А на улицах города и в эту ночь можно было встретить лишь ночных бродяг, обычные картины порока и несчастья – и ничего более.
Однако события этого вечера убедили бесшабашных вожаков толпы, что, стоит им теперь появиться на улицах, как вокруг них немедленно соберутся люди, тогда как держать их наготове, когда в них не было нужды, можно было бы лишь ценой больших затрат, еще большего риска и усилий. Узнав этот секрет, вожаки чувствовали себя так уверенно, как если бы их окружало двадцать тысяч человек, покорных их воле. В субботу они весь день бездействовали. В воскресенье придумывали способ иметь всегда своих людей под рукой и внушить им полную веру в успех, и пока не пытались продолжать то, что начато было в первый день.
– Надеюсь, мистер Гашфорд даст нам отдохнуть, – сказал Деннис своему другу Хью в воскресенье утром. Широко зевая, он приподнялся с соломы, служившей ему постелью, и подпер голову рукой. – Или, может, он прикажет нам опять приняться за дело? Как думаешь?
– Не такой он человек, чтобы тянуть да откладывать, не сомневайся, – проворчал Хью в ответ. – А мне не хотелось бы сегодня, двигаться с места. Тело у меня одеревенело, как у мертвеца, и я весь в царапинах, будто вчера целый день дрался с дикими кошками.
– Это потому, что ты уж больно горяч, – заметил Деннис, с искренним восхищением глядя на лохматую голову, спутанную бороду и в кровь изодранные руки и лицо сидевшего перед ним дикаря. – Черт, а не человек! Всегда лезешь вперед и хочешь всех перещеголять. Оттого и достается тебе во сто раз больше, чем другим.
– Ну, не я один, – возразил Хью, откинув волосы со лба и указывая глазами на дверь конюшни, в которой они лежали, – вот там стоит вояка почище меня. Помнишь, что я тебе говорил? Ведь говорил же, что он стоит дюжины других? А ты не верил.
Мистер Деннис лениво перевернулся на живот, уткнул подбородок в руки, приняв такую же позу, как Хью, и, тоже посмотрев в сторону двери, отозвался:
– Да, да, ты тогда верно предсказал, брат. Но кто бы подумал, глядя сейчас на этого паренька, что он может драться, как настоящий мужчина? И черт знает, как глупо, что он забавляется, как мальчишка, игрой в солдатики, вместо того чтобы отдохнуть как следует и подготовиться к новой драке на пользу нашему благородному делу… А какой чистюля! (Мистер Деннис, естественно, не мог сочувствовать такой прихоти.) Эта его чистоплотность, ей-богу, – просто болезнь. В пять часов утра он уже мылся у колодца, а ведь после всего, что проделано позавчера, он должен бы, кажись, в такой час спать как убитый! Нет, где там! Проснулся я на минуту, смотрю – он уже у колодца. И видел бы ты, как он, умывшись, втыкал эти павлиньи перья в свою шляпу – смех, да и только! Жаль, что у него голова не в порядке! Ну, да кто из нас без изьяна?
Предметом этого разговора и последующих философских рассуждений Денниса был, как вы уже, верно, догадались, Барнеби: со знаменем в руках он то стоял на часах у открытой двери, в полосе солнечного света, то ходил взад и вперед, тихонько напевая под разносившийся в воздухе звон церковных колоколов. Стоял ли он, опершись обеими руками на древко знамени, или, вскинув его на плечо, медленно шагал взад и вперед, все в нем – и опрятность убогой одежды и прямая, величавая осадка – показывало, какой важной он считал вверенную ему обязанность, как он был счастлив, как горд ею. Для Хью и Денниса, лежавших в темном углу мрачного сарая, фигура Барнеби, яркий солнечный свет и мирный праздничный звон колоколов, которому он подпевал, сливались как бы в одну светлую картину в рамке двери, особенно подчеркнутую мраком конюшни. Все это составляло такой контраст с ними, валявшимися, как скот, в грязи на соломе! И на минуту-другую оба примолкли, почувствовав что-то вроде стыда за себя.
– Да, – сказал, наконец, Хью, маскируя свои чувства смехом, – чудак он, это верно. Но зато работяга, каких мало. Сна, еды и питья ему требуется меньше, чем любому из нас. И вовсе он не играет в солдатики – это я ему велел стоять на часах.
– Готов поручиться, что ты это сделал с какой-то целью, и, конечно, разумной, – заметил Деннис, ухмыляясь, и сочно выругался. – В чем тут дело, выкладывай!
