Луна светила огромная, круглая. Танцы на лугу стихли, люди сидели у костров, разговаривая о чуде, когда малыш Аврика вдруг протянул ручку и коснулся блестящего покрова гробницы. Эмма сердилась на себя за недоверие к силе святого, потому что считала, что слабозрячий ребенок просто различил на солнце блеск парчи. Поэтому она согласилась на предложение Франкона взять Гийома на ночь в крипту.
— Я буду всю ночь молиться над мощами святого Адриана, и пусть колыбель с моим крестником стоит там же. Надеюсь, на дитя снизойдет благодать.
О, это была великая честь! Она согласилась. Сезинанда тут же стала требовать, чтобы и ее сыновья перебрались в крипту. Эмма не стала слушать ее препирательств с Франконом, накинула на плечи темное покрывало, ушла под сень старых яблонь. Ей хотелось побыть одной. Она так устала быть на виду у всех.
Но побыть одной так и не удалось. Сначала ее разыскал Риульф.
— Моя добрая госпожа, вы позволите мне пойти с ребятами к реке ловить раков?
Ребята — полуголые, нечесаные — со стороны наблюдали, как этот мальчик в темной тунике с вышивкой смело держится с правительницей. Она взлохматила его волосы.
— Не уходи далеко. Я буду волноваться.
— Но, всемилостивая госпожа, вокруг Эрве безопасно. Мы же хотим подняться вдоль берега к заводям скалистых гротов. Это довольно далеко, но мальчишки говорят, что там под корягами живут просто гигантские раки. Я принесу вам к завтраку полную корзину.
Эмма улыбнулась. Не стала препятствовать.
Риульфу недавно исполнилось тринадцать лет. Совсем взрослый. Другие мальчики норманнов в этом возрасте уже сражаются на отточенных мечах и пристают к дворовым рабыням. Она же растит подле себя Риульфа, как канарейку. Ролло не раз насмешливо замечал, что, если она и из Гийома попытается сделать такую неженку, это станет камнем преткновения меж ними и у них настанут тяжелые времена.
Тяжелые времена уже настали…
— Даже до нас доходили вести о Птичке из Байе.
Неслышно приблизившийся старичок-монах разглядывал ее почти с детским любопытством. При свете луны его волосы серебрились венчиком вокруг тонзуры. Он был маленький, как ребенок. И почти детское любопытство светилось в чистых глазах под приподнятыми бровями.
— Садитесь, отче. — Она подвинулась. — Так что вы обо мне слышали?
Он сел, упершись ладонями о колени.
— Молва всегда разноязычна. Слух идет от слуха, но основное всегда остается. И даже здесь, в глуши, мы слышали, чего Роллон Нормандский взял на ложе самую красивую девушку франков, но у нее оказался на редкость дурной нрав. Эмма вздохнула.
— Пожалуй, так оно и есть. — Сейчас ей не хотелось ни в чем винить Ролло. Во всем виновата она, сама. Пусть они живут и не в христианском союзе, но откуда у нее уверенность, что она возвысившаяся и всем обязанная Ролло, может себе позволить идти наперекор его воле? Что она без него? Забытая принцесса франков, рабыня, сумевшая хитростью заманить в свои тенета льва Нормандии. И вот теперь она приехала в монастырь Святого Адриана, в который раз проявив свою строптивость, хотя понимала, что уже стоит на самом краю пропасти. «Я должна была ему отомстить, — говорила она себе, почти не. слушая рассказов монаха о том, как был разрушен прежний монастырь Святого Адриана и какой бушевал тогда пожар. Эмма же вспоминала Ролло с Лив. „ Я должна была отомстить, ибо он предал меня“.
Она уверяла саму себя, что права. Ведь ради Ролло она порвала с родными по крови франками, родила ему сына, любила его. И была уверена в его любви. Потому что ощущала свою власть над ним. Да, она не смогла привлечь его в лоно Церкви, но разве не исполнял Ролло ее капризы, не баловал ее, не одаривал, не сделал хозяйкой в Руане?
— Какая жена франка могла похвалиться той свободой, какую приобрела она подле Ру? Он даже услал ей в угоду своих наложниц с детьми. И он по-настоящему любил ее, несмотря на ее вздорный нрав. Она была свободной хозяйкой при нем, как жены скандинавов, о которых шла слава как о самых верных женах в Европе. Ей же нравилось дразнить Ролло, заставлять его ревновать. И он ни разу не наказал ее, даже после скандальной истории с Бьерном. А ведь ей известно, что кое-кто из окружения Ролло требовал ее изгнания как опорочившую имя правителя.
