Слух о том, что Каяхара доверил Феде Кузовкову управлять пароходом, мгновенно распространился среди колонистов. И Федя стал героем дня. Даже Леня Дейбнер снизошел до тринадцатилетнего мальчишки и стал выспрашивать обо всем, что тот видел, находясь в гостях у капитана.
— Наслушались страшных сказок, начитались всяких статеек, насмотрелись карикатур, — сказал Дейбнер. — Нас приучили видеть в японцах только врагов, хитрых и коварных.
— Выходит, у нас корабль дружбы? — спросил Федя.
— Выходит, так. Два флага. И национальностей не меньше двух десятков. Среди колонистов есть даже перс.
— Откуда перс?
— Петр Первый собрал в нашем городе многие народы. Не только из России.
…Япония все уменьшалась и тускнела, пока не превратилась в синюю полоску, чуть более темную, чем остальная линия горизонта.
Два года назад, когда колонисты ехали на поезде из Петрограда в Миасс, им показали небольшой полосатый столб, разделяющий Европу и Азию. Сейчас же за их спиной осталась и Азия. А через три недели они высадятся в Северной Америке.
В эти минуты сердца колонистов бились сообща, куда сильнее, чем огромный двигатель «Йоми Мару». А неугомонный ветер романтики поднимал в их душах волнение, для которого в шкале баллов нет определения.
Теперь взгляды детей обратились вперед. Перед ребятами предстал Тихий океан, такой же бездонный и бескрайний, как небо. Они уже знали от своего учителя географии и биологии Ильи Френкеля, почему этот океан называют еще и Великим. Он занимает третью часть поверхности нашей планеты. На его площади могут разместиться все земные материки и острова. И еще останется место.
Полковник Американского Красного Креста Аллен и капитан японского судна Каяхара в это время стояли на открытом крыле ходового мостика.
— Так всегда… Оставляешь за спиной самое близкое. А потом скользишь и скользишь, не в силах остановиться, — сказал Каяхара после некоторого молчания.
— Что же это: инерция или призвание? — спросил Аллен, раскуривая трубку.
— Это неизбежность. Я родился на небольшом острове. У островитянина небогатый выбор. Либо ходить от берега до берега, как это делают заключенные в четырех стенах…
— …Либо оттолкнуться от берега?
— Да, именно так. Первым моим судном была лодка. Ее смастерил во дворе нашего дома мой дед — глубокий старик. Он еле передвигался. Но когда склонялся над корпусом лодки, его было не узнать. Помню, как мы ее волочили вдвоем — старик и мальчик. Едва нос лодки коснулся воды, я запрыгнул в нее, даже не подумав о веслах. Такое нетерпение.
— Глядя на вас, в это трудно поверить. Вы — сама невозмутимость.
— С годами мы меняемся. Я рос. Становились больше размеры судов, дольше рейсы и длиннее расстояния. Росли мои должности. И вот я на «Йоми Мару». Это мой остров, мой второй дом… И моя тюрьма…
— Почему же тюрьма?
— Ну, скажем иначе… Добровольное заточение.
— Дорогой капитан, не сгущайте краски. Вы вольная птица. Парите в голубом небе. А вам принадлежит этот океан. От горизонта до горизонта. И даже дальше. Я думаю, моряки — самые свободные люди на свете. Ведь земное притяжение им нипочем. Они его с легкостью преодолевают. Вспомните, с каким восторгом в глазах ушел отсюда русский мальчик. Уверен, вы помогли ему сделать выбор.
— Мне тоже так показалось. Из него получится хороший моряк.
— Неплохо, если бы и остальные мальчишки подержали штурвал.
— Вы хотите, чтобы я подготовил для России морские кадры? Пятнадцать лет назад мы стреляли, отправляли друг друга на дно.
— Лишний раз убеждаюсь, о чем бы ни беседовали мужчины, разговор непременно приводит их к женщинам или политике, — сказал Аллен улыбаясь. А потом добавил серьезно: — Вы воспитаете не только моряков, но и друзей. Ведь Россия и Япония соседи.
Разговор прервал старший помощник.
— Господин капитан, — сказал он взволнованно. — Я не знаю, как поступить.
— Что случилось?
— Вы должны увидеть сами. Спуститесь, пожалуйста, вниз. «Не имеет ли это отношение к детям?» — подумал Аллен и пошел вслед за японцами.
Чутье не обмануло. На всем палубном пространстве, от кормы до полубака, дети, большие и маленькие, занимались одним и тем же — развешивали белье.
