Рейн вздрогнул, дернулся и сильно порезал подбородок.
— Проклятие! — От боли он рванулся в сторону, угодив локтем прямехонько в таз, который тут же перевернулся. Итак, Рейн, с порезанным подбородком, промокший до нитки, лежа на мокром матрасе, оказался возле полоумного блохастого волкодава — того самого, что атаковал его ночью. — Чтоб ты пропал!
Вулфрам спрыгнул.
Древний матрас был основательно промочен, испорчен бесповоротно. Ввиду отсутствия иного помещения, должным образом обставленного и вообще обитаемого, пришлось переселить злосчастного виконта в другой конец коридора, в комнату, где не так давно обитал Антон Стэндинг. И расположена она была как раз напротив спальни Чарити. Мелвин перетащил в новую комнату виконта его сундук, помог ему переодеться в сухую рубаху и отправился за леди Маргарет.
Оказавшись наконец в одиночестве, Рейн огляделся. Он лежал в громадной старинной кровати в большой спальне с обоями на стенах и лепниной на потолке, изображавшей виноградные гроздья и листья, некогда очень изысканной. Полог кровати, так же как и шторы на двух высоких узких окнах, был из выцветшей пунцовой парчи; и мебель, и ковры — все говорило о давно прошедшей изысканности эпохи королевы Анны. Рейну подумалось, что в этих покоях ему самое место: ведь и сам он, похоже, стал лишь призраком.
Мыльная пена на его лице засохла струпьями, черные волосы были всклокочены, под глазами залегли тени усталости. Все у него болело: и ягодица, и порез на подошве, и многострадальная голова, которой он то и дело стукался обо что попало; порез на лице горел, до сих пор было больно дотрагиваться до ошпаренной вчера груди. Что же будет дальше?!
Он приподнялся, оперся на локти, потер ладонью рубаху на груди, ощутив гроздь амулетов под ней. Как же у него чесалась грудь — должно быть, ожог подживает. Однако зуд становился совершенно нестерпимым. Распахнув ворот рубахи, он отбросил амулеты и посмотрел на свою грудь. На покрасневшей от ожога коже появились волдыри и сыпь.
Сыпь! Только этого еще не хватало!!
И тут появились леди Маргарет и Чарити, пришедшие обработать его порезанный подбородок.
— Не смейте даже подходить ко мне! — Он поднял руку, приказывая женщинам остановиться. — И никаких больше дурацких лечебных средств. От одного из ваших целительных бальзамов меня сыпью обнесло!
— Где сыпь? — так и вскинулась леди Маргарет, сразу же нацелившись на ворот его рубахи. — Дайте-ка посмотрю. — Он попытался свернуться калачиком, не подпуская старуху к себе, но после яростной дуэли взглядов все же сдался. Старуха внимательно рассмотрела его зудевшую, огнем горевшую грудь и покачала головой. — Это все хорьковые лапки, — вздохнула она. — Некоторые не переносят хорьковых лапок. Покрываются от них сыпью с головы до ног. Придется нам перейти на кроличьи…
— Черта с два! — Рейн, дрожа от возмущения, запахнул ворот своей рубахи. — Ни на что мы переходить не будем! Более того, — он принялся срывать амулеты с шеи целыми гроздьями, — я вообще их больше носить не стану! Слышите?
Все эти разговоры про везение — сплошные глупости! Или я буду выздоравливать нормально, как вменяемый человек, или…
— Или вы вообще не выздоровеете! — предостерегающе заметила леди Маргарет.
— Тогда я хотя бы умру вменяемым человеком! — заорал виконт, срывая с себя последний амулет и тыча им в руку разъяренной старухи.
Леди Маргарет отшатнулась, ахнула, прижала отвергнутые амулеты к груди. Что ж, похоже, все удары судьбы, которые виконту довелось в последнее время испытать на своей шкуре, ничему его не научили. Что теперь начнется — страшно представить. Старуха с бесстрастным видом сделала над раненым магический цыганский знак рукой.
— Готова спорить на что угодно, что вы, мой друг, родились в пятницу! Вы самый невезучий из всех людей, которых мне доводилось встречать на своем веку!
Рейн недобрым взглядом проводил старуху, которая выскочила из спальни, и, прикрыв глаза, попытался вернуть себе самообладание. Хорьковые лапки. Он носил на шее лапки мертвого хорька!
