Два сокрушительных удара, и на пол со звоном падают стекла глубинных манометров. Гаснет свет.Луч карманного фонарика мечется по стене и замирает на шкале манометра. Я с ужасом вижу, что стрелки обоих манометров исчезли. Указатель уровня воды, расположенный между двумя операторами рулей глубины, треснул, и из него со свистом вырывается струя воды, бьющая через все помещение.— Течь в водозаборнике, — слышно, как рапортует дрожащий голос.— Вздор, не драматизируйте ситуацию! — ворчит командир.Глубиномеры смотрят пустыми глазницами своих шкал. Теперь мы не можем узнать, опускается лодка или всплывает.Мой череп снова раскалывается. Если приборы выйдут из строя, мы не будем знать, где находимся.Я пристально смотрю на чернеющие оси, но без стрелок они бессмысленны.Помощник по посту управления шарит среди труб лучом фонарика. Очевидно, стараясь обнаружить клапан, который перекроет хлещущий поток воды. Он успевает вымокнуть до нитки, прежде чем отыскивает его. Хоть струя и прекращает течь, он продолжает шарить на полу. Вдруг в его руке оказывается стрелка. Он осторожно поднимает свою бесценную находку и надевает ее на квадратную ось малого манометра, который замеряет наибольшие глубины.Такое ощущение, что жизни всех нас зависят от того, будет ли двигаться тонкая металлическая полоска или нет.Помощник убирает свою руку. Стрелка вздрагивает и начинает медленно поворачиваться. Командир молча кивает в знак одобрения.Манометр показывает сто восемьдесят метров.Акустик докладывает:— Звук усиливается — двести тридцать градусов — двести двадцать градусов!Командир снимает свою фуражку и кладет ее на рундук с картами. Его волосы слиплись от пота. Он глубоко вздыхает и говорит:— Так держать!Впервые его голос не совсем слушается его. В нем можно уловить готовность прекратить поединок.— Шумы на двухстах десяти градусах! Становятся громче — снова начинают атаку!Командир тут же приказывает самый полный вперед! Лодку резко встряхивает в тот момент, когда она рванула вперед. Командир оперся спиной на блещущую маслом трубу перископа, прислонившись к ней затылком.В моей памяти всплывают давно позабытые картины: два картонных диска с нарисованными на них спиралями, крутящиеся в разные стороны на машине для изготовления мороженого на деревенской ярмарке. Сплетение красного и белого полностью заполнили мою голову, а затем превратились в след, тянущийся за двумя глубинными бомбами, двумя сверкающими кометами, в ослепительно-белой вспышке которых померкло все окружающее.Меня вернул к действительности очередной рапорт акустика. Я смотрю ему в рот, но не понимаю, что он говорит.Снова ожидание, затаив дыханием. Малейший звук причиняет такую боль, как будто бередит свежую рану. Как будто мои нервы оказались на поверхности кожи, совершенно обнаженные. В голове одна-единственная мысль: они там, наверху. Прямо над моей головой. Я забываю дышать. Я начинаю задыхаться прежде, чем медленно, осторожно наполняю свои легкие кислородом. Закрыв глаза, я вижу, как бомбы отвесно уходят вглубь воды, оставляя за собой след из воздушных пузырьков, и разрываются огненными шарами. Вокруг расплавленного добела эпицентра взрыва в безумных переплетениях полыхают все цвета спектра, то вспыхивая, то тускнея, но неуклонно разгораясь, пока весь подводный мир не светится подобно раскаленной топке.Помощник по посту управления снимает с меня заклятие. Жестикулируя и шепча, он пытается привлечь внимание шефа к тому углу поста управления, в котором стоит заполненная до краев канистра, в которую скапливается смазочное масло. Сейчас это, наверное, самая заурядная проблема, которую возможно представить в нашей ситуации, но она имеет значение для матроса.