Никогда прежде он не терял дара речи в присутствии женщины. Но в присутствии этой женщины, не доставившей ему ничего, кроме неприятностей, да еще за столь короткое время, это произошло.
Да, что-то неладное творилось с ним. Что-то было не так. Потому что он оказался слишком чувствителен к ее близости и исходящему от нее теплу.
Ее губы, казалось, завораживали и манили его, казалось, она искушала его и без слов побуждала прижаться к ним собственными губами, но взгляд ее, спокойный и все еще немного шаловливый, каким она обычно смотрела на него, не изменил своего выражения…
И прежде чем он осознал это, его левая рука легла на ее талию и обвила ее, он наклонился вперед, к ней, но она стремительно повернула голову, откинула назад плечи и вдруг принялась бойко и уверенно молотить пальцами по клавишам фортепьяно.
— О, это чертово море, — запела она своим хрипловатым контральто, стараясь подражать непристойной залихватской манере матросов, и делала это без малейшего стеснения.
О, это чертово море, ты не заманишь меня,
Ты не обманешь меня…
Чайки снуют на просторе, я же сижу у огня.
Чертово бурное море, ты не заманишь меня…
Рейли понял, что мастерство мисс Бренны Доннегал в игре на фортепьяно не уступало его собственному. А возможно, она и больше его преуспела в этом искусстве, так быстро порхали ее пальчики по клавишам, из-под которых струилась сложная мелодия.
Она лукаво улыбнулась ему, бросив взгляд через плечо, и продолжала петь, почти не глядя на клавиши, потому что, должно быть, пальцы ее были привычными к этой мелодии.
— Чертово море, проклятое море, — продолжала она заливаться, — право, пора мне с тобою поспорить, если плюешь ты соленой волной, значит, пора потягаться с тобой…
Рейли не понимал ее. Он был совершенно уверен: она отлично сознавала, что он собирался поцеловать ее. Но то, что она догадывалась об этом и намеренно старалась избежать поцелуя, рассердило его гораздо больше, чем то, что она притворялась, что не умеет играть на фортепьяно.
Он знал, что нравится ей. Она почти призналась в этом в то утро, когда они стояли на пирсе. Так почему теперь она отвернулась, когда он уже собрался поцеловать ее, и запела эту глупую песню о проститутках и сводниках?
Он решительно обнял ее за талию правой рукой, наклонился, лишив возможности сопротивляться, и запечатлел жаркий поцелуй на ее устах, заставив прервать исполнение этой непристойной матросской песни.
Глава 15
Сказать, что Бренна Доннегал была удивлена, когда Рейли Стэнтон поцеловал ее, было бы серьезным преувеличением. Когда она заметила, как пристально он смотрит нее еще до того, как она принялась играть на фортепьяно, она догадалась, что это может означать.
И как ни грустно ей было признаться в этом, но участившиеся удары сердца теперь отдавались у нее в ушах при одной только мысли о том, что его губы могут прикоснуться к ее губам. Она не носила корсета, потому что у нее не было горничной, которая могла бы его зашнуровать, но внезапно ей стало трудно дышать, будто одежда намертво сковала ее.
Как она могла так забыться, как она могла позволить себе поддаться чувству, ощутить такое волнение от одной только мысли, что он мог поцеловать ее? Ей следовало бы возмутиться, рассвирепеть от одного только подозрения, что он способен на подобную дерзость.
Но потом она почувствовала, как его рука обвилась вокруг ее талии и…
У нее возникло такое ощущение, будто взошло яркое солнце после целого месяца непрерывного дождя. Ее кожа стала будто необыкновенно чувствительной, или по крайней мере так ей показалось, и она вдруг ощутила части тела, о которых обычно не думала.
Лорд Гленденинг неоднократно пытался обнять ее и обвивал ее талию рукой десятки раз. Лорд Гленденинг даже целовал ее.
Но ее тело никогда так не откликалось на прикосновения лорда Гленденинга, как откликнулось на близость Рейли Стэнтона. Сердце ее забилось так громко, что она встревожилась, вдруг он услышит его биение и поймет, чем это вызвано, распознает, что она питает к нему слабость.
Ведь что уж было греха таить! Она питала слабость к Рейли Стэнтону, и это было довольно сильное чувство, если считать его слабостью.
И было это не потому, что у него были самые нежные руки, какие она когда-либо встречала, это были руки, так ловко и умело прикасавшиеся к маленькому Хемишу Макгрегору, лежавшему без сознания. Это были ловкие и умелые руки, лежавшие на клавишах фортепьяно поверх ее рук и направлявшие ее пальцы.