Тихий шелест раздался где-то рядом, затем звук легких шагов коснулся его слуха. Чарити. Почему-то он сразу узнал, что это она. Ощущая тепло ее кожи, он всегда чувствовал, когда она оказывалась рядом. Он чуть не застонал. Ему сейчас совсем не хотелось видеть это воплощенное совершенство и бороться со своими чувствами — в голове у него и так был хаос. Когда он наконец открыл глаза, то обнаружил, что она стоит возле его постели, кротко сложив тонкие руки, а на ночном столике у изголовья — тазик с теплой водой, тряпица и бритвенные принадлежности.
— Что вы здесь делаете?
— Я хочу промыть ваш порез, а потом помочь вам вымыться и побриться, — объявила она тихо, но решительно. Он открыл было рот, чтобы запротестовать, но она продолжила: — Я знаю, что вы вполне могли бы сделать это и сами, при нормальных обстоятельствах. Но согласитесь, что нынешнюю ситуацию трудно назвать нормальной. К тому же не думаю, что стоит рисковать и оставлять вас без присмотра с жидкостями. — И улыбка, перед которой устоять было невозможно, осветила ее прелестное лицо.
Рейн почувствовал, что на него снисходит странное спокойствие, что боль и отчаяние временно отступают. От этих блаженных передышек ему обычно было даже как-то не по себе, но на сей раз, гладя в ее искрящиеся добродушием глаза, он вдруг почувствовал, что жаждет этого всей душой.
Чарити заметила, как его напряженные мышцы и крепко сжатые челюсти стали расслабляться, и тихонько вздохнула. Она склонилась к нему, осмотрела порез на подбородке — тот уже начал затягиваться, — наложила на него мазь из баночки, извлеченной из кармана длинного передника.
— Не так уж и больно, верно?
Затем она повернулась к тазику и намочила тряпицу в теплой воде. Он чуть отстранил голову, наморщил лоб в замешательстве. По лицу его, там, где к его коже прикасались ее прохладные пальцы, бежали мурашки.
— Я все продумала, — сказала она, беря мыло. — Я буду намыливать тряпицу и выполаскивать, а вы станете сами себя обтирать. Я отвернусь, чтобы вы чувствовали себя спокойно. — Она вложила намыленную тряпицу ему в руки и отвернулась.
Ошеломленный, Рейн лежал, поглядывая то на тряпицу в руках, то на спину девушки, выражавшую деликатность и решимость. Он нервно сглотнул. Что ж, предложенное ею решение проблемы было вполне здравым, и оно камня на камне не оставило от его убежденности, разделяемой многими джентльменами, в том, что у всех барышень из приличных семей куриные мозги. Он глубоко вздохнул и принялся обмывать свое тело.
— Извините за мыло, — улыбнулась Чарити.
— За мыло? — удивился Рейн, принюхавшись. И тут только понял, что от мокрой тряпицы исходит запах обыкновенного, дома сваренного мыла, а вовсе не его сандалового.
— К сожалению, ваше мыло сожрал Вулфи. — Она закусила губу, чтобы не засмеяться, но плечи ее предательски дрогнули. — Вулфи питает слабость к предметам, которые источают сладковатые ароматы. Не знаю, может ли это послужить вам утешением, но Вулфи очень нехорошо себя сейчас чувствует.
Уголок рта у Рейна чуть дернулся при самой мысли о том, что этот здоровенный свирепый пес свалился из-за куска душистого мыла. Впервые за последние две недели на губах его появилось некое подобие улыбки.
— До чего безобразен этот пес — в жизни ничего подобного не видал.
— Да, страшненький он с виду, верно? — С губ Чарити сорвался тихий смешок. — И проку от него как от козла молока, по крайней мере по мнению бабушки. Но у него очень доброе сердце. Я нашла его щенком, вытащила из реки — его в мешке утопить хотели, принесла домой, выходила. Папа всегда говорил, что милосердней было бы дать ему утонуть.
Рейн негромко фыркнул, как бы подтверждая, что вполне согласен с ее отцом… опять.
— Вулфи у нас довольно невезучий пес. Вечно он попадает в передряги. Вот губы у него нет с одной стороны — это он с енотом подрался. А потом ему лошадь на лапу наступила… двух пальцев как не бывало. А ухо… мы даже не знаем, как ему отхватило ухо: то ли его прищемили где-то, то ли кто-то откусил. И так все время: то у него клок шерсти выдран, то царапина, то ссадина, — постоянно приходится его подлатывать.
Рейн вдруг с изумлением понял, что сочувствует громадному псу. Да, похоже, у них со стариной Вулфрамом есть кое-что общее: обыкновение попадать в передряги.
