Рыжеволосая Фанни Диринг, молодая вдова пожилого джентльмена из Суффолка, ныне проживала в отдельной квартире, на очень приличной улице в Челси. Рейн Остин являл собой основной источник ее благополучия, если не счастья. Рейн знал, что время от времени у нее бывают и другие, но не жаловался, покуда это были люди благополучные и достойные и их визиты не мешали его собственным посещениям.
Последнее время, однако, его навязчивая идея жениться на великосветской барышне сильно потеснила прочие его интересы. Сидя в карете, которая катила по лондонским улицам к Челси, он стал прикидывать, когда же в последний раз наносил визит Фанни… Боже, да он не был у нее более двух месяцев! Ему даже не пришло в голову черкнуть ей письмецо о том, что он пострадал при крушении фаэтона и получил огнестрельную рану, чтобы его затянувшееся отсутствие не встревожило ее. Вообще-то стоило бы предупредить ее о сегодняшнем посещении запиской. А лучше дать ей день-два, чтобы приготовиться. И конечно, следовало купить подарок — на тот случай, если она дуется на него. Впрочем, Фанни можно будет утешить, прокатившись с ней завтра по лавкам и магазинам.
Он вспомнил роскошный рот Фанни, ее бесхитростные серо-голубые глаза, груди, полные и мягкие, как подушки. Это был довольно-таки возбуждающий образ, но его быстро затмило, а затем и вовсе изгладило из мыслей воспоминание о девушке с милыми золотисто-карими глазами и упругими грудями с бархатистыми сосками.
Когда Остин добрался до дома Фанни и отправил кучера с каретой домой, велев заехать за ним утром, он уже сумел взять себя в руки. Постучал в дверь и стал ждать. Постучал снова, хмурясь; потом еще раз, с налитым кровью лицом. Где, черт возьми, она может быть? И если ее нет дома, то почему не открывает горничная?
Он чопорно выпрямился и повернулся, собираясь уходить, и вдруг увидел, что по лестнице, пыхтя и задыхаясь, поднимается пожилая хозяйка дома.
— Ваше сиятельство! — Женщина добралась наконец до площадки и остановилась, тяжело дыша и прижимая к груди запечатанное письмо. — Извините, не заметила, как ваша карета подъехала, не то бы я вас внизу перехватила и вам не пришлось бы подниматься. Миссис Диринг уехала. Она оставила для вас вот это. — Хозяйка сунула ему письмо и стала напряженно наблюдать, как он нахмурился, а затем сломал сургучную печать.
«Дорогой мой Оксли. Пожалуйста, не думай слишком дурно обо мне, когда будешь читать эти строки. — Он вгляделся в слова, написанные почти детским почерком. — …Хотя все между нами кончено… я дала согласие мистеру Тревору, который любезно предложил мне руку и сердце… в Саутгемптон…»
Он был потрясен. Фанни вышла замуж?! Он толкнул дверь, обнаружил, что ее квартира почти пуста, осталась только мебель, принадлежавшая хозяйке. От Фанни не сохранилось ничего, только легкий запах ее пудры витал еще в спальне. Она бросила его ради того, чтобы выйти замуж за толстопузого пятидесятилетнего торговца полотном!
Выйдя на улицу, он сжимал в кулаке ее смятое письмо. Остановился у фонаря, снова стал читать его. «Надеюсь, ты сможешь понять… тебя так подолгу не бывало… я не жалуюсь, нет, ты всегда был более чем щедр по отношению ко мне. Но в моем возрасте женщине хочется… общения…» Боже! Его рыжеволосая любовница оставила его. И почему? Чтобы было с кем поговорить!
Выйдя наконец на большой проспект, он остановился и некоторое время просто стоял столбом, раздираемый дикой яростью и одновременно изумленный. Выходит, Фанни хотела, ждала чего-то большего от жизни, того большего, о существовании которого он сам не подозревал до недавних пор, пока не ощутил это с Чарити Стэндинг. И снова неотступное воспоминание об этой девушке поднялось в его душе, так что он вдруг задохнулся и гнев его отступил, а отчаяние стало еще глубже. Но любовь упорно продолжала жить в его сердце и не отпускал вопрос: почему?
— Должно быть, во Вселенной существует какой-то еще не открытый закон, — сообщил он самому себе с тоской, — в соответствии с которым дела никогда не бывают настолько плохи, чтобы не могли стать еще хуже.
