– Босс вернулся домой, – просто ответил он. – К Отцу Всех Вещей. Он не умер, просто перешел в другую комнату. Там мы с ним и встретимся, когда придет время. И он будет таким же, как всегда.
Таким же, как раньше…
Джон вспомнил Филиппа, каким тот виделся ему в самом раннем детстве. Отец отличался суровостью, его отношение к сыну больше смахивало на отношение льва к своему детенышу. Но это был сильный, веселый, живой человек, пусть с тяжелым характером, но честный и надежный.
Джон вздрогнул.
Когда же отец начал вести себя странно, с каких пор его стали одолевать неожиданные приступы ярости, сменяющиеся безудержной веселостью, переходящей подчас в жестокость – так он вел себя с Чарльзом, с мамой, с Беном, с Джиной…
Джина.
Опять его пронзила боль, засела в груди, под ребрами. Наверно, подобное бывает при сердечном приступе. Джон откинул голову, постарался дышать ровно и глубоко. Генри уже подходил к костру, за ним по одному и по двое тянулись остальные.
Джон почувствовал, что сегодня ему не вынести их общества, обычных разговоров за пивом и сигаретами – о том, как прошел день, о женщинах. Он вскочил на ноги и поспешно произнес:
– Послушай, дружище, я не голоден. Пусть ребята не обижаются, но сегодня я хочу последовать примеру отца. Буду спать вон там, один. – Он неловко пожал плечами. – Толку от меня все равно никакого.
Дасти кивнул.
– Хорошо, босс. – И улыбнулся, давая понять, что объяснения не нужны. Он знал, сегодня Джон не может поступить иначе.
И еще он знал, что незачем предупреждать: побереги себя, подумай об опасности, помни об этих чертовых королевских коричневых… Дасти уже попросил своих духов позаботиться о Джоне и был абсолютно уверен, что того, кто приходил за Филиппом, юный Кёниг не интересует. Каждому отпущено свое время, и черед Джона еще не пришел, в этом он был так же уверен, как в существовании на небе Большой Радужной Змеи.
Дасти вопросительно посмотрел на Джона.
– Помощь нужна?
– Нет, спасибо.
Джон помахал ему рукой и отошел от костра. Спальные мешки лежали на земле, там, где их сгрузили с вьючной лошади. Он взял себе один и направился вверх, к выходу из ложбины, туда, где открывался проход к источнику. Примерно на полпути он нашел место между двумя валунами, там как раз мог разместиться один человек.
Конечно, он не мог бы с уверенностью сказать, что это то самое место, было слишком темно, однако, пока он устраивался на ночлег, его не покидало чувство, что именно здесь отец провел последнюю ночь своей жизни, и эта мысль согревала его.
Он долго не мог уснуть. Временами на него накатывала такая мучительная тоска, что ему оставалось лишь ждать, когда она отпустит его; временами он впадал в оцепенение, неотрывно смотрел на Южный Крест, Млечный Путь, вбирал в себя их холодное белое сияние. Что говорил Слим о детях-духах, обитающих в источнике? Может быть, и здесь, в этой обители смерти, чей-то дух ждет своего часа, чтобы появиться на свет…
Наконец он забылся тревожным сном. Он то проваливался в забытье, то просыпался. Похолодало, и его сон стал еще более беспокойным. Он понимал, что переходит из одного сновидения в другое, но не мог ни уснуть по-настоящему, ни проснуться.
Он чувствовал, что его окутывает серый предвечерний туман. Луна скрылась в облаках, а туман все густел и густел, заволакивал каменистое плато. И в этой сгущающейся тьме плясали еле заметные огоньки.
Внезапно туман исчез, раздвинулся как занавес перед началом представления. Джон увидел себя со стороны: вот он лежит на земле в спальном мешке, лицо спрятано от холода. Призрачный свет – наверно, от луны? – заливает массивную фигуру мирно спящего человека.
Чуть поодаль, в долине, виднелась лошадь – огромный белый жеребец. Но ведь это Кайзер, удивленно подумал во сне Джон, а не старый мерин, на котором я приехал. Теперь он разглядел и людей у костра, тоже завернутых в одеяла: Генри, Джеймс, перечислял он во сне спящих, Дасти, Слим, Фрэнк и Джон…
Но если Джон там, то кто же лежит здесь?
Ужасающе медленно, как бывает только в кошмарных снах, он повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на одинокого человека, примостившегося в ложбине меж двух валунов.
