Хоть это будет спасено. Поверьте, вы владеете подлинным сокровищем.
Пьер поздравил себя с тем, что накануне они с Виргилием разобрали кипу рисунков и спасли их от уничтожения или похищения. Он дружески хлопнул Виргилия по спине и, схватив его за локоть, потащил в мастерскую вслед за Мариетто. Тот стоял перед «Коронованием терновым венцом».
— Отцу приглянется эта картина, — прошептал он. Затем повернулся к «Истязанию Марсия». — А теперь изучим в мельчайших подробностях это творение маэстро.
Перед ними был квадратный, плохо прописанный холст: на первый взгляд просто слой бурой краски. Мертвенное, нездоровое освещение. Отсутствие фона, если не считать таковым совокупность пятен, напоминавших листву или взрыхленную землю. Тело Марсия, подвешенного за козлиные ноги к веткам дерева с помощью красных тряпок, — в центре полотна во всю его высоту. Его руки свободно болтаются возле головы, волосы касаются земли, сливаясь с ней. Вокруг жертвы на первом плане, слишком тесном, чтобы включить в него всех участников, тем не менее помещаются шесть персонажей и две собаки. Слева двое принялись сдирать с жертвы кожу. Один из них, тот, что в колпаке, — занимается нижней частью туловища. Другой, склонившись над торсом, сдирает кожу с груди. Струйка алой крови стекает из ран по руке жертвы, попадая на лицо, и образует на земле лужицу. Белая собачка с рыжим пышным хвостиком лижет кровь. За фигурами двух палачей крайний слева — музыкант в розовом одеянии; кажется, что он здесь для того, чтобы сопроводить действо погребальными мелодиями скрипки. Взор его обращен к флейте силена, которая то ли привязана к дереву, то ли реет в воздухе. Справа от жертвы — еще три персонажа. Сатир с остроконечными ушами, с козлиными рожками, с всклокоченной бородой держит деревянное ведро в железных обручах. Рядом сидит седовласый старик в короне и наброшенном на тело куске розовой ткани, он уперся локтем в колено, подпер рукой подбородок и о чем-то глубоко задумался. У самого края картины, не попадая в нее целиком, — ребенок-сатир. Он единственный, кто смотрит в сторону зрителя, при этом довольно-таки весело. Одной рукой он держит за ошейник второго пса, гораздо больших размеров и более грозного, чем первый. В зубах у пса мертвая птица.
— На это невозможно смотреть, — выдохнул Мариетто.
И впрямь, от полотна исходило ощущение ужаса, страха, жестокости и бесчеловечности. Каждая деталь принимала участие в общем трагическом настроении, пронизывающем картину. Мглистые, грязноватые краски контрастировали с вспышками красного и белого. Пейзаж в глубине картины был размыт, но иным его нельзя было и представить. Выражение лиц персонажей усиливало ощущение беспощадности и бездушности. Марсий, с которого заживо сдирали кожу, хранил на лице непроницаемую маску. Его устремленный в одну точку взгляд был способен заставить поверить, что он уже мертв. Возможно, однако, что он стонал. Стонал, а не вопил от боли и страха, как должно было бы быть. Оба исполнителя приговора со сверкающими ножами, которые они держали весьма изящно, будто перо, демонстрировали полное безразличие к происходящему. Это было безразличие мясников: ни следа отвращения, полнейшее спокойствие. Тот, что на первом плане, вставший на одно колено и сдирающий кожу с торса, с младенческим лицом, белокурыми локонами и венком из листьев на голове походил на юношу. Нежным было и лицо музыканта, который, возможно, не только играл, но и пел. Единственный из всех, у кого был притворный вид и ухмылка, — это сатир с ведром. Он один, кажется, получал удовольствие от вида страданий. Хотя, как знать, возможно, это было обычное выражение лица. Погруженный в раздумья старик явно был во власти сомнения и недоумения, но отнюдь не осуждения или отвращения. Он молчал, как и все остальные. Как и ребенок, бравший зрителей в свидетели. Как и оба пса, которые не лаяли, так как их пасти были заняты: один лакал кровь Марсия, другой держал в зубах птицу, символизирующую душу жертвы. Ни криков, ни реплик, ни лая: от рыжеватых красок, от мрачного освещения, от размытых форм, от непроницаемых лиц, от всего этого варварского действа, от жестокости, которой не было названия, от беззвучно стекающей крови исходило молчание.
