Новенькие. Мандарины съешь, и останутся одни воспоминания, а карты пригодятся…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
УБЕЖИЩЕ
Колонисты долго уговаривали Федю Кузовкова поехать на остров. Но он сопротивлялся уговорам:
— Что там у вас делать?
— Жить будем вместе.
— А мне и одному неплохо.
— Сейчас, может, и неплохо. Да зима скоро. Пропадешь совсем, — возразил Борис. Ему пришелся по душе этот неунывающий и такой бывалый мальчишка и не хотелось с ним расставаться.
— Вы там, на своем острове, целый день в казармах паритесь. Как в тюрьме. А учителя ваши — что надзиратели. Не так, что ли?
— И совсем не так. Никто нас не держит взаперти. Не придумывай!
— Это я придумываю? Да вы сами же и сказали, что ушли без спроса. Ну и попадет же вам!
— Никто не будет нас ругать. Вот увидишь.
— Ладно. Уговорили. Так тому и быть. Поживу на вашем острове день-другой, а надоест — вернусь.
До прихода джонки времени оставалось еще много, и мальчики стали соображать, чем бы заняться.
— А не сыграть ли нам? — предложил Федя и достал из кармана карточную колоду.
Нашел он и место, где они смогли расположиться, — рядом с опрокинутой вверх дном лодкой.
— Здесь никто не помешает.
Беспризорник Федя Кузовков показал себя мастером карточной игры.
— Опять перебор, — обреченно вздохнул Петя. Проиграв несколько раз кряду, он поднял руки: — Все, хватит! С тобой неинтересно. Все выигрываешь и выигрываешь…
— Это меня блатные в Одессе обучили. Там все пацаны в картишки дуются. Еще могу фокусы разные показать.
Но карты больше не интересовали ребят, и, не дождавшись ответа, Федя процедил небрежно:
— Ну ладно. По правде говоря, мне с вами, слабаками, тоже неинтересно играть. Была бы сдача посерьезу, обчистил бы вас, как липку.
Но Кузовков ни обижаться, ни грустить подолгу не умел. Такой уж был у него характер.
— А хотите поглядеть, где я живу, робинзоны? — спросил он вдруг, хитро прищурив глаз.
— Если это не слишком далеко, — нехотя согласился Борис.
— Совсем недалеко. Ближе некуда.
Он неожиданно встал на колени и с большим проворством начал разгребать руками то место, где только что сидел. И вскоре рядом вырос холмик из песка и мелких сосновых веток. А выемка оказалась лазом, ведущим под опрокинутую лодку.
— За мной! — весело скомандовал Федя и первым полез в отверстие.
Второго предложения не понадобилось. Мальчики удивились, как просторно под лодкой, где бывшее днище служило потолком, а борта — стенами. Сквозь узкие щели слабо пробивался солнечный свет. Но когда Федя зажег свечу, укромное это место сразу преобразилось.
— Нравится? — не без гордости спросил он.
— Здорово, — сказал Саша. — А как ты додумался сюда перебраться?
— Голь на выдумки хитра. Додумаешься, если жить негде.
Ребята осмотрелись. Песок под лодкой покрыт толстым слоем веток и травы. Поверх постлано одеяло. В изголовье вместо подушки — пальто. Есть и подобие стола — плоский фанерный ящик, а на нем глиняный кувшин. Картину дополнял плакат, изображавший бородатого казака на лошади.
В этом необычном жилище беспризорного мальчишки был свой порядок и даже уют. Но что больше всего поразило Петю — так это стопка книг и приколотый к дощатой «стене» календарик, дни прошедшие в котором были аккуратно перечеркнуты крестиками.
«Не такой уж он босяк», — подумал Петя и спросил:
— Давно ты здесь обитаешь?
— Больше месяца. Но я не один. Мы живем вдвоем.
— Вдвоем?! Это с кем же?
Федя рассказал, что в первые дни своего приезда во Владивосток ночевал где попало. Если ночь была теплой и без тумана, спал на скамейке в городском сквере. Иногда находил приют в одном из порожних вагонов. Их много в тупике. Но чаще коротал ночи в здании железнодорожного вокзала, свернувшись калачиком в каком-нибудь неприметном углу.
Его окружали бродяги и авантюристы. Они пытались привязать к себе бездомного мальчика. Но он сторонился этих людей, не позволял помыкать собой. Окружающее непотребство и грязь как бы не касались Феди Кузовкова. У него было важное преимущество перед всеми изгоями и отщепенцами, принявшими как должное свою неприкаянную судьбу. Для него же все это было временным. Была цель — поиск отца и обратная дорога в Севастополь.