С утра была объявлена большая стирка. Все предусмотрели воспитатели — мыло, горячую воду, тазики. Не подумали об одном — где сушить белье. Но дети нашли выход. Все время им твердили: пароход — это ваш дом. Вот они и стали развешивать рубашки, панталоны, наволочки, носки… Где не хватило рангоута, натянули веревки. Одно плохо — нет прищепок. Зато припекает солнце.
Аллен посмотрел на капитана и его помощника. Они застыли, разинув рты от удивления. Такого им еще не приходилось видеть. Ни на собственном, ни на других судах их Поднебесной империи. Потом японцев прорвало. Они хохотали до слез, хлопая при этом друг друга по плечу. Сейчас уже застыли от удивления дети. С тазиками и бельишком в руках.
Аллен ожидал совсем другого — гнева и разноса. Почему же такое веселье?
— Я представил себе, — сказал капитан, вытирая слезы, — как мой пароход заходит в Сан-Франциско. Его встречают десятки фоторепортеров. А на следующий день на первых полосах снимки… Что за праздник такой на судне? В честь чего вывесили флаги на корабле?
— Вы не сердитесь?
— Зачем сердиться? Это и в самом деле их дом. А в своем доме человек вправе кушать, спать, развлекаться, стирать белье и тому подобное. Даже умереть.
— Зачем же так мрачно?
— На моем судне случалось и такое. Мне приходилось читать заупокойную молитву.
— На «Йоми Мару» такого не случится. У нас нет стариков и тяжелобольных. Зато есть лазарет и прекрасные врачи Красного Креста.
— И замечательный капитан… Вы ведь это хотели сказать, мистер Аллен? — Каяхара хитро прищурил глаза.
— Да, вы меня опередили.
— Время покажет, какой я капитан. Но, по правде говоря, мне кажется, я начинаю свою карьеру сначала. В моих трюмах всегда находился бессловесный груз. Сегодня не так. Увидев на корме белье, я сначала рассердился. А потом ко мне пришло умиление. Я тоже отец. У меня трое детей.
Океан был безмятежным, а солнцу хотелось сказать — «солнышко», таким оно было приветливым и ласковым. Но барометр падал. На судовой кухне готовили шницель. И очень вкусно пахло. Что касается кухни погоды, то она находилась далеко отсюда — на юго-востоке. Где-то за Филиппинами. Но что такое пара тысяч миль для циклона, если он движется со скоростью курьерского поезда.
После обеда решили провести учебную тревогу. Над морем прозвучали четыре протяжных гудка. Дети, одевая на бегу спасательные пояса, бросились к шлюпкам и плотам. Больше всего забот было с малышами, которые не могли завязать тесемки. Во всей этой суете они видели развлечение — бег наперегонки. Воспитатели проводили с ними подобные игры часто. Впрочем, и старшие колонисты, не встречавшиеся пока с морской бурей лицом к лицу, воспринимали учебную тревогу как формальность.
— В этих детях заложена беспечность русского человека, — ворчал старший воспитатель Петр Васильевич Дежорж. — Помните пословицу «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»?
Но детям Дежорж сказал другое:
— Не будьте беспечными. Не забывайте о трагедии «Титаника». Ведь только восемь лет прошло.
На что Ксюша Амелина ответила:
— Вы, наверно, забыли, Петр Васильевич, что «Титаник» столкнулся с айсбергом. А в этих местах айсберги не водятся.
Кажется, только Мария Леонова понимала, что нельзя быть беспечным. Потрясение, связанное с гибелью родителей, никогда не покидало девушку. Море сделало ее и сестру сиротами. Поднимаясь на пароход, она шла как на эшафот. Океан ей внушал панический ужас. Ведь он куда больше Ботнического залива, где утонули папа и мама. Если что, до берега не добраться. Только забота о детях была ее спасением.
Дети грелись на солнышке, бегали по трапам, купались в брезентовом бассейне, устроенном на судне японскими матросами, смотрели кино. А «курьерский поезд» тем временем все мчался. И набирал скорость.
Ночью мальчики проснулись от собачьего плача. Сначала Кузовок только скулил и пытался разбудить своего хозяина. Но Федя отмахивался: «Кузовок, отстань!» Кузовок подошел к Пете Александрову, но и тот повернулся на другой бок. Тогда собака начала перебегать от койки к койке, пытаясь где зубами, а где лапой стянуть одеяло с беспечно спящих людей. Все напрасно!
Тут уж Кузовок не выдержал и, встав посреди трюма, начал горько выть, выражая тем самым свое отчаяние.
