Но что-то приземленное было в Далмации, к тому же он был здесь чужаком, а худой, малообщительный и религиозный Гукбальд давно привлекал всеобщее внимание. Сам епископ Гвальтельм благоговел перед ним.
Но последние дни Гвальтельм появлялся на людях довольно редко, а Гукбальд… Это он выхлопотал, чтобы большинство монастырей в городе было отдано под лечебницы, куда изолировали больных. С каждым днем их становилось все больше, но умирали в основном дети и молодежь. Здоровым мужчинам было легче справиться с болезнью, и, пусть обезображенные, с подсыхающими на теле гнойничками, они все чаще выходили на стены и вновь брались за оружие. Наблюдали со стен, как по городу бредут похоронные процессии, как жгут трупы, засыпают известью вырытые прямо под стенами домов могилы.
Мрачно плыл в воздухе похоронный звон. Люди боялись выходить из домов. Если бы норманны знали о царящей внутри стен панике, их новый штурм мог бы увенчаться успехом. Но они. продолжали лишь разбивать стены, и, хотя грохот от снарядов стоял непрестанный, люди уже свыклись с ним, и норманны даже стали казаться им менее опасными, чем болезнь, которой словно был пропитан сам воздух внутри стен.
Эта мысль ширилась среди женщин, дети которых умирали особенно часто. Да, норманны — бич Божий, от них идут насилие и рабство. Но люди говорили, что если они сами сдадут город, их, возможно, помилуют. Ведь Ролло — хоть он и язычник — сумел стать достойным правителем в своих землях, и франки стекаются отовсюду под его покровительство. И даже получают его. А здесь их всех ждет только смерть.
Умерших от оспы было слишком много, и конца эпидемии не предвиделось.
Это настроение расходилось подобно кругам на воде. Достаточно было случиться толчку, чтобы вся эта назревшая идея сдачи на милость норманнам выплеснулась наружу, подобно перебродившему вину, хлынувшему сквозь прорезь в бурдюке с вином. И этот толчок последовал, когда епископ Гвальтельм не вышел проводить службу. Мало кто знал, что причиной этого послужила болезнь его сына. У мальчика поднялась температура, и Гвальтельм, опасаясь худшего, кинулся к чудотворной Мадонне просить милости. Однако в городе сразу пошел слух, что епископ болен. Когда небеса не щадят даже своих верховных иерархов, что говорить о простых смертных?
— Мы все погибнем! — завопила одна из женщин, и несколько других повторили призыв.
Случилось то, что удалось предотвратить, даже когда стало известно об оспе. Началась паника. Уже никто не надеялся на чудо, женщины поднимали покрытых болячками детей и кричали, что этот город проклят, что тут властвует смерть, и даже норманны не пугали их более. Толпа с криками кинулась к воротам, разрасталась с каждой минутой.
Люди требовали выпустить их, требовали открыть выход из города. Не действовали уже никакие увещевания. Шартрцам надоел смрад извести, надоели похоронные процессии, надоел сам зараженный город. Они хотели свободы и больше кричали о милости Ролло, чем о защите небес. Толпа смяла пытавшихся защитить выход охранников. Многие воины, поддавшись всеобщему настроению, примкнули к вопившим и под громкие одобрительные крики стали выпихивать брусья засовов. Подоспевшему с новой стражей Далмацию с трудом удалось справиться с людьми и захлопнуть створки. Его люди разгоняли людей пиками, кричали, что, едва они откроют доступ в город, как сюда ворвутся норманны и всех вырежут. Их не слушали. Толпа напирала. В любой миг могла пролиться кровь. Далмации вдруг растерялся, глядел на освещенные факелами орущие лица горожан. Понимал, что ситуация вышла из-под контроля.
И в этот миг на башнях над воротами появился размахивающий факелом Гукбальд. Он взывал к толпе. Обычно его появление действовало на толпу. Но не теперь. На его крики обратили не больше внимания, чем на стоны прижатых к домам стариков. Однако когда тело монаха, подобно большой черной птице, рухнуло с высоты, люди отхлынули. Расступились, вмиг притихнув, глядели на пронзенное тело святого.
И в этой тишине вдруг раздался голос Далмация:
— Вы видите, что происходит? Вы видите, что вас ждет за стеной? Смерть и зверства более ужасные, чем умирание от оспы. Вы говорите, что ваши дети гибнут, но Господь забирает к себе только избранных. Если же вы добровольно кинетесь на мечи норманнов, то даже Пречистая не защитит вас, когда вы отдадите на разграбление варварам ее город. Опомнитесь! Идите в храмы и молите о чуде, о спасении, которое несомненно придет, если вы смиритесь и будете по-прежнему верны своей вере и долгу.