Не прошло и семи дней, как у него отпали всякие сомнения в истинности этого нового, угаданного им закона. Кредиторы шли один за другим, разочарованные клиенты наводняли его контору в южном Лондоне, и несколько раз дошло до того, что ему пришлось укрываться от них у себя дома, чтобы получить хоть небольшую передышку. Однако получил он только новую гигантскую порцию неприятностей.
Леди Кэтрин, нимало не смущаясь, засыпала его добрыми советами, касательно как его особы, так и устройства дома, начиная с питания — обилие сырых фруктов оказывало на него самое губительное воздействие! — и кончая постельным бельем и убранством парадной гостиной. Царственный Цезарь, сразу же невзлюбивший Рейна, усвоил себе неприятную привычку неожиданно вскакивать во время завтрака на стол и хватать с тарелки Рейна лососину и вообще все съедобное, причем при появлении хозяйки кот всем своим видом выражал, что стал жертвой несправедливых репрессий.
Днем Рейн укрывался в клубе, а вернувшись домой, принимался ворчать на Эверсби, требуя, чтобы дворецкий предпринял что-нибудь в связи с тем, что в доме пахнет, как в зверинце. Леди Кэтрин, слыша такие заявления, сразу обижалась и принималась объяснять, что коты тяжело переносят переезды и что они всегда метят новую территорию, иначе не чувствуют себя дома.
Ровно через неделю после возвращения в Лондон Рейн сидел в своем кабинете, весь покрытый кошачьей шерстью и с глубокой царапиной на руке, которую получил, пытаясь отвоевать у кота свою сдобную булочку за завтраком. Что еще хуже — он стал потихоньку понимать, что властная бабушка, похоже, вовсе не торопится публично признавать его в качестве внука. Старуха переселилась к нему только потому, что промотала все свои деньги. За прошедшие семь дней она ни разу и словом не обмолвилась о том, что собирается представить его кому-нибудь, ввести в круг своих друзей. Но его даже не огорчило это открытие. Все его честолюбивые планы проникнуть в высший свет и выгодно жениться канули в Лету, а сердце осталось в Девоншире.
Он сидел, погруженный в эти мрачные мысли, принюхиваясь к едкому кошачьему запаху, проникшему даже в эту святую святых, его кабинет. Дела его шли хуже некуда, он так извелся и исхудал, что стал сам на себя не похож, здравый смысл и деловая хватка покинули его. Он не мог получить женщину, которую желал, и не в силах был избавиться от той, которую на дух не переносил. Каждое утро ему приходилось отвоевывать свой завтрак у кота, и дом его пропах мочой!
Может, старая леди Маргарет права и дело лишь в том, что он самый невезучий человек на земле?
— О, барон, не стоит переживать из-за пустяков. — Чарити подалась в своем кресле вперед, рассматривая последнюю из бабушкиных китайских чашек, разбитую на тысячу кусков. Она подняла глаза на барона, который, весь багровый, тщетно пытался спустить забинтованную ногу с груды подушек и собрать осколки. — Я сама подберу. Вы не должны забывать, что у вас повреждено колено.
— Простите меня! Мне так неудобно! Мисс Чарити, леди Маргарет! Не знаю, что это на меня нашло: у меня все из рук валится.
Чарити натянуто улыбнулась, стараясь, чтобы на лице ее не отразилось чрезмерного удовлетворения, равно как и чувства вины. У барона и в самом деле все из рук валилось последнее время, и ноги его плохо держали, и косноязычен он стал сверх меры. К тому же в нем проснулся неутомимый и нахальный сластолюбец: барон начинал тянуть к ней свои лапы, едва дождавшись, когда бабушка выйдет из комнаты. Впрочем, колено, которое он повредил, пытаясь увернуться от очередной атаки развеселившегося Вулфи, несколько умеряло его прыть.
Всю последнюю неделю леди Маргарет наблюдала за неуклюжими маневрами барона, пытавшегося подкатить к Чарити, с мстительным удовольствием отмечая, что всякая атака неизменно аукалась ему каким-нибудь мелким телесным повреждением или хотя бы унижением. Вывихнутое колено, большой палец, пораненный неисправной частью упряжи, ушибленный локоть — результат падения с садовой лестницы, на которую барон влез, собравшись снять с дерева котенка Чарити. Кроме того, он загубил пару очень модных сапог, отличное седло, прекрасную лошадь, которая вдруг захромала, а теперь вот грохнул ее последнюю китайскую чайную чашку!
