Я себя чувствовал, как лосось, выпрыгнувший из ревущего водопада в тихую заводь. Я оглянулся и увидел, что вывалился в соседнюю комнату сквозь пролом в стене, в который все еще сыпались листы бумаги. Судя по неровным краям и свежераскрошенному кир­пичу, этот пролом прорубали здесь наспех, и он явно не пред­полагался в изначальном проекте.
Передо мной простирался длинный и темный коридор, сужающийся в перспективе. Но, как оказалось, это была всего лишь картинка, ложный образ – не прошел я и пары метров, как налетел лбом на разрисованную стену. Ударился я неслабо и даже тихо ругнулся себе под нос; в этом безлюдном месте мой голос был словно заблудший и чужеродный звук. Что мне делать? Куда идти? Это было похоже на бессвязный бредовый сон, который вдруг воплотился в реальность. С досады я пнул по резному плинтусу.
Плинтус сдвинулся с места.
Должно быть, я привел в действие какой-то потайной ме­ханизм. С натужным скрипом в стене приоткрылась дверь. Низкая, не больше двадцати дюймов в высоту, деревянная дверь, на которой еще сохранились следы былой лакировки. Дверь, вполне подходящая для кукольного дворца или для дет­ского домика. Я невольно рассмеялся, опустился на колени и повернул крошечную медную ручку.
Дверь открылась в короткий проход: унылый, сырой и про­мозглый, с неровными, даже как будто ребристыми стенами. Присев на корточки, я заглянул туда и обнаружил, что коридорчик ведет в библиотеку; я в жизни не видел такой огромной библиотеки. Как мне хотелось туда – к этим заставленным кни­гами полкам, к этим толстым томам! Но было очень непросто протиснуться сквозь тесный проход. Куски битого кирпича впи­вались в ладони и в колени. Я ободрал лоб, и кровь заливала глаза, мешаясь с потом; во рту был устойчивый привкус соли и меди. Уже у самого выхода коридорчик сузился так, что я совсем было отчаялся пролезть. С тех пор как Платон описал сво­его Возничего, Человек продолжает оплакивать в себе Зверя. Но в тот день мне бы точно пришел конец, если бы я полагался на один только Разум. Меня спасла злость, телесная ярость против которой ничто не устоит – напряжение накапливалось во мне, пока я весь не превратился в крик, в первый вопль новорожденного младенца. Как пробка из бутылки, вылетел я во внутреннюю область Башни.
Библиотека представляла собой круглый зал, огромное «О». Повсюду – книги, в таком избытке, что их с лихвой бы хватило, чтобы повергнуть в священный страх самого Мафусала. Семь винтовых лестниц расходились из центра круга и поднимались до самого потолка, к верхним полкам. Потолок был украшен мозаикой в виде небесного свода, когда-то яр­кой, а теперь поблекшей. Мне показалось, что я разглядел Плеяды и планеты на коленчатом вале Бога. Мне захотелось подняться повыше, чтобы все рассмотреть. Но я побоялся. Лестницы были какие-то хлипкие: они опасно зашатались, когда я попробовал их потрясти. Так что я стал рассматривать нижние полки. Начав с «Гадеса», я вытащил наугад с полки «Гематологию», «Агаду» и «Жития святых»; на «Хайку» (ярдов через тридцать) я сдался. Надо добавить, что книги не только стояли на полках, но и лежали стопками на полу, причем в совершеннейшем беспорядке, то есть не по алфавиту. Я смот­рел на эти залежи знания и думал, что их, может быть, при­несли сюда из каких-то других помещений на Верхних ярусах. Спасли от забвения и небрежения… но как? Стащили их вниз по предательским шатким лестницам… кто-то ведь потрудил­ся, но кто?
Я все же решился: выбрал самую крепкую с виду лестницу и полез наверх. Книги смыкались вокруг меня все теснее, и вот сомкнулись совсем. Очередной тупик. Но я был смышле­ным юношей и уже понял, что надо делать: я принялся надав­ливать на корешки – просто так, наугад, – и уже очень скоро нашёл потайной рычаг, книгу, которая чуть выдавалась из об­щего ряда. Я надавил на «Hortus Paradisus Terrestris», и у меня над головой открылся проход: книжная полка отъехала в сто­рону с тихим стоном.
