Подобно тому как поворотом ключа заводятся остановившиеся часы, перечисление фактов из жизни самого прославленного алхимика помогло Виргилию воспрять духом. Молодость, питаемая наивными мечтаниями, упрямством и легко восстанавливаемой энергией, одержала верх над унынием.
Виргилий встал, отряхнулся, подошел к столу и подвинул к себе чернильницу и лист бумаги.
— Если бы у нас стащили документ, о содержании которого нам ничего не известно, вот это было бы непоправимо. Но ведь мы успели прочесть это письмо, будь оно неладно! Причем каждый из нас! Значит, каждый удержал в памяти хоть малую его толику. Соединив наши общие воспоминания, мы сможем восстановить главное. Разве не так?
Отклик Пьера и Пальмы напоминал скорее неуверенный протест. И только Мариетта самым решительным образом поддержала своего друга. То, что не удалось Виргилию, действовавшему силой убеждения, удалось Мариетте с ее ямочкой на подбородке. В конце концов над чистым листом бумаги склонилось четыре лба.
— Фламель пишет, что все должно начаться в определенный день определенного года. Насколько я помню, указания на этот счет были не совсем ясны.
— Не ясны, это верно. А кроме того, речь шла о дьяволе! «В год, когда наше тысячелетие достигнет более-менее обиталища Сатаны».
— Там было «менее-более»…
— Как ты говоришь?
— «…достигнет менее-более», а не «более-менее обиталища Сатаны». Я запомнил, потому что подумал: не ошибка ли?
— Я не думаю, что в этом письме алхимик позволил себе хоть что-то обронить случайно, наугад или ошибочно. «Менее-более», «более-менее»… Пока мы не разгадаем, что это за год дьявола, мы не поймем разницы.
— «Наше тысячелетие»: у нас с Фламелем оно одно, и началось оно в 1001 году, а продолжится до 2001 года. Остается лишь угадать год в этом интервале!
— Я бы легко представил дьявола поселившимся в 666 году.
— То есть 1666!
— Что значит «менее-более» 1666?
— Если бы было «более-менее» 1666, это означало бы 1665 или 1667, но «менее-более»…
— А если это «менее-более», иными словами «приблизительно», касается не единиц, а десятков и сотен?
— А если бы ты выражался яснее?
— Возьмем первую шестерку из даты 1666. «Менее» шести — пять. А теперь вторую шестерку. «Более» шести — семь. У нас выходит тысяча пятьсот семьдесят какой-то, но поскольку больше никаких указаний нет, последняя шестерка остается шестеркой.
— И получается 1576!
Произнесенная вслух дата словно повисла в воздухе, никуда не исчезнув, как будто сила земного притяжения вдруг возросла и не отпустила ее. У кого-то хватило духу выдохнуть то, что было ясно и без слов:
— 1576-й — это как раз тот год, который идет сейчас!
Вино было разлито по чаркам и жадно выпито пересохшими глотками. Оно расковало воображение, придало сил. Восстановление текста и его расшифровка пошли живее.
— Там есть уточнение: 1576, «на солнцестояние».
— Но которое из двух: летнее или зимнее?
— Насколько я помню, «солнцестояние десятого месяца».
— Но ведь это лишено смысла! Солнцестояние июньское — в шестом месяце, а декабрьское — в двенадцатом!
— А вот и нет!
— Как это?
— А так! Если Изумрудная скрижаль должна возникнуть в Венеции, то и ориентироваться нужно на венецианский календарь. А год у нас начинается 1 марта. Так что зимнее солнцестояние приходится на десятый месяц!
— Из этого следует, что погоня за философским камнем должна начаться 22 декабря 1756 года, точнее — через сто десять дней.
Так слово за словом Предом с друзьями восстановили загадочное послание Николя Фламеля. За окнами было темно, когда Виргилий закупорил склянку с чернилами. Но обмен мыслями продолжался, а гипотезы и планы на будущее были в самом разгаре.
Двумя часами позже они покинули мастерскую. Луна отражалась в водах лагуны, омывающей Каннареджо, словно в зеркале Мурано. Напоследок четверка друзей решила подытожить все, чем располагала относительно смерти египтянки.
