– Ну, ладно, – сказал Соломон, вставая, чтобы отвлечь внимание двух приятелей, которые захихикали после ответа Джона. – Верят мне или нет, а это – правда. И как бы то ни было, если идти в Лондон, то идти надо сейчас же. Значит, до свиданья, Джонни. Вашу руку!
– Я не подам руки человеку, который идет в Лондон ради такой глупости! – объявил мистер Уиллет, пряча руки в карманы.
Трем приятелям пришлось ограничиться тем, что они пожали ему локти. Проделав эту церемонию и забрав из прихожей свои шляпы, палки и плащи, они еще раз простились с Джоном и ушли, обещав завтра сообщить ему подробные и самые достоверные сведения о положении в Лондоне и, если окажется, что там все спокойно, признать, что он был вполне прав.
Джон некоторое время следил, как они брели по дороге в ярком свете летнего заката, и, выколачивая золу из трубки, смеялся про себя над их глупостью. Он хохотал так, что у него даже в боках закололо, а нахохотавшись до изнеможения (на что понадобилось времени немало, так как он смеялся так же медленно, как размышлял и говорил), уселся поудобнее, спиной к дому, вытянув ноги на скамью, прикрыл лицо фартуком и крепко уснул.
Не скажу вам, сколько времени он спал, но проснулся он не скоро, когда закат уже погас, мрачные тени ночи быстро окутывали все вокруг, а на небе мерцали яркие звезды. Куры все убрались на свои насесты, маргаритки на лужайке сомкнули нежные венчики, жимолость, обвивавшая крыльцо, благоухала вдвое сильнее, словно в это? тихий час она утратила стыдливость и страстно отдавала ночи всю сладость своего аромата, а темная зелень плюща едва-едва колыхалась. Как безмятежно спокоен и прекрасен был этот летний вечер!
Но разве тишину его не нарушало ничто, кроме легкого шелеста ветвей и веселого стрекотания кузнечиков? Чу! В воздухе задрожали какие-то очень слабые и отдаленные звуки, намного напоминавшие жужжание в морской раковине. Они становились то громче, то тише, то совсем замирали. Вот донеслись явственно, потом утихли, потом опять наполнили воздух, то усиливаясь, то слабея, – и, наконец, перешли в какой-то гул и рев: звуки эти доносились с дороги и менялись в зависимости от ее поворотов. Внезапно стали совершенно отчетливо слышны голоса и топот ног множества людей.
Вряд ли даже тут до сознания старого Джона дошло бы, что это идут мятежники, если бы не крики его служанки и поварихи. Женщины бросились по лестнице на чердак и заперлись там, испуская все время пронзительные вопли – вероятно, они надеялись таким способом сделать свое убежище потайным и совершенно безопасным. Впоследствии они клятвенно уверяли, что мистер Уиллет в смятении произнес только одно слово, прокричал его им наверх громовым голосом шесть раз подряд. Но слово это, безобидное, когда относится к некиим четвероногим, которых так называют, совершенно недопустимо в обращении к женщинам безупречного поведения – и потому многие склонны были думать, что служанка и повариха просто ослышались, что они от сильного страха стали жертвами галлюцинации слуха.
Как бы то ни было, Джон Уиллет, которому крайняя степень тупого удивления и растерянности заменила мужество, остался стоять на крыльце в ожидании бунтовщиков. На миг ему смутно припомнилось, что у дома ведь есть дверь, а у двери – замок и засовы. Тут же осенила его неясная мысль о ставнях на окнах нижнего этажа. Но он не шелохнулся, стоял, как пень, и смотрел на дорогу, откуда быстро приближался шум. Он даже не вынул рук из карманов.
Ждать пришлось недолго. Скоро на дороге показалась какая-то темная масса в облаке пыли. Бунтовщики, ускорив шаг, в беспорядке кинулись к дому с гиканьем и дикими криками. Еще минута – и Джон, как мячик, перелетая из рук в руки, очутился в самой гуще толпы.
– Эй! – крикнул хорошо знакомый ему голос, и обладатель этого голоса стал проталкиваться вперед. – Где он? Давайте его сюда, не трогайте его! Ну, как дела, Джонни? Ха-ха-ха!
Мистер Уиллет поднял глаза, узнал Хью, но ничего не сказал, да и никакая мысль не шевельнулась у него в мозгу.
– Ребята хотят пить! – крикнул Хью, толкая Джона к дому. – Живее, старикашка, шевелись! Подай нам самого лучшего вина, самого крепкого, того, что ты бережешь для себя!