Однажды в сумерках Федя бродил по берегу. Моросил мелкий дождь. Вокруг ни души, если не считать беспородного пса, вертевшегося под ногами.
С некоторых пор Кузовков сторонился собак. На его правой ноге еще не зажила ранка от укуса. Это случилось, когда пришлось лезть через забор в чужой сад. Иногда голод принуждал мальчишку вторгаться на чужую территорию. Известно, что каждый воришка ищет себе оправдания. «Если я вырою куст или два картошки, то мало что убудет, — утешал он свою совесть. — Вон сколько ее здесь посажено. Не помирать же мне с голоду. Будь у меня столько еды, я бы непременно поделился с голодными и нищими».
И он утайкой, крадучись пробирался в сад или огород, унося, сколько влезет в картуз и за пазуху. В такие минуты Федя Кузовков старался забыть наставления мамы и бабушки — никогда без спросу не брать чужого…
Мальчику везло. Он не попадался и стал менее осторожным. За что и поплатился. На этот раз его подстерегал чуткий и проворный пес. Федя еще не успел спуститься с забора, как в ногу вцепились острые собачьи зубы. И вот он повис, не имея возможности избавиться от злобного сторожа. Появление хозяина сада, привлеченного рычанием и лаем, стало для Кузовкова желанным избавлением.
— Что, попался? Больно? Поделом тебе! Не будешь лазать по чужим дворам, — приговаривал хозяин, перевязывая Феде ногу. — А на моего барбоса не серчай. Ему положено сторожить. Это его работа. За то его и кормят.
Федю могли побить, отстегать хворостиной, а затем прогнать с позором. Было за что. А вместо этого перевязали покусанную ногу, да еще и накормили.
Всякое встречалось в этой долгой дороге. В мире, который перед ним открылся, соседствовали добро и зло, жестокость и милосердие. И он запоминал, сравнивал, делал выводы…
Колонисты слушали Кузовкова, теснясь под низким сводом перевернутой лодки. Окружавший их мир тоже опрокинулся, встал с ног на голову. Но в эти минуты лодка, словно раковина, ограждала их от забот и тревог.
Мерцающее пламя свечи было слабым. Но Федя видел, что его гости не только лакомятся мандаринами, но и внимательно слушают. Впервые за последние три месяца мальчик встретил ровесников, которые могут его понять. И ему очень и очень хотелось выговориться.
— А что было потом? — спросил Саша.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
КУЗОВОК
Собака, которая привязалась к Феде тем дождливым вечером на берегу, совсем не походила на ту, что его покусала. Этой дворняге не было что и кого защищать. И она не скалила зубы, а виляла хвостом. Она прижималась к мальчику, терлась о его ноги, будто давая понять, что они в равном положении, что они оба бродяги.
«И все же мне лучше, чем собаке, — подумал Федя, — я могу спрятаться от дождя на вокзале. А собаку туда не пустят. Еще и ударят. Кроме меня, ее некому пожалеть».
Он наклонился, прошелся рукой по собачьей спине, которая стала совсем мокрой. Пес прогнул спину в знак благодарности. Тогда Федя запустил пальцы поглубже в шерсть и удивился, что, несмотря на дождь, там тепло и сухо.
— Как тебя зовут?
Наверное, пес понял, о чем его спрашивают, потому что в ответ тявкнул. А затем побежал трусцой, постоянно оглядываясь на мальчика.
«Он меня куда-то приглашает», — догадался Федя. И не ошибся. Так они оказались возле лодки, а затем и внутри нее.
Дождь стал гуще. Но шел уже снаружи. Они лежали рядом, мальчик и собака, тесно прижавшись друг к другу.
— Я не помню, как уснул. А утром чувствую, кто-то мне лижет руку. С тех пор мы вдвоем. Уже целый месяц.
Этими словами Кузовков закончил свой рассказ.
— И где он теперь, твой друг? — спросил Борис.
— Он просыпается раньше меня. Намного раньше. И сразу же уходит, точнее, убегает по своим делам.
— И какие же это дела?
— Такие же, как у людей. Во-первых, он ищет себе пропитания. А во-вторых…
— Что во-вторых?
— Ищет подружку.
— О, мне приходилось однажды видеть собачью свадьбу, — сказал Саша. — Совсем нехорошо, если такое случится рядом с лодкой.
— Не волнуйся. Мой пес, хоть и бесприютный, самый воспитанный в мире. Мне кажется, он жил в хорошей семье.
— Теперь я знаю, что вас сблизило, — решил Петя. — Ты ищешь своего папу, а собака — хозяина, которого тоже потеряла.
