— Вы, новый господин, можете и донести на меня… Я правду сказал, весь народ так говорит…Все сидящие за столом принимаются его успокаивать, один кир Валтасар сидит как будто бы ни при чем. И салфеточку свою сложил, и в глазах умиление.Опять едят и пьют, с поклонами встают и пьют за нового сюзерена, Денис встает и пьет в ответ (старается только пригубливать). Фома Русин, зуд пророчества у которого, видать, неистребим, продолжает:— Да и куда теперь податься, как не в поход? Вы, новый господин, должны знать, что земля наша перестает родить, превращается в пустынную степь, чего и хотят наши соседи из-за гор, агаряне… Война непрерывная идет, как сеять, как пахать? Империя же не в силах нас оградить…Матушка София извинительно склоняется к Денису:— У нас сосед тут есть, кстати из царского рода, но просто акрит, старик… Теперь лежит, по дороге из столицы неверные стрелой его подстрелили. Так он, этот акрит, всех их тут воспитал, такие получились бунтари, такие своевольники! У самого-то небось детей нету! Одинокий он…Десятилетнее вино, однако, как говорится, развязало языки. «Андроник, Андроник», — только и слышится в разных концах стола. Он, Андроник, способен и чиновников алчных укротить, и оборону наконец организовать. Кир Валтасар тоже склонился к Денису, в лице его нет ч капли чего-нибудь недружелюбного, наоборот.— Этот акрит, его Ласкарь зовут, он говорит, что хорошо вас знает по столице. Очень удивился, что вы живы, — рассказчику здесь надо бы сочувственно улыбнуться, но своеобразный кир Валтасар изобразил мировую скорбь. — Но рад вам, рад! Я его ежедневно посещаю…И вот Денис и кир Валтасар в покосившемся домике благородного Ласкаря. «Этому с тысячу лет! — решает Денис, оглядев совершенно обветшавшие столбы с какими-то давным-давно вырезанными и уже стершимися языческими мордами. — Какая же мрачная экзотика, не то Рабле, не то Гюстав Доре!»— О, вы уходите в поход! — бравый акрит топорщил воинственные усы. — А я все лежу, правое копыто, хе-хе-хе, совсем отказало… Какие вы счастливцы!Любопытно, что он не сделал ни малейшей попытки узнать, как же все-таки удалось Денису освободить Фоти, о которой он когда-то так страдал. Зато преподобный кир Валтасар, когда шли к акриту и обратно, не переставал выпытывать, какие такие связи у Дениса есть при дворе, что ему удалось получить пожалование на столь лакомый участок, как феод Русина. Впрочем, Денис и без особого расспрашивания понял по этим разговорам, что кир Валтасар о нем кое-что знает, больше, чем можно было бы предполагать…Вошла чопорная прислужница с головою точно огурец, обмотанный черной шалью. Внесла столик и кувшин с водою. Ласкарь вспомнил ремесло своего бывшего товарища, Дениса, который ведь прославился тем, что самого василевса лечил, и покорнейше просил, чтобы он его осмотрел как врач.Отказаться было нельзя, хотя Денис понимал, что лучше бы этого не делать.Размотали несвежие бинты, отодрали коросту. Ранка, однако, не показалась Денису опасной, хотя имелось некоторое воспаление, от нее и лихорадило. Сюда бы пару таблеток антибиотиков. Преподобный кир Валтасар, утратив обычную свою умильность, с большой ревностью смотрел на манипуляции Дениса.— Я давал жаропонижающее, — сказал он. — Настойку из рододендрона.«Э, да ты здесь не только идеолог!» — усмехнулся Денис и потребовал: нельзя ли раздобыть спирта? Слово это греческое, но они его просто не понимают. Денис жестами объяснял: промыть, промыть ранку! Круглый кир, совершенно уже похожий на готовящуюся взорваться бомбу, говорит:— Я каждый день обмываю ее святою водой! 11 Рано утром на пригорок над Филарицей, что возле церкви Сил бестелесных, выехали три всадника в монашеских рясах поверх панцирей. Ударили церковные била — так призывались подданные к выслушиванию указов и распоряжений. Вооруженные монахи от имени Аргира, архидуки Пафлагонской области, объявили, чтобы церковные люди и миряне, акриты и стратиоты отнюдь не слушали изменнических речей ссыльного принца Андроника, на посулы его не поддавались, походом с ним на столицу не ходили. Щедро обещались всякие неприятности и кары.— Попы особенно всполошились, — сказал Фома, старший из сыновей Русиных, выпивая целый ковш огуречного рассола. — Принц их не любит.