Нет, Рейли Стэнтон с его быстрой улыбкой и быстрой способностью соображать, с его нежными руками и еще более нежными темными глазами был самым привлекательным мужчиной, какого ей довелось встретить в жизни, и она хотела, чтобы он поцеловал ее. И эта сила томления и тяги к нему испугала ее чуть ли не до обморока.
И потому она запела самую идиотскую песню, какую только могла вспомнить, чтобы заставить его забыть о своем намерении поцеловать ее.
Только все это не помогло. Он все-таки поцеловал ее — и в этом поцелуе было все, на что она надеялась и чего ожидала, а также все, чего она опасалась.
Приняв решение не поддаваться искушению, она встретила его поцелуй со стиснутыми губами, стараясь не позволить им приоткрыться. Но хватило только пары легчайших прикосновений его языка к ее сжатым губам, как ее желание сопротивляться пропало. Если бы его сильные руки не обнимали и не поддерживали ее, она не сомневалась, что соскользнула бы с пуфика, стоявшего у фортепьяно, и растеклась бы лужей по полу.
Все в этом поцелуе было восхитительным, начиная от вкуса губ Рейли Стэнтона, сладких, как вино, и до его сильных рук, крепко прижимавших ее к себе, до горячей кожи его ладоней, столь горячей, что она обжигала ее сквозь шелковый корсаж платья. Ну как тут было устоять? Она не сомневалась, что ни у одной женщины не хватило бы на это сил.
Она повернулась к Рейли на круглом пуфе, подняв руки, чтобы было удобнее обнять его за шею, и пальцы ее запутались в волосах у него на затылке, теперь освободившихся от постоянно стягивавшего их кожаного шнурка. Возможно, моральные устои Бренны были не столь свободными, как у Флоры, но она не воспротивилась, когда почувствовала, что его руки, покоившиеся раньше на ее талии, передвинулись выше и оказались как раз под ее левой грудью.
Господи, да она оказалась фривольной особой! Это поразило Бренну, потому что она всегда считала себя в высшей степени рациональным и холодным существом. Для нее было полной неожиданностью понять, что она, всегда подчинявшаяся только холодному рассудку, может целиком отдаться своим эмоциям и желаниям.
И главное, сердцу. Теперь она была в этом совершенно уверена.
— Бренна, — Рейли прервал свой поцелуй, чтобы пробормотать ее имя, — Бренна…
Зачем, мысленно негодовала она, он тратит драгоценное время на болтовню? Не было никакого смысла в словах. Они уже говорили слишком много. Теперь настало время поцелуев.
И она потянулась к нему, ее ладони охватили его лицо, и в этом жесте был вполне определенный и единственный смысл. Он издал глухой стон и еще сильнее сжал ее талию. Его рука, оказавшаяся под ее левой грудью, производила какие-то непонятные ей действия, нечто совершенно неожиданное и тем не менее чрезвычайно приятное. Его ладонь легла на ее грудь и охватила ее целиком.
Теперь ей стало совершенно ясно то, чего она не могла понять раньше, почему Флора, несмотря на то что граф обращался с ней отвратительно, не могла расстаться с ним. Должно быть, Флора испытывала нечто подобное, когда к ее телу прикасались руки лорда Гленденинга. И неудивительно, что она никогда не отвечала ему отказом, потому что это ощущение было божественным…
И как раз когда она подумала, что лучше не может быть уже ничего, чем поцелуи Рейли Стэнтона, рука, лежавшая на ее груди, повела себя еще более дерзко: нежные и ловкие пальцы проникли за ее декольте под кружевную косынку. Секундой позже Бренна поняла, что значит соприкосновение собственной обнаженной кожи с телом мужчины.
И это ощущение оказалось столь сильным и острым, что она издала приглушенный стон. Рейли целовал ее лицо и шею, и губы его скользили все ниже и ниже. К несчастью, на пуфе для игры на фортепьяно было слишком мало места. Тогда Рейли просто сгреб ее в объятия и прижал спиной к клавиатуре инструмента так, что Бренна оказалась на самих клавишах, и это соприкосновение вызвало какофонию разнородных и несогласованных звуков в доселе тихом бальном зале…
Этот звук вывел Бренну из блаженного забвения. Что она делает? Она позволила Рейли Стэнтону соблазнить ее в заброшенном облупленном бальном зале лорда Гленденинга? Неужели она и вправду рехнулась? Несомненно. Она лишилась ума под влиянием похоти. К счастью, она вовремя осознала, что с ней происходит. Одним отчаянным движением она уперлась обоими кулачками в грудь Стэнтона и с силой оттолкнула его. Рейли, увлеченный своим занятием, не ожидал этого и откинулся на спину, перелетев через пуф и приземлившись на полу.