«Но я ведь не изменила ему!.. Я любила только его. А он сошелся с этой шлюхой!»
Так было всегда в мире мужчин. Они — хозяева и берут, что хотят. Женщина должна смириться с этим. Но Эмма не смирялась. Вернее, хотела заставить себя смириться, но что-то у нее не очень получалось. Она нападала, а не защищалась. И не признавала сложившихся в Нормандии правил, когда каждый норманн, имея в женах свою соотечественницу, заводил еще и наложниц из местных женщин. Их свободные жены должны были сквозь пальцы глядеть на это. Что уже и говорить о ней, местной христианке, которая едва не сожгла своего господина-супруга, когда он обратил внимание на другую женщину.
И тогда он поднял на нее руку. Оскорбил при всех. При одном этом воспоминании ее охватывал гнев. Да, ей надо было уехать. Это ее месть. Ему. Хотя она и понимала, что ее никто не поймет и не оправдает. Почему же она опять восстала? Что дало ей силы и уверенности? Ее ли красота, которой она столь гордилась, или любовь к ней Ролло, казавшаяся незыблемой, как каменный форт. Но ведь она сама разрушала свою любовь камень за камнем.
И ей становилось страшно. Она готова была смириться, она хотела смириться. Да, она не простит ему измены и жестокости. Но, Боже правый! Разве это помешает ей опять искать пристанища у него на груди?
Она безумно тосковала о Ролло и боялась его потерять. И это несмотря на то, что душа ее все еще была обожжена обидой. Но теперь эта обида, эта слепая ярость были подавлены тоской и страхом. Возможно, приди сейчас Ролло, и вновь вспыхнет борьба. Но она уже готова была уступить.
— Вы слушаете меня., дитя мое?
— Что? О да. Конечно.
Старичок потер ладонями коленки.
— Это святое место, госпожа. Сам святой Адриан избрал его.
Она теперь и в самом деле стала слушать. Голос у монаха из Эрве был мягкий, обволакивающий, успокаивающий. Он рассказал ей, как более чем двести лет назад тогдашний епископ Руанский Адриан, уже дряхлый старец, объезжая свои земли, проезжал эти места. И вдруг влекущие его возок мулы встали как вкопанные на перекрестке близ Эрве, и не было сил заставить их ехать дальше. И тогда Адриан вдруг заметил сияющий крест в небе и, чуя свой смертный час, повелел, чтобы его здесь похоронили.
Он попросил у вышедшего к дороге пастуха его посох и, сломав его, сделал крест, который установил на специально насыпанном холме. А когда он вскоре почил, здесь установили в его честь часовню, над которой люди часто видели свечение в небе. Сюда потянулись вереницы паломников, и больные, что касались гробницы, чудным образом исцелялись, а тот, кому грозила опасность и кто молил о милосердии возле святого Адриана, всегда ее избегал.
Позже здесь возник монастырь. Это был благодатный край, который долго миновали и войны и неурожаи. Монахи в своих летописях называли его новой Фиваидой. И здесь всегда жило много людей. Со времен древних аулерков до прихода норманнов.
— Но теперь-то, когда сама супруга нового правителя посетила древний Эброик, здесь все начнется заново.
Старичок заулыбался, лицо его в лунном свете изломалось морщинами.
— Благослови вас Бог, дитя мое, и да принесет ваш союз удачу и процветание в эти места.
— Наш союз многие не признают.
— Когда-нибудь это изменится. Я знаю.
В его словах была такая спокойная убежденность, что Эмме на миг стало легче.
— Как вас зовут, отче?
— Монахи кличут меня Таурином. Он встал, положил ей ладонь на чело.
— У тебя впереди тяжкие испытания. Вокруг тебя сгустились сумерки, и это гнетет твою душу. Но за тьмой я вижу отдаленный отблеск. Далекий, как луна. А значит, в тебе есть сила добиться желанного и найти свое пристанище в этом мире.
Когда он ушел, Эмма почувствовала облегчение. Спокойный голос отца Таурина, его доброжелательность и благие пророчества вернули успокоение ее душе. В этом монахе была какая-то светлая сила, какую Эмме редко приходилось чувствовать у священников и которую она встречала только у друида Мервина. Но тот был язычником, а этот словно святой. И она тотчас поверила ему, как не верила даже своему духовнику Франкону.
При мысли о Франконе Эмма словно очнулась. Странный он какой-то сегодня, нервный. И что за упрямое желание, чтобы ее сын был отправлен провести ночь возле мощей святого? Сезинанде он не оказал подобной милости. Хотя отношение Франкона к Гийому всегда было особенным. Надо пойти поглядеть, как почивает ее сын подле святого, спасающего от опасности.