— А какая у собаки кличка? — спросил Борис.
— Это знает только она, — ответил Федя.
— Надо ей придумать новую кличку.
— Но какую?
— Я уже придумал, — сказал Борис.
— Придумал? Тогда назови.
— А не обидишься?
— С чего бы я стал обижаться?
— Фамилия твоя Кузовков?
— Да, верно.
— А собаку можно назвать Кузовок.
Федя с удивлением посмотрел на Бориса:
— Что же получается! Выходит, у нас с собакой будут одинаковые имена?
— Я не вижу здесь ничего обидного, — вмешался Саша. — Ты же сам назвал пса своим другом. Вы даже живете вместе.
Решил вставить свое слово и Петя:
— А я вспомнил, есть морская рыба с таким же названием.
— Рыба?
— Ну да. Тоже кузовок. Она маленькая и шустрая. И говорят, очень ядовитая.
Не успел затихнуть спор, как появился и сам его виновник. Сначала из подкопа показалась рыжая голова. Глаза собаки выражали одновременно настороженность и любопытство, а уши стояли торчком. Но Федя протянул навстречу руки. И этого было достаточно, чтобы собака протиснулась в лодку целиком.
— А вот и Кузовок! — так приветствовал Федя своего четвероногого друга. И тем самым признал кличку.
Больше других обрадовался Борис Печерица. Ведь это он предложил так назвать собаку.
— Пусть и Кузовок поедет с нами на остров, — сказал он. — Там его никто не обидит.
— Едем! — решительно махнул рукой Федя.
Мальчикам повезло. Райли Аллен оказался на острове. Федя поведал ему свою историю, а закончив рассказ, неожиданно спросил:
— Вы ведь хорошо знаете английский язык?
— Разумеется, — улыбнулся Аллен. — Это мой родной язык. Но почему ты спрашиваешь?
— Тогда помогите написать письмо.
— И кому же?
— Американскому президенту.
Неожиданная просьба маленького сорванца удивила не только Аллена, но и его новых друзей. Борис даже повертел пальцем у виска.
— Самому Вудро Вильсону? — уточнил Аллен. — Наверно, ты его хочешь о чем-то попросить?
— Я ищу отца. Думаю, он сейчас в Америке.
— Но с этим необязательно обращаться к президенту.
— К кому же еще?
— Лучше всего в Красный Крест. Как раз он занимается розыском родных. А я работаю в этой организации.
— Это верно?
— Куда уж вернее!
— Тогда хочу быть с вами.
— Хочешь стать колонистом?
— Если это поможет найти отца.
— Ну что? Примем Федю в нашу семью? — Аллен повернулся лицом к детям.
— Примем, примем! — закричали хором мальчики, стоявшие рядом.
В это время подошла Лена Александрова. Она услышала последние слова и тоже воскликнула:
— Как хорошо, что мы будем жить вместе!
Но тут же ее лицо выразило тревогу:
— А как же Кузовок? Его тоже надо принять.
— Какой еще Кузовок? — спросил Аллен.
— А вот и он. Знаете, какой он смышленый!? А ну-ка подай дяде лапу! — Кузовок посмотрел в глаза Аллену. Заслуживает ли этот человек доверия? Наверно, заслуживает, раз так ласково говорит с хозяином.
Пожав мохнатую лапу и потрепав собаку по загривку, Аллен сказал:
— Надеюсь, Кузовок будет хорошо охранять вашу казарму. Сегодня же распоряжусь, чтобы его поставили на довольствие.
Мальчики были очень довольны, а Райли Аллен, глядя им вслед, подумал, что Федор Кузовков — не первый, кого принимает под свое крыло Петроградская детская колония. Он вспомнил пятнадцатилетнюю девочку, которая пристала к поезду на пути во Владивосток. «Я буду выполнять любую работу, — сказала она, — только возьмите меня к себе». И другую девочку, так настрадавшуюся в своей короткой жизни, что не могла в разговоре с ним даже вспомнить название родного города и сколько ей лет.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО
Из рассказа Зои Яковлевой-Трофименко:
— Воспитатели не успевали за всеми уследить. И старшим колонистам поручили опекать младших. Среди мальчиков было немало сорванцов, очень изобретательных на шалости.
Их энергия искала выхода. Вот и проказничали. А то и дрались. Но сразу появлялись мирители. Драчунов окружали и громко кричали волшебное слово: «Гуммиарабик!» Кричали три раза. Потом, соединив руки противников, кричали другое слово: «Клей!» Тоже три раза. После чего наступали мир и дружба.