— Зачем вы это сделали? — спросил он прерывающимися голосом.
— Вы прекрасно знаете зачем, — ответила Бренна.
Все еще сидя на полу, но теперь уже не столько смущенный, сколько разгневанный, Рейли упрекнул ее:
— Мне показалось, что вам это было приятно, если, конечно, я не ошибся.
Она почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Не было смысла отрицать очевидное. Да, она получала наслаждение от его поцелуев и ласк, и он, разумеется, не сомневался в этом. Ее соски до сих пор оставались возбужденными и отвердевшими, и это не имело ни малейшего отношения к тому, что в комнате было холодно.
— Конечно, мне это было приятно, — прошептала она. — В том-то и дело.
Рейли нахмурился:
— Почему вы говорите шепотом?
— Да вы в своем уме? Потому что лорд Гленденинг в любую минуту может войти сюда… Вы не можете… мы не можем… заниматься этим в его доме, под его кровом. Господи! Если бы он узнал об этом, он убил бы вас!
Рейли пожал плечами и поднялся на ноги.
— Он мог бы попытаться это сделать, — сказал он, стряхивая пыль с бриджей.
— Попытаться? Вы полагаете, он носит на поясе свой меч для красоты?
— Откровенно говоря, — ответил Рейли, — я думал именно так.
— Это не так. Он отлично умеет с ним обращаться! Право же, — продолжала Бренна уже мягче, — мы не должны этого делать. А как же ваша невеста?
— Моя — кто? — озадаченно спросил Рейли.
— Ваша невеста, — повторила Бренна, и в ее голосе зазвенели льдинки.
Господи! А она-то вообразила, что его поцелуи лишили ее способности рассуждать здраво. Этот человек даже не помнил о своей будущей жене!
— Вы о ней помните или нет? Ведь из-за нее вы приехали на остров Скай, или так по крайней мере вы объяснили мне свое появление здесь.
— Да, — согласился Рейли, — но, если припомните, я упомянул также и то, что она разорвала нашу помолвку.
— Но, — упрямо продолжала Бренна, — вы приехали сюда с намерением доказать ей, что вы не… Как это? Что вы не бездельник и не легкомысленный человек. Простите, но я не могу отделаться от ощущения, что мы с вами сейчас ввязались в нечто такое, что можно было бы отнести к категории безумных или легкомысленных поступков.
Он уставился на нее:
— Так вы считаете это легкомыслием?
— Совершенно верно. Это было не самой лучшей идеей.
Откровенно говоря, чем дальше он находился от нее, тем более убежденной в этом она себя чувствовала.
— Я хочу сказать, — продолжала Бренна не без горечи, — что хорошего может нас ожидать?
— Что хорошего…
Его голос пресекся, и он просто смотрел на нее не отрываясь. Его темные глаза, обычно такие мягкие и полные юмора, теперь сверкали гневом.
— Да, вы совершенно правы, — сказал он язвительно, чего она никогда не замечала в нем прежде. В голосе его звучала не только язвительность, но и горечь: — Не считая моей невесты и лорда Гленденинга с его мечом, есть ведь и еще одно препятствие — ваш грандиозный эксперимент.
Она недоуменно смотрела на него:
— Какой эксперимент?
— Ну, тот самый, что вы проводите. — Он сделал жест рукой, как бы обводя им весь остров. — Разве этот остров нужен вам не для вашего эксперимента? Широкомасштабного научного исследования, чтобы вы могли доказать свою теорию?
Она все еще не понимала:
— Какую теорию?
— Насчет холеры, — ответил он. — Ради Бога, Бренна, не пытайтесь отрицать это. Я сам видел доказательства.
— Доказательства? Право, доктор Стэнтон, я не знаю…
— О Господи! Моя рука только что покоилась у вас на груди! Ради всего святого, называйте меня Рейли. И факт заключается в том, что я их видел — карты, графики, схемы. Флаконы с почвой. Все. Поэтому не стоит играть со мной в невинность и неведение. Я знаю, чем вы занимаетесь и что собираетесь сделать.
Теперь она поняла.
— Но когда?.. — попыталась она спросить задыхаясь.
— Когда вы ходили переодеваться, — ответил он тем же враждебным тоном. — Вы забыли запереть дверь, и я вошел туда.