Однако ни Чарити, ни ее бабушка и не подозревали, что лукавого и коварного барона угнетают мысли о совсем ином несчастье, столь значительном, что хитрый барон ни словом не обмолвился об этой новой катастрофе никому. Барон только что получил известие о том, что королевский суд начал расследование деятельности местного муниципалитета. В письме сообщалось, что менее чем через две недели аудиторы королевского суда явятся сюда с целью провести тщательную проверку его приходно-расходных книг. В том, что касалось проделок с акцизными марками, выдачи разрешений и принятия судебных решений в пользу благодарных друзей, он довольно ловко замел все следы. Но вот нахальные «заимствования» налоговых сумм и конфискованного имущества скрыть было гораздо труднее. Что ж, рассудил барон, пришло, видно, время оставить общественное поприще и уйти с головой в частную жизнь.
А что может послужить лучшим предлогом для поспешной отставки, чем удачная женитьба? И он стал ухаживать за мисс Чарити Стэндинг с новой силой. Она была не так богата и не из такой уж влиятельной семьи, но зато хороша собой. А теперь, когда проклятый виконт не стоял у него на пути, он уж сможет заманить Чарити под венец.
Он попросил девушку проводить его до коновязи, помог ей подняться и повел к дверям. Но едва они вышли на крыльцо, как барон заявил, что намерения его переменились, и потащил ее в запущенный сад, якобы для того, чтобы прогуляться среди кустов сирени и распускающихся деревьев.
Рука его сильнее сжала ее локоть, и Чарити ощутила прилив гнева. Ей было противно нахальство барона, прикосновение его влажных ладоней, похотливые взгляды, которые он бросал на нее, но бесконечные злоключения барона начинали доставлять ей удовольствие. Это был грозный признак: ужасная и пугающая перемена происходила с ней… ее способность сочувствовать слабела, сердце черствело.
Она шла, погруженная в эти мрачные мысли, и вдруг почувствовала, что ее тянут с тропинки. Не успела она оглянуться, как оказалась прижатой к стволу дерева долговязым телом барона. Глаза его сверкали, дыхание с трудом вырывалось меж узких влажных губ.
— Право, барон. Пристало ли джентльмену так вести себя! — Она уперлась руками в его грудь, но он схватил ее за запястья и прижал ее руки к стволу дерева. — Нет, так не годится! Это неслыхан… — Жесткие губы приблизились к ней. Она резко отдернула голову. — Отпустите меня!
Барон засмеялся. Ее сопротивление только возбуждало его. Он прижался к ней всем телом, колено его нахально уперлось в ее юбки.
— До чего ж ты восхитительна, моя ведьмочка! Строишь из себя недотрогу. Что ж, мне такие игры нравятся.
Тут губы его снова приблизились к ней, и на сей раз он не промазал и впился в ее рот, не обращая внимания на ее возмущенные вопли. Язык его попытался протиснуться меж ее губ. Она содрогнулась от отвращения.
— Откройся мне, красотка, — прохрипел барон, и колено его втиснулось между ее колен, а костлявые бедра прижали ее к стволу еще крепче. — Откройся, тогда и мне, и тебе будет еще приятнее. Я знаю, что ты успела слегка поиграть в эти игры с его сиятельством, так что не надо притворяться, что прикосновение мужских рук повергает тебя в шок.
Эта омерзительная пародия на поцелуи Рейна ранила Чарити в самое сердце. Темная волна отчаяния накрыла ее. Поцелуи Рейна, его готовность дарить наслаждение, его эротичные прикосновения — все ожило в ее памяти. Контраст с отвратительными поцелуями и грубыми ласками барона был столь велик, что она застонала-. Рейн называл ее «мой ангел». Для барона она была «ведьмочкой».
Она едва ощущала противные пальцы, шарившие по ее корсажу, подбиравшиеся к ее телу. Но когда губы его приблизились к ее губам, у нее вырвался крик ужаса. Барон засмеялся, будучи уверен, что обнаружил, как управлять ее пылкостью.
— Ах ты, ведьмочка! Как же ты у меня извиваешься и скулишь от желания! Я так и знал, что за всем этим девичьим благонравием скрывается такой фейерверк! Это ничего, что у тебя нет денег; я возьму за тобой Стэндвелл в качестве приданого. Стэндвелл у меня быстро превратится в очень богатое имение, а тебя я разодену как куколку. — Невзирая на сопротивление, он ухитрился поцеловать ее еще раз. И, уверенный в том, что она согласится, спросил: — Ведь ты выйдешь за меня, а, красотка?