Итак, в Светлейшей в XVI веке живет и творит Тициан Вечеллио, гениальный и знаменитый художник, один из богатейших людей своего времени, владеющий всем, чего только может желать смертный. И вот он проникает в мир алхимии. Как узнать, не преждевременная ли кончина его наставника Джорджоне, унесшая того на заре блистательной карьеры, заставила Тициана задуматься о наиглавнейшей из истин: он человек, а значит, век его не беспределен. И все, чем он владеет — талант, делающий персонажей его полотен живыми, репутация у самых влиятельных людей Европы, состояние, на которое до него могли рассчитывать немногие художники, — ничто без самой жизни. Лишь философский камень и эликсир жизни способны обеспечить бессмертие. Это становится его навязчивой идеей. Бири-Гранде отныне не только мастерская художника, но и лаборатория алхимика. Печь служит ему не только для варки лаков, но и для получения философского камня. В тиглях перетираются пигменты и преодолевается «сухой путь», ведущий к Великому Деянию. Возможно, он преуспел и на этом новом для него поприще… Возможно, полученные результаты позволили ему стареть не дряхлея… Наступает день — ему уже под восемьдесят, — когда он решает, что следует приобщить к своей деятельности духовных наследников, как и положено в алхимии. Он собирает вокруг себя и своего сына Горацио кружок адептов, соблюдая извечные законы герметизма: ими должны стать представители трех великих монотеистических религий и представители трех континентов старого света. Ими становятся: Бонфили (христианин), Рибейра (иудаист), Мустафа (магометанин), Олимпия (уроженка Зары в Европе), Лионелло (уроженец Патары в Азии) и Атика (уроженка Александрии в Египте). Весьма причудливое сборище! Но как еще объяснить, что Зорзи Бонфили переносит присутствие Кары Мустафы, родного брата того, кто замучил его отца? Как иначе объяснить, почему выкрест Рибейра принимает приглашение той, что грозит ему инквизицией? Одному Богу известно, чем занималась эта разношерстная компания, собираясь вместе. Ну, может быть, еще Люциферу. В конце концов, ведь именно с его лба свалилась Изумрудная скрижаль.
Наступает 1574 год. Король Генрих III, следуя из Польши во Францию через Венецию, тайком навещает Атаку. Они обговаривают детали галло-оттоманского альянса, чьи интересы противоречат интересам Республики Льва. В знак признательности он преподносит куртизанке болонку и старинный манускрипт. Сам монарх не воспринимает всерьез все эти черные премудрости. Он собирался подарить его матери, Екатерине Медичи, но передумал и преподнес шпионке Атике. Речь в нем идет о получении философского камня: она как раз увлекается алхимией. Там говорится об иероглифических фигурах: она родилась в Египте. Там упоминается Венеция: она как раз живет в этом городе. Лучшего подарка не придумать. Ему и в голову не приходит, что какая-то замшелая рукопись, на его взгляд не представляющая никакой ценности, сыграет в судьбе куртизанки роковую роль. Двадцать седьмого июля король покидает Венецию со всеми ее чудесами.
Неделю спустя Атика решает открыть членам кружка малую часть — пока только ее — невероятных указаний, содержащихся в послании. Она просит карлика семь раз скопировать рисунки, иллюстрирующие загадки Фламеля. Седьмого августа в ночь она отпускает слуг. Видимо, только Эбено воспользовался своим свободным вечером. Фаустино, сраженный болезнью, тайком остается дома, проведя ночь на соломенном тюфяке. Являются гости: Олимпия, кадорец с сыном, Лионелло с Зорзи, Кара Мустафа и Жоао эль Рибейра. Египтянка возвещает им о необычном документе, попавшем ей в руки, и в доказательство раздает рисунки. Предположительно, на этом же вечере Атика тайно передает сам документ тому, кто приобщил ее к алхимии, — Тициану. Колокол Сан-Тровазо бьет одиннадцать раз. Гости расходятся. Среди них маэстро со своим сыном либо без оного добирается до Бири-Гранде, где запрятывает ценный документ в тайник. Его ассистент Пальма-младший, направляясь на галантное свидание, видит маэстро у окна.
