Он решил помочь мистеру Честеру – не заплатить его долги, нет, а сделать его депутатом в парламент от одного отдаленного городка на то время, пока его собственный сын не достигнет совершеннолетия, что должно было произойти через двадцать лет, если этот сын до тех пор не умрет.
Это было не хуже, чем перспектива попасть в тюрьму в качестве несостоятельного должника, и неизмеримо приличнее. Так что мистер Джон Честер стал членом парламента.
А как он превратился из мистера Честера в сэра Джона Честера? Да ничего нет легче и проще. Одно прикосновение королевской шпаги – и превращение свершилось. Члену парламента Джону Честеру довелось раз-другой побывать при дворе – подносить адрес, возглавлять какую-то депутацию. Столь изысканные манеры, светский лоск и дар красноречия не могли остаться незамеченными. И как было обращаться со словом «мистер» к человеку со всеми этими блестящими достоинствами? Судьба капризна: столь благородному джентльмену следовало бы родиться герцогом, тогда как есть герцоги, которым следовало бы быть простыми рабочими. Мистер Джон Честер понравился королю и, преклонив колено гусеницей, встал бабочкой. Джон Честер, эсквайр, получил титул и стал называться «сэр Джон».
– Ну-с, мой уважаемый друг, – начал сэр Джон после довольно долгого молчания, – когда вы сегодня вечером уходили от меня, вы, кажется, обещали вернуться очень скоро?
– Я так и думал, хозяин.
– А вернулись когда? – Сэр Джон посмотрел па часы. – По-вашему, это называется скоро? Хью, не отвечая, переминался с ноги на ногу, теребил шапку, смотрел на пол, на стены, на потолок – и в конце концов, бросив взгляд на приятное лицо сэра Джона, поспешно опустил глаза.
– А чем же вы занимались до сих пор? – спросил сэр Джон, лениво вытягивая ноги и кладя одну на другую. – Где побывали? Много ли, накуролесили?
– Вовсе я не куролесил, – смиренно пробормотал Хью. – Все делал, как вы приказали.
– Как я – что? – перебил его сэр Джон.
– Ну, как вы… советовали, – смущенно поправился Хью. – Сказали, что мне следовало бы… или что я мог бы сделать… или что вы бы это сделали на моем месте. Не будьте же так строги, хозяин!
Что-то похожее на торжество мелькнуло на миг в лице сэра Джона, когда он увидел, каким покорным орудием его воли стал этот буян, но лицо его тотчас приняло прежнее выражение, и, принимаясь подрезать ногти, он сказал:
– Вы употребили слово «приказал», это можно понять так, что я заставил вас делать что-то для меня, что-то, нужное мне для каких-то моих целей, – ясно? Но, разумеется, нечего и объяснять, какая это бессмыслица, – вы, наверное, просто обмолвились. Впредь, – тут он устремил глаза на Хью, – осторожнее выбирайте выражения. Обещаете?
– Я вовсе не хотел вас обидеть, – сказал Хью. – Не Знаю, как и быть, уж очень круто вы со мной обходитесь.
– С вами скоро еще и не так круто обойдутся, мои милый, гораздо круче, будьте уверены, – спокойно отрезал его покровитель. – Кстати, мне следовало бы удивиться не тому, что вы так долго отсутствовали, а тому, что вы вообще пришли сюда. Что вам нужно?
– Вы же знаете, сэр, я не мог прочитать ту бумажку, что подобрал, – сказал Хью. Вот я и принес ее вам. По тому, как она была свернута, я сразу смекнул, что в ней что-то особенное.
– Что же, вы не могли попросить кого-нибудь другого прочесть ее вам, медведь вы этакий? – возразил сэр Джон.
– Мне больше некому довериться, сэр. Вот уже пять лет как Барнеби Радж куда-то пропал, – и с тех пор я ни с кем, кроме вас, и не говорю.
– Это для меня, конечно, большая честь.
– Я все время ходил к вам, сэр, всякий раз, когда бывали новости, потому что знал, что иначе вы на меня будете гневаться, – выпалил Хью после растерянного молчания. – И еще потому, что хотелось вам угодить… Вот оттого я и сегодня пришел. Вы сами это знаете.
– Однако и лицемер же вы! – сказал сэр Джон, в упор глядя на него. – Двуличный человек! Разве вы сегодня вечером здесь, в этой самой комнате, не приводили мне совсем другую причину? Не говорили, что ненавидите кое-кого, кто вас ни в грош не ставит, оскорбляет и всегда обращается с вами грубо, как будто вы дворовый пес, а не такой же человек, как он?