Девочки сами выбирали себе среди старших колонисток «мам». Такой «мамой» стала Вера Шмидт. У нее было семнадцать «деток». У меня сохранилось поздравление, где многочисленные «детки» в трогательных стихах поздравляют «Маму Веру» с днем рождения. А подписались так — «Твои зверюшки».
Оказывается, все так просто! Трижды произнести волшебное слово, затем соединить руки — и мир восстановлен. Дети — лучшие миротворцы!
Из рассказа Виталия Запольского:
— На Финляндском вокзале в мае 1918 года родители провожали в долгое путешествие со мной и младшую сестру Ирину. Мы все время держались вместе.
С Ириной не было проблем. Очень послушная девочка. Умная и веселая. Но она внезапно заболела. Что-то случилось с коленом. Высокая температура, сильная боль… А ближайшая больница — в Екатеринбурге.
Запрягли лошадь. В телегу положили сена и подушки. Рядом с Ириной — медицинская сестра и я. До Камышлова ехать двадцать верст. А оттуда до больницы — еще сто пятьдесят. Полоса прифронтовая. Поезда только военные. Но медсестра пококетничала с чешским офицером, и нас троих пустили в вагон.
Ехали с остановками. Меня не покидала тревога — что будет с сестрой? Но шестнадцать лет — такой возраст, когда печаль не может быть слишком долгой.
Ночью нас загнали на запасной путь. Ирина и медсестра спят. А я сижу, свесив ноги из распахнутой двери вагона. Смотрю на огни, на проходящих изредка людей. И вдруг — тихие звуки флейты. Они доносятся со второго этажа станционного здания. Кто-то разучивает красивую мелодию. Я не знаю, кто он, этот музыкант, — то ли офицер, заброшенный судьбой в чужую страну, или студент, а может, седобородый старик или юная девушка? Но кто бы это ни был, — душа его и настроение созвучны мне. Мелодия волшебным образом соединяет нас в эти минуты. А не исключено, что утром мы встретимся у железнодорожной насыпи и пройдем мимо, даже не заглянув в глаза друг другу…
Прошли десятки лет, а я помню не только мелодию, но и тогдашнее состояние отстраненности от всего тяжелого и больного. Такие мгновения я называю звездными. К счастью, в моей жизни они случались часто. Не только музыка, но и знакомство с замечательными людьми и книгами. А особенно, созерцание звездного неба, которое приподнимает и втягивает в себя. Вот лучший путь к самосовершенствованию.
Под мелодию флейты я уснул. А на следующий день Ирине в больнице поставили диагноз — тромб, осложнение после брюшного тифа. Мы побыли с ней два дня, а после пришлось уехать, оставить сестру в чужом городе.
Детскую колонию отправили дальше, в Западную Сибирь. Я попал в Тюмень, и всякая связь с Ириной потерялась. Легко понять мое чувство. Я не знал, что и как писать домой… И предпочитал молчать, втайне надеясь, что сам получу письмо от родителей и из этого письма узнаю, что Ирина каким-то волшебным образом вернулась из Екатеринбурга в Петроград. Увы…
Но есть, есть в мире везение и удача… Последним, третьим по счету поездом Ирина приехала во Владивосток. Ее отправили прямиком с вокзала на остров Русский.
Ирина была на костылях. Но даже это не огорчило. Целый год во мне жило мучительное чувство вины. И вот моя сестричка рядом. Мы снова вместе.
А потом, когда мы уже вернулись в Петроград, мама повела Ирину к известному русскому профессору. Он сказал: «Выбрось костыли! Они тебе не нужны…» Сестра так и сделала. Диагноз, поставленный уральскими врачами, оказался, к счастью, неверным.
* * *
…Понадобилось не так уж много времени, чтобы жизнь островной колонии наладилась и приобрела размеренный порядок.
Но так было с учебой и бытом. А за стенами школы и столовой кипела другая жизнь. Райли Аллен не хотел стеснять свободы детей. Он был противником слишком строгих правил и предпочитал не запрещать, а разрешать. Он хорошо помнил свое детство, полное ограничений. Он был уверен, что запрет — это хороший способ избежать царапин и синяков. Но никак не лучший путь, чтобы воспитать настоящего мужчину.
Из воспоминаний Веры Шмидт:
— Нам предстоял экзамен по латыни. Среди русских педагогов не нашлось латиниста. Поиски привели к военнопленным. Один и них, австриец, оказался знатоком древних языков.