– Видишь ли, – Хью придвинулся ближе. – Вчера утром наш бравый капитан, как тебе известно, пришел сильно под хмельком, а вечером тоже здорово нализался, не меньше, чем мы с тобой…
Деннис бросил взгляд в тот угол, где, свернувшись клубком на охапке сена, храпел Саймон Тэппертит, и кивнул головой.
– А мы, то есть наш благородный капитан и я, – продолжал Хью с новым взрывом хохота, – задумали назавтра замечательную вылазку – в такие места, где будет чем поживиться.
– Опять на папистов? – спросил Деннис, потирая руки.
– Да, на одного паписта, против которого кое-кто из наших имеет зуб – вот и я, например, сильно хочу свести с ним счеты.
– Уж не тот ли это знакомый мистера Гашфорда, про которого он нам говорил у меня дома? – осведомился Деннис, захлебываясь от удовольствия в предвкушения поживы.
– Он самый, – подтвердил Хью.
– Вот это люблю! – весело воскликнул Деннис, пожимая ему руку. – Побольше обиженных, жаждущих мести и все такое прочее, тогда дело у нас пойдет вдвое быстрее. Ну, рассказывай, что вы затеяли!
– Капитан… Ха-ха-ха!.. капитан намерен во время этой переделки похитить одну женщину. И я… ха-ха-ха!.. я тоже!
Эту часть плана мистер Деннис выслушал с кислым видом и объявил, что он принципиально против женщин: они – народ ненадежный, увертливый и могут опрокинуть все расчеты, ибо у них семь пятниц на неделе. На эту благородную тему Деннис мог бы распространяться довольно долго, но вдруг вспомнил, что еще не знает, какая связь между предполагаемой экспедицией и дежурством Барнеби у дверей конюшни. На его вопрос Хью, из предосторожности понизив голос, отвечал:
– Понимаешь, те люди, которых мы собираемся навестить, были когда-то его друзьями… А я его хорошо знаю – если только он догадается, что мы хотим с ними расправиться, он будет на их стороне и непременно постарается им помочь. Поэтому я уверил его (мы ведь старые друзья), что лорд Джордж избрал его для охраны этого места завтра, когда нас тут не будет, и что это – великая честь. Вот он и стоит на часах и горд этим так, словно его произвели в генералы. Ха-ха! Ну, что ты скажешь? Выходит, я – парень не только отчаянный, но, когда надо, и осторожный, а?
Мистер Деннис рассыпался в комплиментах, затем спросил:
– А куда же мы отправимся?
– Не беспокойся, все подробности узнаешь сейчас от меня и нашего храброго капитана – видишь, он уже просыпается. Вставайте, Львиное Сердце! Ха-ха-ха! Развеселитесь и выпейте еще! Надо же вам опохмелиться, капитан. Как говорится, – чем ушибся, тем и лечись. Велите подать вина, найдется чем заплатить, хотя бы за двадцать бочек: здесь у меня под соломою запрятано немало золотых и серебряных кубков, чаш и подсвечников, – он разворошил солому и указал на свежевзрытую в одном месте землю. – Пейте, капитан!
Мистер Тэппертит отнесся к его веселым и дружеским советам весьма немилостиво: две ночи погромов и попоек настолько ослабили его дух и тело, что он едва держался на ногах. С помощью Хью он кое-как добрался до насоса и, выпив изрядную порцию холодной воды, затем освежив голову обильным ее потоком, приказал подать себе рому с молоком и позавтракал сухариками и сыром, запивая их этим невинным напитком. Кончив есть, он удобно разлегся на полу рядом со своими двумя товарищами (которые тоже подкрепились соответственно своим вкусам) и стал излагать Деннису подробности завтрашней экспедиции.
Что разговор был интересный, видно было уже из того, как долго он продолжался и с каким неослабным увлечением его вели все трое. Однако он не носил утомительно-серьезного характера и оживлялся шутками, о чем свидетельствовали частые и громкие взрывы хохота, от которых стоявший на посту Барнеби невольно вздрагивал, удивляясь про себя легкомыслию товарищей. Они не приглашали его в свою компанию, пока не наелись, напились, выспались и наговорились всласть (разговор их продолжался несколько часов). Наконец в сумерки они объявили ему, что намерены устроить небольшое шествие по улицам (только для того, чтобы товарищи поразмялись – ведь сегодня воскресенье. Да и народ будет разочарован, если ничего не предпринять), а он, если хочет, может идти с ними.