У нее возникло такое ощущение, будто кто-то окатил ее ведром холодной воды. Она, окаменев, продолжала смотреть на него.
— Вы вошли, — пробормотала она онемевшими губами, — вы вошли в кабинет?
— Хотите сказать, в лабораторию? Да, я заходил туда.
Он следил за выражением ее лица, потом скорчил гримасу.
— О, вам не стоит тревожиться. Я не собираюсь ничего красть у вас — ни песчинки, ни соринки, ни волоска. Я не смог бы завладеть вашими данными, даже если бы захотел. А уж поверьте мне, я этого не хочу.
Бренна не могла этому поверить. Она была так потрясена, будто он отвесил ей пощечину. Он заходил в кабинет, в личный кабинет ее отца. Никто еще не смел зайти туда. Никто, кроме ее отца и ее самой. А он, Рейли Стэнтон, стоял там и… и…
— Это не мое дело, Бренна, — сказал он, — но если вы поставили на карту свою репутацию, вернувшись на остров против воли своей семьи, если вы бродите ночью по кладбищу и никто не знает, что вы там делаете, если вы проводите часы, запершись в этой комнатенке, анализируя комки глины и грязи, и все с одной только целью доказать справедливость безумной, шальной теории вашего отца…
Она почувствовала какое-то странное щекотание в уголках глаз. Господи, что с ней творится? Неужели она расплачется из-за того, что наболтал здесь этот всезнайка?
— А вы-то что знаете об этом? — с жаром набросилась она на Рейли. — Возможно, вы очень многое знаете о трепанации черепа и тому подобных вещах, но что вы знаете о холере и о том, как она распространяется?
— Я знаю, что последний человек, попытавшийся преподнести миру подобную теорию, был осмеян и лишен медицинской лицензии. — Взгляд Рейли стал жестким и непроницаемым. — Его с позором выгнали из колледжа, а он был очень известной личностью в медицинских кругах, весьма уважаемой персоной. Его работа, посвященная тифу, считалась чуть ли не лучшей…
Пока он произносил свою речь, Бренна тайком смахивала слезы и надеялась, что ей удалось стереть с лица все следы обиды и уязвленного самолюбия.
И все же Рейли умолк посреди фразы. И Бренна поняла почему: догадка уже забрезжила в его сознании.
— Господи! — пробормотал Рейли. — Этот человек, пытавшийся доказать, что холера и тиф вызываются не миазмами, этот человек — ваш отец?
Она глубоко и с трудом вздохнула. В горле у нее стоял ком, ей было тяжело дышать и говорить, и все-таки она превозмогла себя и ответила:
— Да. — И в голосе ее прозвучали вся гордость и все достоинство, которые она сумела найти в себе. — Да, это мой отец.
Рейли был смущен.
— Поэтому он и уехал из страны?
— Нет, это не так, — возразила она с негодованием. — Ему было наплевать на то, что о нем говорили. Он знал, что прав. Просто не мог доказать свою правоту. Он уехал потому, что считал, что холера исходит из Индии. Он хотел развить и обосновать свою теорию.
У нее вырвался горький смех:
— Это то, что он сказал нам. Но если хотите знать правду, доктор Стэнтон, то я скажу вам, что он уехал из чувства глубокого отвращения к своим ученым собратьям — отвращения ко всему медицинскому сообществу. Вы, самовлюбленные, надутые, всегда считающие себя правыми…
Рейли не стал протестовать. Он только сказал:
— Я никогда не посещал лекции вашего отца. И потому детально не представляю, в чем состояла его теория…
— Не стоит огорчаться по этому поводу, — сказала Бренна, — потому что я отлично знаю, в чем заключалась его ошибка, — в том, что он обнародовал свою теорию слишком рано, до того как собрал достаточное количество необходимых доказательств, чтобы подкрепить ее. Видите ли, он счел, что набрел на нечто очень важное, на нечто такое, что медицинскому миру необходимо было узнать тотчас же. Но не смог представить доказательств. Или по крайней мере их было недостаточно, чтобы удовлетворить ваших узколобых бюрократов, возглавляющих медицинское сообщество. Но когда я закончу свою работу здесь, на острове Скай, у него появятся все необходимые данные, способные доказать правильность его теории, и все те, кто смеялся над ним, признают, что в то время, когда они могли бы предотвратить распространение этой ужасной болезни, они запустили ее по причине глупой гордости и косности…
— Послушайте, Бренна, — сказал Рейли, — вы не должны считать, что все эти ученые мужи намеренно осмеяли теорию, которая, как вы утверждаете, могла бы помочь предотвращению смертельной болезни…
— О, не должна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Да, что-то неладное творилось с ним. Что-то было не так. Потому что он оказался слишком чувствителен к ее близости и исходящему от нее теплу.
