Капли этой вечности, как брызги вселенной, и суть наши бессмертные души. Время от времени они возвращаются в океан-прародитель, и Верховный Распорядитель всего сущего по своей непостижимой воле вновь отправляет их в далекое странствие…Море переливалось за кормою, и кавказская лодка бежала легко.— Эге, всеблагой! — усмехнулся про себя Денис. По древней философии он как раз был в числе успевающих. — Ты еретик, папаша, и сразу по трем статьям. Ты исповедуешь безбожника Платона или, точнее, неоплатоника Гемиста Плифона — раз. Ты осмеливаешься признать вечность и бесконечность, которые не суть понятия Троицы, — два. Наконец, ты проповедуешь переселение душ, что христианской церковью признано за величайший грех. И хорошо, что Пупака, преданный тебе «страж уха», по-видимому, не очень разбирается в теологических тонкостях, иначе быть бы тебе на огне…Лекция прервалась неожиданно, при объяснении разницы между субстанцией и ипостасью. Старец, приблизясь вдруг к лицу Дениса, спросил, дохнув чесноком:— А ты сам не из стражей уха будешь, а?— Что вы это… — изумился Денис.— А что? У нас по-всякому бывает. Никак я в толк не возьму, уж очень у меня с тобою легко получилось, раз-два и ты тут… Может быть, тебя просто ко мне подсадили?Но он не стал далее анализировать это предположение, а продолжил лекцию, коснувшись неких персидских дэвов, которые будто бы могут переливаться через соломинку.— Скажите, всеблагой, — деликатность Дениса начинала иссякать. — А какое сегодня число? День сегодня какой? Дата?О, вот это был вопрос вопросов! Старец остановился, будто бы на стенку налетел. Долго тер лысину и щурил глаза, потом объявил число в византийских индиктах. Это не дало Денису ничего, потому что для пересчета в понятные ему даты надо было помнить исходные точки периодов, а он, как мы знаем, посетитель семинаров был не весьма аккуратный.— А можно ли от Рождества Христова? — попросил он.На старца это подействовало, будто Денис нечто преступное затребовал. Он надулся, словно клоп, и принялся поносить римских католиков, которые, по его мнению, испортили весь церковный календарь, исказив дату Рождества.— Тогда, пожалуйста, от сотворения мира. Ну, это-то Сикидит знал назубок! Денис, интересовавшийся археографией древних книг и рукописей, также твердо помнил эту дату — пять тысяч пятьсот восемь лет от Рождества Христова. Теперь не стоит труда и вычислить, какое сегодня число на дворе. Сегодня пятнадцатое сентября одна тысяча сто восемьдесят первого года.Денис решил уточнить полученный результат:— А царствует сейчас Мануил Первый из династии Комнинов?И пожалел, потому что старец вскричал, будоража всех дремлющих на солнцепеке:— Да как ты… Да как же ты смеешь, пигмей, священную особу царя вселенной поминать всуе? Без коленопреклонения, без надлежащих титулований? Ниц! — требовал он.Денис предпочел не связываться и уткнулся носом в раскаленные доски борта. Утешал себя тем, что царю Мануилу ихнему осталось жить не более десяти дней. Это он хорошо помнил, потому что семинары византиниста посещал регулярно. 4 А пираты подкрались незаметно, как истинные специалисты своего ремесла. В самый жаркий полдень, когда даже мухи изнемогают от пекла и блеска солнечных лучей.— Ой-ой! — трагически вскричал корабельщик, теряя остроконечную шляпу.Пиратская фелюга, то есть гребное быстроходное судно, черный клюв которого внезапно возник над убогой кавказской лодкой Сикидита, без труда взяла ее на абордаж. Попадали на дно чашки, миски, браслеты — все, что могло разбиться, разбилось.— Р-р! — перескакивали разбойники на борт лодки.— Где моя Одигитрия! — метался в панике чародей. — Костаки, ты украл мою чудотворную, мерзавец!Безмятежно спавший голышом Пупака вскочил как ошалелый, подобно библейскому персонажу, запутался в волосах и попал пиратам в аркан.Попался и Денис. Носатый абориген в вязаной шапочке, который почему-то помогал нападавшим пиратам, стукнул его веслом по затылку, он на минуту потерял ориентировку, что не позволило ему применить свое знание прославленных приемов у-шу, и тоже был опутан разбойничьей сетью и поставлен в ряд с другими на колени.