Теперь, когда нет пелены тумана, уже ничто не скрывает чудовище, атакующее «Барыш». Представьте себе осьминога в два раза больше быка, с глазами, как блюдца, и клювом, как у попугая. Его цепкие щупальца достают до марса, и от них нет спасения.
Капитан, чей дух подкрепился надеждой, призывает мат­росов сражаться. Но корабельная пушка безмолвствует, и тог­да Белкула хватает орудие, словно какой-нибудь огурец, и выходит один на один с разъяренным чудовищем.
– Бога ради, – кричит Колпачок, – побереги себя!
Осьминог, отупевший от голода, наклоняет корабль на­бок, чтобы вернее добраться до лакомого кусочка в лице Бел­кулы. Но вместо нежного мяса разверстый клюв натыкается на свинцовый ствол пушки в руках у Белкулы. Груз свинца тянет чудовище вниз, в пучину – где его пожирают его же собратья.
Вот так Белкула спасает «Барыш» от погибели. Вода за бортом бурлит и сверкает серебряными плавниками, но сие грандиозное зрелище интересно лишь Колпачку, все осталь­ные на судне – включая капитана, человека во всех отноше­ниях надежного и рассудительного, – восхищенно таращат­ся на свою спасительницу и бессвязно бормочут какую-то чушь.

О том, как Безумная Грета выходит в море, с небольшим отступлением на тему морской диеты
Тот же ветер, что толкает вперед корабли людей добрых и праведных, подгоняет и скверных грешников. Безумная Гре­та в отличие от своей жертвы не находит приятности в море: ибо богатства, каковые скрывает морская пучина, лежат в глубине недоступной, в развороченных чревах погибших ко­раблей, и видят их только кальмары и пучеглазые рыбы. По­живиться на море нечем – что взять с утлых рыбачьих лодчонок?! Нет. Безумную Грету радует лишь одно (если стер­вятникам радость вообще доступна): возбуждение погони. Уже два дня маячит на горизонте ни о чем не подозреваю­щий «Барыш».
Когда на море спускается густой туман – непроглядная мгла, в которой теряются даже запахи, – погоню приходится временно прекратить. Безумная Грета беснуется от бессилия и срывает свое раздражение на сопровождающих ее женщинах посредством жестокого рукоприкладства и грубой брани. Даже любимицы и приближенные не избежали проклятия сифили­сом и нищетой. И когда море вдруг начинает кишеть чудови­щами, это становится чуть ли не облегчением для женщин на корабле – теперь Грете уже не до них. Они перекидывают че­рез борт веревки с крючками и ловят зубастых акул и клыкас­тых угрей, вытаскивают их на палубу и швыряют на доски, чтобы потом выпотрошить и съесть. Все залито ледяной рыбь­ей кровью. Сама Безумная Грета голыми руками хватает кра­кена, ломает ему хребет и высасывает студенистую жижу у него из глаз.
Туман внезапно рассеивается. Над морем разносится тош­нотворный аромат роз. Туши объевшихся чудищ качаются на волнах. Но если Белкула не трогает гадов морских, то Безумная Грета враз прозревает, чем тут поживиться. Любой мас­тер-чучельник, не торгуясь, отвалит немалые деньги за такие диковины. Она немедленно подряжает свое бабское воинство, и женщины принимаются за работу: вытаскивают из воды полусонных и вялых с обжорства чудовищ, словно ли­ней – из садка, и свежуют их заживо. Буквально за час, говорю я вам, море у Фрисии было расчищено от чудовищ. Они превратились в пирог из Бегемота и похлебку из морского слизня, в паштет из пучеглазой акулы и суп из гигантских кальмаров.
И вот шкуры прибиты гвоздями к палубе, чтобы сохли, и Безумная Грета встает на носу и рыщет глазами по морским просторам в поисках «Барыша» – точки на горизонте.

О том, как Белкула сходит на берег в Гедоне; и о правах и свободах тамошних граждан
Республика Гедон – большая хохма среди картографов – представляет собой остров, покрытый зеленью, в обрамлении песка цвета слоновой кости. Три горы возвышаются над гус­тыми лесами, над фаллическими башнями и куполами в фор­ме женских грудей, словно головы великанов над зеленой во­дой. Ну чем не райский сад, размышляет Колпачок, и его губы покалывает от нежданной улыбки.
