— О-гэ! — узнав об этом, закричал народ. — Ломайте ограды, хватайте топоры!Это была искра, и только ее не хватало в той бочке с горючим, которой была тогда столица. Нашлись идеологи — бродячие попы в пудовых веригах, они готовы были голосить где-нибудь на перекрестке хоть всю ночь, а затем вести народ куда угодно. Некоторые уверяли, что это и есть павликиане, вышедшие из подполья. Так или иначе, празднование Пасхи было сорвано.Вконец растерявшаяся правительница послала за вечным выручателем Враной, но тот, как раз сочетавшись наконец браком со своей нареченной невестой, повез молодую в свадебное путешествие. Куда бы вы думали? В тот же Редеет, военный лагерь, где вовсю шла подготовка к летнему походу в Болгарию.Впрочем, Врана отозвался на призывный вопль правительницы и прислал к ней одного из своих молодых генералов. Это был доместик Саватий, имя которого при дворе было почти неизвестно, а для народа ненавистно, потому что, уверяли, он был по происхождению не римлянин.Доместик Саватий предъявил в Святую Софию ультиматум — освободить помещение храма не позже чем через три часа. Народ смеялся над этим ультиматумом, потому что мягкотелость и нерешительность римских стратегов вошли в поговорку. Сторонники Марухи сбегались к храму и воздвигали заграждения.Близился государственный переворот. Богатые люди на всякий случай закапывали сокровища и уезжали в загородные имения.Тем временем недремлющий Саватий приказал мобилизовать всех портовых грузчиков и под конвоем доставить их на Августеон. Начальник городской стражи Федор Лапарда за промедление с исполнением приказов и несмотря на близость к царствующей династии был забит в колодки и в них проведен перед молчащим от изумления войском.И в наступающих сумерках в столицу вошли иноземные части из пригородных лагерей — варяги в рогатых касках, русские в шишаках, франки в бочкообразных шлемах, генуэзцы в шапках, похожих на бритвенные тазики. Бесподобные сирийские лучники расстегнули колчаны, полные пернатых стрел.Срок ультиматума истек, когда наступила уже полная темнота. Зажглись тысячи факелов в руках войска и народа, как будто взошло новое солнце.Глашатаи Саватия с угловой башни Юстинианы — самого высокого из дворцов еще раз призвали к повиновению и еще раз получили в ответ взрыв яростных ругательств.Тогда Саватий погнал портовых грузчиков разбирать баррикады, конвой нещадно хлестал их бичами. С трех самых высоких точек Августеона лучники пустили тучу стрел в направлении Святой Софии. Ее доблестные защитники в ужасе кинулись внутрь храма, в дверях произошла жуткая давка, десятки были задавлены насмерть.Наемники врезались в толпу сочувствующих Марухе зевак и погнали их — в том числе женщин и детей — на баррикады впереди своих наступающих шеренг. Никаких слез и увещеваний они не воспринимали, ведь они были варвары.«Сдаемся, сдаемся!» — спешно сообщили из притворов Святой Софии кесарь и кесарисса. Им-то что — быстроногие рабы в богатых носилках доставили высокородных мятежников обратно под домашний арест в их прекрасный дворец. А на городских площадях озверевшие стражники били и хлестали провинившуюся чернь, которая старалась поскорее разбежаться и спрятаться.На высокой паперти храма патриарх Феодосии в пасхальном драгоценном облачении с высоченным крестом вместо посоха заклинал безумцев остановиться.Тогда-то из далеких Влахерн, куда в загородную резиденцию удалились на время событий юный василевс, правительница и весь их синклит, получен был всемилостивейший указ о прощении. Улицы уже опустели, богаделы в капюшонах с прорезями для глаз растаскивали трупы по мертвецким.«О-гэ! — уныло пели кифареды, еле шевеля струнами. — Ты не пришел, Андроник, теперь уж все равно. А стоило тебе лишь на Босфоре появиться, и все желанное могло свершиться, венец заветный василевса, а нам — свобода и вино!»— Кто этот Саватий? — спрашивала Ксения-Мария, когда ей докладывали о происходящем. — Армянин, ивериец? Как легко ему все это далось! Он мог бы, лишь пожелай, захватить и Влахерны, и Большой Дворец, и священные кувуклии, и… Боже, страшно даже подумать, что бы он мог захватить еще!