Все еще не отдышавшись, я уселся на скамью и украдкой взглянул на своих собратьев-книжников. Никто не взглянул в мою сторону. Одни были заняты размыш­лениями, другие что-то писали в книгах своими гусиными пе­рьями. Постепенно дыхание восстановилось. Строгая библио­течная тишина уняла мое бешеное сердцебиение. Я окунул перо в чернильницу и возобновил прерванную работу. Стены в биб­лиотеке были достаточно толстыми, да и ряды книг поглощали все звуки с улицы. Я отложил перо и встал, чтобы закрыть окно. Ставни я тоже закрыл, от греха подальше.
Explicit liber hortorum culturis
ПРОЛОГ ПЕВЦОВ-ГОРЛОПАНОВ
– Отлично сработано, – говорит шут, когда монах замол­кает. – Ты действительно отличился.
М о н а х: Я был тогда молодым и невинным.
П е р в ы й п е в е ц-г о р л о п а н: Ты видел голову мене­стреля, насаженную на пику?
В т о р о й п е в е ц-г о р л о п а н: Его труп на веревке?
Т р е т и й п е в е ц-г о р л о п а н: Ты закончил свой трактат?
В т о р о й п е в е ц-г о р л о п а н: Теологический.
Т р е т и й п е в е ц-г о р л о п а н: В общем, трактат.
М о н а х: Э… мой «Pudendae»?
Ш у т: Я попросил бы! Соблюдайте приличия, господа. Здесь дамы.
Пьяная баба пускает ветры и громко хохочет. Монашка, избравшая путь покаяния, поднимает глаза к Небесам, наде­ясь на гром среди ясного неба. И тут вступает пловец (вы еще про него не забыли?), продолжая нападки.
П л о в е ц: А подскажи мне, святой отец, где эта знамени­тая библиотека в Брюгге. Просто мне любопытно.
М о н а х: Библиотека… э… Она… в городе.
П л о в е ц: Странно. Я прожил в Брюгге почти всю жизнь, но что-то не помню там библиотеки.
М о н а х: Ну, это было давно… тебя тогда и на свете не было.
Монах видит складочки недоверия на лицах слушателей. Его макушка покрывается испариной.
– Надеюсь, никто из вас не сомневается в правдивости моего рассказа, – взрывается он. – А если кто сомневается, то пусть так и скажет. Но все, что я рассказал, это чистая правда. До единого слова.
Ш у т: Слово само по себе – всегда правда. Важны не сло­ва, а их порядок.
П е в ц ы-г о р л о п а н ы: Правильно, это все относи­тельно.
М о н а х: Нет, не все.
П е в ц ы-г о р л о п а н ы: Это все субъективно.
М о н а х и м о н а ш к а: Нет!
Похоже, что назревает новое противостояние. Певцы-гор­лопаны о чем-то шепчутся, сбившись в тесный кружок, ни дать ни взять заговорщики. Все внутри у монаха дрожит и тре­пещет, и он хватается обеими руками за край стола, так что у него белеют костяшки пальцев.
П е в ц ы-г о р л о п а н ы: Слушайте. Теперь наша очередь.
РАССКАЗ ПЕВЦОВ-ГОРЛОПАНОВ
Давным-давно в славном городе Вормсе жил-был один лекарь по имени Ганс.
~ Его звали Горацио. Он был хирургом. И жил в Виттен­берге.
~ Иероним был знахарем-шарлатаном; и что хуже все­го, он был рыжим. И жил он в городе Вормсе, и кормил­ся за счет того, что дурачил невежд и простаков.
Известный в городе человек, ученый; честный и добропоря­дочный.
~ Его разум, испорченный образованием, не отличался ни бла­гочестием, ни набожностью.
~ Когда у него умерла жена – женщина, кстати ска­зать, богатая, – он похоронил ее на кладбище для ни­щих.