Но она не пошла. Увидела Беренгара с Сезинандой, сидевших в обнимку в лунной арке, и в ней невольно зашевелилась зависть.
Брак ее подруги с Беренгаром был куда счастливее, чем ее. И эта мысль причинила ей боль. Они с Сезинандой шли по схожей тропе: от набега и жестокости — к брачному союзу с завоевателями. Но если Сезинанду этот путь привел к тихому пристанищу, то Эмму вывел на зыбкую, опасную почву. И она не знала, чего ей ждать. «У тебя впереди испытания», — сказал этот милый брат Таурин. Эмме казалось, что она это чувствует. Нет, ей надо пойти отдохнуть, набраться сил, расслабиться. А завтра она опять выйдет с улыбкой и сможет поехать в Руан, сможет противостоять Ролло.
Эмма проснулась, как от толчка. Села. В ногах ее ложа желтел фонарь — огонек еле высвечивал за тонкими роговыми пластинами. При его отблеске были видны меха и вышитые полотнища, какими для уюта был обвешан шатер. На разостланных по земле шкурах спали служанки Эммы. Сезинанда лежала на боку подле своих посапывающих сыновей. Было тихо, снаружи слышался негромкий говор охранников, пофыркивание пасущихся неподалеку лошадей.
Эмма снова легла, но уснуть уже не могла. В ней нарастало, ширилось чувство тревоги. Ей нужно было идти. Куда? Она резко села. Когда-то она уже испытывала нечто подобное, только вот не помнит когда. Она тряхнула головой. Волосы рассыпались, упали на лицо.
— Мне нужно в лес, к реке. Туда… Надо взять Гийома и идти.
Она вдруг заволновалась. Села, стала одеваться.
— Где мой сын? Мне надо идти.
Ее словно что-то влекло. Звало. Каким-то усилием воли она заставила себя опомниться. Что с ней? Да, она сейчас пойдет в лес. Ей надо пройтись. Лес всегда был ее другом, она всегда любила гулять среди деревьев в такие вот лунные ночи. Ей сразу станет легче, когда она окунется в стихию своего детства. Лес. Там роса, прохлада, там нет этого душного запаха костров, от которого не спасают и ковровые стенки шатра. Она будет свободно гулять со спящим на руках Гийомом, а когда малыш проснется, они найдут Риульфа и поедят испеченных наитиях раков. Ее сын так любит Риульфа. Да и паж с удовольствием возится с маленьким принцем. О Боже, Риульф… Как она могла отпустить его! Нет, надо его разыскать. И у них будет чудесное утро. Пусть их потом поищут.
Она даже не перепоясалась, даже не заплела кос, еле вспомнила, что стоит все же затянуть разрез на груди. Так спешила, что уколола палец брошью — драконом из перегородчатой эмали с бирюзой. Не обратила внимания, лишь облизала ранку у ногтя, когда приподняла полог шатра. Невдалеке горели костры. Вокруг них расположились паломники. Большинство из них спали, кто прямо на земле, кто на подстилках из шкур. Прохлада майской ночи их не тревожила. Те же, кому не спалось, переговаривались, рассказывали страшные истории, какие столь пленительны в такие лунные ночи у костра. Здесь были и викинги из тех, кто не нес охрану. Тоже слушали, облокотись о древки копий. Чуть дальше виднелись тени стражей. Кто мерил шагами лужайку, кто сидел на выступе каменной стены с оружием на коленях. Луна отсвечивала от их шлемов, стальных блях, доспехов. Эмма тихо выскользнула из шатра.
— Куда?
Огромный Оттар спал возле входа в шатер, но вмиг очнулся, схватил ее за лодыжку.
— Пусти, пес! Я хочу видеть сына.
Оттар разжал пальцы, поглядел на нее недоуменно. Она быстро шла в сторону монастыря. Странные эти христианки. Оттар задумчиво подергал себя за ус. Он плохо знал Эмму. Видел часто, слушал, возмущался ее выходками, но, как и все, был под властью ее чар. Поэтому не стал ей препятствовать. Вздорная Птичка. Среди ночи вдруг вспомнила о сыне, какого до этого сама же и доверила попам. Нет, надо переговорить с Браном-Беренгаром. Он куда лучше знает к ней подход.