Молодые люди долго созерцали полотно, стараясь проникнуться мельчайшими подробностями, и тоже не издавали ни звука. Благодаря тишине в мастерской они и услышали скрип шагов по двору.
— Грабители? — прошептал, вздрогнув, Пьер.
Виргилий сделал друзьям знак как можно скорее спрятаться. Несколько секунд они пребывали в панике. Куда забиться? Шаги приближались. Виргилий, Пьер и Мариетто носились по мастерской, как по мышеловке. Повинуясь первому порыву, Предом бросился к гардеробу. Но от того мало что осталось — несколько тог да лохмотья… Нечего было и думать, чтобы укрыться там втроем.
И вдруг Мариетто осенило. В глубине мастерской к стене была прислонена «Пьета» высотой в три с половиной метра и почти столько же в ширину. Нижняя часть полотна отстояла от стены на полметра. Этого было достаточно. Последним в тайник залез Виргилий. В ту же самую минуту дверь в мастерскую открылась. Виргилий случайно отдавил Мариетто ногу, и тот взвизгнул. Виргилий закрыл ему рот рукой. У самого него сердце было готово выскочить из груди. Ему казалось, что удары сердца, которые ему не удавалось унять, выдадут его присутствие. Он прижался головой к стене и закрыл глаза, чтобы обрести хоть подобие спокойствия.
Посетителей было двое. Хорошо были слышны их голоса. По правде сказать, только один изъяснялся по-человечески. Другой издавал лишь нечленораздельные звуки.
— Взгляни, что здесь творится! Проклятое невезение! Нас опередили!
Голос говорившего был особенный, пронзительный и гнусавый. Ответом ему было невнятное бормотание.
— Что ж, порыщем в этом бардаке, — предложил первый. Вслед за чем послышались звуки лихорадочного поиска среди бумаг, тряпья и чаш для разведения красок.
Один из двоих приблизился к «Пьете». Виргилий отчетливо слышал его дыхание. Все его мускулы напряглись. Вдруг кто-то схватил его за руку. Это Мариетто, перепуганный близостью незнакомца, безотчетно стал сжимать первое, что подвернулось. Виргилий старался не дышать; затаил дыхание и Мариетто. Под воздействием страха Виргилий почувствовал, как леденеет от холода, и рука юного художника стала для него источником тепла, возвращая ему смелость и веру. Вскоре похититель разочарованно удалился от холста: в этой части мастерской поживиться было явно нечем. Мариетто разжал пальцы, но руки не отдернул. Выйдя из состояния столбняка, Виргилий оценил изящность руки: это была рука художника, с кожей, огрубевший от кисти и ступки, масла и пигментов, но пальчики были точеные. Он опустил взгляд и был не на шутку смущен видом рук, лежащих одна в другой. Затем заставил себя сконцентрироваться на долетающих звуках. Поиски двух мародеров, судя по всему, ни к чему не приводили. И тут со стороны двора донеслось эхо новых шагов. Мариетто вновь вцепился в запястье Виргилия. Услышали шаги и грабители.
— Дьявол, — просвистел гнусавый. — Кого-то несет. Тикаем!
В ответ раздалось утвердительное «бу-бу-бу». Любители легкой наживы устремились к двери. Но было слишком поздно. Дверь отворилась перед самым их носом.
— Что же это… — Вновь прибывший не сумел закончить. Его сбили с ног. Глухой удар падения совпал со звуком удирающих во всю прыть ног.
— Эй! Минутку, синьоры! — закричал вслед им вновь прибывший, но зов его остался гласом вопиющего в пустыне. Было слышно, как он встал, затем, видимо, начал осматриваться.
— Черт побери! — воскликнул он наконец. — Тинторетто был прав. Мастерскую ограбили. Проклятое отродье! Никакого почтения к таланту и смерти!
Услышав имя своего отца, Мариетто еще сильнее сжал пальцы Виргилия. Нервозность и замешательство передались от одного к другому. Новый гость подобрал с пола какие-то бумаги и, продолжая разговаривать с самим собой, произнес:
— Лишь бы «Пьету» не попортили!
После чего подошел к полотну, за которым пряталась троица. Та с еще большей силой затаила дыхание. Незнакомец походил перед полотном, изучая его поверхность и дотрагиваясь до него пальцами. Отошел на некоторое расстояние и вновь приблизился. Хождение взад-вперед, прикосновение к холсту сопровождалось массой звуков, невыносимых для уха Виргилия и его друзей. Все трое чувствовали, как растет их напряжение. Рука Мариетто слегка подрагивала. Незнакомец, не подозревая о присутствии троих людей в метре от него, продолжал ходить и топтаться на месте. Из-под его башмаков с пола мастерской поднялась пыль. Пылинки заплясали и перед глазами друзей. И тут по дрожанию пальцев Мариетто Виргилий понял, что в том поднимается неодолимое желание чихнуть.
