— Однако тогда он, возможно, сделает несчастными четверых других, — ответил я с улыбкой.
— Каким образом, сударь? — спросила г-жа де Шамбле с удивлением.
— Это вполне вероятно, сударыня. Сколько молодых новобранцев требуется округу, где живет ваш подопечный?
— Двадцать пять.
— Есть ли у юноши какие-нибудь основания для того, чтобы его освободили от службы?
Госпожа де Шамбле покраснела.
— По-моему, я сказала вам, — пробормотала она, — что пришла попросить господина префекта об одолжении.
— Простите меня за прямоту, сударыня, но это не одолжение, а несправедливость, которая обрушится на какую-нибудь другую семью.
— Я вас не понимаю, сударь.
— Но это же очень просто, сударыня. Требуются двадцать пять новобранцев. Предположим, не отдавая никому предпочтения, что к службе годен лишь каждый второй. Таким образом, общее число молодых рекрутов возрастает до пятидесяти, а пятьдесят первому ничего не грозит. Вы понимаете меня, сударыня?
— Вполне.
— Так вот, если в качестве одолжения одного из двадцати пяти молодых людей освободят от службы, пятьдесят первый, находившийся под защитой своего номера, пойдет в армию вместо него.
— Это так, — вздрогнув, проговорила г-жа де Шамбле.
— Следовательно, сударыня, я был прав, когда сказал, что из-за счастья четырех ваших знакомых могут стать несчастными четверо других и что одолжение, которое мог бы сделать вам мой друг, возможно, обернется несправедливостью.
— Вы правы, сударь, — сказала г-жа де Шамбле, вставая, — мне остается только попросить вас кое о чем.
— О чем же, сударыня?
— Отнесите поступок, на который я некстати отважилась, на счет моей легкомысленности, а не слабодушия. Я просто не подумала. Мне важно было лишь одно: спасти бедного мальчика, необходимого своей семье. Нельзя так нельзя, давайте забудем об этом. В мире прибавятся еще четыре несчастные души, но этого никто не заметит.
Госпожа де Шамбле смахнула слезу, блестевшую на ее ресницах, словно капля росы, и, кивнув мне на прощание, направилась к двери.
Я смотрел, как она удаляется, и сердце мое болезненно сжалось.
— Сударыня, — обратился я к ней. Женщина остановилась.
— Не будете ли вы так любезны тоже сделать мне одолжение?
— Я, сударь?
— Да.
— Какое же?
— Присядьте еще на миг и выслушайте меня. Госпожа де Шамбле печально улыбнулась и вернулась на прежнее место.
— Я резко говорил с вами, сударыня, и было бы непростительно с моей стороны, если бы я не предложил вам способ все уладить.
— Какой способ?
— Сударыня, одни купцы торгуют мертвой плотью — они зовутся мясниками; другие продают живую плоть: их имена мне неизвестны, но я знаю, что такие люди где-то есть и у них можно купить замену для вашего подопечного.
Невыразимо грустная улыбка промелькнула на лице г-жи де Шамбле.
— Я думала об этом, сударь, — произнесла она, — но…
— Но?..
— Мы не всегда можем позволить себе такую роскошь, как доброе дело. Замена для новобранца стоит две тысячи франков.
Я кивнул.
— Если бы я располагала своими деньгами, — продолжала она, — я бы отдала их не раздумывая, но мое состояние принадлежит мужу, точнее, он им распоряжается, и я сомневаюсь, что господин де Шамбле позволит мне взять эту сумму, так как моя молочная сестра для него ничего не значит.
— Сударыня, — спросил я, — не могли бы вы позволить постороннему человеку совершить добрый поступок, коль скоро это не удается сделать вам?
— Я не понимаю вас, сударь, ведь я не допускаю, что вы предлагаете мне купить замену для моего подопечного, — ответила г-жа де Шамбле.
— Простите, сударыня, — настаивал я, видя, что она снова собирается встать, — и все же соблаговолите выслушать меня до конца.
Госпожа де Шамбле осталась на месте.
— Я никогда не играл, так как поклялся, вернее, пообещал своей матушке этого не делать. Сегодня ночью мой друг Альфред де Сенонш вынудил меня доверить ему сто франков, чтобы пустить их в игру. Поставив деньги на кон, он выиграл шесть или семь тысяч, часть из которых, вероятно, принадлежит вашему мужу. Утром Альфред вручил мне выигрыш, и я согласился взять его, заранее решив, что потрачу эти деньги на доброе дело или на несколько добрых дел. Бог прочитал мои мысли и послал мне вас, сударыня, чтобы я немедленно осуществил свое намерение.