– Говорил, это верно! – воскликнул Хью, мгновенно разъярившись, как и предвидел его собеседник. – Говорил и еще повторю. Я на все готов, чтобы как-нибудь отплатить ему. И когда вы мне объяснили, что ему и всем католикам здорово достанется от тех, кто написал это объявление, я сказал, что пойду с ними, хотя бы ими командовал сам дьявол. Вот и пошел! Увидите, крепко мое слово или нет, и сумею ли я выйти на первое место. Пусть башка у меня работает не так быстро, как у других, – но на то ее хватает, чтобы помнить моих обидчиков. Придет время, увидите и вы, и он, и сотни людей, что я – парень не робкого десятка. Я не так громко лаю, как больно кусаю. Уж поверьте, некоторым людям лучше встретиться с диким львом, чем со мной, когда я сорвусь с цепи!
Сэр Джон, следивший за Хью с многозначительной усмешкой, куда более выразительной, чем всегда, указал ему на старинный шкафчик, и пока Хью наливал себе стакан вина и затем пил его, сэр Джон не сводил с него глаз и за его спиной усмехался еще выразительнее.
– Вы что-то очень сегодня расхвастались, мой друг, – сказал он, когда Хью, выпив, обернулся к нему.
– Вовсе нет, хозяин, – возразил Хью с жаром. – Я и половины того не сказал, что думаю, – язык-то у меня суконный. Ну, да в нашем Союзе хватает говорунов и без меня. Я буду не болтать, а действовать.
– Значит, вы и в самом деле уже связались с этими людьми? – промолвил сэр Джон с видом глубочайшего безразличия.
– Ну, да, я пошел в тот дом, про который вы мне говорили, и записался. Был там еще и другой парень, Деннисом его звать.
– Деннис, вот как? – со смехом воскликнул сэр Джон. – Должно быть, славный малый?
– Весельчак, сэр, и разбитной парень – люблю таких. А за наше дело горой стоит – горяч, как огонь!
– Да, я о нем слышал, – небрежно бросил сэр Джон. – А вы случайно не знаете, чем он занимается?
– Нет, он это скрывает. Никак не хотел сказать.
– Ха-ха-ха! Странная причуда, – сэр Джон снова рассмеялся. – Но я готов поручиться, что вы скоро узнаете его секрет.
– Мы с ним уже подружились, – вставил Хью.
– Что ж, это вполне понятно. И, конечно, пили вместе? – продолжал сэр Джон. – Вы, кажется, сказали, но я забыл – куда вы с ним отправились из дома лорда Джорджа?
Хью вовсе не говорил этого, да и не собирался говорить. Тем не менее, отвечая на последовавший за этим ряд вопросов, он постепенно рассказал обо всем, что произошло в этот вечер в трактире и на улице, каких людей он встретил, сколько их было, о чем они говорили, чего ждут и каковы их намерения. Допрос велся так искусно, что Хью воображал, будто он сообщает все сведения добровольно, а вовсе не потому, что их у него выпытывают. Ему так ловко это внушили, что, когда мистер Честер, наконец, зевнул и объявил, что он ужасно утомлен, Хью начал неуклюже извиняться за свою болтливость.
– Ну, убирайтесь, – сказал сэр Джон, открывая дверь. – Напроказили вы сегодня немало! Говорил я вам, чтобы вы не совались туда, – еще чего доброго наживете беды. Но вам непременно хочется насолить вашему спесивому приятелю Хардейлу, и ради этого вы готовы, я вижу, идти на любой риск. Так, что ли?
– Верно! – подтвердил Хью, остановившись на пороге. – Но о каком риске вы говорите, сэр? Чем я рискую, что могу потерять? Друзей, родной дом? Их у меня нет. И наплевать, не надо ничего! Мне подавайте хорошую драку, чтобы я мог свести старые счеты, да смелых товарищей, с которыми я пойду вместе драться, а там – будь, что будет, мне все равно.
– Куда вы девали ту бумажонку? – спросил вдруг сэр Джон.
– Она при мне.
– Как выйдете, бросьте ее куда-нибудь. Такие вещи держать у себя не стоит.
Хью кивнул и, приподняв шапку со всей почтительностью, на какую был способен, вышел на улицу. А сэр Джон запер за ним дверь, вернулся к себе и, снова сев у камина, долго еще сосредоточенно размышлял о чем-то, глядя в огонь.