Одинокого – нет, уже не одинокого, теперь сзади появилась чья-то тень, и эта тень приближалась, подкрадывалась, как подкрадывается хищник к своей добыче. За ней виднелись еще две тени, они почти сливались с темнотой, двигались молча, как стая волков. И вдруг от них отделились три тени поменьше, странные, длинные, извивающиеся, три отвратительные шипящие тени, и они набросились на спящего.
Ужас охватил Джона – такой же ужас испытал до него Филипп. Джон пытался закричать, стряхнуть с себя оцепенение, но это ему не удалось. Он не смог разбудить лежащего на земле человека.
Тогда, все еще во сне, Джон бросился вперед, схватил спящего за плечо, изо всех сил потряс его. Тот перевернулся на спину – ужасающе медленно, с безжизненностью тряпичной куклы. Две или три змеи выскочили из-под тела, нанесли молниеносный удар и скрылись в буше.
Теперь лунный свет заливал неестественно вывернутую голову спящего. Беззвучный крик исказил черты его лица, его глаза смотрели в лицо смерти, но взгляд уже был устремлен в вечность. Но вот из-под его шеи показалась голова еще одной змеи. Зашипев, как скорпион, она погрузила свои острые зубы в шею жертвы, потом еще и еще, и теперь страшные кровавые ранки испещрили лицо, шею и грудь несчастного.
Джон видел, как исчезают во мраке двуногие убийцы. Они все оборачивались, будто еще не до конца насладились делом рук своих. Джон не мог отвести глаз от их предводителя, он уходил последним, последним растворялся во тьме. Это лицо мне знакомо, вскричал Джон, я знаю, кто это!
И, как часто бывает во сне, он был абсолютно убежден, что стоит ему постараться, приложить еще одно, последнее усилие, и ему удастся разглядеть в ночной мгле лицо убийцы своего отца. Но в ту же секунду он проснулся. Теперь он твердо знал, что Филипп погиб не случайно, что он пал от руки убийц, уготовивших ему столь жестокую смерть. А еще он твердо знал, что не успокоится, пока не отыщет преступников, не предаст их в руки правосудия, чтобы они ответили за свое ужасное злодеяние.
14
Клубы пыли полностью скрывали джип. Подъезжая к селению, Элен притормозила, осторожно проехала под аркой, образованной переплетением узловатых ветвей эвкалипта, и остановилась в пыли у самой большой хижины. Не убирая рук с раскаленного руля, принялась она оглядывать лагерь.
Казалось, время остановилось. Лагерь выглядел точно так же, как до появления первых белых переселенцев. В центре, под защитой высокого эвкалипта и нескольких деревьев поменьше, размещался костер. Вокруг виднелись небольшие хижины, чуть поодаль располагались постройки покрупнее – то были семейные жилища. С незапамятных времен образ жизни аборигенов почти не изменился. И лишь несколько побитых автомобилей и добротная конюшня были явными приметами двадцатого века.
В центре селения со смехом резвились в пыли голые ребятишки, играли в свои извечные детские игры. За ними бесстрастно наблюдали сидевшие у костра старейшины племени. В тени, привалившись к стенам хижин, попивали пиво мужчины помоложе, а вокруг бродили полуголодные псы, искали в пыли объедки. Работали только женщины. Они готовили еду, нянчили плачущих младенцев, вовремя отлавливая не в меру осмелевших юных путешественников, развешивали выстиранные вещи, собирали высохшие и приветствовали друг друга пронзительными возгласами, похожими на крики попугаев.
Элен выключила мотор, обернулась к Джине.
– Все в порядке? Когда мне за тобой заехать?
Джина улыбнулась.
– Наверно, часам к шести, чтобы успеть переодеться к обеду.
Переодеться, улыбнулась про себя Элен. Если учесть, что сегодня Джон должен вернуться с объездки, наверно, она захочет не просто переодеться.
Впрочем, ее это не касается.
А если у них что-нибудь получится, как она к этому отнесется, спросила себя Элен. И сразу поняла, каков будет ответ. Если хоть что-нибудь сможет сделать Джона счастливым, что угодно – или кто угодно, не говоря уже о таком чудесном создании с огромными печальными глазами…
«Ради Бога, перестань строить воздушные замки», – одернула она себя.
«Ты не сможешь защищать его всю жизнь, а от этого тебе его тем более не защитить», – сказал ей Чарльз.
В тот момент она возненавидела его, но он был прав. Джон уже не маленький мальчик, он взрослый мужчина. Она не сможет прожить за него жизнь. Элен выпрямилась, расправила плечи. Что же, как будет – так и будет.