Раньше он был бродягой. И не раз, находясь на берегу, видел гневающуюся бухту. Теперь, впервые в своей собачьей жизни оказавшись на судне и чувствуя приближение шторма, он поражался спокойствию людей. Как могут они спать, им грозит опасность, Кузовок чувствовал ее лучше любого барометра.
Неожиданно в собачьей голове мелькнула мысль. Он знает, к кому обратиться. Есть такой человек на пароходе. Вчера он пригласил к себе Федю и был с ним очень добр. В несколько прыжков Кузовок преодолел трап. Он хорошо знал дорогу к судовому мостику. А оказавшись среди светящихся и жужжащих приборов, не стал лаять. Мягко ступая лапами, он легко нашел капитана и ласково потерся о его ноги.
Каяхара все понял и вместе с собакой покинул рубку. Только теперь Кузовок дал выход своей тревоге. Он что есть силы лаял на океан, так что даже охрип. Время от времени он замолкал и поворачивался к капитану — понял ли тот его?
Каяхара наклонился и потрепал собаку по шее. А Кузовок стал слизывать с его рук соленые капли — первые брызги уже достигли верхней палубы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
СО СКОРОСТЬЮ ДЕСЯТЬ МИЛЬ В ЧАС
Райли Аллен записал в своем судовом журнале: «Ночью поднялся ветер, который стремительно усиливается. Сейчас, когда я пишу эти строки, раннее утро. Над морем туманная мгла со злым ветром.
После полудня волны начали падать с оглушительной силой на капитанский мостик. Дети очень любопытны, и приходится держать их в отдалении от ударов стихии.
Можно сказать, что погода сегодня наихудшая с тех пор, как мы покинули Владивосток. День скверный. Вокруг меня ходят взрослые и дети. Все дрожат от холода, и у каждого мокрые ноги. Сырость угнетает. Но у большинства из нас пылкий и даже горячий дух. «Йоми Мару» вопреки бурному морю делает 10 миль в час, то есть 240 миль в сутки. Если пароход будет выдерживать эту скорость и далее, то капитан надеется быть в Сан-Франциско 2 августа».
А вот что рассказала Татьяна Альбрехт:
— Несколько наших девочек, и я в том числе, вышли на палубу в шторм. И затеяли интересную игру. Надо дождаться, когда волна будет выше парохода и, улучив момент, когда она вот-вот упадет на палубу, быстро перебежать к другому борту. А когда судно накренится, снова перебежать обратно. Это опасное «упражнение» нам удалось сделать раз пять или шесть.
Таня Альбрехт вместе с Женей и Олей Колосовыми затеяли игру с океаном. Оказывается, пароход — лучшие на свете качели. И если повезет с волной, тебя подбросит к самому небу. Кто бы мог подумать, что на пароходе можно не только плыть, но и летать.
Девочки были рады, и даже гордились, что морская болезнь им нипочем.
— Теперь я понимаю, — сказала Женя, — как прав был Петр Первый. Чтобы приучить молодых матросов к шторму, он сажал их на качели и только потом — на парусник.
— Откуда ты знаешь? — спросила Таня.
— Нам учитель рассказывал.
— А я слышала другое.
— И что же?
— Не в тренировке дело.
— Тогда в чем же?
— В вестибулярном аппарате. У разных людей он разный.
— Выходит, не все могут быть моряками?
— Могут-то все. Но кто-то будет радоваться шторму, а другой — мучиться.
— Еще учитель рассказывал про английского адмирала Нельсона. Всю жизнь он страдал от морской болезни. Но судна не покидал.
— Бедняга! — пожалела адмирала молчавшая до этого Оля. — И все же я думаю, тренировками можно многого добиться.
— Ты уверена? — спросила Таня.
— Абсолютно уверена. В нашем дворе стояли качели. И папа нас часто катал — меня и Женю.
— Наверно, ты права, — вынуждена была согласиться Таня. — И меня в детстве катали на качелях.
— Выходит, наши папы были такими же предусмотрительными, как и царь Петр, — сказала Женя.
Только она успела произнести эти слова, как «Йоми Мару» столкнулся с очередной волной, и она взорвалась, окатив судно миллионом брызг.
Визжа, девочки побежали в ближайший трюм. Но, оказавшись там, внизу, сразу притихли. Трюм напоминал госпиталь. Десятки детей лежали на своих кроватках, бледные, с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться. Вокруг хлопотали воспитатели и врачи. Кому-то из детей нужен свежий воздух, другому — стакан холодного компота или влажное полотенце на лоб. А некоторым — ласковое слово.