Не успела улечься пыль за поповскими конями, которые ускакали обратно в Амастриду, на пригорке у церкви Сил бестелесных захрипел военный рог и забряцали те же била. А все уже шли на пашню.— Глядите, опять в медяшку бьют, — Фома по случаю головной боли на пахоту не ходил, даже на свою, а отлеживался на отцовской постели. — Да это Пупака! Братцы, да это же Пупака со своими!Действительно, на сей раз это были зазывалы принца — всем известный богатырь Пупака и его дружинники. Впечатлительным крестьянам он представлялся могучим, как Самсон, мощным, как винная бочка, громогласным, как извергающийся вулкан, которых, кстати, в этой провинции имелось немало. На самом деле роль его была чисто декоративной: он держал богато расшитое феодальное знамя принца Андроника, на котором был огнедышащий дракон.На самом же деле в роги дули его трубачи, в била били стукачи, посулы Андроника объявляли голосистые вещуны.Пупака с оруженосцами призвали, наоборот, к самым противоположным деяниям: все бросать и двигаться за Андроником на столицу. Малолетний император в опасности, он в лапах заговорщиков, в империи развал, беспредел — пора с этим кончать.Сев подходил к концу, надо было в оба следить, чтобы ленивый мужик на барщине чистенько бы пропахал, проборонил, огрехов бы не оставил. Поля были разбросаны по горным террасам, всюду шли работы, нужен был глаз да глаз. А тут горячие споры на темы мироздания, то на постоялом дворе у Анны и Стративула, то у очага на каком-нибудь анатолийском дворе.Служилые люди: стратиоты, акриты, поколениями воспитывавшиеся в сознании долга — идти в поход по призыву власти, на сей раз не знали, как им поступить.Пупака перемещался со двора на двор, там с часок посидит, тут бочоночек усидит, женщинам позволял расчесывать костяными гребнями свои роскошные кудри, пели песни хором, под аккомпанемент какой-нибудь доморощенной арфы с двумя-тремя струнами. Чаще всего это:
Шагай, шагай, Андроник,На остров на буян,Гони, гони, Андроник,Проклятых агарян!
Они вошли в курятник через пару буквально минут, как оттуда выскользнула Фоти, накинув на себя какую-то козью попонку.Щурясь после яркого утреннего солнца во тьме сарая, они наконец увидели Дениса, сидящего, свесив ноги, на постели из сенников. Денис уныло размышлял, сколько честных хохлушек по мановению матушки Софии сложили головы ради приезда гостей или угощения соседей. Опустел иерархический нашест!Камерарий Ферруччи указал пальцем:— Вот он, синьор Пупака, вот он! Бароны воюют, бароны пируют, а наш владетельный дон Дионисий спит себе в крестьянском сарае.— Нехорошо, деспота, нехорошо, — подтвердил Пупака.— Что нехорошо-то? — раздражался Денис. В голове гудело от вчерашних празднеств.— А ты здесь самый верховный господин, — наступал Ферруччи. — Это ты должен был здесь выгнать всех на улицу. Это пусть они бы себе искали ночлег и спали в курятнике. А ты один занимал бы лучший дом в Филарице… Так я говорю, синьор Пупака?— Истинно, истинно… — подтверждал доблестный воин, приглаживая косматую макушку.— Так поступают все феодалы? — усмехнулся Денис. К нему возвращалось его обычное насмешливое состояние.— Так поступают все феодалы! — в полемическом запале чуть не прокричал Ферруччи.— Ставлю тебе пятерку на семинаре по феодальным отношениям.— Что? — не понял Ферруччи. — Вы их тут всех разбаловали, они вам на голову садятся. Этот дерзкий Фома, я бы на вашем месте дал ему пару розог… Или прикажите, так папа Русин сам его высечет!Пупака передал Денису настоятельное приглашение принца прибыть к нему в Энейон как можно раньше. Лучше сегодня, в крайнем случае завтра.«Фоти будет плакать», — первое, что подумал Денис. И констатировал: у меня уже психология женатого мужчины.Денис решил все-таки ехать к принцу завтра, а сегодня осмотреть свои доставшиеся по моливдовулу владения. Ферруччи тут же предложил собрать всех жителей Филарицы на площади, ехать Денису в сопровождении кавалькады и так далее. Денис категорически это отклонил, отмечая про себя: застарелая комсомольская совесть не позволяет.