В то же время Фаустино со своей мансарды слышит, как в дверь дома Атики вновь кто-то стучится. Отпустив слуг, она сама открывает тому или той, кто станет ее убийцей. Но почему она не настороже? Разве ей нечего опасаться? Не нужно бояться «часа льва»? Все ее гости имеют отношение к царю зверей и потому подпадают под подозрение: Лионелло — из-за своего имени, Олимпия — знака зодиака, под которым родилась, Фаустино — из-за своего волкодава по имени Лев, Жоао — своего настоящего имени, Эбено — болтающегося на шее украшения: львиной головы из слоновой кости, Зорзи — из-за места жительства, Мустафа — торгового знака. По мнению Пальмы, знаком льва отмечено и полотно маэстро 1570 года, на котором в качестве аллегории времени он изобразил себя (прошлое), своего сына (настоящее) и своего юного племянника (будущее), придав каждому определенное животное: себе — волка, Марко — пса, а Горацио — льва.
Как бы там ни было, убийца, воспользовавшись эффектом неожиданности, привязывает несчастную к постели. Затем совершается неслыханное по жестокости преступление. Кто и почему поступил с ней таким образом? Лионелло, которому она грозит выдачей его властям как содомита? Зорзи, в смерти отца которого она косвенно виновата? Олимпия, ревнующая ее к прекрасному Зену? Рибейра, опасающийся ее угроз выдать его инквизиции за тайное следование вере отцов? Кара, желающий через свою жену Камару прибрать к рукам ее состояние? Эбено, для которого ее смерть равносильна обретению свободы? Фаустино, которому предстояли вечные муки неразделенной любви? А почему бы и не Горацио? Причина расправиться с Атикой есть у всех, у каждого своя. Но есть еще одна причина, общая для всех: желание завладеть посланием Николя Фламеля. Это объясняет, почему жертву не просто отравили или закололи, а так долго и жестоко мучили. Преступник требовал у нее выдачи письма. Возможно, Атика испустила дух, не назвав имени Тициана, которому успела доверить письмо. Но написала на стене имя убийцы, которое, однако, было слизано псом Вавелем, любителем свежей крови. Если бы Нанна, расставшись с Тинторетто и прогуливаясь под окнами подруги, все же поднялась в ее спальню, невзирая на то, что та не отвечает на зов, она наверняка еще застала бы болонку за этим отвратительным занятием. Но было поздно, и Нанна прошла мимо. Когда же в дом вернулся Эбено, на стене от имени осталась лишь одна буква — то ли «Z», то ли «N», и эта буква могла указывать на кого угодно: и на Зорзи Бонфили, и на Кару Мустафу, и на Зани эль Рибейру, и на Горацио Вечеллио, и на Олимпию да Зару, и на Лионелло Зена, и на Фаустино с Эбено.
Утром восьмого августа Нанна застала Эбено недвижным перед постелью хозяйки. Она сообщила в полицию, африканца задержали. Из того, что произошло той ночью, кое-что стало известно Тициану. Однако присутствовать при совершении преступления он не мог, поскольку в это время Пальма видел его стоящим у окна его комнаты. Но ему откуда-то стало известно о невиновности Эбено, и он, не колеблясь, явился в Авогадорию, свидетельствуя в его пользу. Того освободили. Кадорцу также было явно известно, что Фаустино в тот вечер был дома. Ведь иначе он не изобразил бы карлика в виде юного сатира на полотне. В «Истязании Марсия», как и в «Пьете», двух своих последних творениях — своих завещаниях, — он воспроизводит трагедию со всеми действующими в ней лицами. А перед смертью открывается Предому. Известно ли убийце, что художник знал, кто он? И если да, то не мог ли он расправиться и с ним? Не исключено, что именно так он и поступил, заразив чумой и отца, и сына Вечеллио… Очевидно, что члены кружка догадывались: Атика передала письмо Тициану. Стоило душе того отлететь, как укрывшийся было в Константинополе эль Рибейра спешит в Венецию, а все остальные, словно гиены, бродят вокруг мастерской, периодически перерывая там все вверх дном. Олимпия оставляет там один из своих ярких бантов. Рыщут и Лионелло с Зеном, спрятавшись за масками комедии дель арте, и Мустафа.
Вмешательство французов-студентов и итальянцев-художников очень не по нраву участникам этого дела. Они раздражают, мешают им. И потому предпринимаются попытки их устранения: Мариетту сталкивают в канал, влюбленной парочке подсылают записку с угрозами, на Пьера натравливают пса, на двери дома Чезаре распинают ворону. И безжалостно расправляются с ними, когда они находят тайник Тициана. Кроме того, грозят донести о присутствии Тинторетто на улице Терпимости в вечер убийства. Обвинение, от которого художник может отмыться лишь одним способом — покрыть себя еще большим позором.