Покончив с намыливанием всего, что он только рискнул намылить, он тронул девушку за локоть. Она, не оборачиваясь, забрала тряпицу, выполоскала ее в тазике с водой, протянула обратно. Процесс этот повторился еще два-три раза, а затем она вручила ему полотенце, извлекла бритву своего отца из футляра и принялась быстро и умело править ее. Он в изумлении наблюдал за ней.
Но изумление тут же сменилось испугом, когда Чарити, обернувшись, принялась намыливать ему лицо. Сообразив, что она намерена делать, он отшатнулся.
— Вот уж нет!
— Вот уж да, — отозвалась она решительно. И, чуть отодвинувшись, добавила: — И не бойтесь, я вас не порежу. У меня в этом деле большой опыт. — Тут она осеклась и не стала добавлять, что опыт этот она отчасти приобрела, пока он лежал без сознания.
— У вас — откуда вдруг? — Он попытался сердито нахмуриться, но не очень-то вышло: слишком уж он был удивлен… к тому же его отвлекало то, как контрастировала ее мраморно-белая кожа с мрачным черным платьем. Она придвинулась, держа наготове намыленную кисточку.
— Мой отец дважды ломал себе руку, и мне приходилось брить его.
— Послушайте, я не сомневаюсь, что вы… — Он сообразил, что сам себя загнал в угол, из которого с помощью разумных доводов не выбраться. Он подтянул простыню к самому подбородку и заявил: — Мисс Чарити, я просто не могу допустить, чтобы вы делали это.
— У Мелвина трясутся руки, бабушке колющие и режущие предметы давать в руки просто опасно, а Бернадетта, наша кухарка, ни за что не прикоснется к постороннему мужчине. Так что остаюсь только я. — И она принялась намыливать кисточкой ему щеку. Он перехватил ее запястье, заглянул в сияющее лицо.
— Но это… не совсем пристало… молодой леди…
— Молодой леди?
Рейн страшно покраснел и выпустил ее запястье. К его восторгу и одновременно ужасу, она не отодвинулась.
— Бабушка только и делает, что читает мне пространные лекции на тему «Что пристало делать молодой леди». С того самого дня, как вы появились у нас. По-моему, это немножко лицемерно с ее стороны, так как она всю жизнь яростно поносила глупую манеру соблюдать приличия ради самих приличий. А теперь оказывается, что и вы обеспокоены тем, что я веду себя не как настоящая леди.
Она тихонько вздохнула, и в.ее нежных светло-карих глазах зажглись золотые искорки.
— Что ж, с приличиями все решается просто, — продолжала она все с тем же здравомыслием. — Вы скоро выздоровеете и уедете. А если мне когда-нибудь случится побывать в Лондоне и мы с вами там нечаянно столкнемся на улице, то я отвернусь, и вы тоже можете так поступить. — При этих словах сердце у нее вдруг дрогнуло, и она замолчала на мгновение, а продолжила затем голосом, который звучал не столь убежденно: — Я сделаю вид, что никогда вас не брила, не мыла и не бинтовала, не занималась вашей… особой. А вы можете притвориться, что не видели меня прежде.
Он заметил, как потемнели и блеснули ее глаза, как опустились на миг черные ресницы. Грудь ему стеснило, и он понял, что никогда не сможет сделать вид, что не знаком с Чарити Стэндинг. Потому что в этот миг он понял ее нежную решимость, ее сострадательность — даже к таким неблагодарным грубиянам, как он. Ее дар — облегчать страдания одним своим присутствием, а ее восхитительно здравый смысл заставлял взглянуть на мир и напыщенную манерность света под новым углом, отчего и мир, и свет казались человечнее.
— Ну, давайте начнем. — Она подняла подбородок и взяла себя в руки. — Теперь не двигайтесь.
Она вновь принялась усердно работать кисточкой, и он не стал сопротивляться. Затем она попросила его лечь на бок, сама уселась на край кровати рядом с ним, приподняла пальцем его подбородок и ловким движением провела бритвой по шее, затем по заросшей щетиной щеке. Когда подошла очередь верхней губы, Чарити приостановилась и сказала;
— Надо напрячь верхнюю губу… — И показала, как это сделать.
Он послушно выполнил ее указание и сразу стал похож на брюзгливого школьного учителя. Ее нежный смех заполнил комнату, как солнечный свет, разлился теплыми ручейками по крови Рейна, проник в самую глубь его существа. Никогда он не слыхал, чтобы женщина смеялась так непосредственно, так заразительно. И вдруг засмеялся сам, негромко и немного смущенно. Как давно этого с ним не случалось.