Беренгар сидел у одного из костров. Был в благодушном настроении. Лениво следил за часовыми у опушки леса. При такой яркой луне они были отчетливо видны. Он улыбался в полудреме, но, когда подошел к нему Оттар, вмиг очнулся. Выслушал его скупой рассказ о странном поведении Эммы. Вздохнул, как человек, обремененный тяжким долгом. Встал. Конечно, мысли Эммы трудно понять, как трудно проследить за порханием птички. Но его долг — охранить жену Ролло, быть всегда рядом.
Догнали они с Оттаром ее лишь у старой арки монастыря. Она шла прямо, даже не оглянулась.
— Эмма!
Она почти налетела на преградившего ей путь викинга. Медленно подняла лицо. Смотрела помутненным взглядом.
— Беренгар?
Что-то в ее лице не понравилось ему. Какая-то не присущая ей неподвижность. Яркий свет луны отражался на ее лице. Под длинными ресницами не было видно глаз. Голос звучал без интонаций, спокойно, точно сквозь сон.
— О, великий Один! Что с тобой, Птичка?
Он довольно грубо, встревоженно тряхнул её за плечо, Эмма охнула, будто очнулась. Оглянулась на Oттара. Насупилась.
— Что вы за мной ходите? Что вам надо? Обычное, злое выражение на лице. Она пыталась оттолкнуть Беренгара. Довольно сильно. Но почему-то у викинга не проходила уверенность, что она спит.
Он хотел кинуться следом. Но Оттар удержал его. Пожал плечами — мол, пусть делает, что хочет. Однако когда через какое-то время у светящегося спуска в крипту поднялся шум, они оба пошли в ту сторону.
Франкон, расставив руки крестом, наступал на Эмму, заставляя ее пятиться из крипты.
— Ты сама дала «добро», чтобы в первую ночь твой сын был со мной.
— Нечего ему делать в склепе, — глухо настаивала Эмма. — Склеп не место для колыбели. Я же хочу просто со своим сыном прогуляться по лесу.
Она прижимала руку ко лбу. Голова кружилась. Голос Франкона казался визгливым, но каким-то далеким. Как сквозь дрему она понимала, что и в самом деле нечего будить ребенка, тащить его в лес. Где-то в глубине ее гнездилась тревога. Надо просто пойти лечь спать.
Но лес волшебно манил. Она видела, как серебрятся его курчавые верхушки под луной. Улавливала запахи сырой земли, молодой зелени, мяты, шиповника и мха. Голова была тяжелой, мысли путались. «Если я пройдусь под деревьями, это пройдет. Мне всегда становится лучше в лесу».
Она прикрыла глаза, запела:
Средь лесов и среди вод
Леса дух меня зовет.
Ночью тихой, ночью лунной
Выйти к эльфам в хоровод!..
Как хорошо! Она чуть улыбалась, прикрыв глаза.
Какой резкий голос у Беренгара! Она поморщилась, огляделась, Они, все ей виделись как тени. И этот викинг с заплетенной в косицы бородой, и огромный Оттар, и темные силуэты вышедших из крипты монахов, и величественная фигура епископа.
— Почему ты не даешь мне сына, Франкон?
Он не отвечал. Она видела, как он осенил себя крестным знамением. К ней подошел Беренгар.
— Иди отдыхать, Эмма. У тебя странный вид.
Она отошла. Думала о лесе, об эльфах, кружащихся в лунном свете на серебристых полянах, о темной прохладе под сенью листвы. Ей так хотелось туда. И это казалось странным. Хотя что в этом плохого? Ночь и роса Троицы имеют целебные свойства, уносят печаль, снимают сглаз… А Гийом… Опять какое-то смутное подозрение шевельнулось в груди. Что с ней?
Она лишь поглядела на Франкона. При свете луны его обычное лицо показалось ей на удивление взволнованным. Он стоял у разрушенного входа в крипту, неподвижный, решительный, всем своим видом дававший понять, что Эмму туда не пустит.
— Пусть Гийом спит. Ночь хороша — не спорю. Но мальчика я тебе не дам.
Эмма вдруг согласилась с ним. «Я просто прогуляюсь по лесу. В двух милях вверх по реке Риульф ловит раков. Вот он удивится, когда я приду». Забавная мысль: Она заулыбалась. Повернулась, пошла прочь к лесу.
Франкон лишь перевел дыхание. Глядел на ее удаляющуюся фигурку. Видел, как следом, словно сторожевой пес, двинулся Оттар. Что ж, это хорошо. Оттар — берсерк, и кто бы ни встретил Эмму в лесу, им еще придется потягаться с одним из лучших воинов Нормандии. Он увидел, что Беренгар тоже пошел следом. Патом вернулся. Ему еще надо было сменить часовых.
— Что с госпожой? Куда они? — спрашивали викинги.