Промыв раны и еще раз пройдясь по всем обстоятельствам дела, Виргилий, Мариетта, Пьер и Пальма пришли к единственно возможному выводу. Для того чтобы узнать, кто пошел на преступление ради получения философского камня, и окончательно снять подозрение с отца Мариетгы, им самим следовало стать подмастерьями дьявола, приобщиться черной магии и герметических тайн. Фламель назначил им свидание в «солнцестояние десятого месяца», «в год, когда наше тысячелетие достигнет менее-более обиталища Сатаны». Значит, двадцать второго декабря им предстоит отправиться к той точке Венеции, куда приведет их разгадка первой картинки.
Когда вечером этого дня друзья объявили Чезаре о своем намерении взяться за поиски камня Гермеса, они ожидали, что он высмеет их. Но не тут-то было.
— Вы спасете семейство Робусти от бесчестия, а венецианцев от чумы, если этот камешек окажется волшебным. — Он тяжко вздохнул, на его обычно неунывающей физиономии обозначились морщины глубокой печали. — И чего я только не перепробовал, чего только не прописывал и кого только не призывал на помощь: и окуривание можжевельником, и полоскание рта лавровым настоем, и нюхательный табак, и испарения алоэ, и омовение мочой, и камфарные ингаляции, и натирание стрекательной травой, и гвоздичная настойка, и терияк змеиный, и ношение янтаря и амулетов из настоящего рога, и мышьяк в малых дозах, и собирание газов в бутыль, и носовые платки с серой, и свежее молоко, и экскременты, и колокольный звон, и колье из ящерицы, и пережевывание березовой коры, и глотание бумаги с записанной на ней молитвой, и стрельба из пушек, и вычерпывание ложками гноя из зрелых фурункулов… Вплоть до прокалывания семенников! Так чем хуже философский камень! — И, помолчав, мудро добавил: — К тому же, если ваши попытки окажутся не более чем шутка, никто не сможет упрекнуть вас за это…
Мнение дяди укрепило друзей в их решимости, и вскоре, бредя алхимией, с шишками на затылках, они уснули.
Наступило утро четвертого сентября, дядя отправился навещать больных. Но перед этим накрыл стол. Когда Пьер и Виргилий проснулись, он ломился от пахнущего чем-то приятным вина, оладий, тартинок с сухой треской, фруктового компота и обвалянных в сахаре лепешек. За завтраком к ним присоединились Пальма и Мариетта. Развернув лист бумаги с восстановленным текстом Фламеля, они перечли относящееся к картинкам и задумались. Фламель предостерегал: «Не принимайся за дело, не ищи, не находи, не касайся камня ранее того дня, о котором я говорю». У них и в мыслях не было нарушать его запрет. А вдруг за это было уготовано наказание? Но и сидеть сложа руки было негоже. Ведь они обладали подсказками, где именно в Венеции запрятаны камни. Стоило уже сейчас, не дожидаясь равноденствия, пролить свет на загадки и попытаться распознать тайники.
Этому они посвятили все утро. Затем разделились на группы. Виргилий отправился помочь Мариетте управиться с делами.
— Поможешь мне приготовить масло для красок. Если преуспеешь в этом, просись к отцу в ученики. — Она проговорила это, словно дулась на кого-то, при этом ее ямочка больше обычного обозначилась на подбородке.
Виргилий от всего сердца рассмеялся:
— Вряд ли ты найдешь кого-нибудь более бесчувственного, чем я, когда речь идет о высоких материях. Ни играть на музыкальном инструменте, ни сочинять стихи, ни лепить, ни рисовать я не умею. Видно, музы прокляли меня при появлении на свет.
— Речь вовсе не о высоких материях, а скорее об оборотной стороне искусства, о его кухне. Следуй моим указаниям, и все получится.
Усадив Виргилия в глубине мастерской, она стала наставлять его. Зародившись во Фландрии, техника масляной живописи проникла в Италию благодаря Антонелло да Мессина веком раньше. И быстро прижилась среди живописцев Чинквеченто. Благодаря маслу их полотна стали сиять. Они клали краски на грунтованную поверхность тонкими прозрачными слоями, причем нижние слои просвечивали сквозь верхние и таким образом заставляли полотна светиться изнутри. Очищение чудодейственного масла представляло собой процесс, этапы которого были один деликатней другого. В чем и предстояло убедиться Предому. Сперва под наблюдением своего учителя он смешал в широком сосуде неочищенное масло с горячей водой и ждал, пока одна жидкость отделится от другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Виргилий встал, отряхнулся, подошел к столу и подвинул к себе чернильницу и лист бумаги.