— Извините. — Она покусала губу, пытаясь обуздать свою веселость. — Не очень-то пристало молодой леди так смеяться. Ничего, я постараюсь стать лучше… правда.
Она отчетливо ощутила, как взгляд его прекрасных серых глаз остановился на ней, изучая, и так пытливо, что у нее сердце защемило. Она нервно глотнула воздуха, румянец на щеках ее расцвел еще ярче. Восторженная дрожь предвкушения пробежала вверх по позвоночнику, распространилась по плечам, спустилась на сливочно-белую грудь. Губы по непонятной причине стали вдруг горячими, а взгляд сам собой устремился на его руки, и вспомнилось, как эти руки прикасались к ее груди.
— Не думаю, что вы можете стать лучше, чем есть… как бы ни старались, — проговорил он негромко.
Эти слова привели ее в замешательство. Что он хотел сказать? Что она никогда не станет истинной леди, а манеры ее ужасны? Она почувствовала унижение. Вероятно, следовало прислушаться к советам бабушки и держаться от него подальше.
Он взял ее подбородок, и когда она подняла глаза, он уже склонялся к ней, и губы его дерзкого рта были приоткрыты. Его ладонь, теплая и властная, легла ей на затылок, и по спине у нее побежали мурашки, а он приподнялся на постели и притянул ее к себе. Мгновение спустя чувственное напряжение, в котором она жила с того самого дня, когда впервые увидела его у обочины дороги, закончилось. Губы его прикоснулись к ее губам нежно, словно пробуя на вкус. Такие мягкие и вместе с тем крепкие, влажные — упругий бархат, медленно превращающийся в лоснящийся, подчиняющий своей воле шелк. Губы его легли чуть косо и двигались нежно, массируя, лаская, отчего теплая волна поднялась, залила ее щеки, низринулась в горло и обрушилась на грудь.
Голова ее запрокинулась, глаза закрылись. Плечи обмякли, а чудо поцелуя продолжало кружить вихрем внутри ее. Границы ее тела словно таяли там, где его губы касались ее. Она наслаждалась всеми оттенками и нюансами их позы — тем, как он держал ее, как прижимал, каков был на ощупь, жадно смакуя каждую каплю своих ощущений. Затем она вдруг заметила и даже успела смутно удивиться, что кончик его языка пробегает по ее губам, поглаживая и лаская их. Она была поражена, и текучий жар охватил ее, дрожь наслаждения ручейками побежала по ее нервам, сливаясь воедино в чувственном средоточии ее женственной сущности. Ее тело будто пробуждалось к жизни.
И это Рейн Остин, ее прекрасный незнакомец, загадочный человек, аристократ с повадками беспардонного грубияна, доставлял ей такое поразительное наслаждение. Инстинктивно она поняла, что это только начало того, что может произойти между нею и этим человеком. Если он способен заставить ее испытать столь глубокий физический восторг только губами, то, возможно, в его руках заключено могущественное ночное волшебство.
А в этот момент леди Маргарет мчалась по коридору, сопровождаемая Вулфрамом, которого еще слегка подташнивало.
— И чтоб не отходить у меня от этого типа ни на шаг, — приглушенным голосом приказала старуха псу. — И если он начнет трогать ее руками, то сразу же влезай между ними, даже если придется забраться к нему в постель! Понял?
Вулфрам стоял, опустив голову, понурив могучие плечи и поджав драный хвост. Пес поднял морду, посмотрел на леди Маргарет жалобным взглядом и издал скорбное урчание, которое должно было означать, что он понял.
Старуха выпрямилась, взмахом руки указала псу на дверь и удалилась. Пес заскулил, навалился на дверь, проник внутрь — и что же он увидел? «Сиятельство» прямо-таки грызло мисс Чарити! Пес молнией ринулся на защиту хозяйки.
— Вулфрам! Прекрати! Какой бес в тебя вселился?!
С трудом отбившись от пса, она бросила бритву, которую до сих пор держала в руке, и принялась стаскивать Вулфрама с кровати, подумывая, а не влепить ли негодному псу хорошую оплеуху.
Она обернулась к Рейну. Не имея никакого опыта в любовных делах, она решила, что его потемневшее лицо и серебристый блеск глаз — это проявления гнева.
— Извините, пожалуйста, — прошептала она с несчастным видом и впервые пожалела, что вытащили Вулфрама из реки.
Рейн не в силах был вымолвить ни слова, но в шок его повергло отнюдь не злокозненное нападение пса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44