Он успел прикрыть рот Мариетто. От того звук вышел приглушенным. Замерев, троица напряженно ждала, услышан ли звук с той стороны «Пьеты». По тишине, которая вдруг воцарилась в мастерской, стало ясно: да, услышан. Пришельцу явно было непонятно, что это за звук и откуда он донесся. Он выглянул за дверь — ничего. Виргилий не убирал руки с лица Мариетто, опасаясь новых звуков. Кожа на щеках юного художника была на удивление бархатистой, а губы слегка влажными и очень нежными. Это прикосновение к мужскому лицу наполнило Виргилия смущением. Сердце его билось с удвоенной силой — и вовсе не от страха быть обнаруженным. Ему все более становилось не по себе, и он резко отдернул руку. Жест его был неловок — он задел за раму.
— Ну уж нет! — послышалось от двери. — На сей раз я ясно слышал…
Друзья поняли, что раскрыты. Виргилий повернул голову и подскочил от страха: кто-то в упор уставился на него своими темными глазами.
— Так-так, что называется, с поличным! Надеюсь, у вас есть объяснение? — угрожающе проговорил незнакомец.
Один за другим они вылезли из укрытия, и только тогда все прояснилось.
— Пальма!
Мариетто узнал того, о ком говорил его отец буквально несколько часов тому назад, — Пальму-младшего, помощника Тициана в последние годы жизни, внучатого племянника знаменитого венецианского художника Пальма-старшего. На вид ему было лет под тридцать, овальное лицо, темные волосы, широкий лоб, прямой нос, заостренная бородка.
— Твой отец, которого я встретил у торговца красками, посоветовал мне закрыть дом на Бири-Гранде на ключ. Кажется, я пришел к шапочному разбору. Эти гиены уже побывали тут, — проговорил он, обращаясь к сыну Тинторетто.
Мариетто представил ему своих спутников. Затем в свою очередь объяснил, почему они прятались. При упоминании о ворах Пальма рассказал следующее:
— Они меня сбили с ног. Страшные птицы! На них были маски комедии дель арте, так что разглядеть лица не удалось. С какой целью они сюда заявились? Наверняка прихватить что плохо лежит. Однако уже мало что осталось. Увы, все ценное пропало. Эти двое ушли с пустыми руками. Ну раз уж «Пьета» не похищена… я завершу ее. Может, братья позволят поместить ее над могилой маэстро.
Пальма жадным и одновременно любовным взором окинул полотно кадорца. Небрежным тоном Виргилий привлек его внимание к другому полотну, которое в большей степени занимало его.
— Сколько тревоги! — проговорил, глядя на «Истязание Марсия», Пальма. — Ничего не поделаешь, таков миф. И все же это сдирание кожи с живого существа просто чудовищно!
Мариетто разгадал маленькую хитрость Виргилия и решил ему подыграть:
— Интересно, кто еще из художников использовал этот миф?
— Ну как же, твой батюшка!
Мариетто вытаращил глаза, и Виргилий увидел, какие длинные у него ресницы.
— Тинторетто расписал потолок в доме Аретино на этот сюжет. Давно уже… когда меня крестили, то ли в 1544-м, то ли в 1545 году. Но он выбрал отнюдь не самый кровавый эпизод мифа: музыкальную дуэль Аполлона и Марсия перед синклитом судей. Ничто в той росписи не предвещает жуткого конца силена. Кажется, еще Джулио Романо в Мантуе выполнил фрески на ту же тему в одном из залов палаццо Те. Случай видеть их мне не представился, и потому добавить что-либо я не могу. А вот маэстро видел их наверняка. Он много потрудился для дома Гонзагов.
Выслушав это объяснение, Виргилий испытал разочарование. Так что же получается? Тициан только потому изобразил это чудовищное убийство, что ему понравилось, как кто-то другой сделал это в Мантуе? Просто хотел в свою очередь представить этот миф? Следовательно, он написал полотно не с целью запечатлеть на нем преступление? Если только обе причины не легли в основу его намерения… Предом перестал следить за разговором Пальмы и Мариетто, углубившись в свои собственные рассуждения, а когда наконец вновь прислушался, не сразу понял, о чем речь.
