«Позаниматься бы здесь к какому-нибудь семинару», — непроизвольно подумал Денис и по своей привычке усмехнулся.А вот и Евматий, сильно располневший. От его былой миниатюрности не осталось и следа. Похож на большую грузную пчелу, в черном клобуке, опущенном на жидкую косицу. Он тотчас узнал Дениса и даже поахал: прошли времена, ах, времена! Но что за времена и какие были имена, в разговоре они не называли.Вопрос с пергаменом решился быстро.— Зачем вам кожу наново заказывать? Это долго и дорого. Вы покупайте полимпсест.— Палимпсест? — задумался Денис.Палимпсест это книжка, тетрадь или грамота на коже, прежний текст которой выскоблен или стерт, вычищен и отполирован пемзой, доведен до такого состояния, что удобно писать новый. В любой книгописной мастерской или лавке увидишь раба, который скоблит палимпсест.Они прошли в мастерскую столь же медового цвета.Там писцы и лисицы в смиренных рясах (клирики), а иные в разномастных гиматиях (вольнонаемные люди), стоя за аналоями, занимались перепиской книг. Кроткий Евматий, видимо, почитался здесь за сурового начальника. Завидев вошедших, писцы подтянулись, перестали чесать в макушках, перья дружно заскрипели.Одной девушке в монашеской ряске из-за ее малого роста был подставлен под ноги перевернутый ящик. Заглянув ей через плечо, Денис увидел в рукописи четкий ун-циал (устав), почерк квадратного типа. Как забыть — у них на факультете красовалась учебная таблица «Комниновский греческий устав XII века», изданная еще до революции.Для заглавных букв писцы оставляли пустые места, их потом зарисует миниатюрист. В углу библиотеки книжному иллюстратору была устроена целая кафедра. А цветом буквы и строчки — сочные, фиолетовые, отливающие ржавчиной. Истинно — чернила богов!«Промежутков между словами не делают, — отметил про себя Денис. — До этого они еще не дошли. Лет через сто дойдут и до точек, до запятых».Девушка-монахиня, почувствовав, что мирянин смотрит из-за плеча, обернулась и, встретив дружелюбное лицо Дениса с красивыми усиками, ответила улыбкой.А Денис вздрогнул от ужаса. Нежное лицо девушки было обезображено, пересечено шрамом, во впалом рту не уцелело ни одного зуба… Милая, за что же тебя так?Переписчица знала, какое впечатление она производит, и взор ее погас, она отвернулась к своему аналою. Денис же не переставал содрогаться, думал: обычная жертва какого-нибудь феодального бесчинства. Несчастную находят сердобольные монахи, врачуют, утешают, обучают какому-нибудь делу — и вот она уже сама пополняет ряды христолюбивого братства.На прилавке были выложены к продаже пергамены, штук пять. Денис перебрал их, ощупал, словно привередливый знаток. Но листы были либо обтрепаны, либо пергамен перекис, потерял форму. Некоторые листы взяты с закраин шкуры, ровного ряда листов не получается.— Не подходят они вам? — Евматий заметил, что ни одна из предлагаемых книг не понравилась. Он швырнул их под прилавок, одну за другой, объявляя шутливо: — Подите вы прочь! И ты, восьмушка, не подошла, а ты, четвертка, вообще корявая!Он же был поэт, этот Евматий, говорят, даже сочинял басни.— А что вы собираетесь написать? — осведомился он. Денис был готов к такому вопросу.— Множество впечатлений! — постарался он упростить проблему. — Пусть мои современники, к которым я едва ли вернусь, узнают, что не все здесь так, как предполагает наша наука… Как говорил один мой здешний знакомый, душа сама выплескивается на страницы хроники!— Это какой же здесь ваш знакомый? — насторожился отец ключарь. — Уж не Никита ли Акоминат, братец афинского митрополита? Знаю, он там какую-то хронику валяет, даже часть ее пускал в продажу. Воображаю, что он там кукарекает! Какие там перлы низкопоклонства или черной ненависти!Вражда Евматия и Никиты, двух действительно выдающихся людей тогдашней Византии, отнюдь не утихомирилась. Денис хотел вступиться за Никиту, но Макремволит его остановил:— Молодой человек! — хотя и сам Евматий был ненамного старше своего собеседника. — Получили вы у нас образование и ступайте с миром к себе на родину. — Евматий явно считал, что Денис один из тех христианизированных варваров, которые получают в столице столиц веру и благословение и возвращаются к своим племенам, чтобы стать иерархами и вождями. — И нечего указывать пальцем на наши многочисленные недуги, расковыривать наши язвы. Сами знаем, насколько мы неорганизованны, противоречивы, бесталанны и вообще слабы духом!