- Я, товарищи, то есть господа хорошие, в ваших мудростях не силен. Мы - заводские.
- А так и понимать, - зло произнес Кудляков, - что Яков задумал пакость. Ему надобно собрать нас всех в одном месте, в один час и приказать нам долго жить!
- Неувязочка... - улыбнулся Ильюхин. - Приказать долго жить должны мы, а не он.
- Я в другом смысле, - нервно огрызнулся Кудляков. - Что будем делать?
- Можно, скажем, слинять, - начал Авдеев не слишком уверенно, - а когда потребуется - подключиться, а?
- Как только мы "слиняем" - семье конец! - крикнул Баскаков.
- Значит, будем ждать приказа и уверенно согласимся его выполнить. И когда Юровский распорядится - лица у нас у всех должны быть ангельские и влюбленные. В него, Юровского, - Ильюхин провел рукой по щеке, а она вдруг стала мокрой.
- Может, в расход Якова Михайловича? - неуверенно произнес Авдеев.
- И тогда их перебьют через пять минут после того, как обнаружат его труп, - тихо сказал Острожский.
- А мы его это... зароем! - настаивал Авдеев. - Никто и не найдет!
- Тогда сутки поищут и все равно убьют, - сказал Ильюхин. - Нет, братья-сообщники, нет... Мы должны товюровского обыграть, переиграть, объегорить и намылить! Только вот как...
Взгляд Кудлякова сделался осмысленным:
- Деловое предложение... Обдумаем. Расходитесь...
- По одному! - ернически выкрикнул Баскаков.
- Верно, господин старший лейтенант, - без улыбки подтвердил Кудляков. - Я ведь не указываю вам, как заряжать главный калибр?
- Если бы... - вздохнул Баскаков. - Ей-богу, я бы вас послушался!
Утром рано Юровский приказал Медведеву разбудить Боткина, а когда тот появился, прикрывая зевоту ладонью, приказал:
- Попросите всех собраться здесь, в гостиной. Мальчик может спать далее...
Боткин попытался возразить - все же рано, очень рано, но, наткнувшись на бездонный зрачок Юровского, замолчал и постучал в дверь княжон.
Первым появился подтянутый, немного сонный Николай, следом вышла Александра Федоровна. На ней был светло-голубой китайский халат с птицами и деревьями, по лицу блуждала презрительная усмешка. Княжны вышли одна за другой, по старшинству: Ольга со спокойным взглядом светлых глаз; Татьяна она была взволнована и не скрывала обуревающих ее чувств:
- Прежде нас не смели будить с первыми петухами, а здесь...
- Уже и третьи давно пропели... - равнодушно заметил Юровский. Взгляните на вашу матушку, княжна. Какое спокойствие... Берите пример.
Мария Николаевна сразу же увидела Ильюхина и заволновалась. И это заметил Юровский.
- Вы что-нибудь забыли в комнате? Не беспокойтесь...
Анастасия стояла совершенно спокойно, даже равнодушно.
Ильюхин уже терял контроль над собой и откровенно искал взгляд Марии. Так хотелось успокоить, ободрить ее... "При мне ничего дурного с тобой не случится!" - кричали его полыхающие безумием и любовью глаза. Юровский заметил, но понял по-своему:
- У вас несварение желудка, товарищ Ильюхин?
"Вот, сволочь... Все увидел и - не дай бог - понял, догадался, и первое для такого нехристя дело - унизить, растоптать... Дать бы ему сейчас в рыло - от души, да ведь нельзя. Ее погублю, и вообще - все погублю. А я ведь не трус..."
- Николай Александрович, во избежание ненужных сцен и затягивания диспозиции я буду обращаться только к вам. Итак...
Осторожно вошли Баскаков и Острожский. Они были возбуждены и узников увидели не сразу - одежда была не слишком привычна, особенно - на княжнах. Простые юбки, белые кофточки...