Чарити смотрела снизу вверх в его ястребиное, жадное лицо и чувствовала, как из глубин отчаяния в ней поднимается волна гнева и отвращения. Никогда в жизни она не испытывала желания причинить боль какому-либо существу. Но отвращение к этому мужчине оказалось настолько сильно и неумолимо, что она, глядя ему прямо в глаза, хрипло прошептала:
— Да, выйду. — Лицо барона исказилось гнусной ухмылкой. — Но только очень скоро: через неделю, не позже.
Чем меньше времени она будет дрожать перед этой свадьбой, тем лучше. Однако барон от ее условия пришел в восторг; отлично, он женится и введет в дом молодую супругу еще до конца недели, и все кругом будут втайне завидовать тому, что он отхватил себе такую миленькую невесту, а вслух изумляться его романтичности; пренебрежение же долгом и халатное исполнение обязанностей будет списано на счет рассеянности влюбленного. Идеальный план!
И в торжестве барон был гнусен. Он больно ущипнул ее грудь, пообещав с самым развратным видом, что все целиком она получит после свершения обряда. Затем поправил ее корсажи повел, потрясенную и ошарашенную, к дому, чтобы объявить эту новость бабушке.
Леди Маргарет с трудом выслушала предложение барона. Она смотрела на искусанные губы милой внучки, на ее помятое платье и пылающие от стыда щеки и страдала вместе с ней. Чарити упорно избегала смотреть в глаза бабушке. А леди Маргарет не могла поверить, что Чарити желает выйти замуж за этого тщеславного и похотливого индюка.
Когда барон откланялся, леди Маргарет схватила Чарити за руку и заставила сесть на скамью возле окна.
— Что случилось, дитя? Он… обидел тебя?
Чарити, отводя взгляд, отрицательно покачала головой. Вот и еще одна ложь. С каждым разом лгать становилось все легче.
— Ты отказалась выйти за господина виконта, но выходишь за барона. Я не могу этого понять. — Леди Маргарет даже головой затрясла в отчаянии. — Не может быть, чтобы ты хотела за него замуж.
— Я и не хочу. — Чарити подняла голову. В глазах ее застыла мука.
— Но тогда… почему ты идешь за него?
— Потому что барон — самый безнравственный и злой человек из всех, кого я знаю. И он заслуживает такой жены, как я.
И, сделав это ужасное заявление, Чарити выбежала из комнаты. Леди Маргарет чувствовала себя совершенно беспомощной перед лицом этой новой катастрофы. Она была потрясена до глубины души мрачным заявлением внучки, ее гневом и горечью. Чарити знала теперь, что она заколдована. И собралась замуж за глупого барона именно потому, что надеялась навлечь на его голову множество бед!
Всю последнюю неделю леди Маргарет наблюдала за внучкой, которая училась жить с сознанием того, что навлекает несчастья на всех. Несколько раз она пыталась заговорить с ней об этом, как-то утешить, но Чарити упорно уходила от разговора и всякий раз на лице девушки появлялось такое жалкое выражение, такое отвращения к себе самой, что сердце сжималось.
Только сейчас леди Маргарет поняла, какое это ужасное несчастье — проклятие Чарити. Беды, которые всю жизнь обрушивались на головы тех, кто был рядом с ее внучкой и любил ее, бледнели в сравнении с муками, терзавшими теперь нежное сердце девушки.
Леди Маргарет так долго хранила эту тайну, что свыклась с ней, тем более что постоянно была занята хлопотами по изготовлению амулетов, соблюдению древних народных обычаев и прочими мерами, которые должны были оберечь Стэндвелл от невезения. Ни разу не пришло ей в голову подумать, а как Чарити воспримет весть о том, что она и есть источник несчастий, которые обрушиваются на всех окружающих. Только сейчас леди Маргарет поняла, что, занятая борьбой с мелкими, рутинными бедствиями, она забыла приготовиться к величайшему из них — болезненному разрушению ясной и чистой души.
Слезы покатились по морщинистым щекам старухи, и она закрыла лицо ладонями. И вот теперь Чарити губит свою жизнь, отдаваясь человеку, которого ненавидит. Сознание своей вины подавляло ее. Возможно, зря она вмешалась в отношения Чарити с Рейном Остином. По крайней мере в браке с его сиятельством можно было обрести хоть какую-то радость, которая могла бы уравновесить боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44