Он увидел в толпе покрытое заживающими струпьями лицо суассонского аббата. Схватил его за локоть, вытащил вперед.
— Глядите! Аббат Ги заболел одним из первых — и вот он жив! Смерть отступила от него, он выздоравливает. Но святой Гукбальд уже никогда не придет лечить вас, и смерть его будет на ваших сердцах, как подтверждение того, что нет пощады, нет избавления для тех, кто выйдет навстречу норманнам.
Налитыми кровью глазами он глядел, как растекается толпа. Монахи подняли тело отца Гукбальда, понесли в собор. И люди шли за ним, вставали на колени, молились. Далмации же прошел во двор клуатра. Увидел высокую фигуру епископа. Тот бежал, едва не подпрыгивая, сияющий, и чуть не кинулся на шею Далмацию.
— О чудо, великое чудо? У моего сына не оспа, он просто простудился.
Далмация начало трясти, и прежде, чем он подумал о последствиях, он нанес епископу такой удар в челюсть, что достойный прелат так и покатился к подножию колонн галереи.
— Чудо?! — орал аббат. — Да уж, поистине чудо нам необходимо, иначе еще день-два, и ваши горожане, Гвальтельм, сами впустят в город язычников. А если и не впустят, то у них опустятся руки, когда эти исчадия ада с Севера вновь кинутся на штурм. Они почти разбили стену с северной стороны, они почти построили осадные башни, а защитники города так ослаблены оспой, так разуверились, что готовы сами распахнуть ворота завоевателям.
Он перевел дыхание, взял себя в руки. Даже отряхнул поднявшегося епископа. И уже более спокойно поведал о случившемся.
— Теперь вам следует и в самом деле подумать о чуде, какое вдохновило бы людей, — закончил он.
Епископ Гвальтельм внимательно поглядел на него. При свете прикрепленного к колонне факела его грубое лицо как никогда напоминало деревянную маску.
— Вы имеете в виду черную Мадонну с покрывалом? Далмации понуро опустил голову.
— Как я устал! О, великий Боже, как я устал…
Если Далмации и чувствовал, что он на пределе, то состояние предводителя норманнов было еще хуже. Порой бездействие не менее утомляет, чем непрекращающееся напряжение. А Ролло к тому же угнетало беспокойство, не дававшее ему покоя ни днем ни ночью. Он почти, как животное, чувствовал опасность.
Что-то должно было случиться. Что? Он скрывал свое волнение, спокойно ел, пил, фехтовал по утрам, следил за работой осадных машин, недовольно хмурился. Осматривал осадные башни. Они были почти готовы. Огромные махины из брусьев с лестницами-сходнями внутри, обтянутые кожаным каркасом. Халид возводил очи к небу, клялся Аллахом, что его детище одним своим видом повергнет христиан в бегство. Еще день-другой — и все будет готово. А новый таран почти закончен — из отобранных крепких стволов, скрепленный железными скобами, с отлитыми из меди толстым лбом на конце. Ворота недолго устоят перед ним — он готов голову поставить про заклад.
Ролло хотел верить. Ему нужен был новый удачный штурм. Ему нужен был этот город, ему нужна Эмма…
Он вернулся в свой шатер, где Риульф тщательно и любовно полировал меч своего господина. Мигал огонек в плошке, освещая устилавшие пол шкуры, лежанку, доспехи и оружие в углу.
— Что был за шум в городе?
Риульф беспечно рассказывал, как какой-то монах залез на подвратную башню, но был тут же пронзен стрелой. Ролло хмурился, скреб ногтем давно не бритую щетину на подбородке. Он не знал, что происходит в городе, и это его волновало. Шартр хорошо укреплен, там есть вода и провиант, он может долго продержаться. Но что-то творится там, внутри. Что? Он думал об Эмме. Хотелось обнять ее… или исхлестать плеткой. Его отвлек шум.
— Риульф, пойди узнай, что случилось. Мальчик пришел скоро, смеялся.
— Бабы. Молодая и не очень. Их спустили на веревке со стены, и они думали прокрасться через лагерь. Их поймали воины Рыжего Галя.
Ролло нахмурился. Что же там происходит, раз люди рвутся из Шартра, когда еще нет особой опасности?