Шеф кивком головы разрешает тому сделать что-нибудь с канистрой. Труба, из которого вытекает масло, опущена прямо в канистру. Он не может просто убрать из-под нее канистру, ему приходится наклонить ее, чтобы слить масло. В результате на полу черным грязным пятном растекается еще больше масла.Штурман с отвращением качает головой. Помощник на посту управления убирает переполненную канистру с осторожностью вора, уносящего свою добычу и старающегося, чтобы при этом не сработала охранная сигнализация.— Шум корвета уменьшается за кормой! — докладывает акустик. Почти одновременно взрываются еще две бомбы. Но шум их разрывов слабее и глуше, нежели предыдущих.— Далеко от нас, — говорит командир.Рруумм — тюуумвуумм!Еще слабее. Командир хватает свою фуражку:— Учебное маневрирование! Вот над чем им стоило бы поработать дома!Помощник на посту управления уже занят установкой в глубиномеры новых стеклянных трубок взамен разбитых; похоже, ему известно, что одного только вид неисправности достаточно, чтобы угнетающе воздействовать на команду.Поднявшись, обнаруживаю, что все мое тело затекло. Я совсем не чувствую своих ног. Стараюсь переставлять ноги — такое ощущение, что ступаешь в пустоту. Я крепко хватаюсь за край стола и смотрю на карты.Вот линия, проведенная карандашом и обозначающая курс лодки, крестиком на ней отмечены наши координаты, зафиксированные в последний раз. А вот тут линия внезапно обрывается — но я запомню широту и долготу этой точки, если только мы выберемся отсюда.Акустик делает полный оборот своей ручкой.— Ну, что? — спрашивает командир. Он говорит голосом человека, которому вся эта история надоела до чертиков, засунув язык за левую щеку так, что она раздулась.— Уходят! — отвечает акустик.Командир, само воплощенное удовлетворение, оглядывается кругом. Он даже находит в себе силы усмехнуться:— Если я не ошибаюсь, господа, инцидент можно считать оконченным!Он замолкает на секунду:— Хотя и очень поучительным. Сначала эта проклятая игра в кошки-мышки, а потом они, действительно, как следует попугали нас своими бомбами!Он протискивается сквозь круглый люк и удаляется в свою кабинку:— Дайте мне лист бумаги!Неужели он собирается вписать что-то действительно героическое в журнал боевых действий или в рапорт командованию? Нет, похоже, ничего более впечатляющего, нежели «В шквалистый дождь внезапно атакованы корветом. Преследование глубинными бомбами в течение трех часов». Готов держать пари, там вряд ли удастся прочесть что-то более красочное.Минут через пять он вновь возвращается на пост управления. Переглянувшись с шефом, он приказывает:— Поднимите ее на перископную глубину!И решительно лезет на мостик.Шеф отрегулировал положение рулей глубины.— Доложите глубину! — доносится вниз голос командира.— Сорок метров!Затем следует:— Двадцать метров. Пятнадцать метров — перископ на поверхности!Я слышу жужжание мотора, остановка, снова жужжание. Минуты проходят. Ни слова. Мы ждем. Старик не издает ни звука.Мы вопросительно смотрим друг на друга.— Что-то не так? — бормочет помощник на посту управления.Наконец Командир нарушает тишину:— Срочное погружение! Как можно глубже! Все на нос!Я повторяю приказ. Акустик передает его дальше. Я слышу, как он отзвуками эха доносится из хвостовой части лодки. В напряженном волнении команда мчится через пост управления в носовой отсек.Появляются подошвы морских сапог командира. Он медленно спускается на пост управления. Все уставились на его лицо. Но он лишь саркастически улыбается и отдает команду:— Оба мотора — малый вперед! Курс — шестьдесят градусов!Наконец он успокаивает нас:— Корвет лежит в шестиста метрах от нас. Стоит неподвижно, насколько я понял. Засаду устроили, сволочи.