А когда увидели и поняли - у Ильюхина возникло ощущение, что сейчас, сию минуту оба отнюдь не по-офицерски, скорее, чисто по-дамски грохнутся в обморок.
И это увидел Юровский.
- Вот... - сказал, прищурив глаза. - Вот, Николай Александрович, смотрите, как изменились времена... Бывало, эти два офицера вашего бывшего флота кричали вам "ура" и в воздух чего-то там бросали, а теперь... Теперь они все поняли и искренне, со слезой и революционной молитвой товарищу Ленину служат нашей общей революции!
- Это... Это подло! - зарыдала Мария.
- Верно, - согласился Юровский, - верно, Мария Николаевна. Только все дело в том, что не мы совершили подлость.
- Я не удивляюсь... - обронила Александра. - Он... Они... Они скоро весь мир подомнут под себя. Мы знаем это...
- Революция-с... - осклабился Медведев.
- Теперь о деле. Покажите все, все без исключения ваши драгоценности! - крикнул Юровский. - О том, что у вас в лифах платьев зашиты бриллианты, мы тоже известны! Давайте по-хорошему...
- Вы... отберете? - глухо прозвучал голос Николая.
- Они ничего не отберут! Ваше величество! У вас еще есть верные вам люди! - Баскаков и Острожский встали перед узниками с револьверами в руках. - Юровский! Маски сброшены! Убирайтесь отсюда! Или мы начнем стрелять! - Губы Острожского прыгали, он едва не плакал, Баскаков внешне оставался спокойным, но мгновенно разлившаяся по лицу белизна выдавала и его состояние.
"А ловко, ловко он их... купил... - с тоской и мукой подумал Ильюхин. - Вот и нет двоих, и осталось нас всего-ничего... И Мария теперь меня возненавидит, я ведь не вступился, не проявил сочувствия..."
Юровский взглянул на офицеров с некоторым даже сожалением.
- Читал... У господина Горького: безумству, мол, храбрых мы чего-то там даже и споем... Стреляйте, чего же вы? - Оглянулся, мгновенно возникла охрана ДОНа, человек десять, лица каменные.
- Увести, - приказал. - Но прежде знайте: заговор ваш раскрыт, и не сегодня - так завтра вы мне выложите имена и адреса всех соучастников. И не надейтесь. На снисхождение...
Ильюхин понял: сорвалось. Чего там... Разве что чудо Господь совершит.
- Вы станете действовать силой? - спросила Татьяна.
- Если вы будете упорствовать... - Юровский пожал плечами.
Мария подошла к Юровскому вплотную. Ильюхин стоял рядом с Юровским, отступив полшага.
- Зачем вам это? - спросила тихо. - Вы скоро, очень скоро убьете нас всех, - она смотрела не на Юровского - Ильюхину в глаза она смотрела, - и тогда вы распорете лифы наших платьев и заберете наши драгоценности...
Александра Федоровна начала медленно заваливаться, Николай успел подхватить ее обмякшее тело.
- Какая жестокость... - только и произнес.
- Вы можете идти, - сказал Юровский уже в спину удаляющемуся семейству. - Не вам талдычить о жестокости. Вы царствовали двадцать три года и убили двадцать пять тысяч человек! За триста лет правления ваши предки не убили столько!
Николай оглянулся, лицо его было белым, глаза полыхали яростью.
- В те триста лет вам не позволяли жить в столицах и губернских городах! А я... Я проявил слабость, да-да, слабость - и вот результат! Меня предупреждали... Меня предупреждали...
Юровский победно посмотрел на присутствующих:
- Какое ничтожество... И как прав Владимир Ильич! Их место в земле. На три метра вглубь...
Ночью нашел Кудлякова на "ЯК"1. Перед бывшим жандармом стояла непочатая бутылка водки и стакан.
- Хочешь?
Отрицательно покачал головой, спросил, заранее зная ответ:
- Они в Ивановской? В спецкамере?