— …псы символизируют животное начало. Действуя с подобной жестокостью, палачи уподобляются зверям. Как и четверо других, ведь они не протестуют, не вмешиваются, — рассуждал Мариетто. — Ведь ни один человек не способен совершить такое, не правда ли?
— Я не столь убежден в этом, как ты. Вспомни, что сотворили турки с Брагадино, когда взяли Фамагусту.
Виргилий про себя решил порасспросить дядю об этой битве, тем более что у них уже заходила об этом речь.
— Человек способен превращаться в пса, льва, волка… Здесь, в Светлейшей, несколько лет назад случилось одно преступление… Таким же вот точно образом содрали кожу с одной женщины. Да, именно таким образом.
— Простите? — в один голос вскричали Виргилий, Пьер и Мариетто, возбуждение которых достигло предела.
Они стали торопить Пальму с изложением подробностей.
— Жертвой была одна женщина. Это я помню, поскольку знал ее. К слову сказать, редкая красавица… Снять кожу с женщины — это еще более отвратительно. Женская кожа нежнее нашей.
— Помнишь ли ты что-нибудь еще об этой женщине?
— Да нет… Это случилось три или четыре года назад, если не больше… Я запамятовал, что там да как. Имя несчастной тоже выскочило из головы. Остались лишь лица.
Он смолк, три пары глаз жадно уставились на него, в них читалась досада.
— Вот что! — вскричал вдруг Пальма. — Помню, мой учитель Тициан очень хорошо был знаком с покойной.
Глава 5
Когда друзья вышли на улицу, оставив Пальму в мастерской наводить порядок, Венеция уже начала погружаться в темноту.
— Мне домой, попрощаемся здесь, — с сожалением в голосе проговорил юный художник. — Боюсь, как бы не пришлось отложить последнюю часть нашего плана.
— Что ж, — развел руками Виргилий, скрывая, как не хочется ему расставаться, — нас тоже ждет дядя. Небось наготовил на ужин гору всякой всячины. Встретимся завтра утром и прямиком в Авогадорию, хорошо?
— Вряд ли я смогу пойти с вами, — сказал Пьер. — Я должен навестить больную девочку. Думал сделать это сегодня, да куда уж теперь.
Виргилий и Мариетто условились о месте и времени встречи.
— Ну скажем, когда зазвонит Марангона, — предложил француз.
— У фасада Пресвятой Девы Прекрасной, — добавил венецианец.
— Со стороны канала или площади?
Странное дело, вопрос смутил Мариетто.
— Вижу, ты уже овладеваешь искусством свиданий в нашем городе. Со стороны канала. Перейдем по мосту на другую сторону и по улицам Банде, Касселерия и Герра выйдем к площади Святого Марка.
На этом они расстались.
Как и предполагал его племянник, Чезаре закончил приготовление к ужину. На сей раз салфетки были сложены в форме тюрбана, что означало намек на изваяния мавров неподалеку от дома Тинторетто.
— Венецианский рыбный суп! — с гордостью провозгласил повар. — Легок в приготовлении и всегда восхитителен.
— Рецепт пригодился бы моей кормилице, — не без грусти проговорил Виргилий.
— Тогда запоминай! — Каждому в тарелку дядя заранее положил по куску хлеба, на который теперь наливал поварешкой суп. — Берешь несколько фунтов евдошки, разрезаешь ее по всей длине надвое, рубишь на мелкие кусочки и складываешь в медный либо глиняный кувшин с восемью унциями растительного масла, пятью унциями белого вина, двумя литрами воды, тремя унциями сахара, четырьмя унциями изюма, каплей уксуса и щепоткой перца. Томишь все это на медленном огне и подаешь горячим, выливая на хлеб.
Чезаре поставил посреди стола супницу, чтобы каждый мог подлить себе еще. Кот Занни по достоинству оценил суп. За супом последовали: тревизанская требуха, мясная лазанья, коровье вымя и салат из цикория. Речь зашла о том, как прошел день. Друзья в один голос стали благодарить Чезаре за знакомство с сыном Робусти, неоценимым помощником. Виргилий никак не выдал ощущения странной неловкости, которое вызывал в нем юный художник. Догадывался ли о чем-нибудь дядя? Он бросил на племянника испытующий взгляд, легкая улыбка тронула его губы, но ни слова на эту тему сказано не было.