— Так… — Беренгар сделал неопределенный жест рукой.
Его больше не спрашивали. Причуды рыжей Эммы уже никого не удивляли. Когда он окончил обход и сменил людей, ни Эммы, ни Оттара не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Я буду всю ночь молиться над мощами святого Адриана, и пусть колыбель с моим крестником стоит там же. Надеюсь, на дитя снизойдет благодать.
О, это была великая честь! Она согласилась. Сезинанда тут же стала требовать, чтобы и ее сыновья перебрались в крипту. Эмма не стала слушать ее препирательств с Франконом, накинула на плечи темное покрывало, ушла под сень старых яблонь. Ей хотелось побыть одной. Она так устала быть на виду у всех.
Но побыть одной так и не удалось. Сначала ее разыскал Риульф.
— Моя добрая госпожа, вы позволите мне пойти с ребятами к реке ловить раков?
Ребята — полуголые, нечесаные — со стороны наблюдали, как этот мальчик в темной тунике с вышивкой смело держится с правительницей. Она взлохматила его волосы.
— Не уходи далеко. Я буду волноваться.
— Но, всемилостивая госпожа, вокруг Эрве безопасно. Мы же хотим подняться вдоль берега к заводям скалистых гротов. Это довольно далеко, но мальчишки говорят, что там под корягами живут просто гигантские раки. Я принесу вам к завтраку полную корзину.
Эмма улыбнулась. Не стала препятствовать.
Риульфу недавно исполнилось тринадцать лет. Совсем взрослый. Другие мальчики норманнов в этом возрасте уже сражаются на отточенных мечах и пристают к дворовым рабыням. Она же растит подле себя Риульфа, как канарейку. Ролло не раз насмешливо замечал, что, если она и из Гийома попытается сделать такую неженку, это станет камнем преткновения меж ними и у них настанут тяжелые времена.
Тяжелые времена уже настали…
— Даже до нас доходили вести о Птичке из Байе.
Неслышно приблизившийся старичок-монах разглядывал ее почти с детским любопытством. При свете луны его волосы серебрились венчиком вокруг тонзуры. Он был маленький, как ребенок. И почти детское любопытство светилось в чистых глазах под приподнятыми бровями.
— Садитесь, отче. — Она подвинулась. — Так что вы обо мне слышали?
Он сел, упершись ладонями о колени.
— Молва всегда разноязычна. Слух идет от слуха, но основное всегда остается. И даже здесь, в глуши, мы слышали, чего Роллон Нормандский взял на ложе самую красивую девушку франков, но у нее оказался на редкость дурной нрав. Эмма вздохнула.
— Пожалуй, так оно и есть. — Сейчас ей не хотелось ни в чем винить Ролло. Во всем виновата она, сама. Пусть они живут и не в христианском союзе, но откуда у нее уверенность, что она возвысившаяся и всем обязанная Ролло, может себе позволить идти наперекор его воле? Что она без него? Забытая принцесса франков, рабыня, сумевшая хитростью заманить в свои тенета льва Нормандии. И вот теперь она приехала в монастырь Святого Адриана, в который раз проявив свою строптивость, хотя понимала, что уже стоит на самом краю пропасти. «Я должна была ему отомстить, — говорила она себе, почти не. слушая рассказов монаха о том, как был разрушен прежний монастырь Святого Адриана и какой бушевал тогда пожар. Эмма же вспоминала Ролло с Лив. „ Я должна была отомстить, ибо он предал меня“.
Она уверяла саму себя, что права. Ведь ради Ролло она порвала с родными по крови франками, родила ему сына, любила его. И была уверена в его любви. Потому что ощущала свою власть над ним. Да, она не смогла привлечь его в лоно Церкви, но разве не исполнял Ролло ее капризы, не баловал ее, не одаривал, не сделал хозяйкой в Руане?
— Какая жена франка могла похвалиться той свободой, какую приобрела она подле Ру? Он даже услал ей в угоду своих наложниц с детьми. И он по-настоящему любил ее, несмотря на ее вздорный нрав. Она была свободной хозяйкой при нем, как жены скандинавов, о которых шла слава как о самых верных женах в Европе. Ей же нравилось дразнить Ролло, заставлять его ревновать. И он ни разу не наказал ее, даже после скандальной истории с Бьерном. А ведь ей известно, что кое-кто из окружения Ролло требовал ее изгнания как опорочившую имя правителя.
«Но я ведь не изменила ему!.. Я любила только его. А он сошелся с этой шлюхой!»