Он вышел из шатра. У костра викинги толкали друг другу визжавших женщин, кусками срезали с них одежду. Особенно с молоденькой, почти ребенка. Но и старшая была почти обнажена. Отбивалась, рвалась к младшей, больше волнуясь за нее, чем за себя. Мать и дочь — понял Ролло, какое-то сходство было в них, несмотря на растрепанный вид.
Когда Ролло велел привести их к нему, пришел и Галь. Был явно недоволен.
— Девки — трофеи моих людей, — говорил, топорща лихо закрученные вверх вопреки моде франков усы.
Рыжая борода слежалась в войлок. Волосы в колечках столь густые, что, казалось, кованый ободок шлема удерживает их с трудом. Косматые оранжевые брови над глазами без ресниц были насуплены.
— Мои люди поймали их — они им принадлежат. Все же какое-то развлечение от этой скуки.
Ролло едва успокоил его. Женщины плакали, жались одна к другой. Обе темноволосые, мягкие маленькие носы, явно мать и дочь. Девочке лет двенадцать, под обрывками одежды совсем детская фигурка.
— Что заставило вас бежать из города?
Они только рыдали. Успокоились, лишь когда Ролло пообещал, что их не тронут, если они скажут всю правду. Тогда старшая сквозь всхлипывания заговорила:
— У меня трое младшеньких умерли. Последний еще сосунок был — да прибудет его душа в мире. Осталась одна дочь Рустика. Но и эта умерла бы, если бы муж не спустил нас со стены и не велел пробираться в темноте к лесу.
Она зарыдала и плакала до тех пор, пока пощечина Ролло не вернула ее к действительности.
— Я же сказал — вас не тронут, если скажешь мне все. Что в городе? Отчего вы бежали?
— Оспа, добрый господин, — почти прошептала женщина. — Страшная оспа, которая еще страшнее, чем норманны.
У Рыжего Галя отвисла бородатая челюсть. Он машинально схватился за амулет Тора на груди.
Ролло помрачнел. Понимал, что если эти сведения распространятся среди его людей, то в Шартр их не заманишь никакими обещаниями богатства. И Эмма… О, великие боги! Его Птичка там!.. Ее нужно освободить любой ценой. Город должен пасть. Завтра же. И тогда он скажет своим людям, что в нем болезнь. Но они и сами узнают. Захотят ли брать награбленное? Конечно. После боя викинги должны получить награду. Так что обещание он сдержит — отдаст этот город своим людям. Но пока ни слова о том, что он узнал. Будет ли это предательством по отношению к своим?
Он чувствовал на себе взгляды Риульфа и Галя. Обратился к последнему:
— Я думал завтра пойти на штурм. Но теперь… каково твое мнение, Галь?
Ярл поскреб пятерней бороду.
— Парни уже засиделись без дела. Будут довольны.
— А оспа?
— Что оспа? На юге вон только и разговоров что о ней было, а наши собратья дошли до Прованса — золота у них куда больше, чем больных. Да и как же мы уйдем? Франки будут смеяться нам в спину.
Ролло испытал облегчение от слов Галя. Рыжий знает, что говорит. Но он — не все. Что, если другие заупрямятся? Нет, раскол сейчас совсем нежелателен.
— Сумеешь держать рот на замке, Галь? Тот лишь хмыкнул.
— Молчуном меня не назовешь, но я могу удержать в себе весть, какую надо схоронить.
— Тогда оставь этих женщин. Завтра твои люди получат других в городе, сколько угодно. Этих же я расспрошу кое о чем.
Он думал об Эмме. Велел Риульфу принести пленницам поесть. Они постепенно успокоились. Удивились, когда узнали, о ком расспрашивает их страшный Роллон. Рыжая принцесса? Да, она в городе. Раньше она часто появлялась на людях. Нарядная, оживленная. О ней много судачили. Люди говорят, что сам герцог прячет ее от своей герцогини.
Ролло не стал им объяснять, кем на самом деле приходится Роберту Эмма. Куда больше его заинтересовало известие, что в городе ждали прихода войск франков — самого герцога, Рауля из Бургундии, Вермандуа да еще Эбля Пуатье. Это было уже серьезно. Ролло вмиг оценил опасность ситуации. Да, предчувствие его не обманывало — под Шартром их ждала ловушка.
Но отчего же город до сих пор не получил подмогу? Хотя причина не так и важна. Главное, факт — город беззащитен. Но штурм все равно необходимо провести скорее. Он вышел, откинув полог шатра. Шел среди костров, будил ярлов, сообщая им решение. Костры мигали под порывами ветра. При их отблесках он видел своих людей, они сидели или лежали. На огнях, на вертелах жарилось мясо, воины играли в кости, точили мечи, пили пиво. Тяжелые панцири из дубленой кожи с бляхами отблескивали золотистым сиянием. Щиты из твердого дерева, обтянутые кожей и обитые бронзой, лежали рядом.