Госпожа де Шамбле не дала мне договорить. Поднявшись, она сказала:
— Сударь, вы, должно быть, понимаете, что я не могу принять подобное предложение.
— Поэтому, сударыня, я делаю его не вам, — возразил я. — Вы лишь укажете мне, где болезнь, которую я могу излечить, или слезы, которые я могу осушить. Я пойду туда, чтобы излечить эту болезнь и осушить эти слезы — от вас же не потребуется даже благодарности. Вскоре, когда станут собирать пожертвования для какой-нибудь бедной семьи, деньги на восстановление храма или покупку места для погребения, я тоже приду к вам, сударыня, и протяну свою руку, а вы положите туда луидор. В таком случае, вы дадите мне больше, чем я даю вам сегодня, так как это будут ваши личные сбережения, в то время как я хочу вручить вам две тысячи франков, ниспосланные мне судьбой, а если вы их примете, то скажу — Провидением.
— Вы можете дать мне честное слово, — взволнованно спросила г-жа де Шамбле, — что получили эти деньги при обстоятельствах, о которых рассказывали?
— Клянусь, сударыня, я не стал бы лгать, даже ради того чтобы заслужить право совершить доброе дело.
Госпожа де Шамбле протянула мне руку, и я почтительно поцеловал ее. Почувствовав прикосновение моих губ, женщина вздрогнула и слегка отпрянула.
— Я не вправе мешать вам, сударь, спасти эту семью от отчаяния, — сказала она. — Я пришлю к вам своего подопечного, а лучше — его невесту; бедный юноша будет счастлив вдвойне, если узнает обо всем от нее.
На этот раз поднялся уже я и сказал:
— Я задерживал вас дважды, сударыня, а теперь спешу вернуть вам свободу.
— Не сердитесь, если я воспользуюсь ею, чтобы поскорее сообщить добрую весть моим бедным страдальцам. Вы осчастливите целое семейство, сударь, и Господь воздаст вам за это!
Поклонившись, я проводил г-жу де Шамбле до двери прихожей, где, как уже было сказано, ее ждал слуга.
Когда я остался один, меня охватило необычное состояние духа, или, вернее, души.
Вернувшись в кабинет, я некоторое время стоял возле двери, не понимая, почему я продолжаю стоять, и не осознавая собственных мыслей.
Я лишь вспоминал недавнюю сцену, чувствуя себя во власти могучих чар. Кроме того, я испытывал физическое и нравственное блаженство, какое до сих пор еще не посещало меня, но не отдавал себе отчета в том, чем вызвано это состояние.
Мне казалось, что я обрел небывалое равновесие всех своих способностей. Все мои чувства обострились до такой степени, что, казалось, приблизились к своему апогею.
Я ощущал себя счастливым, хотя ничто в моей жизни не изменилось и ничто как будто не предвещало радости.
Мне было стыдно, ведь я сказал себе после смерти бедной матушки: «Я уже никогда не буду счастлив!»
И вот теперь я думал о своей утрате не с прежней скорбью, а со светлой грустью, заставившей меня обратить взор к Небу.
И тут меня ослепил луч солнца, упавший на лицо.
— О моя добрая, моя обожаемая матушка! — вскричал я вполголоса. — Не ты ли глядишь на меня?
В тот же миг легкое облако заслонило солнце, а затем луч показался снова и засиял еще ярче.
Мне подумалось, что тень смерти промелькнула между солнцем и мной.
Луч же света был улыбкой, и я улыбнулся ему в ответ, а затем снова опустился в кресло, стоявшее напротив того, где только что сидела г-жа де Шамбле.
Я погрузился в мечты, и дальнейшие полчаса показались мне одними из самых приятных в моей жизни.
Из забытья меня вывел слуга Альфреда, сообщив, что пришла девушка, одетая как нормандская крестьянка.
Нетрудно было понять, что это молочная сестра г-жи де Шамбле, которая хочет меня поблагодарить.
Я велел слуге проводить ее в кабинет, а затем взять две тысячи франков из бронзовой чаши на камине и принести их мне.

VI

В самом деле, это была молочная сестра г-жи де Шамбле.