Мне опять пришлось лезть по тесному, узкому коридору, который привел меня во вторую библиотеку, точно такую же, как и первая. Там тоже было прибежище для бездомных книг. И те же самые семь лестниц расходились из центра зала: вер­нее, три лестницы еще стояли, а остальные четыре давно об­рушились. Книги на полках начинались с «Parloir aux Pitres» и заканчивались «Перпендикулярным узором», что непременно повергло бы меня в уныние, если бы я не отвлекся на раз­мышления об изобретениях брата Нестора. Ибо в этой второй библиотеке я обнаружил его работы: они занимали почти всё свободное место на полу – запыленные и никому не нужные. Я приподнял пару ближайших холстов: рычаги, рукоятки, шпиндели. Но больше всего меня заинтересовали царапины на полу. Судя по этим глубоким шрамам в мраморе, здесь явно передвигали какие-то тяжелые приспособления. Разумеется, проследить, куда или откуда они ведут, не составляло труда. Они упирались в глухую стену. Никаких проблем: я принялся нажимать на все книги подряд, и в конце концов дверь откры­лась. За ней обнаружился крутой спуск в виде желоба, прямой откос в никуда. Я мог только догадываться о том, что находит­ся там – внизу. Шарнирные кости забракованных образцов, кладбище изобретений.
Наверху что-то скрипнуло, как будто дерево застонало. Я за­прокинул голову, так что кожа на горле натянулась почти до предела. Одна из панелей на потолке, до этого плотно закрытая, теперь открылась. Меня как будто парализовало: я не мог отвер­нуться, не мог отвести глаз, хотя именно этого мне и хотелось. Там была голова. Она показалась всего на мгновение, но и этого было достаточно. Голова была маленькая, даже с учетом расстояния, и какая-то дефективная, как у карлика; замотан ная бирюзовой шалью. Глаза – большие и красные, как у аль­биноса (собственно, это и был альбинос); и еще я заметил толстые кожаные перчатки, отчего руки этого существа похо­дили на медвежьи лапы. Я крикнул:
– Стой! – и существо тут же исчезло. Панель в потолке закрылась.
Что мне еще оставалось, кроме как броситься в погоню? Лестница тряслась и дрожала подо мной. Но все-таки выдержа­ла. Добравшись до самого верха, я принялся лихорадочно ощу­пывать книги на ближайшей полке в поисках отпирающего ме­ханизма. Я даже не помню названия книги, которая открыла проход: я вообще не читал названия, я просто давил на кореш­ки, и все. Я протиснулся в узкий лаз, оцарапав при этом шею.
В третьей библиотеке не обнаружилось никаких следов карлика. Но здесь зато не было лестниц, так что мой страх перед бесконечными повторениями стал потихонечку отсту­пать. Я не сумел прочитать названия книг на полках, потому что не знал этого алфавита: сплошь узелки и петельки. Но самое главное отличие этого зала от двух предыдущих заклю­чалось в том, что здесь пол был голым. Было приятно на это смотреть: никаких книжных завалов, никаких заброшенных изобретений. Идеальный порядок. А потом свет погас, и все погрузилось во тьму.
Это была абсолютная тьма, непроницаемая и сплошная – безо всякого рассеянного сумеречного свечения, которое по­зволяет глазам постепенно привыкнуть к сумраку. Как будто глубокие, первозданные воды хлынули в некую брешь в Про­странстве. Отгородившаяся от Природы, замкнутая на себе, Башня была самой тьмой. Тьма… тьма, которую не прогонишь: она ждала, она ждет, когда Вселенная сама устремится к ней. Конец Творения, предельный итог – мир без света. Когда звезды, и луны, и бесконечные огоньки созвездий, и все, что было, и есть, и будет, всосется в некую крошечную частицу, что меньше пылинки, и все опять погрузится в Хаос.
Я как будто парил в пустоте. Не знаю, сколько прошло времени. Самое странное: я был совершенно спокоен. Безраз­личный и безучастный. Да, я мог бы остаться там навсегда – в этом подвешенном состоянии, в блаженном забвении, – если бы Башня сжалилась надо мной. Но она меня не пощадила. Луч света вспорол темноту. Белый, пронзительный свет, он исходил откуда-то из-под пола. Один луч. Потом – второй. Третий. Странный, сгущенный свет; в том смысле, что лучи прорезали тьму, как клинки, и свечение не распространялось за их пределы. Их было все больше и больше, этих лучей. Как будто я сидел в темной коробке, а кто-то снаружи протыкал ее булавкой. Белые лучи перекрещивались в пространстве, как паутина из переплетенных нитей у вирд, этих богинь судьбы у викингов, которые прядут нить человеческой жизни и обры­вают ее по своему усмотрению.