В лагере царил порядок, люди отдыхали, .лишь дозорные стояли вдали, едва видимые сквозь ночной мрак. Ролло подсаживался к кострам, предупреждал, чтобы к утру были готовы. Ветер бросал ему пряди на лицо. Ролло поглядел на несущийся сквозь облака месяц. Погода могла измениться. Нет, ему самое время начать новый штурм.
Он долго заседал с ярлами на совете, при свете воткнутого в землю факела рисовал ни песке план. Они слушали его, предлагали свои идеи. Он выслушивал всех. Любой дельный совет был к месту. Город — вот он! — рукой подать. А как неприступен! Сколько погребальных костров над павшими товарищами уже разожгли викинги. Больше ошибаться нельзя. И если Один по-прежнему их бог и не пасует перед Распятым, они победят!
Ролло вернулся в шатер лишь после того, как принес обильные жертвы своим богам. Чувствовал привычное перед решающим сражением возбуждение, знал, что уже не уснет. А вот две пленницы спали так и не решившись покинуть шатер своего неожиданного покровителя, свернулись комочком на разостланных на земле овчинах. Ролло лишь мельком посмотрел на них, оглядел приготовленное пажом оружие. Остался доволен и ласково взлохматил завитки его волос.
— Завтра мы освободим ее. И ты вновь будешь ей петь. Ты доволен?
Риульф резко отвернул голову.
— Эта шлюха на стоит, чтобы из-за нее лилась кровь и викинги шли на гнездо оспы.
У Ролло гневно сверкнули глаза.
— Попридержи язык, щенок, если ты не хочешь, чтобы я тебе его вырвал прямо сейчас.
Паж отошел в сторону, сел на корточки пред огнем плошки, обхватил себя за плечи. Ролло глядел на него. Поведение мальчишки давно озадачивало его, но он не придавал ему значения. Надел через голову кольчугу, вновь поглядел на Риульфа.
— Не думал я, что твоя привязанность изменчива, как луна. Ты ведь бегал за Эммой как собачонка, но едва она попала в беду…
— Она сама захотела этого. Она предательница. Ролло рывком вбросил меч в ножны.
— А ну подойди сюда. Иди! — прикрикнул он, когда Риульф не повиновался, хотел даже уйти. — Ну? — У Ролло были рычащие интонации в голосе. — Говори! Ты что-то знаешь?
Паж молчал. Женщины от окрика Ролло проснулись, девочка начала было плакать, но старшая зажала ей ладонью рот.
Ролло подтянул к себе Риульфа. В глазах пажа стояли слезы.
— Тебе не надо этого знать, Ру. Она… как волчица, которая хоть и лизала дающую ей руку, но ждала часа, когда сможет вцепиться в загривок.
У Ролло от гнева потемнели глаза.
— Говори толком, иначе, клянусь зрячим глазом Одина, я выпущу тебе кишки!
И тогда Риульф все же расплакался. Глотая слезы, поведал, что видел на берегу. Как Эмма стояла подле важного господина с золотистыми волосами — Ролло по описанию понял, что это был сам герцог Нейстрийский, и он заботливо кутал ее в свой плащ, А потом госпожа сама села в лодку и обнималась с молодым франком со шрамом на щеке.
Медленная дрожь прошла по телу Ролло. Он беззвучно шевельнул губами, а на лице появилось странное выражение отчужденного спокойствия. Риульф задрожал — он знал, что может последовать за этим спокойствием. Наконец Ролло выдохнул так, словно само дыхание доставляло ему боль. Итак, Эмма пошла на сговор с титулованным дядюшкой, предпочла вновь вернуться к франкам. И он понял, с кем обнималась его Эмма на берегу. Тот, с кем она укрылась в Шартре, — все сходилось. Молодой франк со шрамом. Он помнил, какой порез был на щеке у того, которому Эмма вымолила жизнь у Ролло. Тогда она клялась всем на свете, что любит лишь Ролло. Как же она умела лгать? Она была его женой, родила ему сына, но стоило появиться этому Ги под Эвре, как она сбежала с ним.
— Почему же ты столько таился, Риульф? — тихо спросил Ролло, не глядя на мальчика.
У того по щекам струились слезы.
— Потому, что тебе на стоило этого знать, Ролло. Что бы это изменило?
