Больше всего в этом рассказе меня поразило его начало, а именно то, что графиня собирается посетить усадьбу.
Я не смел и мечтать о подобном счастье — провести хотя бы день с Эдмеей в ее отчем доме, полном девичьих воспоминаний о поре детства и юности.
Однако я попытался этого добиться, и вот каким образом.
Так как я не знал, когда графиня прибудет в усадьбу, то решил отправиться уже на следующее утро в деревню Жювиньи.
Я задумал поселиться там, выдавая себя за художника, приехавшего на этюды.
Госпожа де Шамбле по дороге в усадьбу не могла миновать деревню — таким образом, мне стало бы известно о дне ее приезда.
Жозефина должна была предупредить графиню о том, что я нахожусь поблизости (я не собирался неожиданно нагрянуть в усадьбу), а также спросить, удобно ли ей меня принять.
Если бы Эдмея сочла мой визит неуместным, она отказалась бы меня видеть.
В противном случае ей следовало поставить в окне своей комнаты, которое было видно с дороги, китайскую фарфоровую вазу с букетом цветов, и это означало бы, что я могу к ней явиться.
Я опасался, что старушка что-нибудь перепутает, и на всякий случай составил ей на бумаге подробное описание своего плана.
В нижней части листка я приписал те три слова, что Вы вырезали кончиком ножа над дверью моего дома и что с тех пор столь часто приходили мне на ум: «Да будет так!»
Позвольте попутно заметить, друг мой, что эти слова стали для меня своего рода заклинанием, неизменно приносящим мне удачу.
После того как мы все обсудили, кормилица снова отправилась в путь.
Как обычно, Альфред вернулся домой в пять часов.
Он поднялся в мою комнату. Я узнал шаги друга и, когда он вошел, обернулся к двери.
— По правде сказать, — заявил Альфред, — я привез тебе гостя, которого ты не ожидал увидеть.
— Кто же это?
Друг огляделся, как бы убеждаясь, что мы одни.
— Это господин де Шамбле, — ответил он. Невольно вздрогнув, я вскричал:
— Господин де Шамбле! Зачем ты привез ко мне господина де Шамбле?
— Я привез его не только к тебе, я привез его в Рёйи. Черт побери! Когда стремишься стать депутатом, приходится обрабатывать избирателей. Господин де Шамбле продал усадьбу в Жювиньи, но у него еще осталось поместье Шамбле, и он по-прежнему — видный налогоплательщик и член совета департамента. Следовательно, к этому человеку надо относиться с почтением. Кроме того, у него прекрасная охота и он пригласил тебя на открытие охоты в начале сентября. Я знаю, что ты жаждешь туда поехать. Будет неплохо, если он еще раз пригласит тебя. Наконец, это муж госпожи де Шамбле. Короче говоря, граф приехал ко мне в префектуру и пожаловался, что ты был в Берне и не заглянул в его усадьбу, и он очень на тебя сердит. Я подумал, что тебе следует срочно с ним помириться и привез его в Рёйи.
— Значит, граф покинул Берне?
— Да, он едет в Париж на три-четыре дня, чтобы уладить дела со своим нотариусом. Послушай, разве ты не рад лично убедиться, что граф будет отсутствовать несколько дней?
— Лично убедиться?
— Разумеется, так как я подозреваю, что ты уже знаешь об этом: славная старушка, заходившая сюда, вряд ли могла поведать тебе о чем-то другом.
— Альфред!
— Дорогой друг, хороший начальник должен стараться не допустить раздоров в своем ведомстве. Черт возьми, дай же мне принять собственные меры предосторожности!
При конституционном правлении всякое должностное лицо несет ответственность. Я не хочу потерять свое место. Кроме того, ты сам знаешь, что надо кое о чем рассказать господину де Шамбле — мы преподнесем ему эту новость за ужином между грушами и сыром.
— Какую новость?
— О! Сущие пустяки, о чем ты и думать забыл. Например, что нынешний хозяин Жювиньи — это ты.
— Неужели ты скажешь это графу?
— А ты предпочитаешь, чтобы он узнал об этом в Париже от своего нотариуса и принялся строить всяческие нелепые догадки, в то время как я могу предотвратить это в два счета? Кроме того, слова префекта не подлежат сомнению, они достоверны, как первая полоса «Монитёра». Однако нам придется ужинать рано, как буржуа. Господин де Шамбле должен быть в восемь часов в Эврё, откуда отправляется экипаж, который доставит его до Руанской железной дороги. Видел бы ты, какую гримасу состроил Бертран, узнав, что мы будем ужинать на полчаса раньше обычного! Он скривился так же, как ты, когда услышал, что тебе предстоит разделить трапезу с господином де Шамбле.