Колонистки по латыни ни бум-бум. А новый преподаватель плохо понимал русский. Но был молод. А за партами сидели миловидные барышни. И они радовались любому случаю поболтать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
УБЕЖИЩЕ
Колонисты долго уговаривали Федю Кузовкова поехать на остров. Но он сопротивлялся уговорам:
— Что там у вас делать?
— Жить будем вместе.
— А мне и одному неплохо.
— Сейчас, может, и неплохо. Да зима скоро. Пропадешь совсем, — возразил Борис. Ему пришелся по душе этот неунывающий и такой бывалый мальчишка и не хотелось с ним расставаться.
— Вы там, на своем острове, целый день в казармах паритесь. Как в тюрьме. А учителя ваши — что надзиратели. Не так, что ли?
— И совсем не так. Никто нас не держит взаперти. Не придумывай!
— Это я придумываю? Да вы сами же и сказали, что ушли без спроса. Ну и попадет же вам!
— Никто не будет нас ругать. Вот увидишь.
— Ладно. Уговорили. Так тому и быть. Поживу на вашем острове день-другой, а надоест — вернусь.
До прихода джонки времени оставалось еще много, и мальчики стали соображать, чем бы заняться.
— А не сыграть ли нам? — предложил Федя и достал из кармана карточную колоду.
Нашел он и место, где они смогли расположиться, — рядом с опрокинутой вверх дном лодкой.
— Здесь никто не помешает.
Беспризорник Федя Кузовков показал себя мастером карточной игры.
— Опять перебор, — обреченно вздохнул Петя. Проиграв несколько раз кряду, он поднял руки: — Все, хватит! С тобой неинтересно. Все выигрываешь и выигрываешь…
— Это меня блатные в Одессе обучили. Там все пацаны в картишки дуются. Еще могу фокусы разные показать.
Но карты больше не интересовали ребят, и, не дождавшись ответа, Федя процедил небрежно:
— Ну ладно. По правде говоря, мне с вами, слабаками, тоже неинтересно играть. Была бы сдача посерьезу, обчистил бы вас, как липку.
Но Кузовков ни обижаться, ни грустить подолгу не умел. Такой уж был у него характер.
— А хотите поглядеть, где я живу, робинзоны? — спросил он вдруг, хитро прищурив глаз.
— Если это не слишком далеко, — нехотя согласился Борис.
— Совсем недалеко. Ближе некуда.
Он неожиданно встал на колени и с большим проворством начал разгребать руками то место, где только что сидел. И вскоре рядом вырос холмик из песка и мелких сосновых веток. А выемка оказалась лазом, ведущим под опрокинутую лодку.
— За мной! — весело скомандовал Федя и первым полез в отверстие.
Второго предложения не понадобилось. Мальчики удивились, как просторно под лодкой, где бывшее днище служило потолком, а борта — стенами. Сквозь узкие щели слабо пробивался солнечный свет. Но когда Федя зажег свечу, укромное это место сразу преобразилось.
— Нравится? — не без гордости спросил он.
— Здорово, — сказал Саша. — А как ты додумался сюда перебраться?
— Голь на выдумки хитра. Додумаешься, если жить негде.
Ребята осмотрелись. Песок под лодкой покрыт толстым слоем веток и травы. Поверх постлано одеяло. В изголовье вместо подушки — пальто. Есть и подобие стола — плоский фанерный ящик, а на нем глиняный кувшин. Картину дополнял плакат, изображавший бородатого казака на лошади.
В этом необычном жилище беспризорного мальчишки был свой порядок и даже уют. Но что больше всего поразило Петю — так это стопка книг и приколотый к дощатой «стене» календарик, дни прошедшие в котором были аккуратно перечеркнуты крестиками.
«Не такой уж он босяк», — подумал Петя и спросил:
— Давно ты здесь обитаешь?
— Больше месяца. Но я не один. Мы живем вдвоем.
— Вдвоем?! Это с кем же?
Федя рассказал, что в первые дни своего приезда во Владивосток ночевал где попало. Если ночь была теплой и без тумана, спал на скамейке в городском сквере. Иногда находил приют в одном из порожних вагонов. Их много в тупике. Но чаще коротал ночи в здании железнодорожного вокзала, свернувшись калачиком в каком-нибудь неприметном углу.
Его окружали бродяги и авантюристы. Они пытались привязать к себе бездомного мальчика. Но он сторонился этих людей, не позволял помыкать собой. Окружающее непотребство и грязь как бы не касались Феди Кузовкова. У него было важное преимущество перед всеми изгоями и отщепенцами, принявшими как должное свою неприкаянную судьбу. Для него же все это было временным. Была цель — поиск отца и обратная дорога в Севастополь.