Мне показалось, что ближайший ко мне луч тихонько гу­дит – нет, не гудит, а поет, как поет хрустальный бокал, если провести по нему мокрым пальцем. Я осторожно протянул левую руку и провел в воздухе поперек луча. Ничего. Ни ма­лейшего жжения. Я повертел рукой в полосе света, рассматри­вая ее со всех сторон. И вдруг увидел у себя на ладони – в случайном сплетении теней и линий – лицо брата Эридуса, Его голова по размерам была не больше, чем шиллинг; он смотрел на меня с моей левой ладони и скалил зубы. На зубах у него была кровь. Он слизнул ее языком. Потом осторожно ощупал руками свое лицо. Наверное, я должен был испугать­ся. Но мне вдруг стало смешно. Подобно какому-то нелепому божеству, я держал в руке человеческую душу.
И тут я понял, что каждый луч был как бы смотровым от­верстием, позволяющим видеть, что происходит в других час­тях Башни. Я видел знакомые комнаты и коридоры, и совсем незнакомые мне места – я видел их глазами горшков и каст­рюль, сквозь зеркала и маятники часов, сквозь канделябр над столом в трапезной. В данном случае мои руки действовали как холщовые экраны, на которые проецировались картинки, и я наблюдал за потайной жизнью Башни, оставаясь незамечен­ным для объектов моих наблюдений, если таковые объекты при­сутствовали. Большинство комнат были пусты, большинство Дверных проемов, пусть даже и хорошо освещенных, вмещали в себя лишь туманную дымку – я так и не понял, были это затененные стекла, или в комнатах и вправду клубился туман, и это были помехи при передаче изображения. Но зато мне очень ясно показали мою спальню, где вовсю шла уборка. Все уборщики были очень похожи на того слугу, которого я вспугнул в ночь, когда меня лихорадило. Мне при­ходилось напрягать глаза (фигурки были не больше личинок у меня на ладони). Я видел, как эти несчастные детишки снима­ют белье и матрас у меня с постели. Я закричал, чтобы они прекратили, но они меня не услышали. После уборки они, похоже, принялись за дезинфекцию. Окурив спальню каки­ми-то лампами с горящими благовониями, они стерли послед­ние следы моего пребывания в той комнате. Как будто я был какой-то опасной инфекцией. Но мне было уже все равно. Они лишь подтвердили то, что я уже знал и так. Что этот этап моей жизни закончился.
И все же эта моя бесполезная, в сущности, власть приво­дила меня в восторг: вуайерист во мне ликовал, неожиданно обретя этот всевидящий глаз. Вот, например, брат Людвиг втирает какую-то мазь в лодыжку. Вот брат Нестор, голый до по­яса, умерщвляет плоть, бичуя себя молотильным цепом. А вот, посмотрите на это: лежит старый Эп, а над ним суетится брат Греда. Греда снимает глазную повязку. Из глаз брата Эпа со­чится тягучая жидкость, похожая на яичный белок.
Я в ужасе отвернулся и случайно влез правым ухом в луч света. И сквозь этот вощеный канал – задев барабанную пе­репонку, которая ударяет по молоточку, который бьет по наковальне, которая стучит по стремечку, которое щекочет улит­ку, которая раздражает стенки лабиринта, который передает вибрацию нервам, которые питают мозг, так что он работает без остановки, – прошел разоблачительный звук.
– Как я буду теперь играть? – причитает брат Эп. – Как я буду играть?
Но Греда не утешает его. У него вырывается долгий, про­тяжный, печальный стон.
Я отшатнулся, зажав ухо рукой.
– Я увидел достаточно! – закричал я в темноту. – А сей­час мне бы хотелось уйти, если никто не против!
К кому я обращался? Уж конечно, не к Богу. Если бы мне пришлось выбирать между жестоким и непостижимым Нали­чием и жестоким и непостижимым Отсутствием, я бы выбрал второе.
Впереди – если здесь можно было говорить о каком-то направлении – показалась прожилка цвета, прореха в сплош­ной темноте. Узкая полоса постепенно раздвинулась в прямо­угольник, а потом – в квадрат оранжевого свечения. Когда мои глаза, уже привыкшие к темноте, вновь обрели способ­ность видеть, я понял, что это лаз. А потом я увидел книги. Целую стену книг. Нет, только не это! Я буквально прирос к полу. И лишь появление карлика (сначала – шаль, потом – призрачно красные глаза) вывело меня из этой самоубийствен­ной прострации. Если б не он – если б не карлик, – клянусь, я бы не сдвинулся с места, а потом кто-нибудь подобрал бы мои истлевшие кости.
– Кто ты? – спросил я. – Чего тебе от меня надо?