В тот же миг раздался звон колокольчика, приглашавший к столу.
Альфред достал из кармана часы:
— Полшестого! Мой повар пунктуален, как солнечные часы! Дружище, что за великий человек этот Бертран! Я отпишу его тебе в своем завещании на случай, если меня угораздит умереть раньше тебя. Давай спускаться, не годится депутату заставлять своего избирателя ждать. Недаром Людовик Четырнадцатый говорил: «Точность — вежливость королей».
Мы спустились вниз. Господин де Шамбле, которого Альфред оставил в парке, услышал звук колокольчика и направился к крыльцу.
Я пошел ему навстречу.
Мы обменялись традиционными любезностями, и я не заметил на красивом и благородном лице графа ни малейших следов криводушия.
Все сели за стол. Только тогда г-н де Шамбле вежливо упрекнул меня в том, что я, будучи, так сказать, у порога его дома, не навестил его.
Я отвечал графу, что полагал, будто он в отъезде, так как не видел его на свадьбе Грасьена, где была г-жа де Шамбле. При этом я уточнил, что узнал от графини о его присутствии лишь накануне отъезда и не смог заглянуть к нему, поскольку уезжал на рассвете.
И тут Альфред заговорил о предстоящих выборах и сказал, что вынудил меня против моей воли купить имение в Жювиньи, недавно проданное г-ном де Шамбле, чтобы я мог быть полезен ему в нужное время и в нужном месте. При этом он добавил, что я оказался самоотверженным другом и заплатил за поместье, которое даже не видел и о котором ничего не знал, на двадцать тысяч франков больше, чем дал за него г-ну де Шамбле предыдущий покупатель.
Граф немного смутился, слегка покраснел и сбивчиво заявил о своей радости по поводу того, что это родовое имение, от которого ему пришлось избавиться в силу ряда причин, перешло к другу, а не к постороннему человеку. Затем он произнес с улыбкой:
— Дорогой земляк, вот еще один повод приехать на открытие охотничьего сезона в поместье, которое еще у меня осталось.
Я снова дал обещание г-ну де Шамбле непременно быть на охоте. Затем разговор перешел с этого опасного предмета на общие темы. Как и во время нашей первой встречи, граф показался мне не только благовоспитанным, но и образованным человеком, почти ученым мужем.
В четверть восьмого к крыльцу дома подъехало тильбюри. Граф попрощался с нами, поблагодарил Альфреда, сел рядом с кучером и взял у него вожжи.
Кучер, знавший, как трудно управлять этой лошадью, не решался доверить г-ну де Шамбле поводья.
— Давай, давай! — вскричал Альфред. — Если Баб-Али заупрямится, граф покажет ему, как приводят в чувство шалопаев.
Жорж, державший коня за узду, отпустил его.
Баб-Али взвился на дыбы и стал метаться то вправо, то влево.
Но граф быстро вернул строптивого жеребца на истинный путь, искусно пользуясь при этом кнутом и поводьями, так что, когда экипаж выехал за ворота, лошадь образумилась и вела себя так же смирно, как если бы ею правил кучер или сам Альфред.
— Честное слово, — воскликнул я, — на миг мне показалось, что ты задумал сделать госпожу де Шамбле вдовой!
— Помоги себе сам, и Бог тебе поможет, — ответил Альфред. — Так гласит народная мудрость.
Затем, обращаясь к лакею, он сказал:
— Жорж, господин барон уезжает завтра из Рёйи на два-три дня. Позаботьтесь, чтобы Антрим был в состоянии доставить его к месту назначения.
— Ну и ну! Кто тебе сказал, что я собираюсь уехать? — спросил я у Альфреда.
— О! Я так предполагаю, — ответил мой друг, — и ты должен согласиться, что не надо быть колдуном, чтобы догадаться об этом.
— Если ты намерен устроить за мной слежку, как в прошлый раз, я сразу скажу тебе, куда я направляюсь, — все-таки у твоего агента будет немного меньше забот.
Альфред с улыбкой покачал головой.
— Нет, — возразил он, — на сей раз меня интересуешь не ты.
— А кто же?
— Он.
— О ком ты говоришь?