- Там... Может, выпьешь? Я хотел, но не могу один.
- Я не стану пить. Мы можем... помочь?
Кудляков встал, прошелся по комнате, прижался лбом к стеклу.
- Не можем. Утром их расстреляют.
- Тогда... Давай в тюрьму? Нас пустят.
Кудляков вздохнул:
- Где твоя классовая ненависть, парень... Хороший ты человек, вот что... Нас пустят. Но начальник тюрьмы немедленно уведомит Лукоянова. Тот не скроет... Спасти мы их не можем. Юровский все рассчитал верно и поймал их на лебедей. Я думаю - он догадывается о том, что с Романовыми назревает нечто ему неведомое. И на всякий случай решил поубавить ряды врагов. И угадал. Ты вот что... - Подошел, положил руку на плечо.
В прошлом, там, в другой жизни офицеры этого никогда не делали. Что ж... В этой жизни и в самом деле все равны.
- Ильюхин... Я думаю, что письма семье передает Деревенко, доктор... А пишет - член Уралсовета Дидковский. Понимаешь, Войков тоже знает французский язык, но он - шпак. А Дидковский - офицер. В письмах есть военные подробности, верно?
- А доказательства?
- Я видел, как в кабинет Юровского заходил именно Дидковский. Ему в Чека нечего делать. Я видел, как Юровский встретился с Деревенко на своей "ЯК". Я видел, как после этого Деревенко направился в ДОН и вошел в него... Мало?
- Ты прав.
- А если я прав - намекни императору, что доктор Деревенко завербованный агент Чека. Чтобы они там не откровенничали с ним. Это очень важно...
Из Москвы вернулся Голощекин. У него было озабоченное лицо, глаза бегали, он все время щипал себя за бородку и вздыхал. Собрались в кабинете Юровского. Кудляков отсутствовал, Лукоянов стоял у окна, Ильюхин устроился на подоконнике. Войков, Белобородов и Дидковский сидели вокруг стола Юровского, как школьники на уроке.
- Товарищи... - глухо начал Голощекин, - в Москве всё понимают: и щекотливость нашего положения, и шаткость легенды о нашем самовластье и придури. Да, мы ненавидим Романовых, но мы обязаны были бы подчиниться любому решению СНК и ВЦИКа. Я объяснил, что организовать суд над семейкой это чушь. Я доказал, что отпустить их восвояси или даже обменять - чушь. Я убедил и товарища Ленина, и товарища Свердлова. Мы все возьмем на себя. Они останутся незапятнанными.
- А Дзержинский? - спросил Лукоянов, напрягшись.
- А что... Дзержинский? - повторил Голощекин с усмешечкой. - Его расхождения с Владимиром Ильичом по Брестскому миру - печальный факт. Его принадлежность к левым - тем более. И что?
- Он - Предвэчека, - не уступал Лукоянов.
- Ну... Он высказался в том смысле, что есть догмы, а есть и прямая выгода. Но он никого не убедил. Погромщиков мы ликвидируем. И если что ответим за это...
Когда все ушли, Юровский подошел к Ильюхину.
- Мы расстреляли этих... помощничков сдуру.
- Сдуру... расстреляли? - не удержался Ильюхин.
- Нет. Это они сдуру стали нам помогать. Москва когда-то решила... Ты не сожалеешь об них?
- Нет.
- Хорошо. Ступай в ДОН. Объясни этому старому идиоту, что он должен немедленно бежать. Немедленно! Так и скажи. Сибирцы и чехи рядом. Другое дело, что им всем на царишку глубоко наплевать - на самом деле. Но мы пропагандируем, что его хотят спасти, знамя опять же, то-се...
Кудляков догнал на Вознесенском. С колокольни собора гулко доносился погребальный звон. Должно быть, только что отпели кого-то...
Рассказал. Кудляков стиснул зубы, застонал, сжал кулаки.