– Все складывается удачно, – сказал он вслух, и лицо его расплылось в довольную улыбку. – Можно рассчитывать на успех. Ну-ка, сообразим. Мой благодетель и я – самые ревностные протестанты и желаем всякого зла сторонникам римско-католической церкви. А с Сэвилем Джордж Сэвиль (1726–1784) – английский политический деятель, член парламента в 1759–1783 годы; выступал в парламенте в защиту католиков и диссидентов-протестантов, преследовавшихся государственной англиканской церковью; выступал также в поддержку американских колонистов, боровшихся за независимость.
, который внес их билль в парламент, у меня к тому же личные счеты. Однако каждому своя рубашка ближе к телу, – и мы не можем себя компрометировать, связавшись с таким безумцем, как этот Гордон, – ведь совершенно очевидно, что он помешан. Теперь надо будет втихомолку раздувать недовольство, им посеянное, пользуясь таким покорным орудием, как мой дикарь. Это может, пожалуй, способствовать нашим истинным целям. И, хотя мы в принципе и согласны с лордом Джорджем, надо будет при всяком удобном случае в умеренной и приличной форме порицать его действия, – таким путем непременно приобретешь репутацию человека справедливого и честного, а это весьма полезно и придаст мне весу в обществе. Прекрасно! Это, так сказать, мотивы общие. Ну, а в частности, признаюсь, я буду чрезвычайно рад, если эти бездельники и в самом деле поднимут бунт и немного проучат Хардейла, как довольно деятельного члена своей секты. Да, это мне доставило бы истинное удовольствие! И это опять-таки прекрасно – пожалуй, даже лучше всего остального.
Сэр Джон понюхал табаку и стал неторопливо раздеваться. Рассуждения свои он с улыбкой заключил следующими словами:
– Ох, боюсь, ужасно боюсь, что мой приятель быстро пойдет по стопам своей матери! В его дружбе с мистером Деннисом есть что-то роковое. Впрочем, нечего и сомневаться, что он все равно рано или поздно кончил бы так же. И если я чуточку его подтолкну, разница будет только та, что он успеет выпить на своем веку немного меньше галлонов, или бочонков, или бочек вина. Эка важность! О такой мелочи и думать не стоит.
Он взял еще понюшку табаку и лег в постель.
Глава сорок первая
Из мастерской под Золотым Ключом раздавался звон железа, такой веселый и задорный, что всем, кто слышал эту музыку, невольно думалось: наверное, там работает человек, любящий свое дело. Тот, для кого работа – лишь скучная обязанность, никак не мог бы извлекать из железа или стали такую веселую музыку. На это способен только человек жизнерадостный, здоровый, всем на свете довольный и доброжелательный. Будь он хоть простой котельщик, медь под его руками звучала бы мелодично, и даже если бы он трясся в телеге, нагруженной железными брусьями, – то, вероятно, и тогда сумел бы извлечь из них гармоничные звуки.
Дзинь, дзинь, дзинь! – пело железо, звонко, как серебряный колокольчик, и особенно внятно, когда на улице затихал грохот. «Мне все нипочем, я никогда не унываю и непременно хочу быть счастливым», – слышалось в этом звоне. Перебранивались женщины, пищали дети, грохотали тяжелые телеги, во всю силу своих легких орали разносчики, но среди всего этого шума и гама звон был все-таки слышен, всегда одинаковый, не громче и не тише, не звонче и не гуще, ничуть не навязчивый, но не дающий более громким звукам заглушить себя. Дзинь, дзинь, дзинь!..
Он совершенно напоминал человеческий голос, негромкий и ясный, без малейшей хрипоты или сиплости, без каких бы то ни было признаков насморка иди нездоровья. Прохожие замедляли шаг, с удовольствием прислушиваясь к нему, а те обитатели соседних домов, кто в это утро проснулся в желчном настроении, чувствовали, как у них становится легче на душе, и понемногу оживлялись; матери под этот звон подбрасывали на руках детишек. А волшебное «дзинь-дзинь!» все так же весело неслось и неслось из мастерской под Золотым Ключом.