Однажды в сумерках Федя бродил по берегу. Моросил мелкий дождь. Вокруг ни души, если не считать беспородного пса, вертевшегося под ногами.
С некоторых пор Кузовков сторонился собак. На его правой ноге еще не зажила ранка от укуса. Это случилось, когда пришлось лезть через забор в чужой сад. Иногда голод принуждал мальчишку вторгаться на чужую территорию. Известно, что каждый воришка ищет себе оправдания. «Если я вырою куст или два картошки, то мало что убудет, — утешал он свою совесть. — Вон сколько ее здесь посажено. Не помирать же мне с голоду. Будь у меня столько еды, я бы непременно поделился с голодными и нищими».
И он утайкой, крадучись пробирался в сад или огород, унося, сколько влезет в картуз и за пазуху. В такие минуты Федя Кузовков старался забыть наставления мамы и бабушки — никогда без спросу не брать чужого…
Мальчику везло. Он не попадался и стал менее осторожным. За что и поплатился. На этот раз его подстерегал чуткий и проворный пес. Федя еще не успел спуститься с забора, как в ногу вцепились острые собачьи зубы. И вот он повис, не имея возможности избавиться от злобного сторожа. Появление хозяина сада, привлеченного рычанием и лаем, стало для Кузовкова желанным избавлением.
— Что, попался? Больно? Поделом тебе! Не будешь лазать по чужим дворам, — приговаривал хозяин, перевязывая Феде ногу. — А на моего барбоса не серчай. Ему положено сторожить. Это его работа. За то его и кормят.
Федю могли побить, отстегать хворостиной, а затем прогнать с позором. Было за что. А вместо этого перевязали покусанную ногу, да еще и накормили.
Всякое встречалось в этой долгой дороге. В мире, который перед ним открылся, соседствовали добро и зло, жестокость и милосердие. И он запоминал, сравнивал, делал выводы…
Колонисты слушали Кузовкова, теснясь под низким сводом перевернутой лодки. Окружавший их мир тоже опрокинулся, встал с ног на голову. Но в эти минуты лодка, словно раковина, ограждала их от забот и тревог.
Мерцающее пламя свечи было слабым. Но Федя видел, что его гости не только лакомятся мандаринами, но и внимательно слушают. Впервые за последние три месяца мальчик встретил ровесников, которые могут его понять. И ему очень и очень хотелось выговориться.
— А что было потом? — спросил Саша.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
КУЗОВОК
Собака, которая привязалась к Феде тем дождливым вечером на берегу, совсем не походила на ту, что его покусала. Этой дворняге не было что и кого защищать. И она не скалила зубы, а виляла хвостом. Она прижималась к мальчику, терлась о его ноги, будто давая понять, что они в равном положении, что они оба бродяги.
«И все же мне лучше, чем собаке, — подумал Федя, — я могу спрятаться от дождя на вокзале. А собаку туда не пустят. Еще и ударят. Кроме меня, ее некому пожалеть».
Он наклонился, прошелся рукой по собачьей спине, которая стала совсем мокрой. Пес прогнул спину в знак благодарности. Тогда Федя запустил пальцы поглубже в шерсть и удивился, что, несмотря на дождь, там тепло и сухо.
— Как тебя зовут?
Наверное, пес понял, о чем его спрашивают, потому что в ответ тявкнул. А затем побежал трусцой, постоянно оглядываясь на мальчика.
«Он меня куда-то приглашает», — догадался Федя. И не ошибся. Так они оказались возле лодки, а затем и внутри нее.
Дождь стал гуще. Но шел уже снаружи. Они лежали рядом, мальчик и собака, тесно прижавшись друг к другу.
— Я не помню, как уснул. А утром чувствую, кто-то мне лижет руку. С тех пор мы вдвоем. Уже целый месяц.
Этими словами Кузовков закончил свой рассказ.
— И где он теперь, твой друг? — спросил Борис.
— Он просыпается раньше меня. Намного раньше. И сразу же уходит, точнее, убегает по своим делам.
— И какие же это дела?
— Такие же, как у людей. Во-первых, он ищет себе пропитания. А во-вторых…
— Что во-вторых?
— Ищет подружку.
— О, мне приходилось однажды видеть собачью свадьбу, — сказал Саша. — Совсем нехорошо, если такое случится рядом с лодкой.
— Не волнуйся. Мой пес, хоть и бесприютный, самый воспитанный в мире. Мне кажется, он жил в хорошей семье.
— Теперь я знаю, что вас сблизило, — решил Петя. — Ты ищешь своего папу, а собака — хозяина, которого тоже потеряла.