- Если эта чертовка Зоя и Авдеев - тоже вешали нам макароны, тогда я поздравляю Юровского. Он почти выявил нас всех и сыграет на дезинформации и неразберихе. Концов не сыщешь.
Вгляделся в лицо Ильюхина, в глаза.
- Если ты со... мною - мы действуем, как договорились. На разработку нового плана нет ни времени, ни людей...
- Я согласен на все. Верь, Кудляков: если придется умереть - я сделаю это не хуже тебя.
- Я все знаю, парень. Время бешеное, все смешалось, сместилось... Но любовь - она никогда не перестает... Ты не ярись и ничего не объясняй, ладно? А фраза твоя - о смерти, - понимаешь, ты повторил слова князя Болконского.
- Да? А... кто он? Из ваших?
Улыбнулся, помахал рукой:
- Иди в ДОН. Торопись.
- Пойдемте в столовую... - Николай остановился на пороге и посмотрел на дочерей. Они молчали, Ильюхин вдруг подумал, что дело - табак, потому что выглядят эти четыре девушки, словно покойницы в гробах: белые, глаз не видно, губы исчезли. И она, она... И рта не откроешь, хотя... Зачем теперь слова?
Вошли в столовую, царь тщательно притворил за собою дверь и еще одну в коридор, а потом и ту, через которую ходил на кухню. Подошел к зеркалу у камина, поправил усы.
- Я внимательно слушаю...
Ильюхин завел руки за спину и оперся о стол. Было такое ощущение, что пол более не держит, в голове гудело.
- Николай Александрович... - начал мучительно, слова ворочались во рту, словно булыжники. - Поймите правильно и будьте сдержанны... Ваш врач...
- Деревенко... - одними губами проговорил Николай.
- Он.
- Я догадывался... Ему приказали...
- Да.
- Я знал... И не только потому, что вы... помогли понять. Я сам все понял. Эти письма - провокация.
- Да. Доктор - агент Юровского. Вы обязаны это знать. Но требую: дочерям и супруге - ни слова!
- Конечно, не беспокойтесь. Скажите прямо: у вас еще есть... надежда? На наше спасение?
- Почти никакой. Говорю прямо - вы человек военный.
Царь сжал виски.
- Но мальчик... сын... И дочери, дочери... Это ужас.
- Мы пытаемся. Все, что сможем, - сделаем. Верьте.
- Верю. Я должен идти. Они там... догадываются. Я обязан успокоить.
- Скажите, что... наш разговор связан с... драгоценностями. Что может быть - их удастся спасти. Но это бо-оль-шой секрет...
Николай вымученно улыбнулся:
- Спасибо. Я так и скажу.
Ушел медленно, твердо ставя ступни, так ходят пьяные, когда желают обмануть домашних.
"У товарища Ленина нет детей... - подумал равнодушно. - Но если бы были - я бы от души пожелал ему побывать в шкуре его главного врага... Впрочем, глупости это. Ерунда. Нашим вождям ничего такого не грозит... А жаль".
Зоя пришла в половине двенадцатого ночи. Куталась в платок, поводила крутыми плечами, в глаза старалась не смотреть. Ильюхин собирался спать и встретил гостью не слишком приветливо. Вопросов не задавал, надо - сама расскажет. Молча поставил на стол кружку, наполнил остывшим чаем, пододвинул краюху хлеба и кусок колбасы неизвестного названия - днями получил в пайке. Но Зоя не притронулась.
- Мучаюсь я... - сказала вдруг. - Знаешь, ты здесь единственный честный человек... Пока честный.
Посмотрела в глаза, вздохнула.
- Пока. А пройдет еще немного - и ты тоже... Ладно. Я пойду.
- А зачем приходила? Черт с тобой. Одно скажи: ты не продашь нас всех?
- Всех? - растянула губы в улыбке. Губы были сухие, растрескавшиеся, без помады и оттого смотрелись гадко. - Войкова тоже? Он ведь желает цацку на память... Глупости.