«Курьерский поезд» промчался, обдав колонистов клубами туч и оглушив ревом ветра. А сутки спустя вода улеглась. Океан, прося прощения, ласково лизал борт «Йоми Мару», а притихший ветер почтительно перебирал складки звездно-полосатого флага. Если что и напоминало о недавнем шторме, то это глаза малышей. В них еще остался испуг от недавнего недомогания. Они поднимались на палубу, опустив глаза. Стоило им увидеть даже небольшую волну, как к горлу вновь подкатывала тошнота.
Так кто же он, настоящий Посейдон? Старик с нахмуренными бровями и занесенным над пучиной жезлом или добродушный дедушка, дарующий дипломы в память о морском крещении?..
В следующую ночь дети спали уже спокойно, без боязни, что их вышвырнет из постели. Пароход не только выровнялся, но и прибавил скорость.
Старший помощник капитана и боцман решили пройтись по судну, посмотреть, какие беды принес циклон и что следует поправить.
Решил осмотреть свое хозяйство и Бремхолл. Вместе с Ханной Кемпбелл и старшим врачом Грегори Эверсолом. Прежде чем зайти на кухню, в столовые, кладовые и хранилища овощей, они спустились в трюмы. Увы, везде был беспорядок — личные вещи колонистов разбросаны, а койки не убраны. В одной из кают, где жили мальчики, они увидели изрядный запас фруктов. Нужно еще выяснить, куплены они на базаре в Японии или тайком взяты на складе. После обхода судна Бремхолл собрал короткое совещание, на которое пригласил и русских воспитателей.
— Целый год мы жили на острове, — сказал он. — Дети привыкли к нему. «Йоми Мару» — тоже остров. Маленький остров, на котором, к сожалению, нет леса и холмов… Нет и песчаного берега. Правда, есть лодки. Но в них не отправишься на прогулку. Они предназначены совсем для другого. Вокруг много рыбы. Но ее невозможно удить. А ведь это любимое занятие наших мальчиков. Дети любят бегать, играть… Но пространство парохода ограничивает их активность. Что же делать? Неужто и мы, их воспитатели, будем пассивны? Будем беспомощно сидеть опустив руки? Только что я узнал прогноз погоды. До самого Сан-Франциско Тихий океан будет вести себя тихо. А случись иначе, мы его переименуем.
Увидев улыбки на лицах тех, кто его слушал, Бремхолл выдержал паузу и сказал:
— Капитан дает свободу действий. Главная палуба в нашем распоряжении. Давайте подумаем, как занять детей — больших и маленьких. Сегодня, сразу после ужина, мы соберемся снова. Я приглашу не только полковника Аллена, но и господина Каяхару. Подготовьте ваши вопросы и предложения.
…Когда привыкаешь к пароходу, то уже считаешь его своим домом. Ну и что с того, что стоит он на воде и шторма вольны бросать его, как им заблагорассудится! Ведь и на суше случаются землетрясения. А это куда хуже.
Детям не нужен был гид, чтобы ознакомиться с «Йоми Мару». В первый же день они обошли весь пароход, от носа до кормы. Было только два места, где им запретили появляться. Это ходовая рубка — святая святых (известно, что капитан на судне — царь и бог). И дверь в трубе — очень высокой трубе, возвышающейся до середины грот-мачты.
Входить в эту дверь строжайше запрещено. Но Федя Кузовков, которого японский капитан одарил своей милостью, побывал и здесь. Федя рассказал товарищам, как спустился по железному трапу далеко вниз, и ему показалось, что он попал в преисподнюю. Но это была кочегарка. Тела кочегаров (они были без рубах) блестели от пота, смешанного с угольной пылью. Одни подвозили на тачках уголь от бункера к котлам. Другие забрасывали топливо в топку, которая напоминала огненную пасть ненасытного чудовища.
Федя стоял как завороженный, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Одновременно страшного и любопытного. Все слилось воедино — звуки и краски. Раскаленные угли вспыхивали ярче солнца. Так что приходилось прикрывать руками глаза, а от скрежета лопаты по металлическому настилу закрывать ладонями уши. Даже на расстоянии лицо обдавало жаром, а глаза слезились от едкой гари. Что же сказать о тех, кто стоял у топки целую вахту при пятидесятиградусной жаре, кто очищал колосники от шлака, дышал газом и ядовитой пылью. И все это ради того, чтобы стрелка манометра держалась на красной черте, чтобы без остановки работала паровая машина, чтобы днем и ночью вращался гребной вал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82