Кто, как не Гейбриэл Варден, мог тешить людей такой веселой музыкой? В открытое окно заглянуло солнце, и лучи его, пронизав темную мастерскую, широким снопом упали на слесаря, словно их тянула к себе светлая душа этого человека. Он работал у наковальни, засучив рукава, сдвинув парик с лоснящегося лба, и его раскрасневшееся лицо светилось довольством, – казалось, никому на свете не живется так беззаботно, счастливо и спокойно, как Гейбриэлу Вардену. Около него сидел холеный кот, мурлыча и жмурясь на солнце, – он до того разомлел от тепла, что частенько закрывал глаза и впадал в ленивую дремоту. А с высокой скамейки, стоявшей вблизи, ухмылялся хозяину Тоби, сияя весь, от широкой коричневой физиономии до слабее обожженных и потому более светлых пряжек на башмаках. Даже развешанные по стенам ржавые замки, казалось, сияли благодушием и смахивали на старых веселых подагриков, готовых посмеяться над собственными немощами. Ничто угрюмое или суровое не омрачало окружающей картины. Невозможно было себе представить, что какой-либо из этих бесчисленных ключей предназначен для денежного сундука скряги или тюремной камеры. Нет, пивные и винные погреба, комнаты, согретые ярко пылающим в камине огнем, полные книг, веселой болтовни и смеха, – вот куда эти ключи должны были открывать доступ. А места, где гнездятся недоверие, жестокость и угнетение, ключи Гейбриэла Вардена могли только запирать накрепко, навеки.
Дзинь, дзинь, дзинь!.. Наконец слесарь наш перестал работать и утер лоб. Внезапно наступившая тишина разбудила кота. Соскочив на пол, он бесшумно подобрался к двери и хищным взглядом тигра уставился на клетку с птицей в окне напротив. А Гейбриэл поднес ко рту Тоби и сделал основательный глоток.
Когда он выпрямился, откинув назад голову и выпятив мощную грудь, стало заметно, что на нем солдатские штаны. А на стене за его спиной были развешаны на нескольких колышках красный мундир, кушак, шляпа с пером и сабля. Всякий сведущий человек сразу мог бы сказать, что все это вместе составляет военную форму сержанта Королевских Волонтеров Восточного Лондона.
Поставив опустевшую кружку обратно на скамейку, с которой только что улыбался ему Тоби, слесарь весело оглядел эти части своего костюма, склонив голову набок, словно для того, чтобы охватить их все одним взглядом, и, опершись на молот, сказал вслух:
– Когда-то, помню, меня с ума сводило желание надеть вот этакий мундир. Если бы в то время кто-нибудь, кроме родного отца, посмел сказать мне, что это глупо, – как бы я распетушился! А ведь, по правде сказать, я тогда и в самом деле был дурак дураком.
– Ах! – со вздохом подхватила незаметно вошедшая в рту минуту миссис Варден. – Ты и до сих пор дурак. В твои годы, Варден, ты мог бы быть благоразумнее.
– Чудачка ты, Марта, право! – сказал слесарь, с улыбкой оборачиваясь к ней.
– Ну, конечно, – с глубочайшим смирением отозвалась миссис Варден. – Конечно, чудачка. Я это знаю, Варден. Благодарю тебя.
– Да я хотел сказать… – начал было слесарь.
– Знаю, что ты хотел сказать. Ты говоришь так ясно, Варден, что понять тебя нетрудно. Спасибо, что приноровляешься к моему пониманию, это очень любезно с твоей стороны.
– Полно, полно, Марта, нечего обижаться из-за пустяков. Я просто хотел сказать, что напрасно ты ругаешь волонтеров – ведь мы хотим защищать тебя же и всех других женщин, защищать семьи всех добрых людей, если в этом будет нужда!
– Это не по-христиански, – объявила миссис Варден, качая головой.
– Не по христиански? Да почему же, черт возьми?..
Миссис Варден подняла глаза к потолку, словно ожидая, что после таких богохульных слов он немедленно обрушится на ее супруга вместе с кроватью под балдахином на четырех столбиках из третьего этажа и всей мебелью парадной гостиной из второго. Но так как этой кары божьей почему-то не последовало, почтенная матрона только испустила глубокий вздох и с видом покорности судьбе предложила супругу не стесняться в выражениях, кощунствовать сколько душе угодно, – ведь он же знает, как ей приятно это слушать!
Слесарю в первую минуту, кажется, очень хотелось воспользоваться ее разрешением и отвести душу, но он сделал над собой усилие и ответил кротко:
– Я хочу знать, почему ты считаешь, что это не по-христиански? Что же, по-твоему, должен делать настоящий христианин, Марта, – сидеть сложа руки в то время, как чужеземные войска будут грабить наши дома? Или выйти на бой, как следует мужчине, и прогнать их? Хороший бы я был христианин, если бы в своем доме, забившись в камин, покорно смотрел, как банда косматых дикарей уносит Долли и тебя?
При словах «и тебя» миссис Варден оттаяла и невольно улыбнулась: в предположении супруга было все же нечто лестное для нее.
– Ну, если бы до того дошло, тогда, конечно… – жеманно пролепетала она.