Сборы были недолги – они захватили с собой только дубинки и, нацепив синие кокарды, вышли на улицу без всякого определенного плана, с одним лишь намерением наделать как можно больше кутерьмы. К ним стали присоединяться другие, число их быстро возрастало, и они скоро разделились на группы. Уговорившись встретиться на пустыре близ Уэлбек-стрит, они пошли рыскать по городу во всех направлениях. Самая большая и быстрее других разраставшаяся группа, в которой были Хью и Барнеби, двинулась в сторону Мурфилдса – им было известно, что в тех местах есть богатая католическая церковь и живет немало католиков.
Начав с домов этих людей, они принялись разбивать двери и окна, ломать всю мебель, оставляя внутри одни голые стены, и тщательно обыскивали все помещения в поисках нужных им орудий разрушения. Молотки, кочерги, топоры, пилы – все пошло в ход. Опоясавшись кто веревкой, кто – платком, всем, что попадалось под руку и годилось для этой цели, многие затыкали за эти пояса свое импровизированное оружие и в таком виде открыто шли по улицам, как саперы на полевых маневрах. Вообще в этот вечер громилы уже ничуть не стеснялись, не скрывали своих намерений и действовали даже без особого азарта и спешки. В католических церквах они снимали и уносили все – кафедры, скамьи, полы, а из жилых домов даже панели и лестницы. Все эти воскресные упражнения они проделывали преспокойно, как рабочие – свое задание. Достаточно было бы полусотни решительных людей, чтобы обратить их в бегство, одна рота солдат разбила бы их в пух и прах. Но никто им не мешал, блюстители порядка и не пытались их останавливать, те, на кого обращена была их ярость, в ужасе бежали при их приближении, а остальные обращали на них так мало внимания, как будто это были почтенные люди, спокойно занимавшиеся своим законным делом.
После этих трудов праведных они так же спокойно и беспрепятственно сошлись на условленном месте, развели большие костры в поле и, отобрав из своей добычи наиболее ценное, сожгли остальное. Ризы священников, статуи святых, дорогие ткани и всякая церковная утварь – все летело в огонь, и местность далеко вокруг освещена была заревом. Бунтовщики плясали вокруг костров, горланили, пока не выбились из сил, и никто не мешал им.
Когда основная группа бунтовщиков на обратном пути шествовала по Уэлбек-стрит, они заметили впереди Гашфорда – он все время издали следил за их подвигами и теперь крадучись шел в стороне, по тротуару. Поравнявшись с ним, Хью незаметно для всех шепнул ему на ухо:
– Ну, как? Теперь дела пошли лучше, хозяин?
– Нет, – ответил Гашфорд. – Ничуть не лучше.
– Чего же вы хотите? – сказал Хью. – Горячка никогда не вспыхивает сразу. Она развивается постепенно.
– Чего хочу? – Гашфорд ущипнул его за руку с такой злостью, что ногти впились Хью в кожу. – Хочу, чтобы вы действовали с толком. Болваны! Вы, видно, умеете жечь только тряпки да обломки? А устроить костер из целого дома – на это у вас пороху не хватает?
– Побольше терпения, хозяин! – отозвался Хью. – Несколько часов потерпите, а там увидите! Завтра вечером ищите в небе зарева.
Сказав это, Хью пропустил вперед секретаря, вернулся на свое место рядом с Барнеби, и, когда Гашфорд оглянулся, оба уже затерялись в толпе.
Глава пятьдесят третья
Следующий день начался под веселый перезвон колоколов и пальбу пушек Тауэра, на колокольнях многих церквей развевались флаги: Лондон обычным порядком праздновал день рождения короля. И люди шли по своим делам или развлекались, как ни в чем не бывало, будто в городе царил полный порядок и в разных его укромных местах не тлели искры, из которых с наступлением ночи должно было снова вспыхнуть пламя, распространяя вокруг ужас и разрушение. Вожаки бунтовщиков, окрыленные вчерашними успехами и доставшейся им богатой добычей, все время держались вместе и думали только о том, как бы втянуть в свои преступные затеи всю массу сторонников настолько крепко, чтобы нечего было опасаться, что они, соблазнившись надеждой на прощение или наградой, предадут главарей в руки правосудия.