Я увидел, как в кабинет входит прелестная крестьянка, выглядевшая на два-три года моложе своей хозяйки (я употребляю это слово, так как впоследствии узнал, что она выполняет в доме графини обязанности горничной).
Как мне и сказали, посетительница была одета в платье нормандской крестьянки, но весьма кокетливо. Благодаря своему наряду, который чрезвычайно ей шел, она показалась мне одной из самых хорошеньких девушек, каких я когда-либо видел.
Щеки ее пылали от смущения.
— Вы тот самый господин, что… тот самый господин, что… — пролепетала девушка.
— Да, это я, тот самый господин, что… — отвечал я со смехом.
— Дело в том, что госпожа сказала о том, что кажется мне невозможным.
— Что же сказала вам госпожа?
— Она сказала, что вы дадите нам две тысячи франков, чтобы купить замену для Грасьена.
В тот же миг вернулся слуга и передал мне две тысячи франков.
— Это очень даже возможно, — произнес я. — Вот деньги, милое дитя. Протяните руку.
Девушка колебалась.
— Вот видите, вы сами этого не хотите.
Она робко протянула руку, и я положил на ее ладонь две тысячи франков золотом.
— О Господи! — вскричала девушка. — Какая крупная сумма! Сможем ли мы когда-нибудь вернуть вам долг!
— Дитя мое, разве госпожа не сказала вам, что я, напротив, даю эти деньги лишь при условии, что вы не станете их возвращать?
— Но, сударь, вы же не можете дать нам такую сумму просто так?
— Я и не даю эти деньги просто так, а заставлю вас за них расплатиться.
— Боже мой! Каким образом?
— Успокойтесь: вам лишь придется поговорить со мной пять минут о ком-то, кто очень вас любит и не любить кого вам не достанет неблагодарности.
— Я люблю только двух людей на свете, не говоря о моей матушке и младшей сестре: Грасьена и госпожу де Шамбле. Нет, мне следовало бы сказать: госпожу де Шамбле и Грасьена, так как, по-моему, я люблю ее еще больше, чем своего жениха.
— Значит, мы поговорим об одной из этих особ.
— О ком же?
— О госпоже де Шамбле.
— Очень охотно, сударь. Я так люблю ее, что буду говорить о ней с большим удовольствием.
— В таком случае, присядьте, — сказал я, пододвигая к девушке стул, — и доставьте себе это удовольствие.
— О сударь! — воскликнула она, продолжая стоять. Я настаивал на своем, и девушка села.
— Представьте себе, — начала она так страстно, что было ясно: слова льются прямо из ее сердца, — представьте себе, что я никогда не расставалась с госпожой де Шамбле. Она была всегда так добра ко мне, что я не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить ее, даже если буду молиться за нее всю жизнь. Вы видите мой наряд, сударь, и находите его красивым, не так ли? Госпожа де Шамбле хочет, чтобы я была хорошо одета; она говорит, что ей доставляет удовольствие наряжать меня как куклу, словно она опять стала маленькой девочкой. Видите ли, сударь, все это лишь отговорки для того, чтобы придать мне смелости, ведь госпожа де Шамбле уже не раз ссорилась с мужем из-за денег, которые она тратит на мои наряды. Но в этом отношении она всегда думает прежде всего обо мне, и лишь потом о себе.
— Однако, — перебил я девушку, — госпожа де Шамбле говорила, что вы ее молочная сестра, не так ли?
— Да, сударь, я действительно ее молочная сестра.
— Но на первый взгляд она показалась мне несколько старше, чем вы.
— Ах, сударь, конечно, ведь огорчения старят человека. Я почувствовал, как мое сердце сжалось. Значит, я не ошибся: г-жа де Шамбле несчастлива.
— Огорчения? — переспросил я.
Девушка поняла, что она сказала больше, чем ей следовало.
— О! Когда я говорю «огорчения», вы, разумеется, понимаете, сударь, что я подразумеваю под этим заботы. Если человек богат, это еще не значит, что он обязательно счастлив; напротив, нередко деньги, которые иногда так нужны (она с радостью поглядела на золотые монеты, лежавшие в ее руке), становятся причиной многих страданий. К тому же есть пословица «Не в деньгах счастье», не так ли?
— Увы, это правда, бедное дитя! Так гласит пословица, и, поверьте, меня очень опечалит, если она относится к госпоже де Шамбле.
— Ах, конечно, сударь, милостивый Бог посылает хорошим людям испытания.