– «Если бы до того дошло!» – повторил слесарь. – Будь уверена, с этого бы началось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Это было не хуже, чем перспектива попасть в тюрьму в качестве несостоятельного должника, и неизмеримо приличнее. Так что мистер Джон Честер стал членом парламента.
А как он превратился из мистера Честера в сэра Джона Честера? Да ничего нет легче и проще. Одно прикосновение королевской шпаги – и превращение свершилось. Члену парламента Джону Честеру довелось раз-другой побывать при дворе – подносить адрес, возглавлять какую-то депутацию. Столь изысканные манеры, светский лоск и дар красноречия не могли остаться незамеченными. И как было обращаться со словом «мистер» к человеку со всеми этими блестящими достоинствами? Судьба капризна: столь благородному джентльмену следовало бы родиться герцогом, тогда как есть герцоги, которым следовало бы быть простыми рабочими. Мистер Джон Честер понравился королю и, преклонив колено гусеницей, встал бабочкой. Джон Честер, эсквайр, получил титул и стал называться «сэр Джон».
– Ну-с, мой уважаемый друг, – начал сэр Джон после довольно долгого молчания, – когда вы сегодня вечером уходили от меня, вы, кажется, обещали вернуться очень скоро?
– Я так и думал, хозяин.
– А вернулись когда? – Сэр Джон посмотрел па часы. – По-вашему, это называется скоро? Хью, не отвечая, переминался с ноги на ногу, теребил шапку, смотрел на пол, на стены, на потолок – и в конце концов, бросив взгляд на приятное лицо сэра Джона, поспешно опустил глаза.
– А чем же вы занимались до сих пор? – спросил сэр Джон, лениво вытягивая ноги и кладя одну на другую. – Где побывали? Много ли, накуролесили?
– Вовсе я не куролесил, – смиренно пробормотал Хью. – Все делал, как вы приказали.
– Как я – что? – перебил его сэр Джон.
– Ну, как вы… советовали, – смущенно поправился Хью. – Сказали, что мне следовало бы… или что я мог бы сделать… или что вы бы это сделали на моем месте. Не будьте же так строги, хозяин!
Что-то похожее на торжество мелькнуло на миг в лице сэра Джона, когда он увидел, каким покорным орудием его воли стал этот буян, но лицо его тотчас приняло прежнее выражение, и, принимаясь подрезать ногти, он сказал:
– Вы употребили слово «приказал», это можно понять так, что я заставил вас делать что-то для меня, что-то, нужное мне для каких-то моих целей, – ясно? Но, разумеется, нечего и объяснять, какая это бессмыслица, – вы, наверное, просто обмолвились. Впредь, – тут он устремил глаза на Хью, – осторожнее выбирайте выражения. Обещаете?
– Я вовсе не хотел вас обидеть, – сказал Хью. – Не Знаю, как и быть, уж очень круто вы со мной обходитесь.
– С вами скоро еще и не так круто обойдутся, мои милый, гораздо круче, будьте уверены, – спокойно отрезал его покровитель. – Кстати, мне следовало бы удивиться не тому, что вы так долго отсутствовали, а тому, что вы вообще пришли сюда. Что вам нужно?
– Вы же знаете, сэр, я не мог прочитать ту бумажку, что подобрал, – сказал Хью. Вот я и принес ее вам. По тому, как она была свернута, я сразу смекнул, что в ней что-то особенное.
– Что же, вы не могли попросить кого-нибудь другого прочесть ее вам, медведь вы этакий? – возразил сэр Джон.
– Мне больше некому довериться, сэр. Вот уже пять лет как Барнеби Радж куда-то пропал, – и с тех пор я ни с кем, кроме вас, и не говорю.
– Это для меня, конечно, большая честь.
– Я все время ходил к вам, сэр, всякий раз, когда бывали новости, потому что знал, что иначе вы на меня будете гневаться, – выпалил Хью после растерянного молчания. – И еще потому, что хотелось вам угодить… Вот оттого я и сегодня пришел. Вы сами это знаете.
– Однако и лицемер же вы! – сказал сэр Джон, в упор глядя на него. – Двуличный человек! Разве вы сегодня вечером здесь, в этой самой комнате, не приводили мне совсем другую причину? Не говорили, что ненавидите кое-кого, кто вас ни в грош не ставит, оскорбляет и всегда обращается с вами грубо, как будто вы дворовый пес, а не такой же человек, как он?