Командир склоняется над картой. Спустя некоторое время он поворачивается ко мне:— Проклятые маньяки! Осторожность никогда не бывает лишней. Так что сейчас мы спокойно поползем своим путем в западном направлении.И, обращаясь к штурману:— Когда начнет смеркаться?— В 18.30, господин каплей.— Хорошо. Пока побудем внизу.Похоже, непосредственная опасность нам больше не угрожает; во всяком случае, командир говорит в полный голос. Раздув ноздри, он глубоко делает глубокий вдох, выпячивает грудь колесом, задерживает дыхание и, поворачивая голову, поочередно кивает нам.— Поле битвы, — произносит он, многозначительно обозревая разбившееся стекло, разбросанные на полу дождевики и перевернутые ведра.Мне вспоминаются рисунки Дикса: лошади валяются на спине, их животы разворочены, как днище взорванного корабля, все четыре ноги, как палки, торчат в небо, тела солдат засосала грязь траншеи, их зубы оскалены в последней безумной улыбке. Мы здесь, на борту, едва избежали гибели. Правда, вокруг нет ни переплетенных кишок, ни обуглившихся конечностей, ни разорванной на куски плоти, чья кровь сочится с полотна. Всего лишь несколько осколков стекла, поврежденные манометры, пролитая банка сгущенного молока, две сорванные со стены прохода картины — единственные напоминания о битве. Появляется стюард, с отвращением смотрит на осколки и начинает прибираться. К сожалению, фотография командующего подводным флотом не пострадала.Но зато много повреждений в машинном отделении. Шеф оглашает длинный перечень технических неполадок. Старик терпеливо кивает.— Сделайте так, чтобы она могла исправно двигаться. У меня такое ощущение, что мы еще вскоре понадобимся, — и затем добавляет, обращаясь ко мне. — Пора перекусить. Я голоден, как волк!Он снимает с головы фуражку и вешает ее на стену поверх дождевиков.— Яичница Намек на солдатское название Рыцарского креста.

, похоже, подостыла, — замечает с усмешкой второй вахтенный офицер.— Эй, кок, поджарьте еще яичницы, — кричит командир в сторону кормы.Я не могу прийти в себя. Мы все еще здесь или мне это только грезится? У меня в ушах стоит звон, как будто кто-то проигрывает в моей голове звукозапись взрывов глубинных бомб. Я все никак не могу поверить, что мы счастливо отделались. Я сижу и молча трясу головой, надеясь прогнать видения и звуки, неотрывно преследующие меня.И часа не прошло с того момента, как разорвалась последняя бомба, а радист уже ставит пластинку на патефон. Голос Марлен Дитрих успокаивает:
Спрячь свои деньги,Ты можешь заплатить потом…
Эта запись — из личной коллекции Старика.В 19.00 командир объявляет по системе оповещения приказ всплыть. Ухватившись руками за края, в люк влетает шеф, чтобы дать необходимые указания операторам рулей глубины. Вахтенные на мостике влезают в свои резиновые доспехи, выстраиваются под люком боевой рубки и поправляют свои бинокли.— Шестьдесят метров — пятьдесят метров — лодка быстро поднимается! — докладывает шеф.Когда стрелка манометра подходит к тридцати, командир приказывает акустику прослушать, что происходит вокруг. Никто не издает ни звука. Я едва осмеливаюсь дышать. Вокруг лодки все спокойно.Командир взбирается по трапу. По звуку поворотного механизма я понял, что лодка оказалась на перископной глубине, и командир совершает им полный оборот.Мы напряженно ожидаем: ничего!— Всплытие!Сжатый воздух со свистом врывается в емкости погружения. Командир убирает перископ. Спустя некоторое время раздается щелчок, свидетельствующий, что тот вернулся на свое место. И лишь тогда лицо командира отрывается от резинового раструба окуляра.— Боевая рубка чиста! — рапортует шеф наверх, после чего приказывает. — Выровнять давление!