Ночью Виргилию приснился странный сон. Будто бы ему поручили написать портрет Мариетто и он с палитрой и кистью стоит перед мольбертом в мастерской Тициана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Пьер поздравил себя с тем, что накануне они с Виргилием разобрали кипу рисунков и спасли их от уничтожения или похищения. Он дружески хлопнул Виргилия по спине и, схватив его за локоть, потащил в мастерскую вслед за Мариетто. Тот стоял перед «Коронованием терновым венцом».
— Отцу приглянется эта картина, — прошептал он. Затем повернулся к «Истязанию Марсия». — А теперь изучим в мельчайших подробностях это творение маэстро.
Перед ними был квадратный, плохо прописанный холст: на первый взгляд просто слой бурой краски. Мертвенное, нездоровое освещение. Отсутствие фона, если не считать таковым совокупность пятен, напоминавших листву или взрыхленную землю. Тело Марсия, подвешенного за козлиные ноги к веткам дерева с помощью красных тряпок, — в центре полотна во всю его высоту. Его руки свободно болтаются возле головы, волосы касаются земли, сливаясь с ней. Вокруг жертвы на первом плане, слишком тесном, чтобы включить в него всех участников, тем не менее помещаются шесть персонажей и две собаки. Слева двое принялись сдирать с жертвы кожу. Один из них, тот, что в колпаке, — занимается нижней частью туловища. Другой, склонившись над торсом, сдирает кожу с груди. Струйка алой крови стекает из ран по руке жертвы, попадая на лицо, и образует на земле лужицу. Белая собачка с рыжим пышным хвостиком лижет кровь. За фигурами двух палачей крайний слева — музыкант в розовом одеянии; кажется, что он здесь для того, чтобы сопроводить действо погребальными мелодиями скрипки. Взор его обращен к флейте силена, которая то ли привязана к дереву, то ли реет в воздухе. Справа от жертвы — еще три персонажа. Сатир с остроконечными ушами, с козлиными рожками, с всклокоченной бородой держит деревянное ведро в железных обручах. Рядом сидит седовласый старик в короне и наброшенном на тело куске розовой ткани, он уперся локтем в колено, подпер рукой подбородок и о чем-то глубоко задумался. У самого края картины, не попадая в нее целиком, — ребенок-сатир. Он единственный, кто смотрит в сторону зрителя, при этом довольно-таки весело. Одной рукой он держит за ошейник второго пса, гораздо больших размеров и более грозного, чем первый. В зубах у пса мертвая птица.
— На это невозможно смотреть, — выдохнул Мариетто.
И впрямь, от полотна исходило ощущение ужаса, страха, жестокости и бесчеловечности. Каждая деталь принимала участие в общем трагическом настроении, пронизывающем картину. Мглистые, грязноватые краски контрастировали с вспышками красного и белого. Пейзаж в глубине картины был размыт, но иным его нельзя было и представить. Выражение лиц персонажей усиливало ощущение беспощадности и бездушности. Марсий, с которого заживо сдирали кожу, хранил на лице непроницаемую маску. Его устремленный в одну точку взгляд был способен заставить поверить, что он уже мертв. Возможно, однако, что он стонал. Стонал, а не вопил от боли и страха, как должно было бы быть. Оба исполнителя приговора со сверкающими ножами, которые они держали весьма изящно, будто перо, демонстрировали полное безразличие к происходящему. Это было безразличие мясников: ни следа отвращения, полнейшее спокойствие. Тот, что на первом плане, вставший на одно колено и сдирающий кожу с торса, с младенческим лицом, белокурыми локонами и венком из листьев на голове походил на юношу. Нежным было и лицо музыканта, который, возможно, не только играл, но и пел. Единственный из всех, у кого был притворный вид и ухмылка, — это сатир с ведром. Он один, кажется, получал удовольствие от вида страданий. Хотя, как знать, возможно, это было обычное выражение лица. Погруженный в раздумья старик явно был во власти сомнения и недоумения, но отнюдь не осуждения или отвращения. Он молчал, как и все остальные. Как и ребенок, бравший зрителей в свидетели. Как и оба пса, которые не лаяли, так как их пасти были заняты: один лакал кровь Марсия, другой держал в зубах птицу, символизирующую душу жертвы. Ни криков, ни реплик, ни лая: от рыжеватых красок, от мрачного освещения, от размытых форм, от непроницаемых лиц, от всего этого варварского действа, от жестокости, которой не было названия, от беззвучно стекающей крови исходило молчание.
Молодые люди долго созерцали полотно, стараясь проникнуться мельчайшими подробностями, и тоже не издавали ни звука. Благодаря тишине в мастерской они и услышали скрип шагов по двору.