– Говорил, это верно! – воскликнул Хью, мгновенно разъярившись, как и предвидел его собеседник. – Говорил и еще повторю. Я на все готов, чтобы как-нибудь отплатить ему. И когда вы мне объяснили, что ему и всем католикам здорово достанется от тех, кто написал это объявление, я сказал, что пойду с ними, хотя бы ими командовал сам дьявол. Вот и пошел! Увидите, крепко мое слово или нет, и сумею ли я выйти на первое место. Пусть башка у меня работает не так быстро, как у других, – но на то ее хватает, чтобы помнить моих обидчиков. Придет время, увидите и вы, и он, и сотни людей, что я – парень не робкого десятка. Я не так громко лаю, как больно кусаю. Уж поверьте, некоторым людям лучше встретиться с диким львом, чем со мной, когда я сорвусь с цепи!
Сэр Джон, следивший за Хью с многозначительной усмешкой, куда более выразительной, чем всегда, указал ему на старинный шкафчик, и пока Хью наливал себе стакан вина и затем пил его, сэр Джон не сводил с него глаз и за его спиной усмехался еще выразительнее.
– Вы что-то очень сегодня расхвастались, мой друг, – сказал он, когда Хью, выпив, обернулся к нему.
– Вовсе нет, хозяин, – возразил Хью с жаром. – Я и половины того не сказал, что думаю, – язык-то у меня суконный. Ну, да в нашем Союзе хватает говорунов и без меня. Я буду не болтать, а действовать.
– Значит, вы и в самом деле уже связались с этими людьми? – промолвил сэр Джон с видом глубочайшего безразличия.
– Ну, да, я пошел в тот дом, про который вы мне говорили, и записался. Был там еще и другой парень, Деннисом его звать.
– Деннис, вот как? – со смехом воскликнул сэр Джон. – Должно быть, славный малый?
– Весельчак, сэр, и разбитной парень – люблю таких. А за наше дело горой стоит – горяч, как огонь!
– Да, я о нем слышал, – небрежно бросил сэр Джон. – А вы случайно не знаете, чем он занимается?
– Нет, он это скрывает. Никак не хотел сказать.
– Ха-ха-ха! Странная причуда, – сэр Джон снова рассмеялся. – Но я готов поручиться, что вы скоро узнаете его секрет.
– Мы с ним уже подружились, – вставил Хью.
– Что ж, это вполне понятно. И, конечно, пили вместе? – продолжал сэр Джон. – Вы, кажется, сказали, но я забыл – куда вы с ним отправились из дома лорда Джорджа?
Хью вовсе не говорил этого, да и не собирался говорить. Тем не менее, отвечая на последовавший за этим ряд вопросов, он постепенно рассказал обо всем, что произошло в этот вечер в трактире и на улице, каких людей он встретил, сколько их было, о чем они говорили, чего ждут и каковы их намерения. Допрос велся так искусно, что Хью воображал, будто он сообщает все сведения добровольно, а вовсе не потому, что их у него выпытывают. Ему так ловко это внушили, что, когда мистер Честер, наконец, зевнул и объявил, что он ужасно утомлен, Хью начал неуклюже извиняться за свою болтливость.
– Ну, убирайтесь, – сказал сэр Джон, открывая дверь. – Напроказили вы сегодня немало! Говорил я вам, чтобы вы не совались туда, – еще чего доброго наживете беды. Но вам непременно хочется насолить вашему спесивому приятелю Хардейлу, и ради этого вы готовы, я вижу, идти на любой риск. Так, что ли?
– Верно! – подтвердил Хью, остановившись на пороге. – Но о каком риске вы говорите, сэр? Чем я рискую, что могу потерять? Друзей, родной дом? Их у меня нет. И наплевать, не надо ничего! Мне подавайте хорошую драку, чтобы я мог свести старые счеты, да смелых товарищей, с которыми я пойду вместе драться, а там – будь, что будет, мне все равно.
– Куда вы девали ту бумажонку? – спросил вдруг сэр Джон.
– Она при мне.
– Как выйдете, бросьте ее куда-нибудь. Такие вещи держать у себя не стоит.
Хью кивнул и, приподняв шапку со всей почтительностью, на какую был способен, вышел на улицу. А сэр Джон запер за ним дверь, вернулся к себе и, снова сев у камина, долго еще сосредоточенно размышлял о чем-то, глядя в огонь.