Так было всегда в мире мужчин. Они — хозяева и берут, что хотят. Женщина должна смириться с этим. Но Эмма не смирялась. Вернее, хотела заставить себя смириться, но что-то у нее не очень получалось. Она нападала, а не защищалась. И не признавала сложившихся в Нормандии правил, когда каждый норманн, имея в женах свою соотечественницу, заводил еще и наложниц из местных женщин. Их свободные жены должны были сквозь пальцы глядеть на это. Что уже и говорить о ней, местной христианке, которая едва не сожгла своего господина-супруга, когда он обратил внимание на другую женщину.
И тогда он поднял на нее руку. Оскорбил при всех. При одном этом воспоминании ее охватывал гнев. Да, ей надо было уехать. Это ее месть. Ему. Хотя она и понимала, что ее никто не поймет и не оправдает. Почему же она опять восстала? Что дало ей силы и уверенности? Ее ли красота, которой она столь гордилась, или любовь к ней Ролло, казавшаяся незыблемой, как каменный форт. Но ведь она сама разрушала свою любовь камень за камнем.
И ей становилось страшно. Она готова была смириться, она хотела смириться. Да, она не простит ему измены и жестокости. Но, Боже правый! Разве это помешает ей опять искать пристанища у него на груди?
Она безумно тосковала о Ролло и боялась его потерять. И это несмотря на то, что душа ее все еще была обожжена обидой. Но теперь эта обида, эта слепая ярость были подавлены тоской и страхом. Возможно, приди сейчас Ролло, и вновь вспыхнет борьба. Но она уже готова была уступить.
— Вы слушаете меня., дитя мое?
— Что? О да. Конечно.
Старичок потер ладонями коленки.
— Это святое место, госпожа. Сам святой Адриан избрал его.
Она теперь и в самом деле стала слушать. Голос у монаха из Эрве был мягкий, обволакивающий, успокаивающий. Он рассказал ей, как более чем двести лет назад тогдашний епископ Руанский Адриан, уже дряхлый старец, объезжая свои земли, проезжал эти места. И вдруг влекущие его возок мулы встали как вкопанные на перекрестке близ Эрве, и не было сил заставить их ехать дальше. И тогда Адриан вдруг заметил сияющий крест в небе и, чуя свой смертный час, повелел, чтобы его здесь похоронили.
Он попросил у вышедшего к дороге пастуха его посох и, сломав его, сделал крест, который установил на специально насыпанном холме. А когда он вскоре почил, здесь установили в его честь часовню, над которой люди часто видели свечение в небе. Сюда потянулись вереницы паломников, и больные, что касались гробницы, чудным образом исцелялись, а тот, кому грозила опасность и кто молил о милосердии возле святого Адриана, всегда ее избегал.
Позже здесь возник монастырь. Это был благодатный край, который долго миновали и войны и неурожаи. Монахи в своих летописях называли его новой Фиваидой. И здесь всегда жило много людей. Со времен древних аулерков до прихода норманнов.
— Но теперь-то, когда сама супруга нового правителя посетила древний Эброик, здесь все начнется заново.
Старичок заулыбался, лицо его в лунном свете изломалось морщинами.
— Благослови вас Бог, дитя мое, и да принесет ваш союз удачу и процветание в эти места.
— Наш союз многие не признают.
— Когда-нибудь это изменится. Я знаю.
В его словах была такая спокойная убежденность, что Эмме на миг стало легче.
— Как вас зовут, отче?
— Монахи кличут меня Таурином. Он встал, положил ей ладонь на чело.
— У тебя впереди тяжкие испытания. Вокруг тебя сгустились сумерки, и это гнетет твою душу. Но за тьмой я вижу отдаленный отблеск. Далекий, как луна. А значит, в тебе есть сила добиться желанного и найти свое пристанище в этом мире.
Когда он ушел, Эмма почувствовала облегчение. Спокойный голос отца Таурина, его доброжелательность и благие пророчества вернули успокоение ее душе. В этом монахе была какая-то светлая сила, какую Эмме редко приходилось чувствовать у священников и которую она встречала только у друида Мервина. Но тот был язычником, а этот словно святой. И она тотчас поверила ему, как не верила даже своему духовнику Франкону.
При мысли о Франконе Эмма словно очнулась. Странный он какой-то сегодня, нервный. И что за упрямое желание, чтобы ее сын был отправлен провести ночь возле мощей святого? Сезинанде он не оказал подобной милости. Хотя отношение Франкона к Гийому всегда было особенным. Надо пойти поглядеть, как почивает ее сын подле святого, спасающего от опасности.
Но она не пошла. Увидела Беренгара с Сезинандой, сидевших в обнимку в лунной арке, и в ней невольно зашевелилась зависть.