Императорские гонцы поскакали один за другим в Редеет, в ставку протодоместика Враны, везя рескрипты и награждения. На рассвете и оттуда прибыл логофет с предписанием Саватию выводить из столицы успешно потрудившиеся войска.— Где превосходнейший? — спросил логофет, входя в адъютантскую в штабе Саватия. Оруженосец сообщил, что около второй стражи ночи высокородный Саватий потребовал себе полкубка хиосского смешать с водою. У него еще был диакон, читал вслух Евангелие. Затем высокородный всех отпустил до утра, сам еще долго свет не гасил.Постучали в дверь, но доместик не отозвался. Стучали еще и еще, затем решились и вошли. Саватий в домашнем хитоне сидел за столом, кудрявая его большеносая голова была неправдоподобно вывернута, а широко раскрытые глаза мертвы. Выпитый кубок валялся на полу.— Нет! — дико закричал оруженосец, мгновенно понявший, чем лично ему грозит эта ситуация. — Не может быть! Я сам отпил из кубка, прежде чем подавать!Другие шептались о том, что душа, застигнутая смертью за чтением Евангелия, прямым ходом направляется в рай…Тем временем легион Саватия в четком порядке покидал город. Угрюмые франки в панцирях, русские, в «чешуе как жар горя», когорты генуэзских копейщиков сонно вышагивали, не понимая, зачем нужно теперь спешить, не дать людям выспаться… Редкие прохожие молча смотрели им вслед.Но как только последний наемник пересек черту Золотых Ворот, началось все сначала. Хмельная толпа напала на приморский квартал Перамы, где в зажиточных усадьбах обитали генуэзцы и прочие итальянцы. Городские стражники, как всегда водится в этих случаях, исчезли, и некоторые постройки быстро запылали.Навстречу погромщикам вышли ради самообороны жители предместья, вооруженные кому как придется, но в общем вооруженные хорошо. Ими предводительствовал генуэзский корабельщик Амадей, юный, как Марс, круглоликий и ясноглазый.— У! — жители столицы неохотно покидали улицы Перамы. — Эти генуэзцы, они нас из торговых рядов вытеснили, они нас на море обгоняют, они скоро нас и из нашего города выселят.Однако жажда погрома нуждалась хоть в каком-нибудь утолении. Охлос поджег еще пару контор, и тут попался им трехэтажный дом на перекрестке у Крытого рынка.— Это чей?— Это Пантехни, городской прокурор. А теперь еще по совместительству эпарх.— Тот самый?— Да, да!Охлос засвистал, заулюлюкал. Часовые, несмотря на все свои грозные алебарды и кривые мечи, поспешили скрыться. Полетели камни. «Римские граждане! — кричал кто-то, надрываясь. — Здесь в подвалах архив ваших задолженностей за десять лет!»Этого было достаточно, чтобы к заходу солнца дом Пантехни пылал, как свеча. Долго потом колеса экипажей и телег по Срединной улице дребезжали на обугленных деревянных дощечках — остатках записей из городского управления, по которым основательный Пантехни собирался учинить полную ревизию налогов, как он считал, для блага же народа.Когда табличек не осталось, пробили стену на втором этаже, оттуда повалил густой дым, а любители погромов принялись спускать в пробой на улицу дивную статую купающейся Венеры, которую богатый Пантехни купил где-то на развалинах Коринфа.Белая богиня раскачивалась на веревках, всем равно улыбаясь снисходительной улыбкой.— Кто эта шлюха? — опешил народ.Доброхоты хотели объяснить, что, наверное, это его баба, то есть жена самого Пантехни. Но отыскался какой-то толкователь остроумнее, который объявил, что это конечно же сама священная правительница Ксения-Мария, которая, как прирожденная иностранка, даже купается без рубашки.Тогда в неожиданной ярости какой-то каменотес, грязный, как дикий боров, ударил ломиком прямо в прекрасное тело богини. Всю ночь при свете огромных костров ее долбили стальным инструментом, пока не превратили в мраморное крошево. 6 Как мы уже рассказывали, византийские дома не имели окон на улицу — они были подобны крепостям. Из Древнего Рима перешел обычай устраивать световые отверстия в потолке. Использовалась и восточная манера устраивать портики, крытые галереи для прогулок в зимнем саду.