В ответ Джон слабым голосом пролепетал:
– А кто будет платить?
– Слышите, он спрашивает, кто будет платить! – Хью оглушительно захохотал, и толпа громко вторила ему. Затем он обернулся к Джону: – Кто будет платить? Да никто.
Перед широко открытыми глазами Джона мелькало множество лиц – смеющиеся, свирепые, освещенные огнем факелов, видные смутно или совсем расплывающиеся во мраке. Одни глядели на него, другие – на его дом, иные – друг на друга. Сам не зная как, думая, что он все еще стоит на месте и смотрит на них, он очутился у себя за стойкой. Сидел в кресле и смотрел, как они разоряли его дом, уничтожали его имущество. Казалось, перед ним разыгрывалась какая-то игра или представление, ошеломляюще странное, но ничуть его не касавшееся.
Да. Вот он, буфет, его буфет, куда самый дерзкий смельчак никогда не входил без особого приглашения; Это святилище, таинственное, всеми чтимое, было теперь битком набито людьми с дубинами, палками, факелами, пистолетами; здесь стоял страшный шум, можно было оглохнуть от ругательств, выкриков, хохота и свиста, комната внезапно превратилась в какой-то зверинец или сумасшедший дом, в настоящий ад. Люди лезли и выскакивали не только через дверь, но и в окна, разбивая стекла. Отвернув все краны, они пили вино и пиво из фарфоровых чаш для пунша, сидели верхом на бочках, курили из его собственных, заветных трубок, ломали священную лимонную рощу, кромсали его знаменитый сыр, взламывали неприкосновенные ящики и набивали карманы чужим добром, у него на глазах делили его деньги, бессмысленно разрушали, ломали, рвали и портили все, что попадалось под руку. Для них не было ничего святого. Везде толпились люди – наверху, внизу, в спальнях, на кухне, во дворе, в конюшнях. Лезли в окна, хотя двери были открыты настежь, прыгали вниз из окон, хотя к их услугам были лестницы, скакали через перила в коридоры… Каждый миг появлялись все новые фигуры, орали, пели, дрались, били стаканы и кружки, все что не допьют, выливали на пол, дергали звонки до тех пор, пока не срывали их, или разбивали их кочергами. И все новые и новые люди, как муравьи, кишели повсюду… Шум, табачный дым, то свет, то тьма, разнузданное веселье, ярость, хохот, стоны, грабеж, ужас и разгром!
Почти все время подле Джона, ошеломленно созерцавшего эту картину, стоял Хью. И, хотя он был самым наглым, буйным и безжалостным из громил, он за эти часы сто раз спасал жизнь своему бывшему хозяину. Даже когда захмелевший мистер Тэппертит, чтобы показать свою власть, мимоходом любезно пнул Джона Уиллета ногой в ляжку, Хью предложил Джону отплатить «капитану» такой же любезностью. И если бы старый Джон был в состоянии понять то, что ему нашептывал Хью, и воспользовался бы его советом, он под таким покровительством мог был проделать это безнаказанно.
Наконец громилы стали опять собираться перед домом и скликать тех, кто еще хозяйничал внутри, крича, что они и так потеряли много времени. Когда ропот усилился и перешел в рев, Хью и кое-кто из пировавших в буфете – это явно были вожаки – стали совещаться, что делать с Джоном, как заставить его молчать, пока они не управятся со своим делом в Чигуэлле. Одни предлагали запереть его в доме и дом поджечь, другие – стукнуть его по черепу так, чтобы ему на время память отшибло, третьи – взять с него клятву, что он не встанет с места до завтрашнего вечера, а некоторые советовали заткнуть ему рот кляпом и вести с собой под надежным конвоем. Но все эти предложения были отвергнуты и в конце концов Джона решили связать и привязать к стулу. Для этой операции призвали Денниса.
– Вот что, Джонни, – сказал Хью, подходя к мистеру Уиллету. – Мы тебе ничего худого не сделаем, только свяжем по рукам и ногам. Да ты слышишь или нет?
Джон Уиллет посмотрел не на Хью, а на другого человека, как будто не понимал, кто именно говорит с ним, и пробормотал что-то невнятное – кажется, о дежурном блюде, которое всегда подается по воскресеньям в два часа.
– Тебя не тронут. Слышишь, что я говорю? – рявкнул Хью, для большей убедительности дав Джону основательного тумака в спину. – Эй, да он не в себе – видно, перепугался насмерть. Дайте-ка ему хлебнуть чего-нибудь!