Явился триумфатор — вожак разбойников, цветущий и сопящий от избытка жизни мужчина, увы — одноглазый. Уставив пронзающий глаз на Сикидита, картинно вскричал:— Не ты ли это сам, всеблагой прорицатель его императорского величества, краса магии, радость науки?И, услышав утвердительный ответ, набросился на своих приспешников:— Вы что, звери, человеку руки так скрутили? Освободить немедленно!И чародею тотчас были возвращены одежды, сандалии, шляпа и даже иконка.Примерно та же церемония разыгралась вокруг Пупаки. Глава пиратов ударил его кулаком в плечо, тот бесцеремонно возвратил удар. Одноглазый ударил снова, да так, что наш библейский Самсон пошатнулся. Пупака в ответ чуть не положил пирата наземь.— О-ге! — вскрикивали окружающие при каждом из ударов. — Вот это бьет, вот это удар!Наконец силачам надоело испытывать силушку и церемония пошла наоборот.— Не ты ли, — воскликнул Сикидит, — хозяин здешнего моря, прославленный Маврозум, гроза торгашей, ужас чужеземцев?Мир был восстановлен. Пока слуги готовили приличествующую трапезу, чародей подвел победителя к Денису, который единственный из всех захваченных не был освобожден. Оба насладились лицезрением красивого молодого человека.— Что ж он гладкий, как лягушка? — поражался одноглазый. — Волос-то на теле совсем нет!Сикидит принялся объяснять сложную историю появления Дениса в их обществе, которую пират выслушал вполуха, объявив:— Ну, как ты хочешь, его я забираю себе! И чародей, который еще накануне предвкушал, как он будет представлять Дениса при дворе, не выразил протеста. Сказал как-то безразлично — ну, забирай. Мол, я еще дюжину таких наловлю. А остальные бывшие его спутники пальцами указывали на Дениса и кричали:— Бери его, бери его!Только несостоявшийся кандидат в оруженосцы, веснушчатый Костаки заявлял другое:— Возьми лучше меня, возьми меня, слышишь? Но на него никто не обращал внимания. Пираты принялись снимать сеть с Дениса, чтобы перевести его на свою фелюгу, и тут отчаяние его охватило. Им распоряжаются, как вещью, его дарят, может быть, и продают! Он напрягся и с силой оттолкнул окружающих, причем носатый абориген, уронив шапочку, плюхнулся в воду.— Ай-ай-ай! — горестно вскричали византийцы и, на минуту забыв о Денисе, кинулись спасать аборигена.Тут Денис и пожалел, что не научился плавать — зеленые холмы Малой Азии были не так уж далеки. Вытащив туземца, пираты вновь принялись за Дениса.— Ничего, мы с ним подружимся! — покровительственно сказал одноглазый, протягивая упитанную ручку, чтобы потрепать пленника по щеке. И Денис от отчаяния больно куснул эту барскую руку, даже почувствовал в этом наслаждение.— Уй-юй-юй! — завопил Маврозум. — Его еще надо воспитывать! Киньте-ка его в чуланчик из-под рыбы, пусть попотеет, раскается!В чуланчике, вернее в ящике, расположенном в высоком носу фелюги, оставались полусгнившие остатки какой-то морской снеди. И запах, запах, оглушающая вонь действительно заставляла потеть и раскаиваться. Через пару часов качки на высокой волне Денис был почти без сознания.Он пришел в себя, когда в узенькое оконце-щель уже глядел синий морской вечер, а за стенкой на палубе разыгрывалась какая-то новая драма.— Оставь ее, оставь! — кричал-надрывался веснушчатый Костаки, оказывается, он тоже был на этой фелюге. — Ты не смеешь ее трогать, оставь!— Плетей захотел? — рычал в ответ Маврозум. Мерно скрипели уключины, судно напрягалось, будто состояло не из древесины, а из живых человеческих мускулов.— Но ты же пафлагонец! — звенел протестующий голос Костаки. — Ты же наш земляк! А она же из нашей деревни, я ее знаю… Отпусти ее незамедлительно, как же ты смеешь!— Же-же-же, — передразнил его Маврозум, но уже в примирительных тонах. — А мне, я скажу, поп ее продал, вот кто! Он отвел меня к вашему колодцу и говорит: вот она с кувшином идет, хватай! Ничего теперь знать не желаю, я такие деньги отдал!Сквозь скрип уключин слышался явственный женский плач.— Мавр, не трогай девочку! — ревели на веслах гребцы.— Она же свободнорожденная! — подзуживал их Костаки.— Нет, каковы мерзавцы! — возмутился пират. — Я каждого, из них выкупал из тюрьмы, быть бы им на колах да на реях. А здесь, босяки, они на меня хвост поднимают!Но гребцы не уступали, некоторые принялись и веслами стучать.