— Если бы у нас стащили документ, о содержании которого нам ничего не известно, вот это было бы непоправимо. Но ведь мы успели прочесть это письмо, будь оно неладно! Причем каждый из нас! Значит, каждый удержал в памяти хоть малую его толику. Соединив наши общие воспоминания, мы сможем восстановить главное. Разве не так?
Отклик Пьера и Пальмы напоминал скорее неуверенный протест. И только Мариетта самым решительным образом поддержала своего друга. То, что не удалось Виргилию, действовавшему силой убеждения, удалось Мариетте с ее ямочкой на подбородке. В конце концов над чистым листом бумаги склонилось четыре лба.
— Фламель пишет, что все должно начаться в определенный день определенного года. Насколько я помню, указания на этот счет были не совсем ясны.
— Не ясны, это верно. А кроме того, речь шла о дьяволе! «В год, когда наше тысячелетие достигнет более-менее обиталища Сатаны».
— Там было «менее-более»…
— Как ты говоришь?
— «…достигнет менее-более», а не «более-менее обиталища Сатаны». Я запомнил, потому что подумал: не ошибка ли?
— Я не думаю, что в этом письме алхимик позволил себе хоть что-то обронить случайно, наугад или ошибочно. «Менее-более», «более-менее»… Пока мы не разгадаем, что это за год дьявола, мы не поймем разницы.
— «Наше тысячелетие»: у нас с Фламелем оно одно, и началось оно в 1001 году, а продолжится до 2001 года. Остается лишь угадать год в этом интервале!
— Я бы легко представил дьявола поселившимся в 666 году.
— То есть 1666!
— Что значит «менее-более» 1666?
— Если бы было «более-менее» 1666, это означало бы 1665 или 1667, но «менее-более»…
— А если это «менее-более», иными словами «приблизительно», касается не единиц, а десятков и сотен?
— А если бы ты выражался яснее?
— Возьмем первую шестерку из даты 1666. «Менее» шести — пять. А теперь вторую шестерку. «Более» шести — семь. У нас выходит тысяча пятьсот семьдесят какой-то, но поскольку больше никаких указаний нет, последняя шестерка остается шестеркой.
— И получается 1576!
Произнесенная вслух дата словно повисла в воздухе, никуда не исчезнув, как будто сила земного притяжения вдруг возросла и не отпустила ее. У кого-то хватило духу выдохнуть то, что было ясно и без слов:
— 1576-й — это как раз тот год, который идет сейчас!
Вино было разлито по чаркам и жадно выпито пересохшими глотками. Оно расковало воображение, придало сил. Восстановление текста и его расшифровка пошли живее.
— Там есть уточнение: 1576, «на солнцестояние».
— Но которое из двух: летнее или зимнее?
— Насколько я помню, «солнцестояние десятого месяца».
— Но ведь это лишено смысла! Солнцестояние июньское — в шестом месяце, а декабрьское — в двенадцатом!
— А вот и нет!
— Как это?
— А так! Если Изумрудная скрижаль должна возникнуть в Венеции, то и ориентироваться нужно на венецианский календарь. А год у нас начинается 1 марта. Так что зимнее солнцестояние приходится на десятый месяц!
— Из этого следует, что погоня за философским камнем должна начаться 22 декабря 1756 года, точнее — через сто десять дней.
Так слово за словом Предом с друзьями восстановили загадочное послание Николя Фламеля. За окнами было темно, когда Виргилий закупорил склянку с чернилами. Но обмен мыслями продолжался, а гипотезы и планы на будущее были в самом разгаре.
Двумя часами позже они покинули мастерскую. Луна отражалась в водах лагуны, омывающей Каннареджо, словно в зеркале Мурано. Напоследок четверка друзей решила подытожить все, чем располагала относительно смерти египтянки.