Если где-то случалась болезнь,
~ когда телесные жидкости пребывали в неуравновешенном состоянии,
~ или у кого-то ломило яйца,
Ганс всегда помогал больным. Он знал целебные свойства всех трав и растений. Он умел приготовить бодрящий напиток из спиртового настоя пырея ползучего, из окопника лекарствен­ного, пиретрума девичьего и чистотела. Он знал, как работает тело.
~ Он был сведущ во всем, что касается человеческого орга­низма.
~ и хорошо разбирался в болезнях мошонки.
Он свободно читал на греческом и на латыни. Изучал Гиппо­крата, Плиния и Плутарха.
~ Его испортили авторы с юга – язычники, забившие ему голову своими погаными идеями.
~ Он знал больше сотни застольных песен типа «Фрай­десвайд-Онанист» и «Гунда глушит эль хмельной».
Входе своих ученых штудий Ганс пришел к выводу, что Гос­подь, сотворив человека, заповедовал нам блюсти не только чистоту духа, но и здоровье и крепость тела. Иначе зачем он создал столько лекарственных трав и растений?
~ Горацио, как мог, боролся с недугами и болезнями, каковые Господь посыпает нам в испытание. Если б он жил в стране Уц, он, без сомнения, взялся бы пользовать Иова, схватив­шись за эту возможность помешать Всемогущему Господу на его неисповедимых путях.
~ Методы Иеронима были, скажем прямо, нетрадици­онны, но иногда пациент выздоравливал. К примеру, он знал верное средство от бесплодия. До того как сифи­лис и ранняя лысина изрядно подпортили ему внешность, он как-то провел одну зиму в Веймаре и излечил многих бездетных жен, использовав способ необременительный и даже приятный. В апреле он поспешно бежал на юг, в Вормс – а осенью в городе был обильный урожай рыже­волосых младенцев.
Однажды вечером Ганс сидел дома над книгами, и вдруг в дверь настойчиво постучали, Он взял со стола свечу, чтобы осветить себе путь, и пошел отворять дверь.
~ На пороге стоял монах, фыркая и отдуваясь. Сутана вся забрызгана грязью, лицо – как кусок сырого мяса с прожил­ками жира.
«Господин доктор, – сказал монах, – нужна ваша помощь».
~ Я бежал всю дорогу из монастыря Святого Симониака. Один из братьев тяжело болен. Мы опасаемся, что он одер­жим дьяволом.
~ Нет! – воскликнул Иероним. – Монах? Одержимый дьяволом? Здесь? В Вормсе?
«Увы, вы пришли не по адресу, – сказал Ганс. – Я не зани­маюсь изгнанием бесов». Но монах твердо стоял на своем «И аббат, как назло, в отъезде! – воскликнул он. – Наш священный долг – бороться с Сатаной, если это Сатана. Но чтобы в этом удостовериться, нам нужен диагноз мирянина. Для объективности.
~ Горацио расхохотался. «Одержим дьяволом, говорите? А дьявол, случайно, явился не в облике бочонка с элем ?»
~ «Да, у бесов сейчас самый сезон, так и кишат, ока­янные. Буквально на прошлой неделе мне пришлось ехать в Вимпфен – изгонять суккуба. Я сейчас только возьму свою сумку, и мы пойдем. Не волнуйтесь: вместе мы его одолеем».
Ганс крепко задумался. Ему, безусловно, было любопытно взглянуть на больного: случай мог быть интересным. Да и сло­ва монаха были как вызов его талантам.
~ Почитая себя лучшим в городе медиком, Горацио согласил­ся пойти к больному и всю дорогу божился, что Современная Медицина найдет способ, как его исцелить.
Когда они прибыли в монастырь, там все кипело от возбуж­дения. Не тратя времени даром, Ганс прошел в келью к боль­ному.
~ Монахи тащились за ним по пятам, словно стая серо-бу­рых крыс.