Брак ее подруги с Беренгаром был куда счастливее, чем ее. И эта мысль причинила ей боль. Они с Сезинандой шли по схожей тропе: от набега и жестокости — к брачному союзу с завоевателями. Но если Сезинанду этот путь привел к тихому пристанищу, то Эмму вывел на зыбкую, опасную почву. И она не знала, чего ей ждать. «У тебя впереди испытания», — сказал этот милый брат Таурин. Эмме казалось, что она это чувствует. Нет, ей надо пойти отдохнуть, набраться сил, расслабиться. А завтра она опять выйдет с улыбкой и сможет поехать в Руан, сможет противостоять Ролло.
Эмма проснулась, как от толчка. Села. В ногах ее ложа желтел фонарь — огонек еле высвечивал за тонкими роговыми пластинами. При его отблеске были видны меха и вышитые полотнища, какими для уюта был обвешан шатер. На разостланных по земле шкурах спали служанки Эммы. Сезинанда лежала на боку подле своих посапывающих сыновей. Было тихо, снаружи слышался негромкий говор охранников, пофыркивание пасущихся неподалеку лошадей.
Эмма снова легла, но уснуть уже не могла. В ней нарастало, ширилось чувство тревоги. Ей нужно было идти. Куда? Она резко села. Когда-то она уже испытывала нечто подобное, только вот не помнит когда. Она тряхнула головой. Волосы рассыпались, упали на лицо.
— Мне нужно в лес, к реке. Туда… Надо взять Гийома и идти.
Она вдруг заволновалась. Села, стала одеваться.
— Где мой сын? Мне надо идти.
Ее словно что-то влекло. Звало. Каким-то усилием воли она заставила себя опомниться. Что с ней? Да, она сейчас пойдет в лес. Ей надо пройтись. Лес всегда был ее другом, она всегда любила гулять среди деревьев в такие вот лунные ночи. Ей сразу станет легче, когда она окунется в стихию своего детства. Лес. Там роса, прохлада, там нет этого душного запаха костров, от которого не спасают и ковровые стенки шатра. Она будет свободно гулять со спящим на руках Гийомом, а когда малыш проснется, они найдут Риульфа и поедят испеченных наитиях раков. Ее сын так любит Риульфа. Да и паж с удовольствием возится с маленьким принцем. О Боже, Риульф… Как она могла отпустить его! Нет, надо его разыскать. И у них будет чудесное утро. Пусть их потом поищут.
Она даже не перепоясалась, даже не заплела кос, еле вспомнила, что стоит все же затянуть разрез на груди. Так спешила, что уколола палец брошью — драконом из перегородчатой эмали с бирюзой. Не обратила внимания, лишь облизала ранку у ногтя, когда приподняла полог шатра. Невдалеке горели костры. Вокруг них расположились паломники. Большинство из них спали, кто прямо на земле, кто на подстилках из шкур. Прохлада майской ночи их не тревожила. Те же, кому не спалось, переговаривались, рассказывали страшные истории, какие столь пленительны в такие лунные ночи у костра. Здесь были и викинги из тех, кто не нес охрану. Тоже слушали, облокотись о древки копий. Чуть дальше виднелись тени стражей. Кто мерил шагами лужайку, кто сидел на выступе каменной стены с оружием на коленях. Луна отсвечивала от их шлемов, стальных блях, доспехов. Эмма тихо выскользнула из шатра.
— Куда?
Огромный Оттар спал возле входа в шатер, но вмиг очнулся, схватил ее за лодыжку.
— Пусти, пес! Я хочу видеть сына.
Оттар разжал пальцы, поглядел на нее недоуменно. Она быстро шла в сторону монастыря. Странные эти христианки. Оттар задумчиво подергал себя за ус. Он плохо знал Эмму. Видел часто, слушал, возмущался ее выходками, но, как и все, был под властью ее чар. Поэтому не стал ей препятствовать. Вздорная Птичка. Среди ночи вдруг вспомнила о сыне, какого до этого сама же и доверила попам. Нет, надо переговорить с Браном-Беренгаром. Он куда лучше знает к ней подход.
Беренгар сидел у одного из костров. Был в благодушном настроении. Лениво следил за часовыми у опушки леса. При такой яркой луне они были отчетливо видны. Он улыбался в полудреме, но, когда подошел к нему Оттар, вмиг очнулся. Выслушал его скупой рассказ о странном поведении Эммы. Вздохнул, как человек, обремененный тяжким долгом. Встал. Конечно, мысли Эммы трудно понять, как трудно проследить за порханием птички. Но его долг — охранить жену Ролло, быть всегда рядом.