— А какая у собаки кличка? — спросил Борис.
— Это знает только она, — ответил Федя.
— Надо ей придумать новую кличку.
— Но какую?
— Я уже придумал, — сказал Борис.
— Придумал? Тогда назови.
— А не обидишься?
— С чего бы я стал обижаться?
— Фамилия твоя Кузовков?
— Да, верно.
— А собаку можно назвать Кузовок.
Федя с удивлением посмотрел на Бориса:
— Что же получается! Выходит, у нас с собакой будут одинаковые имена?
— Я не вижу здесь ничего обидного, — вмешался Саша. — Ты же сам назвал пса своим другом. Вы даже живете вместе.
Решил вставить свое слово и Петя:
— А я вспомнил, есть морская рыба с таким же названием.
— Рыба?
— Ну да. Тоже кузовок. Она маленькая и шустрая. И говорят, очень ядовитая.
Не успел затихнуть спор, как появился и сам его виновник. Сначала из подкопа показалась рыжая голова. Глаза собаки выражали одновременно настороженность и любопытство, а уши стояли торчком. Но Федя протянул навстречу руки. И этого было достаточно, чтобы собака протиснулась в лодку целиком.
— А вот и Кузовок! — так приветствовал Федя своего четвероногого друга. И тем самым признал кличку.
Больше других обрадовался Борис Печерица. Ведь это он предложил так назвать собаку.
— Пусть и Кузовок поедет с нами на остров, — сказал он. — Там его никто не обидит.
— Едем! — решительно махнул рукой Федя.
Мальчикам повезло. Райли Аллен оказался на острове. Федя поведал ему свою историю, а закончив рассказ, неожиданно спросил:
— Вы ведь хорошо знаете английский язык?
— Разумеется, — улыбнулся Аллен. — Это мой родной язык. Но почему ты спрашиваешь?
— Тогда помогите написать письмо.
— И кому же?
— Американскому президенту.
Неожиданная просьба маленького сорванца удивила не только Аллена, но и его новых друзей. Борис даже повертел пальцем у виска.
— Самому Вудро Вильсону? — уточнил Аллен. — Наверно, ты его хочешь о чем-то попросить?
— Я ищу отца. Думаю, он сейчас в Америке.
— Но с этим необязательно обращаться к президенту.
— К кому же еще?
— Лучше всего в Красный Крест. Как раз он занимается розыском родных. А я работаю в этой организации.
— Это верно?
— Куда уж вернее!
— Тогда хочу быть с вами.
— Хочешь стать колонистом?
— Если это поможет найти отца.
— Ну что? Примем Федю в нашу семью? — Аллен повернулся лицом к детям.
— Примем, примем! — закричали хором мальчики, стоявшие рядом.
В это время подошла Лена Александрова. Она услышала последние слова и тоже воскликнула:
— Как хорошо, что мы будем жить вместе!
Но тут же ее лицо выразило тревогу:
— А как же Кузовок? Его тоже надо принять.
— Какой еще Кузовок? — спросил Аллен.
— А вот и он. Знаете, какой он смышленый!? А ну-ка подай дяде лапу! — Кузовок посмотрел в глаза Аллену. Заслуживает ли этот человек доверия? Наверно, заслуживает, раз так ласково говорит с хозяином.
Пожав мохнатую лапу и потрепав собаку по загривку, Аллен сказал:
— Надеюсь, Кузовок будет хорошо охранять вашу казарму. Сегодня же распоряжусь, чтобы его поставили на довольствие.
Мальчики были очень довольны, а Райли Аллен, глядя им вслед, подумал, что Федор Кузовков — не первый, кого принимает под свое крыло Петроградская детская колония. Он вспомнил пятнадцатилетнюю девочку, которая пристала к поезду на пути во Владивосток. «Я буду выполнять любую работу, — сказала она, — только возьмите меня к себе». И другую девочку, так настрадавшуюся в своей короткой жизни, что не могла в разговоре с ним даже вспомнить название родного города и сколько ей лет.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО
Из рассказа Зои Яковлевой-Трофименко:
— Воспитатели не успевали за всеми уследить. И старшим колонистам поручили опекать младших. Среди мальчиков было немало сорванцов, очень изобретательных на шалости.
Их энергия искала выхода. Вот и проказничали. А то и дрались. Но сразу появлялись мирители. Драчунов окружали и громко кричали волшебное слово: «Гуммиарабик!» Кричали три раза. Потом, соединив руки противников, кричали другое слово: «Клей!» Тоже три раза. После чего наступали мир и дружба.