— Черт возьми! Конечно, о господине де Шамбле. Я невольно сделал движение.
— Что поделаешь! Считай это причудой, — сказал Альфред, — но я вовсе не хочу, чтобы с тобой стряслась какая-нибудь беда.
Вечером, поднявшись к себе в комнату, я нашел на ночном столике пару прелестных карманных пистолетов с инкрустированными стволами.
Пистолеты были заряжены и лежали на бумаге, где было написано рукой Альфреда:
«На всякий случай».

XVII

На следующий день, в восемь часов утра, я сел на Антрима и выехал крупной рысью из усадьбы Рёйи.
К десяти часам, проскакав пять льё, я остановился, чтобы дать передохнуть лошади, а самому перекусить.
Стоял прекрасный день второй половины августа; ночью прошел теплый дождь, освеживший землю. Утолившие жажду деревья вздымали свои вновь зазеленевшие ветви; среди листвы алели румяные яблоки.
Временами проселочную дорогу, по которой я ехал, пересекали прозрачные журчащие ручьи, струящиеся везде по нормандским лугам. Земля, похожая на шахматную доску, являла взору разнообразную палитру — от яркой зелени травы до золота колосящихся хлебов. Восхитительную картину дополняли коровы, лежащие головой к ветру, большие быки, жующие траву, стада овец и своенравные козы, вставшие на дыбы у стволов деревьев и жердей изгородей, а также пастухи, наблюдающие за животными, опираясь на посохи. То там, то здесь встречались длинные приземистые двухэтажные дома, крытые черепицей или соломой и исполосованные черным каркасом, со ставнями того же цвета.
Я ехал среди этих красот с радостью в сердце и высоко поднятой головой, дыша полной грудью и улыбаясь животным, людям, полям и лазурному небу.
Кажется, еще никогда я не чувствовал себя таким счастливым.
Приехав в Жювиньи около одиннадцати, я остановился в гостинице, расположенной в предпоследнем доме деревни, откуда, как уже было сказано, открывался вид на усадьбу.
Я попросил комнату с окнами на улицу и без труда получил то, что хотел. Присев у окна, я спокойно и неторопливо, как человек, уверенный, что
скоро ему улыбнется счастье, принялся рисовать дом г-жи де Шамбле, который утопал в зелени окружавших его деревьев.
Я оставался на своем посту до вечера, но не увидел ни единой живой души. Затем я заказал ужин и поел, не отходя от окна.
Пробило семь. Когда раздался последний удар часов, я услышал стук колес экипажа, приближавшегося со стороны Берне.
Несомненно, это была та, которую я ждал.
И тут я вспомнил, что рассказывала мне графиня о своем ясновидении, а потому решил попытаться усилием воли оказать на нее воздействие на расстоянии.
Поднявшись, я спрятался за портьерой.
Если в карете ехала графиня, она должна была почувствовать, что я стою здесь, и посмотреть на меня.
Экипаж быстро приближался.
Я держался в стороне от окна, стараясь, чтобы меня не заметили.
Госпожа де Шамбле сидела в двухместной карете с опущенными шелковыми занавесками. Однако, подъезжая к гостинице, она приподняла занавеску, обращенную в мою сторону, и уверенно устремила свой взгляд на окно моей комнаты.
Я не стал выходить из своего укрытия, и вскоре экипаж скрылся из вида.
Опыт удался, и это заставило меня задуматься.
Каким образом мои мысли могли передаться Эдмее на таком расстоянии? Что это за магнетические токи, которые исходят от одного человека и влияют на другого, давая ему ощутить чужое желание и диктуя чужую волю?
Была ли тому причиной любовь (ведь недаром Еврипид говорил: «О любовь, ты сильнее людей и богов!») или же это всеобщий закон, согласно которому и в физическом, и в духовном мире более сильный оказывает давление на слабого?
Подтверждал ли данный факт доводы спиритуалистов в пользу существования души и значило ли это, что ясновидение, столько примеров которого нам являет Шотландия, способно преодолеть не только горы Хайленда, но и пролив Ла-Манш?
Безусловно, не случайно графиня, с ее чувствительной нервной системой, восторженным умом и буйным воображением, стала субъектом (я пользуюсь здесь общепринятым термином), у которого проявились сверхъестественные способности.
Госпожа де Шамбле сама призналась мне, что она восприимчива к неведомым явлениям, и в то же время попросила меня не оказывать на нее воздействия без ее согласия.