— Да не трогаю я вашу девку! — сдался Маврозум. — Я просто хотел посмотреть, что это за финтифлюшка, как она устроена. А ты, — обрушился он на Костаки. — Для чего сюда к нам сел? В первом же порту на берег вон!И так всю ночь, то трогательно плакала девочка, то вопил неусыпный Костаки.Свежим утром Денис очнулся все среди той же рыбьей вони, готовым к новым передрягам судьбы. Из окошка слышался с моря звон походных фанфар. Денис подпрыгнул, уцепился за окошко и увидел в качающейся синеве множество вычурных кораблей с высокою кормою. Реяли вымпела, трепетали львы, единороги и прочие символы и эмблемы. Трудно было не понять, что это и есть сам великий и победоносный императорский флот.— Это мегадук Контостефан, — определил с мостика Маврозум, с некоторой гордостью перечислив чины и ранги адмирала — великого князя флота. — Узнаю его знак — черный грифон на золотом поле. О-хо-хо, придется идти к нему на поклон, я его должник!По его приказу один из пиратов, наскоро обмыв физиономию, надел хитон и отправился с миссией к императорскому флоту. Маврозум напряженно следил за его поездкой сквозь хорошо ограненный алмаз, который имел свойство увеличивать. Через час посланник возвратился с известием — изволят принять.Пираты спешно приводили себя и лодку в порядок, главное — припрятывали лишнее, императорские матросы славились тем, что и пиратов могли при случае обобрать. И наконец, прифрантившись, словно провинциальная красотка, увесив себя не своими драгоценностями, Маврозум прибыл на флагманский дромон. Лодка его тотчас развернулась, чтобы привезти пленников — дар пиратов великому князю флота.На мостике высоченной кормы флагманского дромона господин Контостефан изволил играть в шахматы с венецианцем Альдобрандини.Здесь была тончайшая политика. Дело в том, что лет двадцать тому назад Мануил, как дипломат не очень разборчивый, разорвал отношения с Венецией. Дворы и фактории венецианцев в Византии основательно разорили. Быть может, так и нужно было, потому что купцы обеих стран вечными были конкурентами на Леванте. Но теперь времена меняются, приходится спешно восстанавливать нить дружбы, разорванную с Венецией.— Ваш ферзь, всесветлейший, — напомнил Альдобрандини. Если византийцев различали по бородам, то с итальянцами это было труднее — у них в моде были бритые подбородки. Красиво причесанный, с волосами по плечам, крупный, еще не старый венецианец скорее напоминал знатную даму или даже богиню. А ведь он был из родовитой фамилии и сам мог сделаться дожем.— Уверены ли вы, всесветлейший, — спрашивал он, искусно загнав в угол византийского ферзя, — что политика высокого престола по отношению к нам переменится?Тут матросы ввели пирата, одетого в краденую столу и увешанного побрякушками, и поставили на колени близ адмиральского кресла. Оба шахматиста на него даже глазом не повели.Глава пиратов, сначала несколько обомлевший, осмелел и стал оглядываться по сторонам.— Живут же при дворе! — сокрушался он про себя. — А мы-то все по вшивым притонам! Эк какая тут везде позолота, да шелка, да стеклышки цветные…Игра у него над головою продолжалась, а его как бы все не существовало. «Терпение! — успокаивал он себя. — Терпение есть доблесть сильных». Кто-то из его жертв поразил когда-то его этой фразой.Мегадук принял с подноса чашу с прохладительным, а вторую предложил партнеру, говоря:— Не скрою, почтеннейший мой Альдобрандини, противником Венеции, за ее двусмысленную для нас политику в войне с агарянами, был сам венценосец, да хранит его милостивый Христос.При упоминании императора оба игрока встали и перекрестились. Царь вселенной был тяжко болен и надлежало молиться за него.— Так вы думаете, если… — туманно выразился Альдобрандини, забирая кроме ферзя еще и ладью. — Все может перемениться?— Вы же знаете правило, — не менее туманно отвечал партнер. — Смена королей меняет всю партию.— Пусть, во всяком случае, при высоком дворе знают, — говорил венецианец, продолжая забирать у мегадука фигуру за фигурой, — игра может возобновиться с самыми лучшими намерениями…Венецианец раскланялся и нырнул под сень зонтиков своей свиты, спустился в гондолу и был таков. Мегадук же, проводив гостя, взглянул на шахматную доску и обнаружил, что по положению фигур он оказывается еще и в выигрыше — ах, этот Альдобрандини, дипломат! Командующий пришел в хорошее расположение духа и тогда изволил заметить Маврозума, все так же скромно стоящего на коленях.