Впрочем, он быстро успокоился, подоткнул за пояс полы ряски и спустился куда-то под прилавок. Там он долго копался и наконец извлек книжку в деревянном переплете, обрезанную в четверть листа — довольно крупный формат. Что-то знакомое было в этой квадратной книжице.— Узнаете? — улыбнулся отец ключарь, сдувая пылинки.Денис пожал плечами. Пергамен здесь был хорош, но размер крупноватый для его непосредственной задачи.— Это бывшее Евангелие Апракос, помните, в Энейоне, гм-гм, мы присягу приносили.— Да разве можно святое Евангелие, — изумился Денис, — обращать в палимпсест?— Оно написано еретической рукой, — объявил Евматий. — Рука без благодати его писала, поэтому оно не может считаться святым. Конечно, можно его вычитать хорошенечко и зловредные места, коли найдутся, вычистить, поправить. Но нашему грешному брату, удрученному леностью и недомыслием, легче выскоблить все подряд…— Да разве можно, разве можно… — В Денисе проснулся археолог, любитель древностей. — Да и шрифт был там редкий, я помню, четвертого века, эпохи самого Константина!— Дело в том, — принялся пояснять, как бы оправдываться, отецТключарь. — Дело в том, что ее испортил своими примечаниями и надписями к святому тексту некто Иоанн Итал, богохульник, не слыхали? Иоанн этот был сожжен по приговору владычьего суда у Варлаама Страстотерпца, и было тогда же указано все книги его изъять и уничтожить, в том числе и сами по себе добрые, но испорченные его хульными примечаниями. Данная же книга сохранилась только по мановению царя Андроника… (Евматий с тревогой огляделся, но писцы и писицы, склонив головы, корпели над своими рукописями.) Господь ему судия.— Иоанн Итал… — уже с трудом что-либо воспринимал сквозь теологическую завесу наш Денис и думал:«Это же ведь знаменитый философ, неоплатоник, которого и в России запрещали». А вслух сказал: — Так ведь какой пергамен у нее ровный, розовый!— Не волнуйтесь, господин. Это, конечно, очень дорогая книга, но за нее успела заплатить сполна христолюбивая Суламифь, наша сестра-хозяйка, узнав, что вы ее берете.— Но ведь у нее цена-то, вероятно, оглушительная, не у всякого и морского разбойника такие деньги!— О, не заботьтесь, не заботьтесь! Это очень богатая женщина, эта наша Суламифь! 4 А вот и Никита Акоминат, одежда у него малоцветная, скромная, хотя и из самых дорогих сортов тканей. Бородочка благостная, мягкие глаза смотрят исподлобья.Завидев его, Денис чуть не спрятался за этажеркой с недописанными тетрадями. Но было поздно — Акоминат, ясноглазый сокол, усмотрел знакомое лицо и поспешил неторопливо (есть же в истории такой вид движения — «неторопливо поспешаю»). По правде говоря, хотелось и похвастаться: у Никиты на поясе висело сложное сооружение — каниклий, царская чернильница, в форме драгоценного яйца. Он теперь носил почетнейший чин — эпиканиклий, смотритель царской чернильницы. Исаак ему пожаловал, боголюбивый, тотчас по восшествии. От прежних Комнинов куска ломаного не перепало.Акоминат, раскланявшись, заявил, что рад, рад встретить сотоварища былой поры. О нем тут такое наговаривают! Впрочем, в столице о ком только не наговаривают.Он ходит в Пантепоптон потому, что здесь самое полное собрание книг, например, «Мириобиблион» — тысячекнижие — путеводитель по всем сочинениям Греции и Рима. В этом монастыре полный его комплект, в других библиотеках не найдешь полнее.А еще потому ходит сюда Акоминат, что рад при случае поклониться праху чтимых отцов, которые покоятся в этих стенах. Свято для Никиты место упокоения патриарха Феодосия, честнейший, прямой был человек.Пока Никита творил молитву о патриархе, Денис размышлял: а что, если довериться этому эпиканиклию? Непохоже, чтобы историк был криводушным наводчиком, этаким стражем уха.Акоминат тем временем закончил информацию вежливости и перешел к вопросам типа: «А вы, всечестней-ший, где блаженствуете теперь?» Даже предлагал, как бывшим сослуживцам, возобновить общение на «ты».