Ее губы, казалось, завораживали и манили его, казалось, она искушала его и без слов побуждала прижаться к ним собственными губами, но взгляд ее, спокойный и все еще немного шаловливый, каким она обычно смотрела на него, не изменил своего выражения…
И прежде чем он осознал это, его левая рука легла на ее талию и обвила ее, он наклонился вперед, к ней, но она стремительно повернула голову, откинула назад плечи и вдруг принялась бойко и уверенно молотить пальцами по клавишам фортепьяно.
— О, это чертово море, — запела она своим хрипловатым контральто, стараясь подражать непристойной залихватской манере матросов, и делала это без малейшего стеснения.
О, это чертово море, ты не заманишь меня,
Ты не обманешь меня…
Чайки снуют на просторе, я же сижу у огня.
Чертово бурное море, ты не заманишь меня…
Рейли понял, что мастерство мисс Бренны Доннегал в игре на фортепьяно не уступало его собственному. А возможно, она и больше его преуспела в этом искусстве, так быстро порхали ее пальчики по клавишам, из-под которых струилась сложная мелодия.
Она лукаво улыбнулась ему, бросив взгляд через плечо, и продолжала петь, почти не глядя на клавиши, потому что, должно быть, пальцы ее были привычными к этой мелодии.
— Чертово море, проклятое море, — продолжала она заливаться, — право, пора мне с тобою поспорить, если плюешь ты соленой волной, значит, пора потягаться с тобой…
Рейли не понимал ее. Он был совершенно уверен: она отлично сознавала, что он собирался поцеловать ее. Но то, что она догадывалась об этом и намеренно старалась избежать поцелуя, рассердило его гораздо больше, чем то, что она притворялась, что не умеет играть на фортепьяно.
Он знал, что нравится ей. Она почти призналась в этом в то утро, когда они стояли на пирсе. Так почему теперь она отвернулась, когда он уже собрался поцеловать ее, и запела эту глупую песню о проститутках и сводниках?
Он решительно обнял ее за талию правой рукой, наклонился, лишив возможности сопротивляться, и запечатлел жаркий поцелуй на ее устах, заставив прервать исполнение этой непристойной матросской песни.
Глава 15
Сказать, что Бренна Доннегал была удивлена, когда Рейли Стэнтон поцеловал ее, было бы серьезным преувеличением. Когда она заметила, как пристально он смотрит нее еще до того, как она принялась играть на фортепьяно, она догадалась, что это может означать.
И как ни грустно ей было признаться в этом, но участившиеся удары сердца теперь отдавались у нее в ушах при одной только мысли о том, что его губы могут прикоснуться к ее губам. Она не носила корсета, потому что у нее не было горничной, которая могла бы его зашнуровать, но внезапно ей стало трудно дышать, будто одежда намертво сковала ее.
Как она могла так забыться, как она могла позволить себе поддаться чувству, ощутить такое волнение от одной только мысли, что он мог поцеловать ее? Ей следовало бы возмутиться, рассвирепеть от одного только подозрения, что он способен на подобную дерзость.
Но потом она почувствовала, как его рука обвилась вокруг ее талии и…
У нее возникло такое ощущение, будто взошло яркое солнце после целого месяца непрерывного дождя. Ее кожа стала будто необыкновенно чувствительной, или по крайней мере так ей показалось, и она вдруг ощутила части тела, о которых обычно не думала.
Лорд Гленденинг неоднократно пытался обнять ее и обвивал ее талию рукой десятки раз. Лорд Гленденинг даже целовал ее.
Но ее тело никогда так не откликалось на прикосновения лорда Гленденинга, как откликнулось на близость Рейли Стэнтона. Сердце ее забилось так громко, что она встревожилась, вдруг он услышит его биение и поймет, чем это вызвано, распознает, что она питает к нему слабость.
Ведь что уж было греха таить! Она питала слабость к Рейли Стэнтону, и это было довольно сильное чувство, если считать его слабостью.
И было это не потому, что у него были самые нежные руки, какие она когда-либо встречала, это были руки, так ловко и умело прикасавшиеся к маленькому Хемишу Макгрегору, лежавшему без сознания. Это были ловкие и умелые руки, лежавшие на клавишах фортепьяно поверх ее рук и направлявшие ее пальцы.