— А, это ты… Давно ты тут?Пират кланялся и благодарил за некую помощь в одном деле.Мегадук, продолжая благоволить, пожаловал его из собственных рук чашею с напитком. Окончательно польщенный Маврозум решился представить и свои дары.— У меня, светлейший, есть кое-что для тебя любопытное… Во-первых, парень один с биографией… Чародей уверяет, что свел его прямиком с того света. Меня вот даже укусил, — поднял он завязанную тряпицей руку.— Хм, — улыбнулся повелитель флота. — Так он еще и кусается?Сопровождаемый пиратом, он вышел на главную деку корабля, где между стоящими навытяжку военными матросами были выставлены живые подарки от Маврозума.— Так это он, что ли? — показал мегадук пальцем на скрученного в узел голого Дениса. — И точно, гладкий, будто лягушка. А почему это он воняет, будто толпа покойников?Маврозум и окружающие захихикали, чтобы показать, как они ценят остроумие верховного, а тот принял решение.— Вот что. Ты знаешь, я одновременно и куратор императорских зверинцев. Зверушкам бедным совсем кушать нечего стало. Отдам-ка я его в Львиный ров, раз он такой кусака. Пусть покусается там со львятками, с тигрятками.Смысл кровавого решения не сразу дошел до Дениса, и не только потому, что предводитель флота по-придворному гнусавил. Когда Дениса со шлюпки влекли на адмиральский дромон, за ним поднимали какую-то женщину, закутанную с головой в покрывало. Может быть, ту, о которой вчера кричали на фелюге, — девочку, девушку? Что-то странно знакомое было в ее движениях и походке.— Она еще невинна, всесветлейший, — изогнулся Маврозум. — Товар, как говорится, высший сорт, клянусь демонами. Пусть проволокой меня бичуют!Сдернули покрывало, и пораженный Денис увидел, что это Светка Русина, студентка. Это ее округлое славянское лицо, ее пластическая фигура, только платье нелепое, будто обкусанное понизу. Неужели чародей и ее…— О-го-го! — оценил Контостефан. — Экая она синеглазка! Как раз, кстати, то, что давно заказывала мне кесарисса Мария, надеюсь, ты знаешь, кто это — старшая дочь государя.Слепая ярость охватила Дениса, он готов был крушить все эти мачты и снасти, дробить полированные доски, в кровь разбивать головы людей. Но люди у мегадука были привычные к таким бунтам, и через малое время наш Денис был скручен, а рот его заткнут.Последнее, что он слышал, — голос парнишки Костаки, который, как назойливая муха, кричал о свободе, о том, что нельзя девочку эту забирать… 5 Всевластнейший, всесвященнейший, самодержавнейший, христолюбивейший кесарь кесарей Эммануил, что по Библии означает — «Во всем воля Господня», а иначе зовется просто Мануил Первый Комнин, семьдесят седьмой император Восточной Римской империи, если считать от Константина Великого, отходил в вечность.В большой порфировой зале собрались высшие чины империи, родственники императора, могущественнейшие из магнатов. Были там синклитики, то есть сословие сенаторов, чиновники, феодалы. Духовенство — клир — с хоругвями и мощами находилось неподалеку, в боковой зале, готовое отпеть высочайшего в последний путь.Царь тяжело болел давно, а накануне перенес новый удар, но миг кончины его еще не наступил. Мануил лежал вытянувшись, словно солдат в строю, накрытый парчовым знаменем с монограммой Христа, совсем не ел, не пил, разве ложечку вина. Могучий, уже легендарный, правивший величайшей монархией того мира без малого тридцать семь лет, он все еще жил! И духовные пастыри за стеной, которым в отличие от светских собратий сидеть не полагалось, топтались на склеротических ногах, потели, мысленно грешили, моля, чтобы Бог побыстрее прибрал страдальца, а их бы отпустил по домам.Большой порфировой звалась эта зала потому, что некогда из античного Эфеса были выломлены и доставлены сюда двадцать четыре мощных колонны ярко-красного мрамора — порфира, чтобы в новой столице служить новым повелителям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65