Итак, в Светлейшей в XVI веке живет и творит Тициан Вечеллио, гениальный и знаменитый художник, один из богатейших людей своего времени, владеющий всем, чего только может желать смертный. И вот он проникает в мир алхимии. Как узнать, не преждевременная ли кончина его наставника Джорджоне, унесшая того на заре блистательной карьеры, заставила Тициана задуматься о наиглавнейшей из истин: он человек, а значит, век его не беспределен. И все, чем он владеет — талант, делающий персонажей его полотен живыми, репутация у самых влиятельных людей Европы, состояние, на которое до него могли рассчитывать немногие художники, — ничто без самой жизни. Лишь философский камень и эликсир жизни способны обеспечить бессмертие. Это становится его навязчивой идеей. Бири-Гранде отныне не только мастерская художника, но и лаборатория алхимика. Печь служит ему не только для варки лаков, но и для получения философского камня. В тиглях перетираются пигменты и преодолевается «сухой путь», ведущий к Великому Деянию. Возможно, он преуспел и на этом новом для него поприще… Возможно, полученные результаты позволили ему стареть не дряхлея… Наступает день — ему уже под восемьдесят, — когда он решает, что следует приобщить к своей деятельности духовных наследников, как и положено в алхимии. Он собирает вокруг себя и своего сына Горацио кружок адептов, соблюдая извечные законы герметизма: ими должны стать представители трех великих монотеистических религий и представители трех континентов старого света. Ими становятся: Бонфили (христианин), Рибейра (иудаист), Мустафа (магометанин), Олимпия (уроженка Зары в Европе), Лионелло (уроженец Патары в Азии) и Атика (уроженка Александрии в Египте). Весьма причудливое сборище! Но как еще объяснить, что Зорзи Бонфили переносит присутствие Кары Мустафы, родного брата того, кто замучил его отца? Как иначе объяснить, почему выкрест Рибейра принимает приглашение той, что грозит ему инквизицией? Одному Богу известно, чем занималась эта разношерстная компания, собираясь вместе. Ну, может быть, еще Люциферу. В конце концов, ведь именно с его лба свалилась Изумрудная скрижаль.
Наступает 1574 год. Король Генрих III, следуя из Польши во Францию через Венецию, тайком навещает Атаку. Они обговаривают детали галло-оттоманского альянса, чьи интересы противоречат интересам Республики Льва. В знак признательности он преподносит куртизанке болонку и старинный манускрипт. Сам монарх не воспринимает всерьез все эти черные премудрости. Он собирался подарить его матери, Екатерине Медичи, но передумал и преподнес шпионке Атике. Речь в нем идет о получении философского камня: она как раз увлекается алхимией. Там говорится об иероглифических фигурах: она родилась в Египте. Там упоминается Венеция: она как раз живет в этом городе. Лучшего подарка не придумать. Ему и в голову не приходит, что какая-то замшелая рукопись, на его взгляд не представляющая никакой ценности, сыграет в судьбе куртизанки роковую роль. Двадцать седьмого июля король покидает Венецию со всеми ее чудесами.
Неделю спустя Атика решает открыть членам кружка малую часть — пока только ее — невероятных указаний, содержащихся в послании. Она просит карлика семь раз скопировать рисунки, иллюстрирующие загадки Фламеля. Седьмого августа в ночь она отпускает слуг. Видимо, только Эбено воспользовался своим свободным вечером. Фаустино, сраженный болезнью, тайком остается дома, проведя ночь на соломенном тюфяке. Являются гости: Олимпия, кадорец с сыном, Лионелло с Зорзи, Кара Мустафа и Жоао эль Рибейра. Египтянка возвещает им о необычном документе, попавшем ей в руки, и в доказательство раздает рисунки. Предположительно, на этом же вечере Атика тайно передает сам документ тому, кто приобщил ее к алхимии, — Тициану. Колокол Сан-Тровазо бьет одиннадцать раз. Гости расходятся. Среди них маэстро со своим сыном либо без оного добирается до Бири-Гранде, где запрятывает ценный документ в тайник. Его ассистент Пальма-младший, направляясь на галантное свидание, видит маэстро у окна.
В то же время Фаустино со своей мансарды слышит, как в дверь дома Атики вновь кто-то стучится. Отпустив слуг, она сама открывает тому или той, кто станет ее убийцей. Но почему она не настороже? Разве ей нечего опасаться? Не нужно бояться «часа льва»? Все ее гости имеют отношение к царю зверей и потому подпадают под подозрение: Лионелло — из-за своего имени, Олимпия — знака зодиака, под которым родилась, Фаустино — из-за своего волкодава по имени Лев, Жоао — своего настоящего имени, Эбено — болтающегося на шее украшения: львиной головы из слоновой кости, Зорзи — из-за места жительства, Мустафа — торгового знака. По мнению Пальмы, знаком льва отмечено и полотно маэстро 1570 года, на котором в качестве аллегории времени он изобразил себя (прошлое), своего сына (настоящее) и своего юного племянника (будущее), придав каждому определенное животное: себе — волка, Марко — пса, а Горацио — льва.