Нет, Рейли Стэнтон с его быстрой улыбкой и быстрой способностью соображать, с его нежными руками и еще более нежными темными глазами был самым привлекательным мужчиной, какого ей довелось встретить в жизни, и она хотела, чтобы он поцеловал ее. И эта сила томления и тяги к нему испугала ее чуть ли не до обморока.
И потому она запела самую идиотскую песню, какую только могла вспомнить, чтобы заставить его забыть о своем намерении поцеловать ее.
Только все это не помогло. Он все-таки поцеловал ее — и в этом поцелуе было все, на что она надеялась и чего ожидала, а также все, чего она опасалась.
Приняв решение не поддаваться искушению, она встретила его поцелуй со стиснутыми губами, стараясь не позволить им приоткрыться. Но хватило только пары легчайших прикосновений его языка к ее сжатым губам, как ее желание сопротивляться пропало. Если бы его сильные руки не обнимали и не поддерживали ее, она не сомневалась, что соскользнула бы с пуфика, стоявшего у фортепьяно, и растеклась бы лужей по полу.
Все в этом поцелуе было восхитительным, начиная от вкуса губ Рейли Стэнтона, сладких, как вино, и до его сильных рук, крепко прижимавших ее к себе, до горячей кожи его ладоней, столь горячей, что она обжигала ее сквозь шелковый корсаж платья. Ну как тут было устоять? Она не сомневалась, что ни у одной женщины не хватило бы на это сил.
Она повернулась к Рейли на круглом пуфе, подняв руки, чтобы было удобнее обнять его за шею, и пальцы ее запутались в волосах у него на затылке, теперь освободившихся от постоянно стягивавшего их кожаного шнурка. Возможно, моральные устои Бренны были не столь свободными, как у Флоры, но она не воспротивилась, когда почувствовала, что его руки, покоившиеся раньше на ее талии, передвинулись выше и оказались как раз под ее левой грудью.
Господи, да она оказалась фривольной особой! Это поразило Бренну, потому что она всегда считала себя в высшей степени рациональным и холодным существом. Для нее было полной неожиданностью понять, что она, всегда подчинявшаяся только холодному рассудку, может целиком отдаться своим эмоциям и желаниям.
И главное, сердцу. Теперь она была в этом совершенно уверена.
— Бренна, — Рейли прервал свой поцелуй, чтобы пробормотать ее имя, — Бренна…
Зачем, мысленно негодовала она, он тратит драгоценное время на болтовню? Не было никакого смысла в словах. Они уже говорили слишком много. Теперь настало время поцелуев.
И она потянулась к нему, ее ладони охватили его лицо, и в этом жесте был вполне определенный и единственный смысл. Он издал глухой стон и еще сильнее сжал ее талию. Его рука, оказавшаяся под ее левой грудью, производила какие-то непонятные ей действия, нечто совершенно неожиданное и тем не менее чрезвычайно приятное. Его ладонь легла на ее грудь и охватила ее целиком.
Теперь ей стало совершенно ясно то, чего она не могла понять раньше, почему Флора, несмотря на то что граф обращался с ней отвратительно, не могла расстаться с ним. Должно быть, Флора испытывала нечто подобное, когда к ее телу прикасались руки лорда Гленденинга. И неудивительно, что она никогда не отвечала ему отказом, потому что это ощущение было божественным…
И как раз когда она подумала, что лучше не может быть уже ничего, чем поцелуи Рейли Стэнтона, рука, лежавшая на ее груди, повела себя еще более дерзко: нежные и ловкие пальцы проникли за ее декольте под кружевную косынку. Секундой позже Бренна поняла, что значит соприкосновение собственной обнаженной кожи с телом мужчины.
И это ощущение оказалось столь сильным и острым, что она издала приглушенный стон. Рейли целовал ее лицо и шею, и губы его скользили все ниже и ниже. К несчастью, на пуфе для игры на фортепьяно было слишком мало места. Тогда Рейли просто сгреб ее в объятия и прижал спиной к клавиатуре инструмента так, что Бренна оказалась на самих клавишах, и это соприкосновение вызвало какофонию разнородных и несогласованных звуков в доселе тихом бальном зале…
Этот звук вывел Бренну из блаженного забвения. Что она делает? Она позволила Рейли Стэнтону соблазнить ее в заброшенном облупленном бальном зале лорда Гленденинга? Неужели она и вправду рехнулась? Несомненно. Она лишилась ума под влиянием похоти. К счастью, она вовремя осознала, что с ней происходит. Одним отчаянным движением она уперлась обоими кулачками в грудь Стэнтона и с силой оттолкнула его. Рейли, увлеченный своим занятием, не ожидал этого и откинулся на спину, перелетев через пуф и приземлившись на полу.