Он был мудр, этот маленький скальд. Да, Ролло все равно нашел бы ее. Чтобы отомстить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Но последние дни Гвальтельм появлялся на людях довольно редко, а Гукбальд… Это он выхлопотал, чтобы большинство монастырей в городе было отдано под лечебницы, куда изолировали больных. С каждым днем их становилось все больше, но умирали в основном дети и молодежь. Здоровым мужчинам было легче справиться с болезнью, и, пусть обезображенные, с подсыхающими на теле гнойничками, они все чаще выходили на стены и вновь брались за оружие. Наблюдали со стен, как по городу бредут похоронные процессии, как жгут трупы, засыпают известью вырытые прямо под стенами домов могилы.
Мрачно плыл в воздухе похоронный звон. Люди боялись выходить из домов. Если бы норманны знали о царящей внутри стен панике, их новый штурм мог бы увенчаться успехом. Но они. продолжали лишь разбивать стены, и, хотя грохот от снарядов стоял непрестанный, люди уже свыклись с ним, и норманны даже стали казаться им менее опасными, чем болезнь, которой словно был пропитан сам воздух внутри стен.
Эта мысль ширилась среди женщин, дети которых умирали особенно часто. Да, норманны — бич Божий, от них идут насилие и рабство. Но люди говорили, что если они сами сдадут город, их, возможно, помилуют. Ведь Ролло — хоть он и язычник — сумел стать достойным правителем в своих землях, и франки стекаются отовсюду под его покровительство. И даже получают его. А здесь их всех ждет только смерть.
Умерших от оспы было слишком много, и конца эпидемии не предвиделось.
Это настроение расходилось подобно кругам на воде. Достаточно было случиться толчку, чтобы вся эта назревшая идея сдачи на милость норманнам выплеснулась наружу, подобно перебродившему вину, хлынувшему сквозь прорезь в бурдюке с вином. И этот толчок последовал, когда епископ Гвальтельм не вышел проводить службу. Мало кто знал, что причиной этого послужила болезнь его сына. У мальчика поднялась температура, и Гвальтельм, опасаясь худшего, кинулся к чудотворной Мадонне просить милости. Однако в городе сразу пошел слух, что епископ болен. Когда небеса не щадят даже своих верховных иерархов, что говорить о простых смертных?
— Мы все погибнем! — завопила одна из женщин, и несколько других повторили призыв.
Случилось то, что удалось предотвратить, даже когда стало известно об оспе. Началась паника. Уже никто не надеялся на чудо, женщины поднимали покрытых болячками детей и кричали, что этот город проклят, что тут властвует смерть, и даже норманны не пугали их более. Толпа с криками кинулась к воротам, разрасталась с каждой минутой.
Люди требовали выпустить их, требовали открыть выход из города. Не действовали уже никакие увещевания. Шартрцам надоел смрад извести, надоели похоронные процессии, надоел сам зараженный город. Они хотели свободы и больше кричали о милости Ролло, чем о защите небес. Толпа смяла пытавшихся защитить выход охранников. Многие воины, поддавшись всеобщему настроению, примкнули к вопившим и под громкие одобрительные крики стали выпихивать брусья засовов. Подоспевшему с новой стражей Далмацию с трудом удалось справиться с людьми и захлопнуть створки. Его люди разгоняли людей пиками, кричали, что, едва они откроют доступ в город, как сюда ворвутся норманны и всех вырежут. Их не слушали. Толпа напирала. В любой миг могла пролиться кровь. Далмации вдруг растерялся, глядел на освещенные факелами орущие лица горожан. Понимал, что ситуация вышла из-под контроля.
И в этот миг на башнях над воротами появился размахивающий факелом Гукбальд. Он взывал к толпе. Обычно его появление действовало на толпу. Но не теперь. На его крики обратили не больше внимания, чем на стоны прижатых к домам стариков. Однако когда тело монаха, подобно большой черной птице, рухнуло с высоты, люди отхлынули. Расступились, вмиг притихнув, глядели на пронзенное тело святого.
И в этой тишине вдруг раздался голос Далмация:
— Вы видите, что происходит? Вы видите, что вас ждет за стеной? Смерть и зверства более ужасные, чем умирание от оспы. Вы говорите, что ваши дети гибнут, но Господь забирает к себе только избранных. Если же вы добровольно кинетесь на мечи норманнов, то даже Пречистая не защитит вас, когда вы отдадите на разграбление варварам ее город. Опомнитесь! Идите в храмы и молите о чуде, о спасении, которое несомненно придет, если вы смиритесь и будете по-прежнему верны своей вере и долгу.