Так было и в пафлагонском имении принца Андроника, которое он назвал несколько вычурно — Энейон. Личный кабинет принца на первом этаже как раз и представлял собою такой портик, целой стеной в виде коринфской колоннады выходивший в сад. Пространство в глубине было занято письменными столами, стеллажами для книг, высокими гермами с бюстами мудрецов — слепой Гомер, хитроватый Аристотель, вдохновенный апостол Павел, тот самый, который первый провозгласил: «Кто не работает, тот не ест».Весна была неудачна — ах, эти пафлагонские вёсны, туманы да дождичек, как будто здесь не солнечная страна Понта и Босфора, а какое-нибудь гиперборейское болото! В кабинет принца за утро вносили уже третий таз с горячими угольями, и все равно было зябко, из сада шла сырость. Принц, красиво закутавшись в философский плащ — хламиду, стоял, держась одной рукой за колонну, всматривался в белесый туман меж кустов.— Я принесу вам второй плащ, — предложил Каллах, камерарий. — У меня есть на беличьем меху.— А каково сейчас, — задумчиво сказал Андроник, не отвечая, — в поле какому-нибудь пахарю или сеятелю. Волы не тянут по такой грязи, ладони сбиты в волдыри, а позади сильнее надсмотрщика подгоняет плач голодных ребятишек…Кто-то пытался просунуть голову в дверь, Каллах вышел ему навстречу и, вернувшись, доложил, что борзая Каллисто второй день не принимает еды…— О чем ты говоришь, Каллах, — рассеянно зевнул Андроник. — Разве у нас для борзых нет лекаря? Не ты ли выцыганил у меня на это две литры серебра?.. Неужели не можете хоть что-то решать сами, без меня?Он оторвался от колонны, боковым зрением заглянул в венецианское зеркало — нет, складки сегодня были уложены безупречно на хламиде — и сел на кушетку. Мануил, конечно, тот во все мелочи вникал, хоть и был император. Даже слугам самолично зуботычины раздавал, не гнушался. Но Андроник считает это глупым, правитель должен только править.От письменного аналоя (пюпитра) выдвинулся нотарий Евматий, который ждал там с принадлежностями для письма. Андроник приветливо ему кивнул: поработаем! Каллах взбил ковровую подушку и пристроил под локоть повелителя.Нотарий раскрыл расписание ежедневных занятий принца. Сегодня диктовать его, Андроника, собственные мемуары. Отлично, а на чем остановились в прошлый раз? А в прошлый раз остановились (Евматий прощелкал назад связку восковых табличек) на том эпизоде, когда молодой еще принц Андроник, сидя в темнице по проискам врагов, мстит этим врагам тем, что вызывает к себе в камеру племянницу Евдокию, ей было тогда пятнадцать лет, она была также племянницей и Мануила и носила титул кесариссы.Андроник заглянул через плечо в висящее на стене большое венецианское зеркало. Это тоже предмет хозяйской гордости сюзерена Энейона, говорят, во всей империи есть только четыре таких зеркала — у царя, у кесариссы Марухи, у Манефы Ангелиссы, да вот у него, Андроника.Ясная глубь стеклянного зеркала отразила ему моложавую улыбку, молодецкие усы. Ах, сходили по нем женщины с ума! Та самая юная Евдокия, не страшась царского гнева, подкупила тюремщиков, и жил он с нею в камере, как с женою… И покинула она его только под страхом отлучения от церкви, а он все равно на ней не женился! Хе-хе… То есть женился, но уж потом!— Оставим пока это, Евматий, — говорит он. — Перейдем к войне с влахами. У истории же с Евдокией конец у меня недостаточно продуман. Да не скрипи так стилетом по воску, у меня нервы не выдерживают!Евматий поклонился и принялся подтачивать стилет на напильничке, а Андроник набрался вдохновения и начал торжественным голосом:— Когда по милости богов, а справедливее, по немилости этих скотов бессмертных, принц потерпел поражение от гнусных влахов, он был взят ими в плен… Евматий, ты что стилет, что ли, не успел свой оточить? Терпеть не могу дважды повторять диктуемое.Нотарий, то есть секретарь, чистенький, как мышка, в светлом диаконском стихаре, по подолу которого поклонницы-прихожанки собственноручно вышили бисером «Могий вместити да вместит…», своей этой аккуратностью и отстраненностью от мирских дел вызывал у принца некоторое раздражение. Сам Евматий в жизни мирской был поэт и даже роман целый написал — «Повесть об Исминии и Исмине», который охотно переписывался в столичных лавках и хорошо покупался. По правде сказать, он и был приглашен нотарием к принцу именно по этой причине, в числе уникальных редкостей: венецианского зеркала, индийского тигра — знаменитейший поэт Византии. Не потому ли у Евматия всегда и подобающее выражение лица: «Вы, мол, все таланты, не отрицаю, но гений здесь только я!»