— Зачем вы это сделали? — спросил он прерывающимися голосом.
— Вы прекрасно знаете зачем, — ответила Бренна.
Все еще сидя на полу, но теперь уже не столько смущенный, сколько разгневанный, Рейли упрекнул ее:
— Мне показалось, что вам это было приятно, если, конечно, я не ошибся.
Она почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Не было смысла отрицать очевидное. Да, она получала наслаждение от его поцелуев и ласк, и он, разумеется, не сомневался в этом. Ее соски до сих пор оставались возбужденными и отвердевшими, и это не имело ни малейшего отношения к тому, что в комнате было холодно.
— Конечно, мне это было приятно, — прошептала она. — В том-то и дело.
Рейли нахмурился:
— Почему вы говорите шепотом?
— Да вы в своем уме? Потому что лорд Гленденинг в любую минуту может войти сюда… Вы не можете… мы не можем… заниматься этим в его доме, под его кровом. Господи! Если бы он узнал об этом, он убил бы вас!
Рейли пожал плечами и поднялся на ноги.
— Он мог бы попытаться это сделать, — сказал он, стряхивая пыль с бриджей.
— Попытаться? Вы полагаете, он носит на поясе свой меч для красоты?
— Откровенно говоря, — ответил Рейли, — я думал именно так.
— Это не так. Он отлично умеет с ним обращаться! Право же, — продолжала Бренна уже мягче, — мы не должны этого делать. А как же ваша невеста?
— Моя — кто? — озадаченно спросил Рейли.
— Ваша невеста, — повторила Бренна, и в ее голосе зазвенели льдинки.
Господи! А она-то вообразила, что его поцелуи лишили ее способности рассуждать здраво. Этот человек даже не помнил о своей будущей жене!
— Вы о ней помните или нет? Ведь из-за нее вы приехали на остров Скай, или так по крайней мере вы объяснили мне свое появление здесь.
— Да, — согласился Рейли, — но, если припомните, я упомянул также и то, что она разорвала нашу помолвку.
— Но, — упрямо продолжала Бренна, — вы приехали сюда с намерением доказать ей, что вы не… Как это? Что вы не бездельник и не легкомысленный человек. Простите, но я не могу отделаться от ощущения, что мы с вами сейчас ввязались в нечто такое, что можно было бы отнести к категории безумных или легкомысленных поступков.
Он уставился на нее:
— Так вы считаете это легкомыслием?
— Совершенно верно. Это было не самой лучшей идеей.
Откровенно говоря, чем дальше он находился от нее, тем более убежденной в этом она себя чувствовала.
— Я хочу сказать, — продолжала Бренна не без горечи, — что хорошего может нас ожидать?
— Что хорошего…
Его голос пресекся, и он просто смотрел на нее не отрываясь. Его темные глаза, обычно такие мягкие и полные юмора, теперь сверкали гневом.
— Да, вы совершенно правы, — сказал он язвительно, чего она никогда не замечала в нем прежде. В голосе его звучала не только язвительность, но и горечь: — Не считая моей невесты и лорда Гленденинга с его мечом, есть ведь и еще одно препятствие — ваш грандиозный эксперимент.
Она недоуменно смотрела на него:
— Какой эксперимент?
— Ну, тот самый, что вы проводите. — Он сделал жест рукой, как бы обводя им весь остров. — Разве этот остров нужен вам не для вашего эксперимента? Широкомасштабного научного исследования, чтобы вы могли доказать свою теорию?
Она все еще не понимала:
— Какую теорию?
— Насчет холеры, — ответил он. — Ради Бога, Бренна, не пытайтесь отрицать это. Я сам видел доказательства.
— Доказательства? Право, доктор Стэнтон, я не знаю…
— О Господи! Моя рука только что покоилась у вас на груди! Ради всего святого, называйте меня Рейли. И факт заключается в том, что я их видел — карты, графики, схемы. Флаконы с почвой. Все. Поэтому не стоит играть со мной в невинность и неведение. Я знаю, чем вы занимаетесь и что собираетесь сделать.
Теперь она поняла.
— Но когда?.. — попыталась она спросить задыхаясь.
— Когда вы ходили переодеваться, — ответил он тем же враждебным тоном. — Вы забыли запереть дверь, и я вошел туда.
У нее возникло такое ощущение, будто кто-то окатил ее ведром холодной воды. Она, окаменев, продолжала смотреть на него.