Отправились налегке: Денис и Ферруччи на лошадях, матушка София и Фоти на низеньком добродушном муле, очень смешно было смотреть, как они в своих пышных юбках разместились, держась друг за друга, вдвоем в одном седле. «Совсем непохоже на выезд грозного феодала», — смеялся про себя Денис.Дальше пошло еще проще — в седлах просто жарко было ехать, решили спешиться. Утренняя дорога на верхний баштан или плантацию прекрасна — чуть парит, жаворонок кувыркается высоко в небе, тропа все время петляет под сенью старых, корявых земляничных деревьев — осенью здесь можно будет, встав ногами в седле, собирать прямо с деревьев сочные ягоды. Благословенный край! Будь бы лишь мирное, счастливое житие здесь человеку, каждому по сто лет! Денис шел впереди с матушкою Софией и был рад, что избрал именно такой путь знакомства с новой родиной. Матушка София, которая еще вчера дичилась его как нового господина, да еще столичного человека, увидев его простоту и искренность, как бы доверилась, и из ее уст он получил целую энциклопедию Филарицы.В частности, он узнал, что их дед Русин, к которому они и двигались сейчас, был в столичной императорской гвардии когда-то, в одной из тагм, где служат иноземцы — варяги, русские, саксонцы. Видать, он в молодости грехов приобрел достаточно, может быть, и напрасной кровушки пролил. Во Втором Риме умирают рано, а ему Господь зачем-то послал могучее здоровье и долгую-предолгую жизнь. И, получив надел в стратиотской Филарице, стал жить одиноко в седловине гор, на самом дальнем баштане. Там он и шалаш себе построил, словно анахорет какой. Ну что ж, тому есть и литературные примеры, скажем, Лаэрт, отец царя Одиссея. Даже в церковь не выходил отшельник Русин, настоятели церкви Сил бестелесных сами ездили к нему.Проезжали как-то торговцы рабами, выкинули хилую девчонку из своей повозки. Сочли, что умрет, не хотели брать лишний на душу грех. Девчонку подобрал дед Русин, еще совсем молодой тогда, и выходил, и стала она ему женой, и родила ему теперешнего Устина и других мальчиков и девочек. И это была их бабушка.И имя было у него инфернальное: Влас, Велес или даже — Волос! А когда напали однажды врасплох неверные, а дедушка Влас был на тележном дворе и оружия при себе не имел, он выхватил оглоблю, одним махом снес дюжину голов и погнал всех напавших агарян вон из Филарицы.Жилище дедушки Власа был шалаш, вернее, землянка, но покрытая аккуратным скатом из черепиц. Поглядев на эту черепицу, можно было понять, что здесь живет мужик хозяйственный, трудолюбивый, но, увы, уже на склоне лет, уже вдовец!В землянке было душно и сыро. В божнице со множеством образков горели лампады. Пахло собачьей шерстью и человечьей тоской. Обросший седыми патлами могучий великан еле ворочался в неуютной своей землянке. Туго признавал в незнакомом Денисе будущего своего господина. Говорил только о том, что полевая моль поела рассаду, что вода просочилась в песок, ушла из лучшего его колодца, крестился поминутно.Внучка Фоти была его любимицей. Она принесла ему сладкой коврижки, и старик принялся жевать ее беззубым ртом. Он даже согласился поговорить по-русски, и Денис услышал нечто вроде: «У ею бошку тою болезнию позахвылило, скептил смертию скончатися…» Кроме слова «скептил», которое является жаргонным от греческого «скепсис», то есть мысль, какой странный славянский диалект! Денису казалось, он слышит язык современника «Слова о полку Игореве».Фоти пустила в ход все свои девичьи уловки, и ласкала доброго дедушку, и рассказывала ему какие-то потешки, и добилась-таки своего; Опустилась на колени, притянула рядом с собою Дениса, матушка София плакала, а старейшина рода их благословил.Обратно ехали на конях, останавливаясь, спешивались, чтобы что-нибудь осмотреть. Господин обозревал свои новые владения.Матушка София спрашивала не без тревоги:— А вы не обидите мою Фоти? О, господин, она очень хорошая будет вам жена.Денис чуть не сказал, что ему не надо ручательств, он сам успел во всем увериться. Склонился к седлу матушки Софии и поцеловал ее в лоб, туда, где под повязанным платом начинается ровный пробор.Матушка София указала ему с пригорка участок пашни меж холмов. Два быка, напрягаясь, тащили плуг, царапая каменистую почву, люди, склонившись долу, подсобляли им при помощи веревки.