Пообещав это графине, я стал ждать нашей новой встречи; но, страстно желая поскорее оказаться рядом с ней, я, вероятно, мог невольно повлиять на ее решение приехать в Жювиньи.
Продолжая размышлять, я снова подошел к окну.
Как вы помните, мне следовало ждать условного знака.
Несомненно, графиня уже была в усадьбе и чувствовала, что я нахожусь поблизости.
В самом деле, вскоре окно, с которого я не спускал глаз, открылось, и Эдмея поставила на подоконник букет роз в китайской фарфоровой вазе.
Это означало, что она согласна меня принять!
От радости я, как ребенок, принялся хлопать в ладоши.
Я не знаю, видела ли графиня, что я делаю, но она заметила меня и нежно, как сестра брату, кивнула в мою сторону.
Уже смеркалось, и ждать мне оставалось недолго.
Когда стало темно, я вышел из гостиницы и добрался до домика Жозефины окольной дорогой, чтобы никто не догадался, куда я направляюсь.
Старушка ждала моего появления.
— Значит, вы написали госпоже? — сразу же спросила она.
— Нет, — возразил я, — с чего вы так решили?
— Да ведь, когда я сказала Эдмее: «Господин де Вилье здесь», она ответила, кивнув мне (Жозефина повторила это движение): «Да, я знаю». Так что я тут ни при чем, и, стало быть, она узнала об этом от вас.
Я улыбнулся и ничего не сказал в ответ, полагая, что бесполезно объяснять славной женщине то, чего ей все равно не понять.
— Где же госпожа? — спросил я.
— В доме.
— Могу ли я ее увидеть?
— Конечно, она вас ждет.
Махнув Жозефине на прощание, я прошел за ограду.
Под сенью высоких деревьев, верхушки которых оставались неподвижными при порывах ветра, царили покой и безмолвие.
Меня окружали гигантские тени. Затем голубоватый свет луны, показавшейся на небе, упал на гладь какого-то водоема, и она заискрилась, а рыбы, резвившиеся у самой поверхности, засверкали, как серебристые молнии.
Невозможно описать тишину и безмятежность, окутавшие землю в эту дивную ночь, как нельзя выразить охватившее меня чувство.
Я знал, что Эдмея меня ждет, и страстно желал поскорее ее увидеть. В другое время и при других обстоятельствах я помчался бы к ней со всех ног.
Нов эту чудесную ночь, среди безмолвия и безмятежного покоя, всяческая поспешность и горячность были неуместны и грозили нарушить окружающую гармонию.
Дойдя до конца аллеи, я увидел графиню: она стояла на крыльце в длинном пеньюаре, посеребренном светом луны.
Заметив меня, она спустилась по ступеням лестницы на дорожку.
Казалось, необычайно светлое и нежное спокойствие, царившее в моей душе, передалось Эдмее.
Она протянула мне руку, и я поцеловал ее.
Со стороны мой жест выглядел скорее дружеским, чем страстным, но я знал, что готов по первому же знаку или слову отдать за эту женщину жизнь.
— Вот и вы, — произнесла графиня, — я рада вас видеть.
Я посмотрел на нее с невыразимо счастливой улыбкой и воскликнул:
— А я? Неужели вы сомневаетесь в том, что я тоже рад?
— Я хотела бы в этом усомниться, но не могу, ведь вы знаете, что я наделена ясновидением.
— Я начинаю в это верить.
— По какой причине?
— Разве вы не догадались, что я прятался за занавеской в гостинице?
— Я вас увидела — это больше, чем просто догадаться.
— Немыслимо!
— Увы, в моем случае надо верить на слово. Я буду точна, как математик. Вы стояли у окна, а позади вас лежал начатый эскиз с видом усадьбы.
— Знаете ли вы, что ваши слова меня пугают?.. Скажите, зависит ли способность к ясновидению от вашего желания и распространяется ли она на всех в равной мере?
— Нет, напротив, моя воля тут ни при чем. Неожиданно я чувствую, как во мне происходит нечто странное и пелена, скрывающая от меня предметы, которые я должна увидеть, разрывается с почти ощутимым треском. Внешние помехи исчезают, тают, как редеющий туман, и я начинаю видеть. Это сущее наваждение, от которого я не в силах избавиться.
— На сей раз волшебником был я. Я пожелал, чтобы вы увидели меня, проезжая мимо, но не подозревал, что мое желание окажет на вас столь сильное воздействие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48