Как бы там ни было, убийца, воспользовавшись эффектом неожиданности, привязывает несчастную к постели. Затем совершается неслыханное по жестокости преступление. Кто и почему поступил с ней таким образом? Лионелло, которому она грозит выдачей его властям как содомита? Зорзи, в смерти отца которого она косвенно виновата? Олимпия, ревнующая ее к прекрасному Зену? Рибейра, опасающийся ее угроз выдать его инквизиции за тайное следование вере отцов? Кара, желающий через свою жену Камару прибрать к рукам ее состояние? Эбено, для которого ее смерть равносильна обретению свободы? Фаустино, которому предстояли вечные муки неразделенной любви? А почему бы и не Горацио? Причина расправиться с Атикой есть у всех, у каждого своя. Но есть еще одна причина, общая для всех: желание завладеть посланием Николя Фламеля. Это объясняет, почему жертву не просто отравили или закололи, а так долго и жестоко мучили. Преступник требовал у нее выдачи письма. Возможно, Атика испустила дух, не назвав имени Тициана, которому успела доверить письмо. Но написала на стене имя убийцы, которое, однако, было слизано псом Вавелем, любителем свежей крови. Если бы Нанна, расставшись с Тинторетто и прогуливаясь под окнами подруги, все же поднялась в ее спальню, невзирая на то, что та не отвечает на зов, она наверняка еще застала бы болонку за этим отвратительным занятием. Но было поздно, и Нанна прошла мимо. Когда же в дом вернулся Эбено, на стене от имени осталась лишь одна буква — то ли «Z», то ли «N», и эта буква могла указывать на кого угодно: и на Зорзи Бонфили, и на Кару Мустафу, и на Зани эль Рибейру, и на Горацио Вечеллио, и на Олимпию да Зару, и на Лионелло Зена, и на Фаустино с Эбено.
Утром восьмого августа Нанна застала Эбено недвижным перед постелью хозяйки. Она сообщила в полицию, африканца задержали. Из того, что произошло той ночью, кое-что стало известно Тициану. Однако присутствовать при совершении преступления он не мог, поскольку в это время Пальма видел его стоящим у окна его комнаты. Но ему откуда-то стало известно о невиновности Эбено, и он, не колеблясь, явился в Авогадорию, свидетельствуя в его пользу. Того освободили. Кадорцу также было явно известно, что Фаустино в тот вечер был дома. Ведь иначе он не изобразил бы карлика в виде юного сатира на полотне. В «Истязании Марсия», как и в «Пьете», двух своих последних творениях — своих завещаниях, — он воспроизводит трагедию со всеми действующими в ней лицами. А перед смертью открывается Предому. Известно ли убийце, что художник знал, кто он? И если да, то не мог ли он расправиться и с ним? Не исключено, что именно так он и поступил, заразив чумой и отца, и сына Вечеллио… Очевидно, что члены кружка догадывались: Атика передала письмо Тициану. Стоило душе того отлететь, как укрывшийся было в Константинополе эль Рибейра спешит в Венецию, а все остальные, словно гиены, бродят вокруг мастерской, периодически перерывая там все вверх дном. Олимпия оставляет там один из своих ярких бантов. Рыщут и Лионелло с Зеном, спрятавшись за масками комедии дель арте, и Мустафа.
Вмешательство французов-студентов и итальянцев-художников очень не по нраву участникам этого дела. Они раздражают, мешают им. И потому предпринимаются попытки их устранения: Мариетту сталкивают в канал, влюбленной парочке подсылают записку с угрозами, на Пьера натравливают пса, на двери дома Чезаре распинают ворону. И безжалостно расправляются с ними, когда они находят тайник Тициана. Кроме того, грозят донести о присутствии Тинторетто на улице Терпимости в вечер убийства. Обвинение, от которого художник может отмыться лишь одним способом — покрыть себя еще большим позором.