Действительно, сознание, что они зашли слишком далеко, чтобы надеяться на помилование, сплотило трусов не менее, чем смельчаков. Многие из них охотно назвали бы главных зачинщиков и дали показания против них, если бы не понимали, что таким способом спасти свою шкуру уже не удастся, ибо их собственные подвиги видели сотни людей, не участвовавших в беспорядках, людей, которые пострадали, лишились покоя и всего имущества во время буйств черни и с величайшей готовностью выступят свидетелями, а власти, без сомнения, поверят им охотнее, чем участникам бесчинств. Среди этой категории было много подмастерьев, еще в субботу утром побросавших работу, и хозяева видели их в толпе громил. Другие понимали, что они под подозрением и будут уволены, как только вернутся. А были и такие отчаянные, что сразу решились на все и утешались известной поговоркой: «Семь бед – один ответ», рассудив, что если уж быть повешенным, так все равно, за что – за кражу овцы или ягненка.
Все эти, люди надеялись и верили (одни – больше, другие – меньше), что власти, по-видимому, сильно имя устрашенные и потому бездействовавшие, войдут с ними в конце концов в переговоры и примут их условия. И каждый, даже самый безнадежный скептик, рассуждал про себя, что бунтовщиков все-таки слишком много, всех не покарают, и что у него столько же шансов уцелеть, как и у всякого другого. Впрочем, большинство ни о чем не задумывалось и не рассуждало. Оно действовало под влиянием разбушевавшихся страстей, побуждаемое нищетой, невежеством, озорством и надеждой на добычу.
Следует отметить еще одно обстоятельство: после первой вспышки бунта в Вестминстере бунтовщики действовали уже без всякого плана и предварительного сговора: когда они группами разбегались по различным кварталам города, делалось это по внезапному побуждению, и такие беспорядочные банды по дороге обрастали людьми, ширились, как река, стремящаяся к морю. Все новые вожаки появлялись, как только в них возникала надобность, исчезали, когда становились не нужны, и в критический момент снова вырастали как из-под земли. Вспышки принимали различный характер в зависимости от обстановки. Мирные рабочие люди, возвращавшиеся домой после трудового дня, бросали свои сумки с инструментами и в один миг становились бунтовщиками. К ним присоединялись и мальчишки-посыльные. Словно какая-то эпидемия охватила весь город. Возбуждение, шум, стремительное движение имели для сотен людей притягательную силу, перед которой они не могли устоять. Заразительное безумие распространялось, как страшная злокачественная лихорадка. Оно еще не достигло крайних пределов, но каждый час охватывало все новые жертвы, и лондонское общество уже начинало трепетать, наблюдая это буйное сумасшествие.
В третьем часу дня Гашфорд, заглянув в логово, описанное уже нами в предыдущей главе, и застав там только Барнеби и Денниса, спросил, где Хью.
Барнеби объяснил ему, что Хью вот уже больше часа как ушел и до сих пор не вернулся.
– Деннис, – с улыбкой, сладчайшим тоном позвал секретарь, присев на бочонок и закинув ногу за ногу. – А, Деннис!
Палач с трудом приподнялся, сел на соломе и уставился на секретаря широко открытыми глазами.
– Здорово, Деннис, – продолжал тот, кивая ему. – Надеюсь, недавние труды не слишком утомили вас?
– Я всегда говорю, что этот ваш тихий голос, мистер Гашфорд, может и мертвеца поднять на ноги, – отозвался палач, в упор глядя на него. – И больно в нем хитрости много, – добавил он, тихонько чертыхнувшись про себя и по-прежнему сосредоточенно глядя в лицо Гашфорда. – Да, вот оно что!
– Разве голос у меня такой уж внятный, Деннис?
– Внятный? – Деннис почесал голову, все еще не отрывая глаз от секретаря. – Да, меня он прошибает до мозга костей!
– Очень рад, что у вас такой тонкий слух и что вы меня так хорошо понимаете, – сказал Гашфорд все тем же неизменно-ровным тоном. – А где ваш приятель?
Мистер Деннис оглянулся, словно ожидая увидеть Хью спящим на соломе, но тут же припомнил, что видел, как он уходил.
– Не знаю, где он пропадает, мистер Гашфорд. Я думал, что он уже воротился. Неужто сегодня опять на работу?
– Кому же знать это, как не вам? – возразил секретарь. – Я ничего вам не указываю, Деннис. Вы сами себе хозяин и за свои дела ни перед кем не в ответе – разве что иной раз перед законом, не так ли?