Он увидел в толпе покрытое заживающими струпьями лицо суассонского аббата. Схватил его за локоть, вытащил вперед.
— Глядите! Аббат Ги заболел одним из первых — и вот он жив! Смерть отступила от него, он выздоравливает. Но святой Гукбальд уже никогда не придет лечить вас, и смерть его будет на ваших сердцах, как подтверждение того, что нет пощады, нет избавления для тех, кто выйдет навстречу норманнам.
Налитыми кровью глазами он глядел, как растекается толпа. Монахи подняли тело отца Гукбальда, понесли в собор. И люди шли за ним, вставали на колени, молились. Далмации же прошел во двор клуатра. Увидел высокую фигуру епископа. Тот бежал, едва не подпрыгивая, сияющий, и чуть не кинулся на шею Далмацию.
— О чудо, великое чудо? У моего сына не оспа, он просто простудился.
Далмация начало трясти, и прежде, чем он подумал о последствиях, он нанес епископу такой удар в челюсть, что достойный прелат так и покатился к подножию колонн галереи.
— Чудо?! — орал аббат. — Да уж, поистине чудо нам необходимо, иначе еще день-два, и ваши горожане, Гвальтельм, сами впустят в город язычников. А если и не впустят, то у них опустятся руки, когда эти исчадия ада с Севера вновь кинутся на штурм. Они почти разбили стену с северной стороны, они почти построили осадные башни, а защитники города так ослаблены оспой, так разуверились, что готовы сами распахнуть ворота завоевателям.
Он перевел дыхание, взял себя в руки. Даже отряхнул поднявшегося епископа. И уже более спокойно поведал о случившемся.
— Теперь вам следует и в самом деле подумать о чуде, какое вдохновило бы людей, — закончил он.
Епископ Гвальтельм внимательно поглядел на него. При свете прикрепленного к колонне факела его грубое лицо как никогда напоминало деревянную маску.
— Вы имеете в виду черную Мадонну с покрывалом? Далмации понуро опустил голову.
— Как я устал! О, великий Боже, как я устал…
Если Далмации и чувствовал, что он на пределе, то состояние предводителя норманнов было еще хуже. Порой бездействие не менее утомляет, чем непрекращающееся напряжение. А Ролло к тому же угнетало беспокойство, не дававшее ему покоя ни днем ни ночью. Он почти, как животное, чувствовал опасность.
Что-то должно было случиться. Что? Он скрывал свое волнение, спокойно ел, пил, фехтовал по утрам, следил за работой осадных машин, недовольно хмурился. Осматривал осадные башни. Они были почти готовы. Огромные махины из брусьев с лестницами-сходнями внутри, обтянутые кожаным каркасом. Халид возводил очи к небу, клялся Аллахом, что его детище одним своим видом повергнет христиан в бегство. Еще день-другой — и все будет готово. А новый таран почти закончен — из отобранных крепких стволов, скрепленный железными скобами, с отлитыми из меди толстым лбом на конце. Ворота недолго устоят перед ним — он готов голову поставить про заклад.
Ролло хотел верить. Ему нужен был новый удачный штурм. Ему нужен был этот город, ему нужна Эмма…
Он вернулся в свой шатер, где Риульф тщательно и любовно полировал меч своего господина. Мигал огонек в плошке, освещая устилавшие пол шкуры, лежанку, доспехи и оружие в углу.
— Что был за шум в городе?
Риульф беспечно рассказывал, как какой-то монах залез на подвратную башню, но был тут же пронзен стрелой. Ролло хмурился, скреб ногтем давно не бритую щетину на подбородке. Он не знал, что происходит в городе, и это его волновало. Шартр хорошо укреплен, там есть вода и провиант, он может долго продержаться. Но что-то творится там, внутри. Что? Он думал об Эмме. Хотелось обнять ее… или исхлестать плеткой. Его отвлек шум.
— Риульф, пойди узнай, что случилось. Мальчик пришел скоро, смеялся.
— Бабы. Молодая и не очень. Их спустили на веревке со стены, и они думали прокрасться через лагерь. Их поймали воины Рыжего Галя.
Ролло нахмурился. Что же там происходит, раз люди рвутся из Шартра, когда еще нет особой опасности?
Он вышел из шатра. У костра викинги толкали друг другу визжавших женщин, кусками срезали с них одежду. Особенно с молоденькой, почти ребенка. Но и старшая была почти обнажена. Отбивалась, рвалась к младшей, больше волнуясь за нее, чем за себя. Мать и дочь — понял Ролло, какое-то сходство было в них, несмотря на растрепанный вид.