— Стыдно признаться, господин, это надел моего старшего, Фомы, вы его знаете. Не судите строго — но весь он тут. Семья его надрывается на пашне, а он разглагольствует по соседям, по трактирам и конь с ним гуляет боевой…Они пересекли деревню, крестьяне поголовно были в поле — заканчивалось боронование, высаживали рассаду. Из дверей хижин и землянок, более похожих на логова зверей, выглядывали старики и дети. Все это напоминало Денису какой-то провинциальный зоопарк, только там, увы, было чище и веселее!Денис хотел войти хотя бы в одну из хижин своих подданных, но Ферруччи решительно отсоветовал: «Синьор, это может быть истолковано ложно». Юному предку Колумба не терпелось властвовать, а его господин разводил какую-то антимонию…А в Филарице продолжалось разливанное море. Можно было ожидать, что заботы у одного сконцентрировались на каком-нибудь клине, который не успевали допахать, у другого — он спешил переставить колышки на деревянной бороне, у третьего — переклепать железный свой шлем-шишак. Ничего подобного. Беспечные, как боги, они вокруг могучего Пупаки, сидевшего на ступеньках дома Русиных, танцевали сиртаки — бессмертный танец богов!Сиртаки — это морская волна. Встав по двое к держа друг друга за пояс, они вертели друг друга туда и сюда, и пары ритмично двигались по кругу. Остро свистели, почти визжали семиствольные флейты-сиринги, тупо бил барабан, а некоторые танцоры ударяли плашмя лезвиями мечей в медные щиты, потому что это был танец уходящих на войну.— Вы уходите в поход, — грустила Фоти, — а мы опять остаемся одни.Ночью она спросила прямо: «Ты берешь меня замуж?» — «Да», — без колебаний ответил он. Она как будто и не рада была этому. «Перекрестись», — вдруг потребовала она. И внимательно следила в сумерках курятника, как он нерешительно, неумело крестится.Всю ночь она сама насыщалась и насыщала его.— Ах, — печалилась Фоти. — Как теперь все будет долго, как не скоро. Ты не знаешь наших порядков — оглашение, обручение, благословение, потом уже венчание… А тут еще поход!Произнесла совсем уже загадочную фразу, над которой после долго думал Денис:— А сколько людей, здесь и там, хотели б расстроить эту свадьбу.Потом сказала еще:— А помнишь, как мы бежали из столицы? Я любила тебя уже тогда. Но если б ты попытался взять меня силой, как другие, ничего б у тебя не вышло. А когда ты поборол волка, я твердо знала, что буду я твоя, и только твоя…Денис целовал ее во тьме и уверял в любви, а она горевала:— А в столице у тебя была принцесса, я уж знаю… Наутро были проводы, и они решили заодно устроить оглашение. Матушка София вовсю хлопотала и заливалась слезами. Устин, и без того неразговорчивый, был сосредоточен, словно от предчувствия беды. Только молодежь похохатывала и шушукалась по углам.А у крыльца стояли кони, готовые в путь, во вьюках и недоуздках. Пришел кир Валтасар, единственный, пожалуй, взрослый мужчина, остающийся в Филарице, благословил стол и трапезу. Стали говорить о возможных сроках венчания.— Вы крещены во имя какого Дионисия? — интересовался кир Валтасар. — Иже с мучеником Кодратом или Дионисия Ареопагита в октябре?— Я не крещен, — ответил Денис.Матушка София уронила разливательную ложку, а блинообразное лицо кир Валтасара окаменело. Все прекратили еду и смотрели на Дениса. 12 Узнав, что принц собирается в поход, простой народ — углежоги, дровосеки, рыбаки, охотники — все, кому не надо выходить на пашню, заволновался. Собирались, толкуя нечто непонятное на своих языках. Малая Азия всегда была как проходной двор — хетты, персы, ассиряне, сарацины — кого тут только не перебывало! Поочередно свергали друг друга, обращаясь из господ в рабы, пока край этот не испекся в слоеный пирог. И то, что они не понимали друг друга, было очень удобно господам. Но и эти пролетарии в конечном счете соединялись.В тот день, когда принц назначил своим сбор перед Вратами Трех Святителей — главными воротами Амастриды, — толпы дремучих мужиков собрались здесь с дубьем. Каждый смутно понимал, зачем он здесь ни свет ни заря, но такова была воля их безымянных вождей, а мужики привыкли всегда повиноваться какому-нибудь политику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65