— Ну, пиши, пиши! — подбодрил его принц. — Итак, когда принц, то есть я… Ну ты знаешь, «я» не надо писать, везде пишем о себе в третьем лице, как это делал Юлий Цезарь. Когда принц попал в руки валахов, эти тупые разбойники повели меня, принца то есть, казнить. Куда-то идти на казнь было ужасно далеко, как будто не все ли равно, где умирать? Принцу же, которому покровительствует сама Минерва, пришла на ум ловкая хитрость. Он заявил конвоирам, что у него, извините, расстройство желудка… Дело обыкновенное, ведь страшно же! Эти неучтивые мужланы-влахи тут проявили человечность и отвели казнимого, то есть меня, то есть принца, в повстречавшуюся канаву. А сами отошли в сторону, чтобы не оскорблять свой слух, а паче свое обоняние, извините. «Извините», конечно, это не пиши.Принц, довольный своим рассказом, взглянул через колоннаду в сад и увидел, что погода улучшилась. Возникло жаркое южное солнышко, и стали заметны не только мокрые кусты или сырой туман, но и пышные хризантемы, порхающие бабочки, поющие птички. Стали выходить нарядно одетые господа, прогуливаться по посыпанным толченым кирпичом дорожкам, поглядывать в сторону трудящегося в своем кабинете Андроника.Ага, это приезжие персоны. Давно ли в скучном зимнем Энейоне трудно было душу живую встретить? Теперь как военный лагерь кипит в имении и вокруг него, только что полевых кухонь не хватает. Верный Каллах в восторге и непрестанно подбадривает: «Всещедрейший! Столица вас ждет!» Андроник же обливает его ледяным душем осторожности: «Сколько тебе лет, Каллах? Тридцать пять? Мне в два раза больше. Поэтому я в десять раз лучше тебя знаю, как можно, надеясь захватить немногое, нечаянно потерять все!» Иногда он даже говорит: сидим мы с тобой в Энейоне и сидим. Чего у нас нет? Только птичьего молочка!Принц встал с кушетки, чтобы в полный рост представиться зрителям, которые смотрят на него из сада. И сам еще раз взглянул на себя в венецианское зеркало, и с его вечным скептицизмом стало ему сугубо весело: конечно, складки на одеянии наверчены по всем правилам античной науки. Наверное, так тщательно и Юлий Цезарь не занимался своей одеждой, когда диктовал «Комментарии», точно так же в присутствии своих придворных и почитателей. Но взглянуть на себя трезво — старенький, горбатенький, косенький, лысенький. Господи, куда тебе в Юлии Цезари!Тут Евматий не совсем вежливо спросил:— Мы что ж, сегодня больше не будем писать? Принц прикинул по тени у гномоса — солнечных часов. До обеда не меньше часа. Если не заниматься диктовкой, то забавлять этих господ разговорами — бр-р!— Пиши, пиши, — кивнул он нотарию, а сам снова присел на кушетку. — Итак, плененный принц, оставшись в относительном одиночестве, быстро отыскал сломанный сук, воткнул его в землю, стащил с себя воинский сагум и набросил на этот сук, сверху водрузил свой красивый пернатый шлем. А сам под прикрытием этого чучела бежал в сторону леса. Премудрые же влахи, занятые беседой друг с другом и доглядывая в сторону сагума и пышного шлема, остались с носом.Принц захохотал, вновь переживая свой триумф тридцатилетней давности.— Ну как? — спросил он у нотария. — Ведь все это истинная правда.— Правда-то правда… — Евматий напустил на себя постное выражение лица.— Что ты хочешь сказать? — переспросил Андроник. — Ну говори, заранее дарую тебе милость.— У Юлия Цезаря и поступки все высокие — сикамбров усмирил, Лугдун завоевал. А у вас все дела со смазливыми племянницами или в отхожей яме.— Что? — вскричал принц, вскакивая и чувствуя, как холодеет от гнева. Но тут же сообразил, что глупо выглядит в глазах нотария, да и на виду наблюдающих из сада господ. Он всю жизнь постигал науку «властвовать собой» и знал, что лучший метод этой науки — над собою смеяться. И он рассмеялся, успокаиваясь.— Ты прав, как всегда, Евматий, твое блаженство! Но что же делать, что же делать — такова современность по сравнению с древностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65