- И я могу быть уверен? Бросаем в сон охрану, вводим лжесемью, Юровского зовем к телефону. Всё так?
- Так ест1... - потянулась, слабая улыбка мелькнула, или показалось Ильюхину? - Всё так, парень. И все не так. Я думаю - ты выживешь и когда-нибудь расскажешь обо всем своим детям. Здорово, правда?
- Ты рехнулась, да?
- Любить меня не станешь? Ах да... Ты другую любишь. И не знаю я - то свет или мрак, в чаще ветер поет иль петух? Ильюхин... Вот-вот совершится страшное дело. Прощай...
Ушла. На душе было мутно, в голове - пустота. О чем она? И зачем?
И вдруг показалось - понял. Она любит. Правда любит. Вот ведь странность... И хочет предупредить. О том, что гибель близка...
Оделся, помчался в ДОН. Окна были темны, у забора прохаживался наружный часовой с винтовкой на ремне; долго звонил в калитку, открыл заспанный Медведев.
- Ты? Ну, заходи... - уступил дорогу, пошел сзади.
- Юровский здесь?
- Зачем? Он дома ночует. А тебе чего надо?
- Про то тебе необязательно. Спят?
- А чего им еще? Плясать?
- Оставайся здесь и закрой двери. Ну?
- Я Яков Михалычу завтра же обо всем донесу, не сомневайся.
- Не сомневаюсь.
Притворил дверную створку, миновал гостиную, столовую и кухню, спустился в полуподвальный этаж, вышел во двор и снова вошел - в двух предпоследних комнатах жили латыши Юровского. Кем они были на самом деле не знал, но помнил: одного из них Юровский назвал "Имре". Что хотел найти здесь - вряд ли ответил бы. О чем спросить и кого - тем более. Но упрямо шел, еще не зная, что сделает в следующее мгновение.
Постучал в дверь комнаты, перед которой была лестница на первый этаж. Открыл заспанный латыш, или кем он там был...
- Вам... чего, товарищ?
Ишь... Разговаривает почти без акцента.
- Я от Якова Михайловича...
- Я помню. Я вас видел, когда Яков разговаривал здесь с Имре. В чем дело?
- События приближаются... - Откуда эти слова и зачем? Несет матроса на гребне волны. И вот-вот утопит.
- Да. Мы знаем.
- Всё помните - что и как?
- Всё.
- Повтори.
"Латыш" посмотрел с сомнением, но послушно зачастил:
- Сначала приводят кого-то, кого мы не видим, потом проводят тех, кого мы знаем, потом...
- Я знаю, что будет "потом". Спасибо. Ты - латыш?
- Нас называют так здесь, у вас. Я - венгр, Андраш Верхаш, унтер-офицер Австрийской армии, пленный, исповедую социализм. Товарищ... Лично я стрелять не стану. Женщины, мальчик... Не хорошо есть. Но я хочу антер ну1 предупредить тебя, ты мне кажешься порядочным человеком: затевается не просто убийство. Затевается страшный театр. Но сути я не знаю.
Ильюхин улыбнулся:
- Откуда так шпаришь по-нашему?
- О-о, плен... Четыре года. Я сразу начал учить язык. Я желаю тебе добра.
- А... Имре? Он кто?
- Он... Он настроен решительно. Он будет убивать. Ты вот что, матрос... Их не спасти. Пойми это. И будь разумен.
Обратный путь проделал за несколько мгновений. В столовой увидел Марию. Она стояла у стола, на ней была длинная юбка и темная шелковая кофточка. Обомлел, смутился и даже растерялся.
- Вы... Не спите еще... А... почему? - лепетал что-то мало понятное, глупое даже, проклинал себя, но нужных слов не находилось.
Улыбнулась успокоительно, показалось - дружески. Или, может быть, чуть больше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62