~ Они пришли в келью, что рядом с часовней. Вонь сто­яла ужасная – Иероним узнал ее сразу.
Тесная келья была набита битком. Монахи стояли, сжавшись, и бормотали молитвы.
~ Горацио остановился в дверях со скептическим и гордели­вым видом.
~ Монахи отодвинули занавеску. Больной – тучный, дородный мужчина – сидел, крепко привязанный к стулу.
Несчастный – его звали брат Лемпик – озирался по сторонам с совершенно безумным видом. Дикий взгляд, волосы все ра­стрепаны. Лицо – сплошь прыщи и гноящиеся нарывы. «Мы не решаемся к нему приближаться, – сказал кто-то из монахов. – Он шарахается от бритвы и не пьет воду. Верный знак Зверя».
~ Его звали брат Ламберт. И дьявол был тут ни при чем, ибо брат Ламберт был орудием Бога.
~ Брат Лабберт сидел, крепко привязанный к стулу и с кляпом во рту. Иероним взглянул на него украдкой, так чтобы никто не заметил: это был заговорщический взгляд. Ибо брат Лабберт был Лаббертом-лицедеем. Будучи у Иеронима в долгу, он вызвался сыграть роль безумного монаха. И теперь он исправно пускал слюну и хрипел, завывал, как бешеный барсук, и ревел, как мед­ведь. Как только к нему приближался кто-нибудь из монахов, он начинал нести всякий бессвязный бред или громко пускать ветры. Время от времени он дергался, вперивал взгляд в пространство и обращался по имени к пустым местам: «Абадон» и «Астарот», «Мамон» и «Мефистофель».
Ганс осторожно осмотрел пациента. Монахи, столпившиеся вокруг, говорили ужасные вещи про своего недужного собра­та – как он читал «Отче наш» задом наперед и ползал по ке­лье, будто краб; как кровь сочилась у него из глаз, и как он пытался содрать с себя кожу ногтями. Но Ганс ласково заго­ворил с братом Лемпиком, и тот, похоже, слегка успокоился.
~ Уж такая судьба у избранников Божьих – лицемерные праведники ненавидят их и боятся. Монахи из монастыря Святого Симониака видели ореол света, что сиял вокруг брата Ламберта, словно солнце за набежавшим на него об­лаком. Они видели, как он любил всякую Божью тварь, и как истово он молился – и за это они ненавидели его лютой ненавистью.
~ Наблюдая за тем, как брат Лабберт плюется, блю­ет и пердит, Иероним про себя восхищался такому ре­алистичному представлению. «Отвечай мне, враг рода человеческого! – закричал он. – Что тебе нужно от этого человека?» Глаза брата Лабберта закатились, так что были видны лишь белки. «Дерьмо! Мерзость! Смерть! Я сожру тебя с потрохами и насру тебе на голову!»
«Видите, – сказал Ганс монахам, – доброе обращение всегда успокоит больного».
~ «Но только не этого изверга, – отозвались монахи, глядя со злобой на брата Ламберта. – Видите, как он таращится и плюется». Но Горацио видел лишь седовласого старика, свя­занного, с кляпом во рту, который сидел, обратив кроткий взгляд к небесам.
~ «Я отымею всю вашу скотину! И ваших жен! Дерь­мо! Мерзость! Смерть!»
~ И тогда Горацио сказал: «Я не вижу, чтобы с ним было что-то не так». «Он притворяется, – завопили монахи. – Буквально час назад он изблевал гороховый суп».
~ «Да. Без сомнения, это бесы. Я бы даже сказал, це­лое полчище бесов. Простое изгнание тут не поможет, оно лишь возбудит нижнюю дорсальную гипотенузу. В общем, так. Давайте сюда долото».
«Его безумие вполне излечимо, – сказал Ганс, убирая мокрые волосы со лба брата Лемпика. Связанный монах умоляюще поглядел на него, кроткий, как агнец. – Мне нужно, чтобы его подержали. Скажем, трое человек».