Деннис, сперва изрядно сбитый с толку хладнокровным и естественным тоном секретаря, сразу насторожился при этом намеке на его профессиональные обязанности, и, указав на Барнеби, покачал головой и нахмурился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Однако события этого вечера убедили бесшабашных вожаков толпы, что, стоит им теперь появиться на улицах, как вокруг них немедленно соберутся люди, тогда как держать их наготове, когда в них не было нужды, можно было бы лишь ценой больших затрат, еще большего риска и усилий. Узнав этот секрет, вожаки чувствовали себя так уверенно, как если бы их окружало двадцать тысяч человек, покорных их воле. В субботу они весь день бездействовали. В воскресенье придумывали способ иметь всегда своих людей под рукой и внушить им полную веру в успех, и пока не пытались продолжать то, что начато было в первый день.
– Надеюсь, мистер Гашфорд даст нам отдохнуть, – сказал Деннис своему другу Хью в воскресенье утром. Широко зевая, он приподнялся с соломы, служившей ему постелью, и подпер голову рукой. – Или, может, он прикажет нам опять приняться за дело? Как думаешь?
– Не такой он человек, чтобы тянуть да откладывать, не сомневайся, – проворчал Хью в ответ. – А мне не хотелось бы сегодня, двигаться с места. Тело у меня одеревенело, как у мертвеца, и я весь в царапинах, будто вчера целый день дрался с дикими кошками.
– Это потому, что ты уж больно горяч, – заметил Деннис, с искренним восхищением глядя на лохматую голову, спутанную бороду и в кровь изодранные руки и лицо сидевшего перед ним дикаря. – Черт, а не человек! Всегда лезешь вперед и хочешь всех перещеголять. Оттого и достается тебе во сто раз больше, чем другим.
– Ну, не я один, – возразил Хью, откинув волосы со лба и указывая глазами на дверь конюшни, в которой они лежали, – вот там стоит вояка почище меня. Помнишь, что я тебе говорил? Ведь говорил же, что он стоит дюжины других? А ты не верил.
Мистер Деннис лениво перевернулся на живот, уткнул подбородок в руки, приняв такую же позу, как Хью, и, тоже посмотрев в сторону двери, отозвался:
– Да, да, ты тогда верно предсказал, брат. Но кто бы подумал, глядя сейчас на этого паренька, что он может драться, как настоящий мужчина? И черт знает, как глупо, что он забавляется, как мальчишка, игрой в солдатики, вместо того чтобы отдохнуть как следует и подготовиться к новой драке на пользу нашему благородному делу… А какой чистюля! (Мистер Деннис, естественно, не мог сочувствовать такой прихоти.) Эта его чистоплотность, ей-богу, – просто болезнь. В пять часов утра он уже мылся у колодца, а ведь после всего, что проделано позавчера, он должен бы, кажись, в такой час спать как убитый! Нет, где там! Проснулся я на минуту, смотрю – он уже у колодца. И видел бы ты, как он, умывшись, втыкал эти павлиньи перья в свою шляпу – смех, да и только! Жаль, что у него голова не в порядке! Ну, да кто из нас без изьяна?
Предметом этого разговора и последующих философских рассуждений Денниса был, как вы уже, верно, догадались, Барнеби: со знаменем в руках он то стоял на часах у открытой двери, в полосе солнечного света, то ходил взад и вперед, тихонько напевая под разносившийся в воздухе звон церковных колоколов. Стоял ли он, опершись обеими руками на древко знамени, или, вскинув его на плечо, медленно шагал взад и вперед, все в нем – и опрятность убогой одежды и прямая, величавая осадка – показывало, какой важной он считал вверенную ему обязанность, как он был счастлив, как горд ею. Для Хью и Денниса, лежавших в темном углу мрачного сарая, фигура Барнеби, яркий солнечный свет и мирный праздничный звон колоколов, которому он подпевал, сливались как бы в одну светлую картину в рамке двери, особенно подчеркнутую мраком конюшни. Все это составляло такой контраст с ними, валявшимися, как скот, в грязи на соломе! И на минуту-другую оба примолкли, почувствовав что-то вроде стыда за себя.
– Да, – сказал, наконец, Хью, маскируя свои чувства смехом, – чудак он, это верно. Но зато работяга, каких мало. Сна, еды и питья ему требуется меньше, чем любому из нас. И вовсе он не играет в солдатики – это я ему велел стоять на часах.
– Готов поручиться, что ты это сделал с какой-то целью, и, конечно, разумной, – заметил Деннис, ухмыляясь, и сочно выругался. – В чем тут дело, выкладывай!