Приближаясь к гавани, «Барыш» проходив мимо роскош­ного пляжа, где гедонцы нежатся на песочке, подобно тюле­ням. Они почти полностью голые. Черные тряпочки на чрес­лах врезаются сзади между ягодиц, так что седалища разморенных на солнышке островитян явлены миру во всей красе; мужские детородные члены и соски на грудях у жен­щин едва прикрыты морскими ракушками. Колпачок с изум­лением наблюдает, как гедонцы на пляже натирают друг друга какими-то мазями. Белкула взирает на эту картину завороженно, и глаза у нее горят.
– Даже не думай, – говорит Колпачок. – Мы сюда нена­долго, запастись провиантом и пресной водой. Еще до обеда отчалим.
Он тут же жалеет о сказанном, ибо Белкула становится все беспокойнее.
Вот и гедонская гавань. Портовая площадь окружена с трех сторон высокими зданиями из гранита и вся заставлена мра­морными статуями: красивые юноши с возбужденными членами и прелестные женщины во фривольных позах, с пусты­ми симметричными лицами. Щедро одаренные для плотской любви (но не природой, а мастерами-ваятелями, не чурающи­мися, как видно, художественных гипербол), эти статуи похо­жи на неуемных любовников, окаменевших flagrante delicto, с именем поставщика, вытравленном на задах. Сами позы ста­туй также весьма недвусмысленно намекают на основное занятие местных жителей. Сразу понятно, что здесь вам доста­вят самые утонченные удовольствия: например, ублажат язы­ком и живой макрелью – и при желании расчешут вам волосы на лобке частым гребнем.
– Господи, – стонет Колпачок, – и тут то же самое.
Из-за каменных статуй выходят красивые девушки из пло­ти и крови. Они подходят к причалу, где пришвартовался «Ба­рыш», страстно ласкают спелые сливы в корзинках и произво­дят фелляцию длинных батонов – надо думать, хотят их про­дать, только каким-то уж очень нетрадиционным способом. Колпачок, стараясь казаться невозмутимым, спрашивает у Белкулы, не купить ли ей хлеба. Но вот незадача: Белкулы уже нет рядом – ее вообще нигде нет.
Колпачок тут же впадает в панику. Он бежит сломя голову вниз по сходням, распихивая локтями гедонских торговцев. Он лихорадочно шарит глазами по площади, высматривая Белкулу в толпе блудливых островитян. Но ее нигде нет. Признав свое по­ражение, он в отчаянии оседает на швартовную тумбу, где к нему тут же подсаживается молоденький паренек, голый по пояс.
– Вы не с этого судна из Гента? – Парень достаточно бег­ло говорит по-голландски. – Меня зовут Бландус Влааг. Я надзиратель в здешней тюрьме. Я к вам по поводу юной ба­рышни…
– Барышни, да. И что она натворила?
– Боюсь, ее взяли под стражу. Приставала к прохожим на улице с непристойными предложениями без соответствующе­го разрешения. Неконвенционное домогательство. Плюс от­сутствие медицинского сертификата. Плюс отказ подписать договор о согласии на взаимоприятственную прелюдию.
– Что?! Она просто пристала к кому-то на улице?!
– При отсутствии необходимых бумаг.
Колпачок умоляет о снисхождении: Белкула нездешняя, объясняет он, она не хотела ничего дурного, просто она не знает, как надо вести себя в обществе. Бландус Влааг вяло кивает и говорит, что проводит Колпачка до тюрьмы.
– Поговорите с моими начальниками, – предлагает он.
И они мчатся чуть ли не бегом – один полуголый, другой закутанный до ушей – по улицам островной столицы.
По декору и архитектуре Гедонополис мало чем отличает­ся от Гента. И лишь откровенные фрески с изображением со­вокупляющих пар (троек, четверок и т.д.) отличают сей город от его континентальных собратьев. Также бросается в глаза нездоровая тяга островитян обнажаться – больше, чем это необходимо в таком климате. Колпачок очень старается не отставать от своего провожатого, но его все равно отвлекают до неприличия короткие юбки у женщин и тесные штаны у мужчин, так что мошонки и члены – все напоказ, и почему-то безрадостные улыбки прохожих.
– Наверное, вас изумляют, – высказывает догадку Блан­дус Влааг, – сии доказательства наших свобод.
– А раньше что, никаких свобод не было?
– Раньше все было весьма печально. Старомодные прави­ла поведения, глупые ограничения. Раньше секс на Гедоне всячески подавляли, и если кто занимался сексом, то трясся при этом от страха, как бы чего не вышло. Но потом народ возмутился. Случилось восстание, и то, что было необходи­мым злом, стало Неотъемлемым Правом всякого гражданина, утвержденной законом Легитимной Потребностью.