Когда Ролло велел привести их к нему, пришел и Галь. Был явно недоволен.
— Девки — трофеи моих людей, — говорил, топорща лихо закрученные вверх вопреки моде франков усы.
Рыжая борода слежалась в войлок. Волосы в колечках столь густые, что, казалось, кованый ободок шлема удерживает их с трудом. Косматые оранжевые брови над глазами без ресниц были насуплены.
— Мои люди поймали их — они им принадлежат. Все же какое-то развлечение от этой скуки.
Ролло едва успокоил его. Женщины плакали, жались одна к другой. Обе темноволосые, мягкие маленькие носы, явно мать и дочь. Девочке лет двенадцать, под обрывками одежды совсем детская фигурка.
— Что заставило вас бежать из города?
Они только рыдали. Успокоились, лишь когда Ролло пообещал, что их не тронут, если они скажут всю правду. Тогда старшая сквозь всхлипывания заговорила:
— У меня трое младшеньких умерли. Последний еще сосунок был — да прибудет его душа в мире. Осталась одна дочь Рустика. Но и эта умерла бы, если бы муж не спустил нас со стены и не велел пробираться в темноте к лесу.
Она зарыдала и плакала до тех пор, пока пощечина Ролло не вернула ее к действительности.
— Я же сказал — вас не тронут, если скажешь мне все. Что в городе? Отчего вы бежали?
— Оспа, добрый господин, — почти прошептала женщина. — Страшная оспа, которая еще страшнее, чем норманны.
У Рыжего Галя отвисла бородатая челюсть. Он машинально схватился за амулет Тора на груди.
Ролло помрачнел. Понимал, что если эти сведения распространятся среди его людей, то в Шартр их не заманишь никакими обещаниями богатства. И Эмма… О, великие боги! Его Птичка там!.. Ее нужно освободить любой ценой. Город должен пасть. Завтра же. И тогда он скажет своим людям, что в нем болезнь. Но они и сами узнают. Захотят ли брать награбленное? Конечно. После боя викинги должны получить награду. Так что обещание он сдержит — отдаст этот город своим людям. Но пока ни слова о том, что он узнал. Будет ли это предательством по отношению к своим?
Он чувствовал на себе взгляды Риульфа и Галя. Обратился к последнему:
— Я думал завтра пойти на штурм. Но теперь… каково твое мнение, Галь?
Ярл поскреб пятерней бороду.
— Парни уже засиделись без дела. Будут довольны.
— А оспа?
— Что оспа? На юге вон только и разговоров что о ней было, а наши собратья дошли до Прованса — золота у них куда больше, чем больных. Да и как же мы уйдем? Франки будут смеяться нам в спину.
Ролло испытал облегчение от слов Галя. Рыжий знает, что говорит. Но он — не все. Что, если другие заупрямятся? Нет, раскол сейчас совсем нежелателен.
— Сумеешь держать рот на замке, Галь? Тот лишь хмыкнул.
— Молчуном меня не назовешь, но я могу удержать в себе весть, какую надо схоронить.
— Тогда оставь этих женщин. Завтра твои люди получат других в городе, сколько угодно. Этих же я расспрошу кое о чем.
Он думал об Эмме. Велел Риульфу принести пленницам поесть. Они постепенно успокоились. Удивились, когда узнали, о ком расспрашивает их страшный Роллон. Рыжая принцесса? Да, она в городе. Раньше она часто появлялась на людях. Нарядная, оживленная. О ней много судачили. Люди говорят, что сам герцог прячет ее от своей герцогини.
Ролло не стал им объяснять, кем на самом деле приходится Роберту Эмма. Куда больше его заинтересовало известие, что в городе ждали прихода войск франков — самого герцога, Рауля из Бургундии, Вермандуа да еще Эбля Пуатье. Это было уже серьезно. Ролло вмиг оценил опасность ситуации. Да, предчувствие его не обманывало — под Шартром их ждала ловушка.
Но отчего же город до сих пор не получил подмогу? Хотя причина не так и важна. Главное, факт — город беззащитен. Но штурм все равно необходимо провести скорее. Он вышел, откинув полог шатра. Шел среди костров, будил ярлов, сообщая им решение. Костры мигали под порывами ветра. При их отблесках он видел своих людей, они сидели или лежали. На огнях, на вертелах жарилось мясо, воины играли в кости, точили мечи, пили пиво. Тяжелые панцири из дубленой кожи с бляхами отблескивали золотистым сиянием. Щиты из твердого дерева, обтянутые кожей и обитые бронзой, лежали рядом.