Кто-то принес стакан вина, и Хью вылил его в рот Джону. Выпив, мистер Уиллет слегка причмокнул губами и, сунув руку в карман, спросил: «Сколько с меня?», а затем, водя вокруг бессмысленным взглядом, заметил, что здесь, кажется, разбиты стекла…
– По-моему, у него в голове помутилось, – сказал Хью и встряхнул Джона с такой силой, что у того в кармане забренчали ключи, но на Джона и это не подействовало. – Да куда же запропастился Деннис?
Опять стали звать Денниса, и, наконец, он прибежал, опоясанный длинной веревкой, как какой-нибудь монах, и с ним целая свита – полдюжины телохранителей.
– Живее шевелись! – крикнул Хью и нетерпеливо топнул ногой. – За дело!
Деннис только подмигнул ему в ответ и, размотав с себя веревку, поднял глаза к потолку, внимательно обозрел его, затем стены, карнизы – и покачал головой.
– Ну, что же? Долго ты будешь копаться? – заорал на него Хью, снова сердито топнув ногой. – Или мы по твоей милости будем торчать здесь до тех пер, пока не поднимется тревога на десять миль вокруг и нам помешают сделать что надо?
– Тебе хорошо говорить, братец, – возразил Деннис, подходя ближе, – но в этой комнате некуда его приткнуть, – он заговорил шепотом. – Разве что над дверью?
– Что приткнуть? – спросил Хью.
– Как что? Старика.
– Так ты вешать его собрался? – воскликнул Хью.
– Ну, да, – отвечал палач, с недоумением воззрившись на него. – А то как же?
Хью без дальнейших объяснений вырвал веревку из рук Денниса и сам принялся вязать Джона, но действовал так неловко и неумело, что мистер Деннис чуть не со слезами взмолился, чтобы он предоставил это дело ему, и, сменив Хью, вмиг управился.
– Готово! – сказал он, мрачно осматривая Джона, который и после того, как его связали, оставался в таком же отупении, как и раньше. – Вот это мастерски сделано. На такую чистую работу и смотреть любо! Иди-ка сюда, Хью, на два слова! Теперь, когда он стреножен, не лучше ли будет для всех, если его обработать? Подумай, какой трезвон поднимут газеты! И насколько это придаст нам весу!
Хью догадался, чего хочет его товарищ, скорее по его жестам, чем по профессиональным терминам, которых он не знал, так же как не знал и о ремесле Денниса. Он вторично отверг предложение палача и отдал команду «Вперед!», подхваченную сотней голосов на улице.
– В Уоррен! – гаркнул Деннис и выбежал из дома, а за ним остальные. – Там живет доносчик, ребята!
Ему ответил яростный вой, и толпа помчалась дальше в исступленной жажде грабить и разрушать. Хью на минуту задержался, чтобы для подкрепления еще хлебнуть на дорогу и открыть краны нескольких случайно уцелевших бочек. Затем, окинув взглядом опустошенную, разгромленную комнату с разбитым окном, в которое громилы просунули срубленное «майское древо» (даже его не пощадили), Хью хлопнул по спине безмолвного и неподвижного Джона Уиллета и, размахивая над головой зажженным факелом, с диким криком помчался вслед за товарищами.

Глава пятьдесят пятая

Оставшись один в своем разоренном доме, Джон Уиллет сидел и водил изумленными глазами вокруг. Только глаза его и бодрствовали, а все мыслительные способности погружены были в глубокий сон без сновидений. Он оглядывал комнату, которая в продолжение многих лет – и еще час назад – была его гордостью, и ни один мускул не дрогнул в его лице. Сквозь зловеще зиявшие пробоины со двора смотрела холодная черная ночь, драгоценная жидкость из почти опустевших бочонков с глухим плеском капала на пол, в разбитом окне сиротливо торчало «майское древо», похожее на бугшприт затонувшего корабля. Да и пол мог сойти за дно морское – так густо он был усеян обломками. Сквозной ветер врывался в полуоткрытые двери, скрипевшие на петлях, свечи мигали и, оплывая, словно одевались в длинные белые саваны. Веселые сочно-красные занавески развевались и хлопали на ветру. Даже солидные голландские бочонки, лежавшие опрокинутыми и пустыми в темных углах, казались лишь бренной оболочкой тех славных весельчаков, что больше не будут радовать и воспламенять людей. Джон смотрел на все это печальное запустение – и не видел его. Казалось, он был вполне спокоен и доволен тем, что сидит здесь, не испытывал ни гнева, ни неудобства, как будто на нем были не веревки, стягивавшие тело, а парадная мантия. Глядя на него, можно было вообразить, что жизнь остановилась, и старик Время спит крепким сном.