Колпачок в недоумении хмурит брови. Какая-то классная дама вывела учениц на прогулку: выстроила их в ряд и прове­ряет, чистые ли у них руки. К ней подходит поджарый и строй­ный юнец в обтягивающих чулках. Дородная матрона манит его пальцем, что-то воркует безжизненным механическим го­лосом и безрадостно щиплет его за задницу. После чего моло­дой человек (отнюдь не смущаясь) подставляет свои ягодицы школьницам для учебных щипков.
– …кодифицированный промискуитет, – бубнит Бландус Влааг, – преподают в школах. В первый год обучения школь­ники изучают позы и практику. К семи годам они должны сдать экзамен по Половому сношению (это Этика), Приемам и способам соблазнения (Риторика) и Обнаружению клитора (Анатомия). Тех, кто проваливает экзамены по основным дис­циплинам, оставляют на второй год.
Интересно, думает про себя Колпачок, а что происходит с теми, кто проваливает экзамены и во второй раз, и в третий. На улицах города полно оборванцев – может быть, это и есть нерадивые ученики?
– …в Гедоне много хороших книг и пособий по сексу. Секс – наше главное ремесло и источник дохода. У нас есть врачи, восстанавливающие потенцию, специальные курорты для общего укрепления организма и лечебные заведения по реабилитации тех, кто подорвал силы на сексе.
– И что, у вас нет никаких запретов?
– Почему? Есть один: целибат и вообще воздержание от секса. Понимаете, это либо извращение, либо нарушение ос­новных прав человека. В любом случае нарушителей строго наказывают. За воздержание и целомудрие – тюрьма и изгна­ние. И стыд и позор, — Бландус Влааг пинает ногой по мосто­вой, и пыль летит прямо в глаза оборванца, подвернувшегося так некстати, – вечный стыд и позор импотентам.
– Но вы хоть получаете от всего этого удовольствие? – любопытствует Колпачок.
Бландус Влааг озадаченно чешет в затылке. Потом начи­нает отчетливо и, пожалуй, излишне громко перечислять ост­ровные квоты на оргазм и цитировать избранные места из Билля о правах на возбуждение…
– Кажется, мы пришли, – перебивает его Колпачок, про­сто чтобы прервать этот вздор.
Перед ними и вправду маячат стены неприступной гедон­ской тюрьмы. Бландус Влааг стучит три раза в гулкие деревян­ные ворота, и те приоткрываются с натужным скрипом. При виде виселицы на тюремном дворе Колпачок издает сдавлен­ный вскрик. В унылом и пыльном здании суда его принимают столь же унылые судьи в белых напудренных париках. Колпа­чок падает ниц, умоляя о милосердии, и мольбы его не пропа­дают всуе. С Белкулы снимают тяжелые цепи, и она бросается к своему спасителю и сжимает его в объятиях. Бландус Влааг, также охваченный ликованием, жмет Колпачку руку и выпи­сывает Белкуле юридически безупречный пропуск на выход.
Белкула, пребывая в глубоком смущении и замешатель­стве, всю дорогу до «Барыша» не отпускает руки Колпачка – как только они поднимаются на борт, корабль поспешно отчаливает.

О том, как Белкула посещает острова Тощей и Скеллет, каковые она покидает в великой поспешности
Как выкошенный подчистую луг вновь зарастает сочной травой, Белкула оправилась после гедонского приключения. Уже через пару часов (вы, я думаю, будете рады об этом узнать) она вновь принялась за свои старые штучки, а Колпачок снова залег в одиночестве у себя в гамаке в трюме.
На следующий день на рассвете капитан выходит из своей каюты, застегивая на ходу ширинку, и объявляет, что судно меняет курс. Теперь они направляются к Тощею и Скеллету. Торговля может и подождать; корабль переходит в полное рас­поряжение его возлюбленной госпожи и будет служить ис­ключительно ее удовольствию, заявляет он.
– Хотя если ее маманя живет на каком-то из этих остро­вов, – признается он Колпачку по секрету, – тогда остается лишь уповать на Господню милость.
– А что там, на островах? Капитана бросает в дрожь.
– Скоро сам все увидишь.
На протяжении двух дней свирепая буря треплет «Барыш». Нептун играет с корабликом у себя на пузе: то окунет судно себе в пупок, где сверкает рыбья чешуя, то подбросит на выдохе себе на грудь, в бороде белой пены. Колпачок выполз из трюма на палубу и предается отчаянию, глядя слезящимися покрасневшими глазами в клубящуюся черноту неба. Все Мироздание кренится набок, едва сдерживая тошноту, и вот-вот опрокинется и пойдет ко дну.