– Видишь ли, – Хью придвинулся ближе. – Вчера утром наш бравый капитан, как тебе известно, пришел сильно под хмельком, а вечером тоже здорово нализался, не меньше, чем мы с тобой…
Деннис бросил взгляд в тот угол, где, свернувшись клубком на охапке сена, храпел Саймон Тэппертит, и кивнул головой.
– А мы, то есть наш благородный капитан и я, – продолжал Хью с новым взрывом хохота, – задумали назавтра замечательную вылазку – в такие места, где будет чем поживиться.
– Опять на папистов? – спросил Деннис, потирая руки.
– Да, на одного паписта, против которого кое-кто из наших имеет зуб – вот и я, например, сильно хочу свести с ним счеты.
– Уж не тот ли это знакомый мистера Гашфорда, про которого он нам говорил у меня дома? – осведомился Деннис, захлебываясь от удовольствия в предвкушения поживы.
– Он самый, – подтвердил Хью.
– Вот это люблю! – весело воскликнул Деннис, пожимая ему руку. – Побольше обиженных, жаждущих мести и все такое прочее, тогда дело у нас пойдет вдвое быстрее. Ну, рассказывай, что вы затеяли!
– Капитан… Ха-ха-ха!.. капитан намерен во время этой переделки похитить одну женщину. И я… ха-ха-ха!.. я тоже!
Эту часть плана мистер Деннис выслушал с кислым видом и объявил, что он принципиально против женщин: они – народ ненадежный, увертливый и могут опрокинуть все расчеты, ибо у них семь пятниц на неделе. На эту благородную тему Деннис мог бы распространяться довольно долго, но вдруг вспомнил, что еще не знает, какая связь между предполагаемой экспедицией и дежурством Барнеби у дверей конюшни. На его вопрос Хью, из предосторожности понизив голос, отвечал:
– Понимаешь, те люди, которых мы собираемся навестить, были когда-то его друзьями… А я его хорошо знаю – если только он догадается, что мы хотим с ними расправиться, он будет на их стороне и непременно постарается им помочь. Поэтому я уверил его (мы ведь старые друзья), что лорд Джордж избрал его для охраны этого места завтра, когда нас тут не будет, и что это – великая честь. Вот он и стоит на часах и горд этим так, словно его произвели в генералы. Ха-ха! Ну, что ты скажешь? Выходит, я – парень не только отчаянный, но, когда надо, и осторожный, а?
Мистер Деннис рассыпался в комплиментах, затем спросил:
– А куда же мы отправимся?
– Не беспокойся, все подробности узнаешь сейчас от меня и нашего храброго капитана – видишь, он уже просыпается. Вставайте, Львиное Сердце! Ха-ха-ха! Развеселитесь и выпейте еще! Надо же вам опохмелиться, капитан. Как говорится, – чем ушибся, тем и лечись. Велите подать вина, найдется чем заплатить, хотя бы за двадцать бочек: здесь у меня под соломою запрятано немало золотых и серебряных кубков, чаш и подсвечников, – он разворошил солому и указал на свежевзрытую в одном месте землю. – Пейте, капитан!
Мистер Тэппертит отнесся к его веселым и дружеским советам весьма немилостиво: две ночи погромов и попоек настолько ослабили его дух и тело, что он едва держался на ногах. С помощью Хью он кое-как добрался до насоса и, выпив изрядную порцию холодной воды, затем освежив голову обильным ее потоком, приказал подать себе рому с молоком и позавтракал сухариками и сыром, запивая их этим невинным напитком. Кончив есть, он удобно разлегся на полу рядом со своими двумя товарищами (которые тоже подкрепились соответственно своим вкусам) и стал излагать Деннису подробности завтрашней экспедиции.
Что разговор был интересный, видно было уже из того, как долго он продолжался и с каким неослабным увлечением его вели все трое. Однако он не носил утомительно-серьезного характера и оживлялся шутками, о чем свидетельствовали частые и громкие взрывы хохота, от которых стоявший на посту Барнеби невольно вздрагивал, удивляясь про себя легкомыслию товарищей. Они не приглашали его в свою компанию, пока не наелись, напились, выспались и наговорились всласть (разговор их продолжался несколько часов). Наконец в сумерки они объявили ему, что намерены устроить небольшое шествие по улицам (только для того, чтобы товарищи поразмялись – ведь сегодня воскресенье. Да и народ будет разочарован, если ничего не предпринять), а он, если хочет, может идти с ними.