И тогда Денис как в воду прыгнул, рассказал все о мальчике, сыне Враны.У Никиты словно бы фонарик зажегся изнутри, так ему стало интересно. А тут еще вихрь черный пронесся мимо — это прошел в развевающейся рясе отец ключарь, по-прежнему ревнивый к славе Акомината. Вынужденный терпеть посещения им монастырской библиотеки, он тем не менее фуфырился, как мартовский кот.— Выйдем! — предложил Никита, и былые сотоварищи вышли на набережную. Там, как всегда, на эспланаде морской ветерок причесывал мохнатые пальмы, были устроены скамьи и обеспечен уют и безопасность для благочестивой беседы.— Давно ли вы оторвались от столицы? — начал Акоминат. На «ты» у них никак не получалось. — Три года! Да, да, гибель Андроника с его командой произошла именно три года тому назад. Тогда вам надо будет знать, что старший сын Андроника, кесарь Михаил, которого революция Ангелов застала на даче, бежал с семьею на Восток. Сестра его жены была грузинскою царицей, а византийские фемы Колхиды, Лазики и Трапезунда отказались признавать новую династию. Ушли на Кавказ и остатки армии Враны. Так Комнины остались господами Востока.Денису вдруг представилось, что он где-нибудь у себя ( «наверху»), в какой-нибудь Коммунистической аудитории сидит на лекции, а ненавязчивый голос перечисляет события, словно низает четки.— Вы ведь бывали у Манефы Ангелиссы? — осведомился Акоминат. Денис согласно наклонил голову. — Я вас там встречал. Тогда вы не можете не помнить прекрасную Теотоки, которая стала женою Враны?— Я же о сыне ее и говорю!— Так вы просто не знаете, что в Трапезунде вдова Враны вновь вышла замуж — и за кого? За младшего Алексея Комнина, сына кесаря Михаила и, значит, прямого внука Андроника! Политика, друг мой, здесь большая политика! Племянница Манефы Ангелиссы и без того потомок императоров, а теперь по всем статьям наша Теотоки — царевна и претендентка на великий престол!Никита откинулся, приглаживая бородку, как бы наблюдая впечатление, которое произвел.— Вот как! — реагировал Денис. — Не хотите ли вы сказать, что мать забыла своего ребенка, что Вороненок ей стал не нужен?— О, ничуть! Вы просто не знаете Теотоки! Денис по своему обычаю усмехнулся, вспомнив, как он знает Теотоки, а наш эпиканиклий помолчал, размышляя, и спросил, понизив голос, хотя страшиться здесь было некого:— Насколько же я могу верить, что рассказанная вами история с мальчиком правдива? Постойте, постойте! — потянул он за рукав Дениса, который пытался возразить. — Не клянитесь раньше срока! Вспомните-ка ваш рассказ, будто вы, драгоценнейший, переселились к нам при помощи чародея из предбудущих времен! И вы все еще полагаете, что рассказ этот правдоподобен? Вы что же, нас, римлян, считаете за дурачков, идиотиков? Не клянитесь, мой дорогой, ложная клятва есть худший из смертных грехов.Денис почувствовал, что некое внутреннее здание, воздвигнутое им, рассыпается, словно карточный домик. Прошли годы, он же для них все тот же шарлатан, надуватель, лжепророк. Казалось бы, такой мистический, склонный к потустороннему знанию народ!Однажды, в ту злосчастную пору, когда они с разбойником Маврозумом одну связку цепей носили на двоих, он, Денис, от нечего делать пересказывал сокандальнику историю своих злоключений. А мавр этот хитроумный возьми и спроси: значит, Сикидит, если бы захотел, мог бы тебя и полностью перетащить на наш свет и не полностью, так сказать, частично — да? Денис согласился, соображая, куда варвар клонит. — Тогда бы ты реализовался как привидение, — торжествовал от собственной мудрости мавр, — которое частично на том свете, а частично на этом, ведь так? И ты бы, при таких возможностях, например, явился бы царю Исааку ночью! И припугнул бы его хорошенечко и потребовал: давай-ка нам, Исаак боголюбивый, на нашу бедность миллиончика четыре…Отчаяние готово было охватить Дениса, и все же наш комсомолец не способен был ломать руки, проклинать судьбу. «Ладно, — решил он для себя, — с этим покончено».И спросил Акомината, встав, словно собираясь уходить:— Так, значит, вы, надо понимать, отказываетесь говорить со мною о сыне Враны?— Нет, нет, вы поняли меня не так. Сядьте! Просто хочу вас предупредить откровенно, насколько достоверен ваш рассказ, настолько достоверны будут мои советы.