В лагере царил порядок, люди отдыхали, .лишь дозорные стояли вдали, едва видимые сквозь ночной мрак. Ролло подсаживался к кострам, предупреждал, чтобы к утру были готовы. Ветер бросал ему пряди на лицо. Ролло поглядел на несущийся сквозь облака месяц. Погода могла измениться. Нет, ему самое время начать новый штурм.
Он долго заседал с ярлами на совете, при свете воткнутого в землю факела рисовал ни песке план. Они слушали его, предлагали свои идеи. Он выслушивал всех. Любой дельный совет был к месту. Город — вот он! — рукой подать. А как неприступен! Сколько погребальных костров над павшими товарищами уже разожгли викинги. Больше ошибаться нельзя. И если Один по-прежнему их бог и не пасует перед Распятым, они победят!
Ролло вернулся в шатер лишь после того, как принес обильные жертвы своим богам. Чувствовал привычное перед решающим сражением возбуждение, знал, что уже не уснет. А вот две пленницы спали так и не решившись покинуть шатер своего неожиданного покровителя, свернулись комочком на разостланных на земле овчинах. Ролло лишь мельком посмотрел на них, оглядел приготовленное пажом оружие. Остался доволен и ласково взлохматил завитки его волос.
— Завтра мы освободим ее. И ты вновь будешь ей петь. Ты доволен?
Риульф резко отвернул голову.
— Эта шлюха на стоит, чтобы из-за нее лилась кровь и викинги шли на гнездо оспы.
У Ролло гневно сверкнули глаза.
— Попридержи язык, щенок, если ты не хочешь, чтобы я тебе его вырвал прямо сейчас.
Паж отошел в сторону, сел на корточки пред огнем плошки, обхватил себя за плечи. Ролло глядел на него. Поведение мальчишки давно озадачивало его, но он не придавал ему значения. Надел через голову кольчугу, вновь поглядел на Риульфа.
— Не думал я, что твоя привязанность изменчива, как луна. Ты ведь бегал за Эммой как собачонка, но едва она попала в беду…
— Она сама захотела этого. Она предательница. Ролло рывком вбросил меч в ножны.
— А ну подойди сюда. Иди! — прикрикнул он, когда Риульф не повиновался, хотел даже уйти. — Ну? — У Ролло были рычащие интонации в голосе. — Говори! Ты что-то знаешь?
Паж молчал. Женщины от окрика Ролло проснулись, девочка начала было плакать, но старшая зажала ей ладонью рот.
Ролло подтянул к себе Риульфа. В глазах пажа стояли слезы.
— Тебе не надо этого знать, Ру. Она… как волчица, которая хоть и лизала дающую ей руку, но ждала часа, когда сможет вцепиться в загривок.
У Ролло от гнева потемнели глаза.
— Говори толком, иначе, клянусь зрячим глазом Одина, я выпущу тебе кишки!
И тогда Риульф все же расплакался. Глотая слезы, поведал, что видел на берегу. Как Эмма стояла подле важного господина с золотистыми волосами — Ролло по описанию понял, что это был сам герцог Нейстрийский, и он заботливо кутал ее в свой плащ, А потом госпожа сама села в лодку и обнималась с молодым франком со шрамом на щеке.
Медленная дрожь прошла по телу Ролло. Он беззвучно шевельнул губами, а на лице появилось странное выражение отчужденного спокойствия. Риульф задрожал — он знал, что может последовать за этим спокойствием. Наконец Ролло выдохнул так, словно само дыхание доставляло ему боль. Итак, Эмма пошла на сговор с титулованным дядюшкой, предпочла вновь вернуться к франкам. И он понял, с кем обнималась его Эмма на берегу. Тот, с кем она укрылась в Шартре, — все сходилось. Молодой франк со шрамом. Он помнил, какой порез был на щеке у того, которому Эмма вымолила жизнь у Ролло. Тогда она клялась всем на свете, что любит лишь Ролло. Как же она умела лгать? Она была его женой, родила ему сына, но стоило появиться этому Ги под Эвре, как она сбежала с ним.
— Почему же ты столько таился, Риульф? — тихо спросил Ролло, не глядя на мальчика.
У того по щекам струились слезы.
— Потому, что тебе на стоило этого знать, Ролло. Что бы это изменило?
Он был мудр, этот маленький скальд. Да, Ролло все равно нашел бы ее. Чтобы отомстить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50