В доме стояла глубокая тишина – лишь капли с плеском падали на пол, ветер шуршал всяким мусором па полу, да глухо скрипели раскрытые двери, но эти звуки, как потрескивание жука-точилыцика среди ночи, только делали тишину заметнее.
Джону было все равно, тишина вокруг него или шум. Если бы вдруг батарея тяжелой артиллерии начала пальбу под окном – его бы это не тронуло. Ничто не могло больше поразить его. Даже появление призрака не вывело бы его из оцепенения.
Прошло немного времени, и он услышал шаги, торопливые, но осторожные, крадущиеся. Они приближались к дому… на миг затихли, потом послышались еще ближе. Кто-то, казалось, обходил дом вокруг. Вот шаги замерли, пришедший остановился под окном – и в окне показалась голова.
На фоне царившего снаружи мрака резко выделялось озаренное огоньками догоравших свечей бледное, изможденное лицо. На ртом худом лице глаза казались неестественно большими и блестящими. Волосы были черные, с сильной проседью.
Испытующе оглядев комнату, человек спросил низким и глухим голосом:
– Вы здесь в доме один?
Джон не шевельнулся и после того, как вопрос был задан вторично, хотя он отлично слышал его. Подождав минуту, незнакомец влез в окно. Джон и тут ничуть не удивился. За последний час столько людей влезали и вылезали в это окно, что он совсем забыл о существовании дверей, и ему уже казалось, что он всю жизнь знал только такой способ входить в дома.
Незнакомец в широком и темном потертом плаще и шляпе с опущенными полями подошел к Джону вплотную и заглянул ему в лицо. Джон ответил ему тем же.
– И давно вы так сидите? – спросил пришелец.
Джон попробовал сообразить, но ничего из этого не вышло.
– В какую сторону они пошли?
Неизвестно почему, сапоги незнакомца пробудили в мозгу мистера Уиллета какие-то смутные мысли насчет их фасона, но эти мысли мелькнули и рассеялись, оставив его в прежнем состоянии.
– Вы бы лучше отвечали, если вам шкура дорога! – сказал незнакомец. – Ведь, кроме нее, у вас, я вижу, ничего целого не осталось. Я вас спрашиваю: в какую сторону пошли эти люди?
– Туда, – сказал Джон, неожиданно обретя дар речи, и уверенно кивнул головой (указать рукой он не мог, так как был крепко связан) в сторону, противоположную той, куда направилась толпа.
– Врете! – сердито отрезал незнакомец и угрожающе занес руку. – Оттуда я пришел. Вы хотите меня обмануть?
Поняв, однако, что тупое равнодушие Джона непритворно и что оно – результат пережитого потрясения, незнакомец опустил занесенную для удара руку и отвернулся.
Джон следил за ним все с тем же спокойствием, – ничто не шевельнулось в его лице. Незнакомец нашел стакан и, подержав его под краном бочонка, пока не удалось нацедить несколько капель, жадно выпил вино, затем с раздражением швырнул стакан на пол, обхватил бочонок руками и, наклонив его, вылил себе прямо в рот все, что там еще оставалось. Потом, собрав разбросанные повсюду остатки хлеба и мяса, с жадностью накинулся на еду, по временам переставая жевать и прислушиваясь, когда ему чудился какой-нибудь звук снаружи. С дикой поспешностью утолив голод и приложившись ко второму бочонку, он надвинул шляпу на глаза, собираясь, видимо, уходить, и обратился к Джону:
– А где же ваши слуги?
Мистер Уиллет смутно вспомнил, как громилы кричали женщинам, чтобы они бросили вниз из окна ключ от мансарды, где заперлись, и тогда их не тронут. Поэтому он ответил:
– Их заперли.
– Пусть держат язык за зубами, иначе им плохо придется, – сказал, незнакомец. – Да и вам советую то же. Ну-ка, покажите теперь, в какую сторону те ушли.
На этот раз мистер Уиллет указал дорогу правильно. Незнакомец шагнул к двери, как вдруг ветер донес до них громкий, частый звон набатного колокола, и в небе вспыхнуло яркое зарево, разом осветившее не только дом, но и все окрестности.
Не внезапный переход от мрака к этому зловещему свету и не донесшийся издалека торжествующий рев и крики, грубо ворвавшиеся в мирную тишину ночи, заставили незнакомца отпрянуть от двери так стремительно, будто в него ударила молния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85