– Все складывается удачно, – сказал он вслух, и лицо его расплылось в довольную улыбку. – Можно рассчитывать на успех. Ну-ка, сообразим. Мой благодетель и я – самые ревностные протестанты и желаем всякого зла сторонникам римско-католической церкви. А с Сэвилем Джордж Сэвиль (1726–1784) – английский политический деятель, член парламента в 1759–1783 годы; выступал в парламенте в защиту католиков и диссидентов-протестантов, преследовавшихся государственной англиканской церковью; выступал также в поддержку американских колонистов, боровшихся за независимость.
, который внес их билль в парламент, у меня к тому же личные счеты. Однако каждому своя рубашка ближе к телу, – и мы не можем себя компрометировать, связавшись с таким безумцем, как этот Гордон, – ведь совершенно очевидно, что он помешан. Теперь надо будет втихомолку раздувать недовольство, им посеянное, пользуясь таким покорным орудием, как мой дикарь. Это может, пожалуй, способствовать нашим истинным целям. И, хотя мы в принципе и согласны с лордом Джорджем, надо будет при всяком удобном случае в умеренной и приличной форме порицать его действия, – таким путем непременно приобретешь репутацию человека справедливого и честного, а это весьма полезно и придаст мне весу в обществе. Прекрасно! Это, так сказать, мотивы общие. Ну, а в частности, признаюсь, я буду чрезвычайно рад, если эти бездельники и в самом деле поднимут бунт и немного проучат Хардейла, как довольно деятельного члена своей секты. Да, это мне доставило бы истинное удовольствие! И это опять-таки прекрасно – пожалуй, даже лучше всего остального.
Сэр Джон понюхал табаку и стал неторопливо раздеваться. Рассуждения свои он с улыбкой заключил следующими словами:
– Ох, боюсь, ужасно боюсь, что мой приятель быстро пойдет по стопам своей матери! В его дружбе с мистером Деннисом есть что-то роковое. Впрочем, нечего и сомневаться, что он все равно рано или поздно кончил бы так же. И если я чуточку его подтолкну, разница будет только та, что он успеет выпить на своем веку немного меньше галлонов, или бочонков, или бочек вина. Эка важность! О такой мелочи и думать не стоит.
Он взял еще понюшку табаку и лег в постель.
Глава сорок первая
Из мастерской под Золотым Ключом раздавался звон железа, такой веселый и задорный, что всем, кто слышал эту музыку, невольно думалось: наверное, там работает человек, любящий свое дело. Тот, для кого работа – лишь скучная обязанность, никак не мог бы извлекать из железа или стали такую веселую музыку. На это способен только человек жизнерадостный, здоровый, всем на свете довольный и доброжелательный. Будь он хоть простой котельщик, медь под его руками звучала бы мелодично, и даже если бы он трясся в телеге, нагруженной железными брусьями, – то, вероятно, и тогда сумел бы извлечь из них гармоничные звуки.
Дзинь, дзинь, дзинь! – пело железо, звонко, как серебряный колокольчик, и особенно внятно, когда на улице затихал грохот. «Мне все нипочем, я никогда не унываю и непременно хочу быть счастливым», – слышалось в этом звоне. Перебранивались женщины, пищали дети, грохотали тяжелые телеги, во всю силу своих легких орали разносчики, но среди всего этого шума и гама звон был все-таки слышен, всегда одинаковый, не громче и не тише, не звонче и не гуще, ничуть не навязчивый, но не дающий более громким звукам заглушить себя. Дзинь, дзинь, дзинь!..
Он совершенно напоминал человеческий голос, негромкий и ясный, без малейшей хрипоты или сиплости, без каких бы то ни было признаков насморка иди нездоровья. Прохожие замедляли шаг, с удовольствием прислушиваясь к нему, а те обитатели соседних домов, кто в это утро проснулся в желчном настроении, чувствовали, как у них становится легче на душе, и понемногу оживлялись; матери под этот звон подбрасывали на руках детишек. А волшебное «дзинь-дзинь!» все так же весело неслось и неслось из мастерской под Золотым Ключом.