~ Восемь добровольцев бросились на помощь Горацио.
~ Монахи, все как один, вдруг резко разучились ходить.
После долгих уговоров трое монахов все же вызвались помочь. Движимый состраданием к ближнему, Ганс вынул кляп изо рта брата Лемпика.
~ «Кляп лучше оставить», – сказали монахи.
~ «Кляп я, пожалуй, оставлю», – сказал Иероним.
«Я сделаю тут небольшой надрез, – сказал Ганс. – Больная кровь вытечет из мозга, и ваш брат снова будет здоров».
~ Ладно: если монахам хотелось получить от Горацио хирур­гическое вмешательство, он им его обеспечит. «Операция очень простая, – пояснил он, – быстрая и безболезненная. Наука не стоит на месте, любезные господа. И никакое зна­харское мракобесие не помешает ее прогрессу».
~ «Я полагаю, что все вы слышали об удалении мозго­вых камней, которые, собственно, и порождают безумие. Данная процедура по виду практически не отличается от удаления камней, но по сути она радикаль­но другая. Видите ли, когда мы вскрываем череп, дав­ление воздуха в мозге растет и выталкивает бесов наружу. Метод одинаково эффективен и против круп­ных бесов размером с ежа, и против мелких, размером с мошку. Процент выживания весьма высок. Работа, конечно, не самая чистая – но кто-то же должен этим заниматься».
Ганс открыл свою сумку.
~ Он достал медицинское долото для трепанации и приста­вил его ко лбу брата Ламберта.
~ Увидев сей устрашающий инструмент, брат Лаб­берт не на шутку перепугался. То есть по-настоящему. Он застонал и затрясся, как будто в припадке, изо рта потекла пена. Но чем больше он дергался, тем убеди­тельнее получалось его представление. Он пытался кри­чать сквозь кляп: «Остановитесь! Не надо! Я просто актер!» – но издавал только нечленораздельные звуки, и насильно отобранные помощники лупили его по щекам, чтобы он замолчал.
Ганс быстро измерил голову брата Лемпика. Пациент наблю­дал за его стараниями молча и с искренним интересом, словно умный смышленый пес.
~ Горацио на секунду заколебался. Добровольцам-помощни­кам, при всем их рвении, не было необходимости держать брата Ламберта, потому что старик даже не сопротивлялся. Он только крепко зажмурился, как будто там, под за­крытыми веками, был другой, лучший мир, смотреть на ко­торый было гораздо приятнее.
~ Иероним ухмыльнулся и прищелкнул языком. Жирный Лабберт слишком долго тянул с выплатой долга: надо его проучить.
~ Монахи замерли в предвкушении, пряча злобные взгляды и довольные улыбки. Горацио весь покрылся испариной. Он смотрел и не верил своим глазам: голова брата Ламберта купалась в сиянии янтарного света.
* * *
Ганс прошептал на ухо брату Лемпику: «Это поможет тебе друг мой». Он выбрал точку, откуда лучше всего начать, по­том приложил острый конец инструмента к коже и резко надавил на ручку. Череп брата Лемпика раскололся, как яич­ная скорлупа. Лоб осыпался крошкой раздробленной кос­ти – глазные яблоки прорвались, как водяные пузыри, и Ганс погрузился рукой в горячую жижу мозгов. Долото зацепи­лось за что-то, и его как будто всосало внутрь. Ганс попытал­ся спасти инструмент, но из пузырящейся массы мозгов вынырнула когтистая рука и вырвала долото у растерянного врача. «Сатана! – закричали монахи. – Сатана!» Тело брата Лемпика раздулось, как шар. Кожа трескалась, не выдерживая напряжения. Из разрывов валил черный дым. Потом раз­дался звук рвущейся плоти, и бесы брызнули, как пауки, из развороченного живота.
~ Нет, все было не так! Неправильно ты рассказываешь.
