожидать настоящей ответственности!
Джону казалось, что на его глазах разыгрывается теннисный матч, правила которого ему не объяснили. Он с замиранием сердца следил за тремя мужчинами на ковре у камина, Чарльз с Филиппом – явные противники, а в центре, меж двух огней, – Бен. Наконец Джон заговорил, чувствуя, что голос его звучит неестественно громко:
– Погодите, друзья. О чем вы?
Филипп нанес свой удар без промаха:
– О продаже Кёнигсхауса.
Наступила жуткая тишина. Ни Бен, ни Чарльз не могли поднять на юношу глаза.
– Что?! – как во сне переспросил Джон. Филипп мастерски разыграл удивление.
– Разве тебе не сказали? – невинно поинтересовался он. – Твой дядя Чарльз и наш финансовый гений Бен хотят продать Кёнигсхаус.
Только он знал, чего стоила сыну произнесенная им одна-единственная фраза:
– Продать Кёнигсхаус? – Джон так растерялся, что произнес и второе, местное название: – Продать Королевство?
– Да, именно об этом земельном участке мы и говорим. Старый дом должен быть продан. Продан, продан, продан! Ура!
Джон расхохотался; в его смехе прозвучали истерические нотки облегчения:
– Хватит, отец! Шутка не самая удачная. Филипп рассмеялся в ответ.
– Я так и знал, что ты сочтешь это шуткой. Джон все еще отказывался верить собственным ушам.
– Не смешно, отец.
– Я не шучу, сын.
– Ты хочешь сказать?!
Чарльз шагнул вперед, на его лице читалось отвращение.
– Хватит, Фил, – резко произнес он. – Я думал, ты ему скажешь.
– Я сказал.
– Я имел в виду – сегодня!
Филипп ухмыльнулся.
– Я и сказал сегодня – только что. – Он повернулся к Джону: – Что скажешь, сын? Как ты к этому относишься?
Джон мертвенно побледнел.
– Черт возьми, ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь! – выдавил он наконец. – Это невозможно! Отец, ты не можешь так поступить!
– Ах, Боже мой! – насмешливо произнес Филипп. – Похоже, я огорчил бедного мальчика, он не сможет этого пережить. – Он обернулся к Бену: – Ты был прав, когда предупреждал меня, что наш Джонно слегка расстроится. И с чего бы это?
– С чего?! Отец, я… – К своему ужасу и стыду Джон почувствовал, что вот-вот заплачет. Бен неловко бросился ему на помощь.
– Видишь ли, Джонно, компания попала в беду.
Филипп давно уже знал об этом. Мы прикидывали и так и этак, но это единственная возможность свести концы с концами. Чарльз кивнул.
– И слабое звено в этой цепи – Кёнигсхаус, ферма. Во всем мире падает спрос на говядину, с каждым годом мы продаем все меньше и меньше…
– И работаем мы по старинке, – подхватил Филипп, – так что если верить Чарльзу и Бену, от Кёнигсхауса нужно избавиться! Придется нам его продать, мой мальчик. И королей пинком выгонят из их королевства! – Он оглушительно рассмеялся.
Похоже, ему все это нравится, подумал Джон. Нужно что-то делать.
– Послушай, отец…
Гостиную от холла и лестницы отделяла изящная арка. В тот самый момент, когда Джон обратился к Филиппу под аркой появились женщины. Элен, чей повседневный наряд составляли рубашка и джинсы, скрывавшие фигуру, была сейчас на редкость хороша в простом, классического покроя крепдешиновом платье цвета морской волны, которое удивительно шло ей, гармонируя с серебристым оттенком светлых волос. В мягком свете ламп она теряла по крайней мере лет десять из своих сорока с небольшим, а легкая походка и благородная осанка позволяли присутствующим мысленно скинуть еще лет десять. И только собственная застенчивость мешала ей понять, какое впечатление она производит на всех без исключения мужчин. И все-таки их взоры обратились на ее спутницу. В жилах девушки текла кровь аборигенов, к тому же она унаследовала все самое лучшее от обоих родителей. Тонкие черты лица, большие светло-карие глаза, золотистый цвет кожи выдавали в ней уязвимость, присущую детям буша, но хорошо вылепленный нос и волевой подбородок говорили о силе характера. Ей было чуть больше двадцати; легкая и стройная в своем бело-мраморном шелковом одеянии, она двигалась, как балерина. Ощущая столь пристальное внимание к своей персоне, она несмело вошла в комнату.