— Грабители? — прошептал, вздрогнув, Пьер.
Виргилий сделал друзьям знак как можно скорее спрятаться. Несколько секунд они пребывали в панике. Куда забиться? Шаги приближались. Виргилий, Пьер и Мариетто носились по мастерской, как по мышеловке. Повинуясь первому порыву, Предом бросился к гардеробу. Но от того мало что осталось — несколько тог да лохмотья… Нечего было и думать, чтобы укрыться там втроем.
И вдруг Мариетто осенило. В глубине мастерской к стене была прислонена «Пьета» высотой в три с половиной метра и почти столько же в ширину. Нижняя часть полотна отстояла от стены на полметра. Этого было достаточно. Последним в тайник залез Виргилий. В ту же самую минуту дверь в мастерскую открылась. Виргилий случайно отдавил Мариетто ногу, и тот взвизгнул. Виргилий закрыл ему рот рукой. У самого него сердце было готово выскочить из груди. Ему казалось, что удары сердца, которые ему не удавалось унять, выдадут его присутствие. Он прижался головой к стене и закрыл глаза, чтобы обрести хоть подобие спокойствия.
Посетителей было двое. Хорошо были слышны их голоса. По правде сказать, только один изъяснялся по-человечески. Другой издавал лишь нечленораздельные звуки.
— Взгляни, что здесь творится! Проклятое невезение! Нас опередили!
Голос говорившего был особенный, пронзительный и гнусавый. Ответом ему было невнятное бормотание.
— Что ж, порыщем в этом бардаке, — предложил первый. Вслед за чем послышались звуки лихорадочного поиска среди бумаг, тряпья и чаш для разведения красок.
Один из двоих приблизился к «Пьете». Виргилий отчетливо слышал его дыхание. Все его мускулы напряглись. Вдруг кто-то схватил его за руку. Это Мариетто, перепуганный близостью незнакомца, безотчетно стал сжимать первое, что подвернулось. Виргилий старался не дышать; затаил дыхание и Мариетто. Под воздействием страха Виргилий почувствовал, как леденеет от холода, и рука юного художника стала для него источником тепла, возвращая ему смелость и веру. Вскоре похититель разочарованно удалился от холста: в этой части мастерской поживиться было явно нечем. Мариетто разжал пальцы, но руки не отдернул. Выйдя из состояния столбняка, Виргилий оценил изящность руки: это была рука художника, с кожей, огрубевший от кисти и ступки, масла и пигментов, но пальчики были точеные. Он опустил взгляд и был не на шутку смущен видом рук, лежащих одна в другой. Затем заставил себя сконцентрироваться на долетающих звуках. Поиски двух мародеров, судя по всему, ни к чему не приводили. И тут со стороны двора донеслось эхо новых шагов. Мариетто вновь вцепился в запястье Виргилия. Услышали шаги и грабители.
— Дьявол, — просвистел гнусавый. — Кого-то несет. Тикаем!
В ответ раздалось утвердительное «бу-бу-бу». Любители легкой наживы устремились к двери. Но было слишком поздно. Дверь отворилась перед самым их носом.
— Что же это… — Вновь прибывший не сумел закончить. Его сбили с ног. Глухой удар падения совпал со звуком удирающих во всю прыть ног.
— Эй! Минутку, синьоры! — закричал вслед им вновь прибывший, но зов его остался гласом вопиющего в пустыне. Было слышно, как он встал, затем, видимо, начал осматриваться.
— Черт побери! — воскликнул он наконец. — Тинторетто был прав. Мастерскую ограбили. Проклятое отродье! Никакого почтения к таланту и смерти!
Услышав имя своего отца, Мариетто еще сильнее сжал пальцы Виргилия. Нервозность и замешательство передались от одного к другому. Новый гость подобрал с пола какие-то бумаги и, продолжая разговаривать с самим собой, произнес:
— Лишь бы «Пьету» не попортили!
После чего подошел к полотну, за которым пряталась троица. Та с еще большей силой затаила дыхание. Незнакомец походил перед полотном, изучая его поверхность и дотрагиваясь до него пальцами. Отошел на некоторое расстояние и вновь приблизился. Хождение взад-вперед, прикосновение к холсту сопровождалось массой звуков, невыносимых для уха Виргилия и его друзей. Все трое чувствовали, как растет их напряжение. Рука Мариетто слегка подрагивала. Незнакомец, не подозревая о присутствии троих людей в метре от него, продолжал ходить и топтаться на месте. Из-под его башмаков с пола мастерской поднялась пыль. Пылинки заплясали и перед глазами друзей. И тут по дрожанию пальцев Мариетто Виргилий понял, что в том поднимается неодолимое желание чихнуть.