Догнали они с Оттаром ее лишь у старой арки монастыря. Она шла прямо, даже не оглянулась.
— Эмма!
Она почти налетела на преградившего ей путь викинга. Медленно подняла лицо. Смотрела помутненным взглядом.
— Беренгар?
Что-то в ее лице не понравилось ему. Какая-то не присущая ей неподвижность. Яркий свет луны отражался на ее лице. Под длинными ресницами не было видно глаз. Голос звучал без интонаций, спокойно, точно сквозь сон.
— О, великий Один! Что с тобой, Птичка?
Он довольно грубо, встревоженно тряхнул её за плечо, Эмма охнула, будто очнулась. Оглянулась на Oттара. Насупилась.
— Что вы за мной ходите? Что вам надо? Обычное, злое выражение на лице. Она пыталась оттолкнуть Беренгара. Довольно сильно. Но почему-то у викинга не проходила уверенность, что она спит.
Он хотел кинуться следом. Но Оттар удержал его. Пожал плечами — мол, пусть делает, что хочет. Однако когда через какое-то время у светящегося спуска в крипту поднялся шум, они оба пошли в ту сторону.
Франкон, расставив руки крестом, наступал на Эмму, заставляя ее пятиться из крипты.
— Ты сама дала «добро», чтобы в первую ночь твой сын был со мной.
— Нечего ему делать в склепе, — глухо настаивала Эмма. — Склеп не место для колыбели. Я же хочу просто со своим сыном прогуляться по лесу.
Она прижимала руку ко лбу. Голова кружилась. Голос Франкона казался визгливым, но каким-то далеким. Как сквозь дрему она понимала, что и в самом деле нечего будить ребенка, тащить его в лес. Где-то в глубине ее гнездилась тревога. Надо просто пойти лечь спать.
Но лес волшебно манил. Она видела, как серебрятся его курчавые верхушки под луной. Улавливала запахи сырой земли, молодой зелени, мяты, шиповника и мха. Голова была тяжелой, мысли путались. «Если я пройдусь под деревьями, это пройдет. Мне всегда становится лучше в лесу».
Она прикрыла глаза, запела:
Средь лесов и среди вод
Леса дух меня зовет.
Ночью тихой, ночью лунной
Выйти к эльфам в хоровод!..
Как хорошо! Она чуть улыбалась, прикрыв глаза.
Какой резкий голос у Беренгара! Она поморщилась, огляделась, Они, все ей виделись как тени. И этот викинг с заплетенной в косицы бородой, и огромный Оттар, и темные силуэты вышедших из крипты монахов, и величественная фигура епископа.
— Почему ты не даешь мне сына, Франкон?
Он не отвечал. Она видела, как он осенил себя крестным знамением. К ней подошел Беренгар.
— Иди отдыхать, Эмма. У тебя странный вид.
Она отошла. Думала о лесе, об эльфах, кружащихся в лунном свете на серебристых полянах, о темной прохладе под сенью листвы. Ей так хотелось туда. И это казалось странным. Хотя что в этом плохого? Ночь и роса Троицы имеют целебные свойства, уносят печаль, снимают сглаз… А Гийом… Опять какое-то смутное подозрение шевельнулось в груди. Что с ней?
Она лишь поглядела на Франкона. При свете луны его обычное лицо показалось ей на удивление взволнованным. Он стоял у разрушенного входа в крипту, неподвижный, решительный, всем своим видом дававший понять, что Эмму туда не пустит.
— Пусть Гийом спит. Ночь хороша — не спорю. Но мальчика я тебе не дам.
Эмма вдруг согласилась с ним. «Я просто прогуляюсь по лесу. В двух милях вверх по реке Риульф ловит раков. Вот он удивится, когда я приду». Забавная мысль: Она заулыбалась. Повернулась, пошла прочь к лесу.
Франкон лишь перевел дыхание. Глядел на ее удаляющуюся фигурку. Видел, как следом, словно сторожевой пес, двинулся Оттар. Что ж, это хорошо. Оттар — берсерк, и кто бы ни встретил Эмму в лесу, им еще придется потягаться с одним из лучших воинов Нормандии. Он увидел, что Беренгар тоже пошел следом. Патом вернулся. Ему еще надо было сменить часовых.
— Что с госпожой? Куда они? — спрашивали викинги.
— Так… — Беренгар сделал неопределенный жест рукой.
Его больше не спрашивали. Причуды рыжей Эммы уже никого не удивляли. Когда он окончил обход и сменил людей, ни Эммы, ни Оттара не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50