Промыв раны и еще раз пройдясь по всем обстоятельствам дела, Виргилий, Мариетта, Пьер и Пальма пришли к единственно возможному выводу. Для того чтобы узнать, кто пошел на преступление ради получения философского камня, и окончательно снять подозрение с отца Мариетгы, им самим следовало стать подмастерьями дьявола, приобщиться черной магии и герметических тайн. Фламель назначил им свидание в «солнцестояние десятого месяца», «в год, когда наше тысячелетие достигнет менее-более обиталища Сатаны». Значит, двадцать второго декабря им предстоит отправиться к той точке Венеции, куда приведет их разгадка первой картинки.
Когда вечером этого дня друзья объявили Чезаре о своем намерении взяться за поиски камня Гермеса, они ожидали, что он высмеет их. Но не тут-то было.
— Вы спасете семейство Робусти от бесчестия, а венецианцев от чумы, если этот камешек окажется волшебным. — Он тяжко вздохнул, на его обычно неунывающей физиономии обозначились морщины глубокой печали. — И чего я только не перепробовал, чего только не прописывал и кого только не призывал на помощь: и окуривание можжевельником, и полоскание рта лавровым настоем, и нюхательный табак, и испарения алоэ, и омовение мочой, и камфарные ингаляции, и натирание стрекательной травой, и гвоздичная настойка, и терияк змеиный, и ношение янтаря и амулетов из настоящего рога, и мышьяк в малых дозах, и собирание газов в бутыль, и носовые платки с серой, и свежее молоко, и экскременты, и колокольный звон, и колье из ящерицы, и пережевывание березовой коры, и глотание бумаги с записанной на ней молитвой, и стрельба из пушек, и вычерпывание ложками гноя из зрелых фурункулов… Вплоть до прокалывания семенников! Так чем хуже философский камень! — И, помолчав, мудро добавил: — К тому же, если ваши попытки окажутся не более чем шутка, никто не сможет упрекнуть вас за это…
Мнение дяди укрепило друзей в их решимости, и вскоре, бредя алхимией, с шишками на затылках, они уснули.
Наступило утро четвертого сентября, дядя отправился навещать больных. Но перед этим накрыл стол. Когда Пьер и Виргилий проснулись, он ломился от пахнущего чем-то приятным вина, оладий, тартинок с сухой треской, фруктового компота и обвалянных в сахаре лепешек. За завтраком к ним присоединились Пальма и Мариетта. Развернув лист бумаги с восстановленным текстом Фламеля, они перечли относящееся к картинкам и задумались. Фламель предостерегал: «Не принимайся за дело, не ищи, не находи, не касайся камня ранее того дня, о котором я говорю». У них и в мыслях не было нарушать его запрет. А вдруг за это было уготовано наказание? Но и сидеть сложа руки было негоже. Ведь они обладали подсказками, где именно в Венеции запрятаны камни. Стоило уже сейчас, не дожидаясь равноденствия, пролить свет на загадки и попытаться распознать тайники.
Этому они посвятили все утро. Затем разделились на группы. Виргилий отправился помочь Мариетте управиться с делами.
— Поможешь мне приготовить масло для красок. Если преуспеешь в этом, просись к отцу в ученики. — Она проговорила это, словно дулась на кого-то, при этом ее ямочка больше обычного обозначилась на подбородке.
Виргилий от всего сердца рассмеялся:
— Вряд ли ты найдешь кого-нибудь более бесчувственного, чем я, когда речь идет о высоких материях. Ни играть на музыкальном инструменте, ни сочинять стихи, ни лепить, ни рисовать я не умею. Видно, музы прокляли меня при появлении на свет.
— Речь вовсе не о высоких материях, а скорее об оборотной стороне искусства, о его кухне. Следуй моим указаниям, и все получится.
Усадив Виргилия в глубине мастерской, она стала наставлять его. Зародившись во Фландрии, техника масляной живописи проникла в Италию благодаря Антонелло да Мессина веком раньше. И быстро прижилась среди живописцев Чинквеченто. Благодаря маслу их полотна стали сиять. Они клали краски на грунтованную поверхность тонкими прозрачными слоями, причем нижние слои просвечивали сквозь верхние и таким образом заставляли полотна светиться изнутри. Очищение чудодейственного масла представляло собой процесс, этапы которого были один деликатней другого. В чем и предстояло убедиться Предому. Сперва под наблюдением своего учителя он смешал в широком сосуде неочищенное масло с горячей водой и ждал, пока одна жидкость отделится от другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32