— У меня нет иных доказательств.— Тогда имейте терпение выслушать мои суждения. Во-первых, не терзайте себя и не кляните, что в тот роковой день вам не удалось спасти для матери ребенка. Матери там не было, а ребенок, скорее всего, был уже захвачен ее врагами, был заложник. И в вашем положении ничего не оставалось, как передать его пирату, а тому, в свою очередь, доверить отцу Феодосию.— Вы облегчаете мою душу, — признался Денис.— Вот, вот, — улыбнулся Акоминат. — Даже у пришельцев из другого мира брезжит христианская душа. Теперь скажу вам, я специально делом Враны не занимался. Но я ведь пишу «Хронику» и факты сами стекаются ко мне. И я вам скажу: Теотоки, по всей видимости, все-таки не нашла своего сына. Это бы сразу стало известно.Они прислушались к шороху прибоя. Чайки с визгом ссорились из-за какой-то рыбешки.— Как же быть?— Схимник Феодосий, мы знаем, умер внезапно, в одночасье. Поскольку он прежде был патриархом, да и вообще знатного происхождения — вы, наверное, знаете, что он из армянских царевичей родом? — при нем в обители жил целый штат людей. Распоряжалась его погребением матушка Гликерия, а ведь она еще жива…— Да, но…— Вы хотите сказать, она дала обет вечного молчания? Для исключительных дел возможно на время разрешить от обета, если она… конечно, согласится сама. О, Господи! — вздохнул, крестясь, Никита. — Что же я, грешный, говорю?— Надо спасти ребенка.— Да, да, дело Божье, конечно… Вот теперь послушайте, мой сотоварищ, и постарайтесь не ошибиться. Некоторое время назад ко двору прибыло из Трапезунда предложение обменять Манефу Ангелиссу, тетку царевны Теотоки, на какого-то незадачливого из Ангелов, попавшего в плен к Комнинам. А вы должны знать, что при правительстве Ангелов слежка и сыск поставлены лучше, чем при покойном Агиохристофорите. У Исаака этим занимается некто Лахана — помните, бывший министр финансов, которому Андроник в глаза говорил, что он ворюга?Акоминат обтер вспотевший, рано сделавшийся обширным лоб, шелковый черный клобук держал на коленях. Денис внимательно слушал.Глаза и уши Лаханы тут спохватились, что Манефу они просто упустили из поля зрения, стали ее искать и обнаружили в приюте для бездомных. И Манефа вскорости же скончалась, хотя собиралась жить долго, несмотря на все превратности судьбы.— Непонятно!— Очень просто. Вы забываете, что оставшийся в живых ее сын руководит мятежным Кипром, который отпал от нас при Комнинах и не собирается воссоединяться ни при каких Ангелах. И бедная старушка пала жертвенной пешкой в политической игре!— А Теотоки, или кто там с нею, они не пытались начать розыск Вороненка?— Я думаю, история с Манефой была для них всего лишь пробный шар. Трапезундцы нащупывали какие-то возможности компромиссов, но к дуботолку Лахане теперь едва ли обратятся. Но конечно же они не перестанут засылать своих агентов — катаскопов — в поисках Вороненка. И не обессудьте, мой дорогой, есть основания полагать, что один из таких агентов — вы.— Шутите!— Шутить проще всего. — Акоминат, в свою очередь, показал, что намерен встать и уйти. — А вы представьте горе матери!— Представляю, — серьезно кивнул Денис. — Оттого и занимаюсь этим делом, которое лично мне ни к чему. А просто вы мне напоминаете героев наших там, наверху, сочинений, романов — у нас их называют детективами. Эти горе-сочинители все решают по схеме «агент — не агент» или, как вы только что выразились, — «катаскоп — не катаскоп».— Я скушал ваш упрек в прямолинейности мышления, — грустно сказал Никита, надевая свой роскошный клобук. — Я сам себя частенько казню за это. Трапезундский ли вы агент или нет, это сейчас столь же важно, как то, из которого вы столетия. Вы должны иметь в виду два возможных варианта ситуации. Либо Лахана знает, где спрятан Вороненок, и подкарауливает тех, кто за ним придет. Либо Лахана не знает, где сидит Вороненок, тогда он сторожит и его самого, и тех, кто за ним явится.— Разумно, — согласился Денис. — Но с чего, по-вашему, мне начать?— Начать все-таки с того, что вопросить у матушки Гликерии при всем нежелании тревожить ее святую душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65