На этот раз карлик не убежал. Он подошел к самому краю лаза, так что он меня видел, а я его – нет. Мне это вовсе не нравилось, о чем я ему и сказал, в выражениях крепких и соч­ных. Карлик ответил мне – то есть, наверное, он мне отве­тил, – на каком-то невразумительном жаргоне. Я высунул язык и изобразил неприличный звук, как будто кто-то испор­тил воздух. Карлик меня передразнил. Я сделал рукой непри­личный жест.
И снова зажегся свет.
Проход в новую библиотеку был не таким низким и уз­ким, как все предыдущие, и я пролез в него без труда. Пол покрывал толстый ковер. Такой мягкий! Я смотрел на него и не верил своим глазам. В Башне не было ни одного ковра, и я уже стал забывать это приятное ощущение мягкости под нога­ми. Карлик снова заговорил – я не знал этого языка, но он показался мне смутно знакомым: такое бывает, когда ты пы­таешься что-то вспомнить, и вот оно вертится в голове, но все равно никак не вспоминается. Я украдкой поглядывал на него, дивясь на его уродство. Он развел руками, указывая на стены, где были не только книги, но и орудия и инструменты всех известных наук. Многогранник, представляющий геометрию; механические приспособления для использования в домаш­нем хозяйстве; столярные и плотницкие инструменты; весы; колокольчик; магический квадрат на шестнадцать полей с числами, сумма которых в каждой строке, в каждом столбце и на главных диагоналях равнялась тридцати четырем. Была там и пустая шкатулка со стеклянной передней стенкой. Когда я сполна удовлетворил свое любопытство, карлик сделал мне знак, чтобы я подошел к письменному столу. Я послушно по­дошел к столу и уселся – какие удобства! – в мягкое кресло
– Это Библиотека Мастера! – воскликнул я, и карлик со­гласно кивнул. – А это дверь. Прямо передо мной. Самая обыкновенная дверь, широкая и по росту! Что еще человеку нужно?! (На самом деле я человек скромный, и запросы у меня тоже скромные.) Я потер руки хозяйским жестом и опустил их на стол, задев пальцами свиток, запечатанный восковой печа­тью. Я смотрел на свиток. Карлик смотрел на меня. Я взял свиток в руки. Рядом с печатью было написано одно слово, простое слово: Novicius — новицию, или «новичку».
– Нет, это не мне, – тупо проговорил я. – Не может быть, чтобы мне. – Но альбинос уже выскользнул в приоткрытую дверь, и как я ни возмущался, он не вернулся обратно. Я по­жал плечами и сломал восковую печать. С тех пор прошло много лет, но когда я вспоминаю об этом мгновении, мне представляются саркофаги: как я сдвигаю тяжелые крышки и вдыхаю прах мертвых Мастеров. У одних тел еще различимы порезы поверх запястий, где ритуальный нож проложил свои смертоносные борозды; у других между глазниц есть еще одна дырка со сколотыми краями.
Это было письмо Гербоша фон Окбы. Предсмертная за­писка самоубийцы.
Если ты читаешь с eйч aс эти cmpoк u, значит, меня уже нет. Н aк o-нец. Это мои последние Слова. Их было maк много, слов – многие миллионы, —но что значат Слова и Рукописи, похороненные в Склепах, где их ник mо никогда не npoч mё m? К aк oй смысл в Красоте Водопада, если ник mо его не увидит? Лишь в твоем Разуме я могу продлить жизнь свою —еще на к pamк uй Миг.
Насколько я знаю братьев, они не paccк aж ym meб e всей Правды о том, к aк обрел я Смерть. Этого и следовало ожидать. Там, снаружи, мое тело предали бы земле на П epeк pecmк e дорог, ибо уж maк Человек устроен: к aк oй бы к oшм apн oй и жалкой ни была его Жизнь, им движет живот­ный Инстинкт к выживанию, и Самоубийство пугает его Глубиной своего Низвержения; вот почему самоубийц хоронят в неосвященной Зем­ле – с глаз долой.
Ты yж e встретился с Мешехом. Его Народ —Слуги Башни, они говорят на Языке Книги. За тысячу лет без Света их Кожа утратила всякую пигментацию; их Cкел em деформировался и сократился в размерах; их глаза, приспособленные к Полумраку, не выносят Дневного Света. Они суть кровяные тельца Башни, а мы, Избранники, приходящие Извне, суть ее кислород. Мешех пережил меня, к aк всякий Слуга переживает своего Хозяина-Мастера, пока усопшему не найдут замену; к aк только в Башне появится новый Мастер, новый Слуга, выдвинутый из Тьмы согласно древним Критериям, займет место старого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27