— Вы вошли, — пробормотала она онемевшими губами, — вы вошли в кабинет?
— Хотите сказать, в лабораторию? Да, я заходил туда.
Он следил за выражением ее лица, потом скорчил гримасу.
— О, вам не стоит тревожиться. Я не собираюсь ничего красть у вас — ни песчинки, ни соринки, ни волоска. Я не смог бы завладеть вашими данными, даже если бы захотел. А уж поверьте мне, я этого не хочу.
Бренна не могла этому поверить. Она была так потрясена, будто он отвесил ей пощечину. Он заходил в кабинет, в личный кабинет ее отца. Никто еще не смел зайти туда. Никто, кроме ее отца и ее самой. А он, Рейли Стэнтон, стоял там и… и…
— Это не мое дело, Бренна, — сказал он, — но если вы поставили на карту свою репутацию, вернувшись на остров против воли своей семьи, если вы бродите ночью по кладбищу и никто не знает, что вы там делаете, если вы проводите часы, запершись в этой комнатенке, анализируя комки глины и грязи, и все с одной только целью доказать справедливость безумной, шальной теории вашего отца…
Она почувствовала какое-то странное щекотание в уголках глаз. Господи, что с ней творится? Неужели она расплачется из-за того, что наболтал здесь этот всезнайка?
— А вы-то что знаете об этом? — с жаром набросилась она на Рейли. — Возможно, вы очень многое знаете о трепанации черепа и тому подобных вещах, но что вы знаете о холере и о том, как она распространяется?
— Я знаю, что последний человек, попытавшийся преподнести миру подобную теорию, был осмеян и лишен медицинской лицензии. — Взгляд Рейли стал жестким и непроницаемым. — Его с позором выгнали из колледжа, а он был очень известной личностью в медицинских кругах, весьма уважаемой персоной. Его работа, посвященная тифу, считалась чуть ли не лучшей…
Пока он произносил свою речь, Бренна тайком смахивала слезы и надеялась, что ей удалось стереть с лица все следы обиды и уязвленного самолюбия.
И все же Рейли умолк посреди фразы. И Бренна поняла почему: догадка уже забрезжила в его сознании.
— Господи! — пробормотал Рейли. — Этот человек, пытавшийся доказать, что холера и тиф вызываются не миазмами, этот человек — ваш отец?
Она глубоко и с трудом вздохнула. В горле у нее стоял ком, ей было тяжело дышать и говорить, и все-таки она превозмогла себя и ответила:
— Да. — И в голосе ее прозвучали вся гордость и все достоинство, которые она сумела найти в себе. — Да, это мой отец.
Рейли был смущен.
— Поэтому он и уехал из страны?
— Нет, это не так, — возразила она с негодованием. — Ему было наплевать на то, что о нем говорили. Он знал, что прав. Просто не мог доказать свою правоту. Он уехал потому, что считал, что холера исходит из Индии. Он хотел развить и обосновать свою теорию.
У нее вырвался горький смех:
— Это то, что он сказал нам. Но если хотите знать правду, доктор Стэнтон, то я скажу вам, что он уехал из чувства глубокого отвращения к своим ученым собратьям — отвращения ко всему медицинскому сообществу. Вы, самовлюбленные, надутые, всегда считающие себя правыми…
Рейли не стал протестовать. Он только сказал:
— Я никогда не посещал лекции вашего отца. И потому детально не представляю, в чем состояла его теория…
— Не стоит огорчаться по этому поводу, — сказала Бренна, — потому что я отлично знаю, в чем заключалась его ошибка, — в том, что он обнародовал свою теорию слишком рано, до того как собрал достаточное количество необходимых доказательств, чтобы подкрепить ее. Видите ли, он счел, что набрел на нечто очень важное, на нечто такое, что медицинскому миру необходимо было узнать тотчас же. Но не смог представить доказательств. Или по крайней мере их было недостаточно, чтобы удовлетворить ваших узколобых бюрократов, возглавляющих медицинское сообщество. Но когда я закончу свою работу здесь, на острове Скай, у него появятся все необходимые данные, способные доказать правильность его теории, и все те, кто смеялся над ним, признают, что в то время, когда они могли бы предотвратить распространение этой ужасной болезни, они запустили ее по причине глупой гордости и косности…
— Послушайте, Бренна, — сказал Рейли, — вы не должны считать, что все эти ученые мужи намеренно осмеяли теорию, которая, как вы утверждаете, могла бы помочь предотвращению смертельной болезни…
— О, не должна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34