~Помолчи-ка ты в тряпочку. Вы оба рассказываете неправильно. На самом деле все было так:
~Горацио в своей гордыне…
~ Иероним, хитрая бестия…
~ Горацио в своей гордыне измерил голову брата Ламберта в сияющем нимбе и определил место, куда втыкать.
При трепанации не втыкают!
~ Определил место, куда втыкать, и сделал надрез. Монахи уже не скрывали радости, когда кровь брата Ламберта брыз­нула на занавеску. Горацио надавил долотом на кость. Еще буквально один нажим – и операция завершится. В общем, он надавил посильнее, и кость поддалась. Из раны хлынула яркая алая кровь и пролилась ливнем на каменный пол. При всем своем мастерстве Горацио не сумел остановить крово­течение. Брат Ламберт умирал. Охваченный ужасом, Гора­цио наблюдал за тем, как монахи попадали на колени в исступленном раскаянии. Добровольцы-помощники, которые еще пару мгновений назад скалились, как обезьяны, глумясь над страданиями брата Ламберта, теперь лили слезы. «Черт побери! – чертыхнулся в сердцах Горацио. – Вы что, не ви­дите, он истекает кровью!» Но монахи не слышали. Они наблюдали за мученичеством святого. «Ангелы! – шептали они в благоговении. – Силы небесные! Тебя, Господи, славим!»
~Иероним прищурился, наметил место и со всей дури вломил Лабберту долотом по черепу. Лабберт завопил: «Караул! Убивают!» – но из-под кляпа вырвалось толь­ко: «ААА АААУУ! УУУ ИИИ АЙ!» Монахи нервно заер­зали, готовясь спасаться от полчища бесов. «Господа, – сказал Иероним, – это всего лишь лечебная процедура». Но монахи застыли в ужасе, бормоча молитвы, Лаб­берт дернул ногами и завалился вместе со стулом на­зад, пуская ветры и бранясь на чем свет стоит. Кровь текла из разбитой головы. «Операция прошла успеш­но», – прошептал Иероним и принялся потихонечку пробираться к выходу. А обезумевшим от страха мона­хам уже виделись всякие ужасти: рогатые бесы и чуди­ща, рожденные их воспаленным воображением, вырва­лись наконец наружу с явным намерением разорить монастырь. «Ну, я пошел», – объявил Иероним. Никто не обратил на него внимания. То есть никто, кроме Лабберта. В своей бурной ярости он сумел как-то выб­раться из веревок и теперь вставал на ноги. «Спокой­ствие, только спокойствие», – пробормотал Иероним и бросился прочь со всех ног.
Ганс сидел съежившись у себя в спальне, сжимая в руках Псал­тирь, а в Вормсе резвились бесы, творя бесчинства и разоряя город. Ночь вспучилась дьявольской музыкой. Псалмы и гим­ны пелись задом наперед; мадригалы звучали как полная тара­барщина под пронзительные завывания флейты. Ганс зажал уши руками, но вопли испуганных горожан вонзались в мозг, как кинжалы.
~ Город преобразился в райский сад. Буйная зелень прораста­ла прямо сквозь камни на мостовых. Птицы немыслимой кра­соты порхали среди цветущих деревьев и пели дивные песни. На улицах, там, где раньше бродили дворняги и бездомные кошки, теперь паслись единороги. Но самое главное, преобра­зились люди. Преисполнившись доброты и смирения, они сия­ли внутренним светом и беседовали с ангелами. ~ «Лабберт, дружище, давай все обсудим, как разум­ные взрослые люди».
«Что я наделал?!» – запричитал Ганс.
~ «Что я наделал?! – застонал Горацио. Он сидел на полу у себя в библиотеке и рвал в клочки свои атеистические кни­ги. – Я убил святого. Теперь мои руки в крови, и их уже никогда не отмыть».
~ Иероним остановился посреди улицы. Вопли монахов в монастыре доносились даже досюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27