Сборы были недолги – они захватили с собой только дубинки и, нацепив синие кокарды, вышли на улицу без всякого определенного плана, с одним лишь намерением наделать как можно больше кутерьмы. К ним стали присоединяться другие, число их быстро возрастало, и они скоро разделились на группы. Уговорившись встретиться на пустыре близ Уэлбек-стрит, они пошли рыскать по городу во всех направлениях. Самая большая и быстрее других разраставшаяся группа, в которой были Хью и Барнеби, двинулась в сторону Мурфилдса – им было известно, что в тех местах есть богатая католическая церковь и живет немало католиков.
Начав с домов этих людей, они принялись разбивать двери и окна, ломать всю мебель, оставляя внутри одни голые стены, и тщательно обыскивали все помещения в поисках нужных им орудий разрушения. Молотки, кочерги, топоры, пилы – все пошло в ход. Опоясавшись кто веревкой, кто – платком, всем, что попадалось под руку и годилось для этой цели, многие затыкали за эти пояса свое импровизированное оружие и в таком виде открыто шли по улицам, как саперы на полевых маневрах. Вообще в этот вечер громилы уже ничуть не стеснялись, не скрывали своих намерений и действовали даже без особого азарта и спешки. В католических церквах они снимали и уносили все – кафедры, скамьи, полы, а из жилых домов даже панели и лестницы. Все эти воскресные упражнения они проделывали преспокойно, как рабочие – свое задание. Достаточно было бы полусотни решительных людей, чтобы обратить их в бегство, одна рота солдат разбила бы их в пух и прах. Но никто им не мешал, блюстители порядка и не пытались их останавливать, те, на кого обращена была их ярость, в ужасе бежали при их приближении, а остальные обращали на них так мало внимания, как будто это были почтенные люди, спокойно занимавшиеся своим законным делом.
После этих трудов праведных они так же спокойно и беспрепятственно сошлись на условленном месте, развели большие костры в поле и, отобрав из своей добычи наиболее ценное, сожгли остальное. Ризы священников, статуи святых, дорогие ткани и всякая церковная утварь – все летело в огонь, и местность далеко вокруг освещена была заревом. Бунтовщики плясали вокруг костров, горланили, пока не выбились из сил, и никто не мешал им.
Когда основная группа бунтовщиков на обратном пути шествовала по Уэлбек-стрит, они заметили впереди Гашфорда – он все время издали следил за их подвигами и теперь крадучись шел в стороне, по тротуару. Поравнявшись с ним, Хью незаметно для всех шепнул ему на ухо:
– Ну, как? Теперь дела пошли лучше, хозяин?
– Нет, – ответил Гашфорд. – Ничуть не лучше.
– Чего же вы хотите? – сказал Хью. – Горячка никогда не вспыхивает сразу. Она развивается постепенно.
– Чего хочу? – Гашфорд ущипнул его за руку с такой злостью, что ногти впились Хью в кожу. – Хочу, чтобы вы действовали с толком. Болваны! Вы, видно, умеете жечь только тряпки да обломки? А устроить костер из целого дома – на это у вас пороху не хватает?
– Побольше терпения, хозяин! – отозвался Хью. – Несколько часов потерпите, а там увидите! Завтра вечером ищите в небе зарева.
Сказав это, Хью пропустил вперед секретаря, вернулся на свое место рядом с Барнеби, и, когда Гашфорд оглянулся, оба уже затерялись в толпе.
Глава пятьдесят третья
Следующий день начался под веселый перезвон колоколов и пальбу пушек Тауэра, на колокольнях многих церквей развевались флаги: Лондон обычным порядком праздновал день рождения короля. И люди шли по своим делам или развлекались, как ни в чем не бывало, будто в городе царил полный порядок и в разных его укромных местах не тлели искры, из которых с наступлением ночи должно было снова вспыхнуть пламя, распространяя вокруг ужас и разрушение. Вожаки бунтовщиков, окрыленные вчерашними успехами и доставшейся им богатой добычей, все время держались вместе и думали только о том, как бы втянуть в свои преступные затеи всю массу сторонников настолько крепко, чтобы нечего было опасаться, что они, соблазнившись надеждой на прощение или наградой, предадут главарей в руки правосудия.