Кто, как не Гейбриэл Варден, мог тешить людей такой веселой музыкой? В открытое окно заглянуло солнце, и лучи его, пронизав темную мастерскую, широким снопом упали на слесаря, словно их тянула к себе светлая душа этого человека. Он работал у наковальни, засучив рукава, сдвинув парик с лоснящегося лба, и его раскрасневшееся лицо светилось довольством, – казалось, никому на свете не живется так беззаботно, счастливо и спокойно, как Гейбриэлу Вардену. Около него сидел холеный кот, мурлыча и жмурясь на солнце, – он до того разомлел от тепла, что частенько закрывал глаза и впадал в ленивую дремоту. А с высокой скамейки, стоявшей вблизи, ухмылялся хозяину Тоби, сияя весь, от широкой коричневой физиономии до слабее обожженных и потому более светлых пряжек на башмаках. Даже развешанные по стенам ржавые замки, казалось, сияли благодушием и смахивали на старых веселых подагриков, готовых посмеяться над собственными немощами. Ничто угрюмое или суровое не омрачало окружающей картины. Невозможно было себе представить, что какой-либо из этих бесчисленных ключей предназначен для денежного сундука скряги или тюремной камеры. Нет, пивные и винные погреба, комнаты, согретые ярко пылающим в камине огнем, полные книг, веселой болтовни и смеха, – вот куда эти ключи должны были открывать доступ. А места, где гнездятся недоверие, жестокость и угнетение, ключи Гейбриэла Вардена могли только запирать накрепко, навеки.
Дзинь, дзинь, дзинь!.. Наконец слесарь наш перестал работать и утер лоб. Внезапно наступившая тишина разбудила кота. Соскочив на пол, он бесшумно подобрался к двери и хищным взглядом тигра уставился на клетку с птицей в окне напротив. А Гейбриэл поднес ко рту Тоби и сделал основательный глоток.
Когда он выпрямился, откинув назад голову и выпятив мощную грудь, стало заметно, что на нем солдатские штаны. А на стене за его спиной были развешаны на нескольких колышках красный мундир, кушак, шляпа с пером и сабля. Всякий сведущий человек сразу мог бы сказать, что все это вместе составляет военную форму сержанта Королевских Волонтеров Восточного Лондона.
Поставив опустевшую кружку обратно на скамейку, с которой только что улыбался ему Тоби, слесарь весело оглядел эти части своего костюма, склонив голову набок, словно для того, чтобы охватить их все одним взглядом, и, опершись на молот, сказал вслух:
– Когда-то, помню, меня с ума сводило желание надеть вот этакий мундир. Если бы в то время кто-нибудь, кроме родного отца, посмел сказать мне, что это глупо, – как бы я распетушился! А ведь, по правде сказать, я тогда и в самом деле был дурак дураком.
– Ах! – со вздохом подхватила незаметно вошедшая в рту минуту миссис Варден. – Ты и до сих пор дурак. В твои годы, Варден, ты мог бы быть благоразумнее.
– Чудачка ты, Марта, право! – сказал слесарь, с улыбкой оборачиваясь к ней.
– Ну, конечно, – с глубочайшим смирением отозвалась миссис Варден. – Конечно, чудачка. Я это знаю, Варден. Благодарю тебя.
– Да я хотел сказать… – начал было слесарь.
– Знаю, что ты хотел сказать. Ты говоришь так ясно, Варден, что понять тебя нетрудно. Спасибо, что приноровляешься к моему пониманию, это очень любезно с твоей стороны.
– Полно, полно, Марта, нечего обижаться из-за пустяков. Я просто хотел сказать, что напрасно ты ругаешь волонтеров – ведь мы хотим защищать тебя же и всех других женщин, защищать семьи всех добрых людей, если в этом будет нужда!
– Это не по-христиански, – объявила миссис Варден, качая головой.
– Не по христиански? Да почему же, черт возьми?..
Миссис Варден подняла глаза к потолку, словно ожидая, что после таких богохульных слов он немедленно обрушится на ее супруга вместе с кроватью под балдахином на четырех столбиках из третьего этажа и всей мебелью парадной гостиной из второго. Но так как этой кары божьей почему-то не последовало, почтенная матрона только испустила глубокий вздох и с видом покорности судьбе предложила супругу не стесняться в выражениях, кощунствовать сколько душе угодно, – ведь он же знает, как ей приятно это слушать!
Слесарю в первую минуту, кажется, очень хотелось воспользоваться ее разрешением и отвести душу, но он сделал над собой усилие и ответил кротко:
– Я хочу знать, почему ты считаешь, что это не по-христиански? Что же, по-твоему, должен делать настоящий христианин, Марта, – сидеть сложа руки в то время, как чужеземные войска будут грабить наши дома? Или выйти на бой, как следует мужчине, и прогнать их? Хороший бы я был христианин, если бы в своем доме, забившись в камин, покорно смотрел, как банда косматых дикарей уносит Долли и тебя?
При словах «и тебя» миссис Варден оттаяла и невольно улыбнулась: в предположении супруга было все же нечто лестное для нее.
– Ну, если бы до того дошло, тогда, конечно… – жеманно пролепетала она.
– «Если бы до того дошло!» – повторил слесарь. – Будь уверена, с этого бы началось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85