На третий день в черноте показалась прореха – проблеск серебряного свечения. Корабль идет туда, к свету. И наконец чернота расступается, и небо опять – голубое, и лучи солнца плывут в синеве, как золотые медузы, и впередсмотрящий на марсе кричит: «Земля!».
Как видно на карте (эй, а кто ее всю облизал?!), острова Тощей и Скеллет соединяются узеньким перешейком гранит­ных скал. Хотя они и соседи, но отличаются друг от друга, как день и ночь. Тощей утопает в зеленых садах, его поля золотят– ся обильной пшеницей – на бесплодном Скеллете растут толь­ко сорные травы и чахлая рожь. На обоих островах нет ни одной гавани для причала, все побережье – сплошные рифы и отвесные скалы.
– Надо обследовать оба, – настоятельно просит Колпачок.
Перед лицом очевидной опасности капитан «Барыша» пред­лагает свои услуги. Внимательно изучив карты, он помогает Белкуле сойти на гребную лодку, которую он вызывается про­вести к берегу лично. Колпачок послушно садится на весла, и матросы желают Белкуле удачи (но про себя каждый молится, чтобы она вернулась). Стиснув зубы, Колпачок отчаянно сра­жается с волнами и после трех более или менее удачных греб­ков завязит весло, так что лодку весьма ощутимо качает.
– Вы обо мне не волнуйтесь, – пыхтит он обиженно, – вы продолжайте. Скалы? Не врежемся мы ни в какие скалы. Когда я сижу спиной к берегу? А вы там обжимаетесь?
Капитан, верный долгу, отрывается от пышных телес воз­любленной. Но мысли его заняты совершенно не тем, чем нужно, и его навигация, как говорится, оставляет желать, и Колпачок смотрит через плечо с риском вывернуть шею, вы­сматривая безопасный проход среди скал. Наконец он замеча­ет что-то более или менее подходящее и направляет лодку туда. Пот течет с него градом, штаны на заднице промокли на­сквозь. Белкула принимает руку галантного капитана, но сту­пает неловко, и в результате садится верхом ему на голову, упершись пятками ему в промежность, и уже с такого мало­удобного положения сходит на берег – на обросший ракуш­ками камень. Следом за ней сходит на берег и капитан – в состоянии крайнего возбуждения. Колпачка оставляют привя­зывать лодку.
Пару минут спустя, когда наши отважные путешественни­ки нежатся на зеленом лугу на солнышке (Колпачок угрюмо возлежит на животе и смотрит в одну точку), до них вдруг доносится топот бегущих ног. Подняв глаза, они видят, как кусты сотрясаются и изрыгают взмыленное семейство. Мать, отец, двое сыновей и три дочки несутся легким галопом по песчаной тропинке. На лбу у каждого – ленты из набивного ситца, на ногах вместо башмаков – какие-то белые мешки, набитые соломой. У них уже явно нет сил бежать, но они все равно бегут, на пределе возможностей.
– Наверное, что-то страшное приключилось, – испуган­но выдыхает Колпачок, которому уже представляются карти­ны кровавой резни. На другом конце луга возникает второе семейство. Эти островитяне тоже бегут что есть мочи, натуж­но дыша и картинно обливаясь потом, всем своим видом да­вая понять, что да – им тяжело, но они не сдаются. Когда Колпачок их окликает, они замирают на миг и припускают еще резвее.
– Ничего не поделаешь, – говорит Колпачок, – придется их догонять.
Ну да, два раза. Наша троица бредет, прихрамывая по берегу, и наконец выходит к деревне – когда таинственные бегуны давно уже скрылись из виду. Деревня являет собой зрелище мрачное и безрадостное: покосившиеся обветшалые домишки в окружении засохших садов, – но в этих убогих лачужках все кипит и бурлит, они так и ходят ходуном. Жи­тели Тощея вообще никогда не отдыхают и не останавлива­ются ни на минуту. Если нечего делать, они бегают (можно даже на месте, если нет другой возможности), прыгают и ку­выркаются. Даже слушать их утомительно: звон в кузнице, пыхтение паровых утюгов.
От всего этого шума и гама у Белкулы разыгрывается аппе­тит. Капитан достает свой кошель. Выбирает наугад дом и сту­чит в дверь. Сперва ему никто не отвечает, а потом из-за двери доносится совсем уже непонятное тиканье, как будто своим громким настойчивым стуком капитан запустил в действие не­кий часовой механизм – клик-тик-так-клик-тик-так, – и дверь открывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27