Девочки сами выбирали себе среди старших колонисток «мам». Такой «мамой» стала Вера Шмидт. У нее было семнадцать «деток». У меня сохранилось поздравление, где многочисленные «детки» в трогательных стихах поздравляют «Маму Веру» с днем рождения. А подписались так — «Твои зверюшки».
Оказывается, все так просто! Трижды произнести волшебное слово, затем соединить руки — и мир восстановлен. Дети — лучшие миротворцы!
Из рассказа Виталия Запольского:
— На Финляндском вокзале в мае 1918 года родители провожали в долгое путешествие со мной и младшую сестру Ирину. Мы все время держались вместе.
С Ириной не было проблем. Очень послушная девочка. Умная и веселая. Но она внезапно заболела. Что-то случилось с коленом. Высокая температура, сильная боль… А ближайшая больница — в Екатеринбурге.
Запрягли лошадь. В телегу положили сена и подушки. Рядом с Ириной — медицинская сестра и я. До Камышлова ехать двадцать верст. А оттуда до больницы — еще сто пятьдесят. Полоса прифронтовая. Поезда только военные. Но медсестра пококетничала с чешским офицером, и нас троих пустили в вагон.
Ехали с остановками. Меня не покидала тревога — что будет с сестрой? Но шестнадцать лет — такой возраст, когда печаль не может быть слишком долгой.
Ночью нас загнали на запасной путь. Ирина и медсестра спят. А я сижу, свесив ноги из распахнутой двери вагона. Смотрю на огни, на проходящих изредка людей. И вдруг — тихие звуки флейты. Они доносятся со второго этажа станционного здания. Кто-то разучивает красивую мелодию. Я не знаю, кто он, этот музыкант, — то ли офицер, заброшенный судьбой в чужую страну, или студент, а может, седобородый старик или юная девушка? Но кто бы это ни был, — душа его и настроение созвучны мне. Мелодия волшебным образом соединяет нас в эти минуты. А не исключено, что утром мы встретимся у железнодорожной насыпи и пройдем мимо, даже не заглянув в глаза друг другу…
Прошли десятки лет, а я помню не только мелодию, но и тогдашнее состояние отстраненности от всего тяжелого и больного. Такие мгновения я называю звездными. К счастью, в моей жизни они случались часто. Не только музыка, но и знакомство с замечательными людьми и книгами. А особенно, созерцание звездного неба, которое приподнимает и втягивает в себя. Вот лучший путь к самосовершенствованию.
Под мелодию флейты я уснул. А на следующий день Ирине в больнице поставили диагноз — тромб, осложнение после брюшного тифа. Мы побыли с ней два дня, а после пришлось уехать, оставить сестру в чужом городе.
Детскую колонию отправили дальше, в Западную Сибирь. Я попал в Тюмень, и всякая связь с Ириной потерялась. Легко понять мое чувство. Я не знал, что и как писать домой… И предпочитал молчать, втайне надеясь, что сам получу письмо от родителей и из этого письма узнаю, что Ирина каким-то волшебным образом вернулась из Екатеринбурга в Петроград. Увы…
Но есть, есть в мире везение и удача… Последним, третьим по счету поездом Ирина приехала во Владивосток. Ее отправили прямиком с вокзала на остров Русский.
Ирина была на костылях. Но даже это не огорчило. Целый год во мне жило мучительное чувство вины. И вот моя сестричка рядом. Мы снова вместе.
А потом, когда мы уже вернулись в Петроград, мама повела Ирину к известному русскому профессору. Он сказал: «Выбрось костыли! Они тебе не нужны…» Сестра так и сделала. Диагноз, поставленный уральскими врачами, оказался, к счастью, неверным.
* * *
…Понадобилось не так уж много времени, чтобы жизнь островной колонии наладилась и приобрела размеренный порядок.
Но так было с учебой и бытом. А за стенами школы и столовой кипела другая жизнь. Райли Аллен не хотел стеснять свободы детей. Он был противником слишком строгих правил и предпочитал не запрещать, а разрешать. Он хорошо помнил свое детство, полное ограничений. Он был уверен, что запрет — это хороший способ избежать царапин и синяков. Но никак не лучший путь, чтобы воспитать настоящего мужчину.
Из воспоминаний Веры Шмидт:
— Нам предстоял экзамен по латыни. Среди русских педагогов не нашлось латиниста. Поиски привели к военнопленным. Один и них, австриец, оказался знатоком древних языков.
Колонистки по латыни ни бум-бум. А новый преподаватель плохо понимал русский. Но был молод. А за партами сидели миловидные барышни. И они радовались любому случаю поболтать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82