— Давно ли госпожа де Шамбле вышла замуж? — спросил я, чтобы сменить тему разговора.
— Четыре года тому назад; ей было тогда восемнадцать.
— Значит, ей сейчас двадцать два?
— Да, сударь, двадцать два.
— Вероятно, это брак по любви? Девушка покачала головой и сказала:
— Нет.
Затем, понизив голос, она добавила:
— Их сосватал священник.
— Священник? Какой священник?
— О нет, сударь, никакой, ничего не было! — вскричала девушка, словно испугавшись собственных слов.
И она тут же поднялась с места.
— Дитя мое, — сказал я, — мне хотелось поговорить с вами о госпоже де Шамбле, потому что она показалась мне приятной особой, но я не собирался выпытывать у вас тайны вашей благодетельницы.
— Да хранит меня Бог, сударь, сказать о ней что-то, чего не следует говорить! Что до ее секретов, мне они известны не больше, чем другим в доме, ведь она никогда ни на что не жалуется. Какое счастье, если бы она встретила человека, которому могла бы довериться. Друг с добрым сердцем ее бы утешил, а я думаю, что госпожа де Шамбле очень нуждается в утешении.
Я сгорал от желания узнать больше, но понимал, что было бы бестактно продолжать свои расспросы. К тому же совесть не позволяла мне злоупотреблять простодушием или чувствительностью девушки.
Возможно, я и так уже зашел слишком далеко.
— Дитя мое, — сказал я, — позвольте заверить вас в одном: я был бы счастлив стать тем другом, в котором, по вашим словам, госпожа де Шамбле столь нуждается. Я был бы счастлив открыть ей свое сердце, чтобы она могла с радостью излить туда свои тайны. Я не знаю, представится ли когда-нибудь такой случай, будет ли это завтра, через год или даже через десять лет, но если когда-нибудь этот день настанет и госпожа де Шамбле примется искать друга с преданным сердцем, напомните ей обо мне. Я надеюсь, что об остальном позаботится Бог.
Девушка посмотрела на меня с удивлением.
— Хорошо, сударь, я напомню ей о вас, — сказала она, — так как я уверена, судя по тому, как вы это говорите, что вы сделаете для нее то же самое, что сделал бы брат.
Я положил руку ей на плечо и сказал:
— Сохрани эту веру в своем сердце, дитя мое, и в нужный час не забудь обо мне.
— Будьте покойны, — ответила девушка.
Она направилась к двери, но вдруг остановилась со смущенным видом.
— Ну, в чем дело? — спросил я.
— О! — воскликнула она. — Дело в том, что…
— Что?
— Нет, я не посмею…
— Смелее, дитя мое.
— Это было бы слишком большим одолжением.
— Говори же.
— Нет, нет, я лучше поручу госпоже попросить вас об этом.
— Что ж, пусть будет так! — сказал я, надеясь, что благодаря этой просьбе я удостоюсь письма или визита графини. — Но только госпоже, любой другой человек получит мой отказ.
— Даже я? — со смехом спросила девушка.
— Даже ты, — ответил я.
— Что ж, придется добиться от госпожи, чтобы она обратилась к вам с просьбой.
— В таком случае я заранее обязуюсь ее исполнить.
— Ах, сударь, — вскричала молодая крестьянка, — как жаль, что не вы…
— Как, ты опять за свое! — воскликнул я.
— Нет, нет, ничего! И девушка убежала.
В тот же вечер я получил в Рёйи следующее письмо от г-жи де Шамбле:
«Сударь!
Зоя уверяет меня, что нуждается в моей помощи, чтобы попросить Вас о большом одолжении. Хотя я не понимаю, каким образом и почему я могла бы повлиять на Ваше решение, ее желание представляется мне столь естественным, что я рискну передать Вам ее просьбу.
Итак, сударь, она уполномочила меня просить Вас почтить своим присутствием ее бракосочетание. Бедное дитя обязано Вам своим счастьем, и, вполне естественно, она хочет, чтобы Вы были ее свидетелем.
Если Вы примете приглашение Зои, я буду счастлива, так как мне представится возможность еще раз поблагодарить Вас.
Признательная Вам
Эдмея де Шамбле».
— Кто принес это письмо? — спросил я у слуги.
— Какой-то парень, с виду деревенский, — ответил тот.
— Молодой?
— Года двадцать два-двадцать три.
— Пригласи его войти.
Посланец появился на пороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48