Он успел прикрыть рот Мариетто. От того звук вышел приглушенным. Замерев, троица напряженно ждала, услышан ли звук с той стороны «Пьеты». По тишине, которая вдруг воцарилась в мастерской, стало ясно: да, услышан. Пришельцу явно было непонятно, что это за звук и откуда он донесся. Он выглянул за дверь — ничего. Виргилий не убирал руки с лица Мариетто, опасаясь новых звуков. Кожа на щеках юного художника была на удивление бархатистой, а губы слегка влажными и очень нежными. Это прикосновение к мужскому лицу наполнило Виргилия смущением. Сердце его билось с удвоенной силой — и вовсе не от страха быть обнаруженным. Ему все более становилось не по себе, и он резко отдернул руку. Жест его был неловок — он задел за раму.
— Ну уж нет! — послышалось от двери. — На сей раз я ясно слышал…
Друзья поняли, что раскрыты. Виргилий повернул голову и подскочил от страха: кто-то в упор уставился на него своими темными глазами.
— Так-так, что называется, с поличным! Надеюсь, у вас есть объяснение? — угрожающе проговорил незнакомец.
Один за другим они вылезли из укрытия, и только тогда все прояснилось.
— Пальма!
Мариетто узнал того, о ком говорил его отец буквально несколько часов тому назад, — Пальму-младшего, помощника Тициана в последние годы жизни, внучатого племянника знаменитого венецианского художника Пальма-старшего. На вид ему было лет под тридцать, овальное лицо, темные волосы, широкий лоб, прямой нос, заостренная бородка.
— Твой отец, которого я встретил у торговца красками, посоветовал мне закрыть дом на Бири-Гранде на ключ. Кажется, я пришел к шапочному разбору. Эти гиены уже побывали тут, — проговорил он, обращаясь к сыну Тинторетто.
Мариетто представил ему своих спутников. Затем в свою очередь объяснил, почему они прятались. При упоминании о ворах Пальма рассказал следующее:
— Они меня сбили с ног. Страшные птицы! На них были маски комедии дель арте, так что разглядеть лица не удалось. С какой целью они сюда заявились? Наверняка прихватить что плохо лежит. Однако уже мало что осталось. Увы, все ценное пропало. Эти двое ушли с пустыми руками. Ну раз уж «Пьета» не похищена… я завершу ее. Может, братья позволят поместить ее над могилой маэстро.
Пальма жадным и одновременно любовным взором окинул полотно кадорца. Небрежным тоном Виргилий привлек его внимание к другому полотну, которое в большей степени занимало его.
— Сколько тревоги! — проговорил, глядя на «Истязание Марсия», Пальма. — Ничего не поделаешь, таков миф. И все же это сдирание кожи с живого существа просто чудовищно!
Мариетто разгадал маленькую хитрость Виргилия и решил ему подыграть:
— Интересно, кто еще из художников использовал этот миф?
— Ну как же, твой батюшка!
Мариетто вытаращил глаза, и Виргилий увидел, какие длинные у него ресницы.
— Тинторетто расписал потолок в доме Аретино на этот сюжет. Давно уже… когда меня крестили, то ли в 1544-м, то ли в 1545 году. Но он выбрал отнюдь не самый кровавый эпизод мифа: музыкальную дуэль Аполлона и Марсия перед синклитом судей. Ничто в той росписи не предвещает жуткого конца силена. Кажется, еще Джулио Романо в Мантуе выполнил фрески на ту же тему в одном из залов палаццо Те. Случай видеть их мне не представился, и потому добавить что-либо я не могу. А вот маэстро видел их наверняка. Он много потрудился для дома Гонзагов.
Выслушав это объяснение, Виргилий испытал разочарование. Так что же получается? Тициан только потому изобразил это чудовищное убийство, что ему понравилось, как кто-то другой сделал это в Мантуе? Просто хотел в свою очередь представить этот миф? Следовательно, он написал полотно не с целью запечатлеть на нем преступление? Если только обе причины не легли в основу его намерения… Предом перестал следить за разговором Пальмы и Мариетто, углубившись в свои собственные рассуждения, а когда наконец вновь прислушался, не сразу понял, о чем речь.