Мужчины хором приветствовали Элен и Джину. Один Джон молчал.
– Джон, – пришла ему на помощь мать, – ты, конечно же, помнишь Джину?
Помнит ли он ее?
Конечно, помнит! Они вместе ходили в школу, только она была на три-четыре года моложе. А лет пять назад, когда компания настолько расширилась, что Бену пришлось переехать в Сидней, она уехала с семьей в город. Он знал, что несколько лет назад у нее умерла мать и что теперь они живут вдвоем с Беном. Из отдельных разговоров он понял, что она поступила в колледж и вскоре должна его закончить. Впрочем, все это его совершенно не интересовало.
Он помнит Джину – страшненькую, тощую, с ногами как спички, с непропорционально большими глазами. Ее мать-аборигенка (кто бы мог подумать, что Бен выберет себе такую жену) буквально тряслась над ней, никого из мальчишек близко не подпускала.
Он помнил…
Но только не эту девушку!
Невидимая рука в холле ударила в гонг, и в гостиной появились Рози с Элли. Филипп рассмеялся, громко хлопнул в ладоши и взревел, сверкая глазами:
– Обед! Господи, как я проголодался! Просто удивительно, до чего же разговоры о делах возбуждают аппетит! Разве не так, други мои?
4
Элен лежала на широкой дубовой кровати, привезенной из Саксонии первыми Кёнигами, прислушивалась к шумному дыханию мужа и тщетно пыталась уснуть. Если бы мысли могли превратиться в поступки, кричало ее сердце, каждая вторая женщина убила бы своего мужа тут же, сию же секунду!
Ее била дрожь, она беспокойно металась в постели. Перед глазами всплыло лицо Джона, каким она увидела его вечером в гостиной: синяки под глазами, словно у молодого боксера, а выражение глаз – как у бычка, которого ведут на бойню.
Когда речь шла о деле, решения всегда принимал Филипп, ей и в голову не приходило высказывать свое мнение, не станет она делать этого и сейчас.
И тем не менее, все то время, что она исполняла роль хозяйки, потчевала гостей и весело улыбалась, она пыталась заставить себя произнести: «Послушай, Филипп, если вся компания поддерживает ферму, то нельзя ли избавиться от чего-то другого, чтобы Кёнигсхаус остался для… для…»
«Для Джона, – хотела она сказать. – Для моего сына. Твоего сына. Твоего наследника. Единственного оставшегося у тебя наследника, ты помнишь об этом? Или теперь, после исчезновения Алекса, тебе наплевать? Неужели Джон навсегда останется для тебя на втором месте?»
Конечно же, она ничего не сказала. Остальные тоже молчали. Чарльз был вне себя от ярости – так бывало всегда, стоило лишь Филиппу начать свои игры, Бен перепугался не на шутку, Джина тоже чувствовала, насколько накалена атмосфера за столом, а Джон просто лишился дара речи от ее присутствия.
Один Филипп, казалось, наслаждался вовсю. Как всегда, он съел и выпил вдвое больше остальных. И вот наконец – она вздрогнула от стыда, заметалась в душной темноте спальни – он решил, что пора перейти к последнему в этот вечер развлечению и разве что не заявил об этом вслух. Отставив бокал со сладким десертным вином, все еще с пригоршней орешков в руке, он впился в нее жарким взглядом, как будто за столом больше никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33