Действительно, сознание, что они зашли слишком далеко, чтобы надеяться на помилование, сплотило трусов не менее, чем смельчаков. Многие из них охотно назвали бы главных зачинщиков и дали показания против них, если бы не понимали, что таким способом спасти свою шкуру уже не удастся, ибо их собственные подвиги видели сотни людей, не участвовавших в беспорядках, людей, которые пострадали, лишились покоя и всего имущества во время буйств черни и с величайшей готовностью выступят свидетелями, а власти, без сомнения, поверят им охотнее, чем участникам бесчинств. Среди этой категории было много подмастерьев, еще в субботу утром побросавших работу, и хозяева видели их в толпе громил. Другие понимали, что они под подозрением и будут уволены, как только вернутся. А были и такие отчаянные, что сразу решились на все и утешались известной поговоркой: «Семь бед – один ответ», рассудив, что если уж быть повешенным, так все равно, за что – за кражу овцы или ягненка.
Все эти, люди надеялись и верили (одни – больше, другие – меньше), что власти, по-видимому, сильно имя устрашенные и потому бездействовавшие, войдут с ними в конце концов в переговоры и примут их условия. И каждый, даже самый безнадежный скептик, рассуждал про себя, что бунтовщиков все-таки слишком много, всех не покарают, и что у него столько же шансов уцелеть, как и у всякого другого. Впрочем, большинство ни о чем не задумывалось и не рассуждало. Оно действовало под влиянием разбушевавшихся страстей, побуждаемое нищетой, невежеством, озорством и надеждой на добычу.
Следует отметить еще одно обстоятельство: после первой вспышки бунта в Вестминстере бунтовщики действовали уже без всякого плана и предварительного сговора: когда они группами разбегались по различным кварталам города, делалось это по внезапному побуждению, и такие беспорядочные банды по дороге обрастали людьми, ширились, как река, стремящаяся к морю. Все новые вожаки появлялись, как только в них возникала надобность, исчезали, когда становились не нужны, и в критический момент снова вырастали как из-под земли. Вспышки принимали различный характер в зависимости от обстановки. Мирные рабочие люди, возвращавшиеся домой после трудового дня, бросали свои сумки с инструментами и в один миг становились бунтовщиками. К ним присоединялись и мальчишки-посыльные. Словно какая-то эпидемия охватила весь город. Возбуждение, шум, стремительное движение имели для сотен людей притягательную силу, перед которой они не могли устоять. Заразительное безумие распространялось, как страшная злокачественная лихорадка. Оно еще не достигло крайних пределов, но каждый час охватывало все новые жертвы, и лондонское общество уже начинало трепетать, наблюдая это буйное сумасшествие.
В третьем часу дня Гашфорд, заглянув в логово, описанное уже нами в предыдущей главе, и застав там только Барнеби и Денниса, спросил, где Хью.
Барнеби объяснил ему, что Хью вот уже больше часа как ушел и до сих пор не вернулся.
– Деннис, – с улыбкой, сладчайшим тоном позвал секретарь, присев на бочонок и закинув ногу за ногу. – А, Деннис!
Палач с трудом приподнялся, сел на соломе и уставился на секретаря широко открытыми глазами.
– Здорово, Деннис, – продолжал тот, кивая ему. – Надеюсь, недавние труды не слишком утомили вас?
– Я всегда говорю, что этот ваш тихий голос, мистер Гашфорд, может и мертвеца поднять на ноги, – отозвался палач, в упор глядя на него. – И больно в нем хитрости много, – добавил он, тихонько чертыхнувшись про себя и по-прежнему сосредоточенно глядя в лицо Гашфорда. – Да, вот оно что!
– Разве голос у меня такой уж внятный, Деннис?
– Внятный? – Деннис почесал голову, все еще не отрывая глаз от секретаря. – Да, меня он прошибает до мозга костей!
– Очень рад, что у вас такой тонкий слух и что вы меня так хорошо понимаете, – сказал Гашфорд все тем же неизменно-ровным тоном. – А где ваш приятель?
Мистер Деннис оглянулся, словно ожидая увидеть Хью спящим на соломе, но тут же припомнил, что видел, как он уходил.
– Не знаю, где он пропадает, мистер Гашфорд. Я думал, что он уже воротился. Неужто сегодня опять на работу?
– Кому же знать это, как не вам? – возразил секретарь. – Я ничего вам не указываю, Деннис. Вы сами себе хозяин и за свои дела ни перед кем не в ответе – разве что иной раз перед законом, не так ли?
Деннис, сперва изрядно сбитый с толку хладнокровным и естественным тоном секретаря, сразу насторожился при этом намеке на его профессиональные обязанности, и, указав на Барнеби, покачал головой и нахмурился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85