— …псы символизируют животное начало. Действуя с подобной жестокостью, палачи уподобляются зверям. Как и четверо других, ведь они не протестуют, не вмешиваются, — рассуждал Мариетто. — Ведь ни один человек не способен совершить такое, не правда ли?
— Я не столь убежден в этом, как ты. Вспомни, что сотворили турки с Брагадино, когда взяли Фамагусту.
Виргилий про себя решил порасспросить дядю об этой битве, тем более что у них уже заходила об этом речь.
— Человек способен превращаться в пса, льва, волка… Здесь, в Светлейшей, несколько лет назад случилось одно преступление… Таким же вот точно образом содрали кожу с одной женщины. Да, именно таким образом.
— Простите? — в один голос вскричали Виргилий, Пьер и Мариетто, возбуждение которых достигло предела.
Они стали торопить Пальму с изложением подробностей.
— Жертвой была одна женщина. Это я помню, поскольку знал ее. К слову сказать, редкая красавица… Снять кожу с женщины — это еще более отвратительно. Женская кожа нежнее нашей.
— Помнишь ли ты что-нибудь еще об этой женщине?
— Да нет… Это случилось три или четыре года назад, если не больше… Я запамятовал, что там да как. Имя несчастной тоже выскочило из головы. Остались лишь лица.
Он смолк, три пары глаз жадно уставились на него, в них читалась досада.
— Вот что! — вскричал вдруг Пальма. — Помню, мой учитель Тициан очень хорошо был знаком с покойной.
Глава 5
Когда друзья вышли на улицу, оставив Пальму в мастерской наводить порядок, Венеция уже начала погружаться в темноту.
— Мне домой, попрощаемся здесь, — с сожалением в голосе проговорил юный художник. — Боюсь, как бы не пришлось отложить последнюю часть нашего плана.
— Что ж, — развел руками Виргилий, скрывая, как не хочется ему расставаться, — нас тоже ждет дядя. Небось наготовил на ужин гору всякой всячины. Встретимся завтра утром и прямиком в Авогадорию, хорошо?
— Вряд ли я смогу пойти с вами, — сказал Пьер. — Я должен навестить больную девочку. Думал сделать это сегодня, да куда уж теперь.
Виргилий и Мариетто условились о месте и времени встречи.
— Ну скажем, когда зазвонит Марангона, — предложил француз.
— У фасада Пресвятой Девы Прекрасной, — добавил венецианец.
— Со стороны канала или площади?
Странное дело, вопрос смутил Мариетто.
— Вижу, ты уже овладеваешь искусством свиданий в нашем городе. Со стороны канала. Перейдем по мосту на другую сторону и по улицам Банде, Касселерия и Герра выйдем к площади Святого Марка.
На этом они расстались.
Как и предполагал его племянник, Чезаре закончил приготовление к ужину. На сей раз салфетки были сложены в форме тюрбана, что означало намек на изваяния мавров неподалеку от дома Тинторетто.
— Венецианский рыбный суп! — с гордостью провозгласил повар. — Легок в приготовлении и всегда восхитителен.
— Рецепт пригодился бы моей кормилице, — не без грусти проговорил Виргилий.
— Тогда запоминай! — Каждому в тарелку дядя заранее положил по куску хлеба, на который теперь наливал поварешкой суп. — Берешь несколько фунтов евдошки, разрезаешь ее по всей длине надвое, рубишь на мелкие кусочки и складываешь в медный либо глиняный кувшин с восемью унциями растительного масла, пятью унциями белого вина, двумя литрами воды, тремя унциями сахара, четырьмя унциями изюма, каплей уксуса и щепоткой перца. Томишь все это на медленном огне и подаешь горячим, выливая на хлеб.
Чезаре поставил посреди стола супницу, чтобы каждый мог подлить себе еще. Кот Занни по достоинству оценил суп. За супом последовали: тревизанская требуха, мясная лазанья, коровье вымя и салат из цикория. Речь зашла о том, как прошел день. Друзья в один голос стали благодарить Чезаре за знакомство с сыном Робусти, неоценимым помощником. Виргилий никак не выдал ощущения странной неловкости, которое вызывал в нем юный художник. Догадывался ли о чем-нибудь дядя? Он бросил на племянника испытующий взгляд, легкая улыбка тронула его губы, но ни слова на эту тему сказано не было.
Ночью Виргилию приснился странный сон. Будто бы ему поручили написать портрет Мариетто и он с палитрой и кистью стоит перед мольбертом в мастерской Тициана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32