– Ладно, – небрежно ответила она. – Вечером увидимся. Желаю хорошо провести время.
Джина смотрела вслед прыгающей на ухабах машине и в который уже раз сокрушалась, что не может набраться храбрости и поговорить с Элен. А ей так нужно с кем-нибудь поделиться!
Наконец она решительно вздернула подбородок и направилась к центру селения, где возились в песке дети.
– Эй, приятель! – она потрепала по головке одного из малышей. – Как дела? Все хорошо?
– Хорошо-хорошо! – рассмеялся он, протягивая ей руки. Она подняла его, прижала к себе.
– Ух, какой ты большой! Со вчерашнего дня ты здорово вырос! Скоро станешь совсем взрослым, сможешь жениться! Ты хочешь жениться на мне?
Малыш рассмеялся, от удовольствия зажмурив глаза, уткнулся ей в плечо, снова поднял голову – он играл в прятки.
– Жениться, жениться, жениться, – закричал он.
Сзади раздался громкий смех.
– Такая девушка, как ты, – и замуж! И зачем тебе это? Учи лучше танцам – и ни забот тебе, ни детей!
Обернувшись, Джина увидела Дору, свою ровесницу, если не моложе, которая выглядела лет на пять, а то и на все десять старше. У нее уже было не то двое, не то трое детей, а достоинства мужа, если таковые и были, давным-давно превратились в ее глазах в недостатки. Однако Дора не унывала.
– Занимайся лучше своими танцами, у тебя это здорово получается, – усмехнулась она, забирая у Джины ребенка. – Они уже собрались, тебя ждут.
– Спасибо! – Джина заспешила в селение. Там, в тени огромного эвкалипта, собрались «ее» танцоры, как она привыкла их называть. Здесь были и совсем молодые юноши и девушки, и лучшие танцоры племени – крупные, атлетического сложения мужчины. В центре небольшого кружка сидел на корточках старик – он играл на большой бамбуковой трубе, диджериду. Остальные подпевали, выводили высокими голосами заунывную мелодию или отбивали ритм – кто на барабанах, кто ударяя одной палочкой о другую.
Джина остановилась, завороженная жутковатыми ритмами. Эти песни трогали ее за душу, хотя она не понимала ни слова. Солнце поднималось все выше, в жарком мареве долго не смолкали протяжные звуки диджериду.
Вийа нарани, джилалан, нагугари, пел старик. Коппи унга, аллингер ерра-балана.
– Ты понимаешь, что он говорит?
Это был Тимбо, он одним из первых проявил к ней интерес. Красивый восемнадцатилетний юноша, невысокий и коренастый, прирожденный танцор, оказался кладезем информации. Он прекрасно знал танцы, передаваемые из поколения в поколение, и с радостью взялся ей помогать.
Джина с улыбкой покачала головой.
– Понятия не имею.
Она прислушалась. Заунывные звуки диджериду переходили от верхних октав к нижним, древний инструмент стенал, как живой человек.
– Это жалобная песнь умирающего, – тихо произнес Тимбо. – Он прощается с любым человеком. Он говорит: «Вот я ухожу, ухожу в путешествие, я должен тебя покинуть, дай мне воды, ибо солнце садится…» – Юноша замолчал. – Это история фермы, того, что здесь случилось много-много лет назад.
Джине стало ужасно интересно.
– Расскажи мне.
Тимбо удивленно посмотрел на девушку.
– Ты любишь печальные истории?
– Не знаю, – задумчиво ответила она. – Но ты расскажи.
Юноша уселся поудобнее и устремил свой взгляд вдаль, туда, где виднелись черные безжизненные деревья. На фоне сверкающего неба они казались рядами виселиц. Высоко в небе закричала невидимая птица, заплакала, как ребенок, ей вторила древняя бамбуковая труба: старик извлек из ее полого нутра каскад жалобных криков.
– Ты ведь знаешь, кури жили здесь много тысяч лет.
Это было утверждение, не вопрос, но Джина поспешила ответить.
– Я знаю, что с каждой новой находкой археологов дата сдвигается – сорок, пятьдесят, шестьдесят тысяч лет…
Она вздрогнула, на миг представила себе этот древний безлюдный мир.
– Да. – В глазах Тимбо читалось холодное осуждение, но оно относилось не к ней. – И они могли здесь жить, потому что рядом была вода – пока не пришли белые люди.
– Здесь? В Кёнигсхаусе?
– Да. – Мрачная улыбка тронула губы юноши. – Только называлось это место не так. До Иоганна.
Иоганн. Прапрадед Джона. Джина кивнула.
– Продолжай.
– Он пришел сюда, потому что здесь была вода, хорошая вода у Чертовой Скалы, и ее было много. Но он пришел, чтобы забрать землю себе, себе и своим сыновьям. Он пришел, чтобы основать Королевство. Для него вода была на вес золота, и он не собирался ею делиться.
Джина мало что знала о соплеменниках своей матери, но одно она усвоила твердо – у них не было понятий «твое» и «мое», они жили одной большой семьей, как в садах Эдема.
Снова зазвучал ровный голос Тимбо.
– Он захватил водопой, привел сюда свой скот и стал убивать кенгуру, чтобы они не мешали его коровам. И у людей не стало ни воды – кроме той, что они находили в маленьких лужицах, – ни еды, потому что не стало кенгуру. Наступил голод. Тогда старейшина увидел сон, и в этом сне Великий Дух Карора, который давным-давно, еще во времена Великого Царства Снов вышел из самого первого источника, сказал ему, что скот – это те же кенгуру, только они родились заново в новом обличье. Это те же кенгуру, на которых раньше охотились, духи кенгуру, которые вернулись в виде коров, чтобы люди не умерли с голоду. Так что воины могут их убивать, чтобы люди их ели.
– Ох, нет! – запротестовала девушка, ибо уже знала, что последует дальше.
– И вот молодые мужчины пошли и убили коров, ровно столько, сколько нужно, чтобы накормить стариков, женщин и детей. А Иоганн пришел со своими людьми, ружьями и хлыстами и убил воинов, а остальных загнал на Чертову Скалу умирать. – Тимбо помолчал. – Мы называем ее Чертовой Скалой, потому что старый черт убил всех мальчиков и девочек, чтобы изгнать племя с этой земли.
Рассказ, сопровождаемый стоном и плачем старинной трубы, приближался к своей кровавой развязке. Удары барабанов казались вздохами умирающих стариков, палочки постукивали, как мертвые детские косточки. Сердце Джины стучало в такт бесконечной мелодии; она отчетливо представляла себе, как людей сбрасывают со скалы, как матери прижимают к себе младенцев перед последним смертельным прыжком. Во взгляде Тимбо ей чудилась серо-коричневая вода, в которой плавают разлагающиеся трупы, темная земля, по которой стекают реки крови.
Господи, и как она могла подумать, что стоит ей сойти с трапа самолета и она сможет сродниться с этими людьми? Их разделяла глубокая пропасть, подобная той, в которой погибли предки этих людей; по одну сторону были «белые», по другую – «черные». А она как последняя дурочка мечтала, что своими силами сможет перебросить через эту пропасть мостик – при таком-то прошлом!
– Что, учительница, сама учишь историю?
Громкий насмешливый голос вывел Джину из размышлений. Она с трудом заставила себя улыбнуться.
– Здравствуй, Марк, – спокойно произнесла она.
Он был уже изрядно пьян, хотя до обеда было еще далеко. В каждой руке он держал по открытой банке пива и поочередно к ним прикладывался.
– Ист-рию, – торжественно повторил Марк, как будто высказал потрясающе умную мысль. Но тут его заплетающиеся, как язык, мысли приняли новый, опасный оборот.
– Ты пр-шла из дома? – вызывающе спросил он. – Вид-ла мою ж-ну?
Джина знала, что на подобные вопросы лучше не отвечать. Это был самый несчастливый брак во всем селении. Во время своего первого посещения Джина стала свидетельницей жуткой сцены: пьяный Марк избивал Элли за то, что она собиралась в господский дом на работу.
Однако если она оставалась в деревне, муж мог побить ее за то, что она не хочет работать – ее жалкий заработок был единственным средством их существования. Джина старалась обходить стороной этого старого, злобного, вечно пьяного мужчину, который наводил на нее ужас. Сегодня ей явно не повезло.
И столь же явно Марк напрашивался на скандал. Он стоял перед девушкой покачиваясь, в рваной майке и грязных шортах, от него разило пивом и немытым телом. Красные поросячьи глазки светились подозрительно – по такой жаре он слишком много выпил.
Только этого не хватало, ужаснулась Джина. Ни одной женщине не справиться с ним, особенно когда он пьян.
Марк заметил ее взгляд, и его раздражение выплеснулось наружу.
– Как ты смотришь на меня, сука? – завопил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33