Первый вахтенный офицер поворачивает маховик люка, и тот отскакивает с хлопком, наподобие того, с которым вылетает пробка из бутылки шампанского. Давление не успели окончательно выровнять. В лодку проникает свежий воздух, холодный и влажный. Я жадно пью его. Это дар — и я в полной мере наслаждаюсь им, наполняя им свои легкие, ощущая его вкус своим языком. Лодка качается и подпрыгивает.— Приготовиться к продувке цистерн! Приготовиться к вентиляции! Машинному отделению быть готовым к погружению!Шеф согласно кивает головой. Командир не теряет бдительность, он не хочет рисковать.В проеме люка виднеется темное небо, на котором разбросаны несколько звездочек — мерцающие крохотные фонарики, качающиеся на ветру.— Приготовить левый дизель!— Левый дизель готов!Лодка дрейфует, покачиваясь. В проеме люка туда — сюда двигаются сверкающие звезды.— Левый дизель — малый вперед!По корпусу лодки пробегает дрожь. Дизель запущен.Командир призывает вахтенных и штурмана на мостик.— Надо отправить радиограмму! — произносит кто-то.Штурман уже спускается обратно. Заглянув ему через плечо, я не могу удержаться от усмешки: текст, записанный им, почти полностью совпадает с тем, который я и ожидал увидеть.Он не понимает, почему я улыбаюсь, и смотрит на меня с недоумением.— Лаконичный стиль, — поясняю я. Но он, похоже, так и не понял, что я имел ввиду. Он проходит дальше, в направлении радиорубки, и я вижу, как он покачивает головой.— Разрешите подняться на мостик?— Jawohl! — и я поднимаюсь наверх.Занавес облаков разошелся, открыв луну. Море блестит и сверкает там, где ее лучи падают на поверхность воды. Занавес закрывается, и теперь нам продолжают светить лишь несколько разбредшихся по небосклону звезд да сама вода. Пена в кильватере лодки излучает волшебный зеленый фосфоресцирующий свет. Волны перекатываются через нос лодки с шипением воды, вылитой на горячую чугунную плиту. Единственное отличие в том, что это шипение постоянно сопровождается монотонным басовитым гулом. В этом момент набегает большая волна и ударяет в борт лодки, который подобно гонгу издает тяжелый, объемный звук: Бомм — бомм — тшш — йуммм!Лодка как будто не по воде плывет, а скользит по тонкой пленке, отделяющей глубины от небес — бездна наверху, бездна внизу; и в обеих скрывается несчетное множество темных преданий. Мысли растекаются — путаные, они не в силах сконцентрироваться на одном предмете: Мы спасены. Путники, нашедшие дорогу домой, вернувшиеся с пути, ведущего в Аид. Царство мертвых.

— Все равно хорошо, что у этого пруда есть глубина! — произносит командир у меня за спиной.Я сижу за столом. Завтракаем. Из каюты долетают фрагменты разговора. Судя по голосу, это Йоганн. Похоже, он дошел до середины истории:— …единственное, что там оказалось — это кухонная плита. Боже мой, ну и переполоху было! Ничего нельзя было достать. Даже знаки различия подводника на моем кителе не помогли. Слава богу, хоть с кухонным шкафом не было проблем. Мой шурин служит тюремным надзирателем. Там ему и сделали шкаф… Само собой, детской коляски тоже нет! Я тут же заявил Гертруде: «Неужели ты в наше время не сможешь обойтись без коляски? Негритянки всюду таскают с собой детей, примотав их себе платками!» Нам не хватает торшера, чтобы обставить нашу маленькую гостиную. Но на него и старик может раскошелиться… Гертруда уже раздалась, как дом. Шесть месяцев, как-никак! Хотел бы я знать, сможем ли мы въехать в наш собственный дом, когда настанет время… Нет — никаких ковров — да и кому они нужны? К тому же их можно заполучить только по наследству. Ковры может взять на себя другой мой шурин, он декоратор. Сам он предпочитает называть себя — художник по интерьерам. Как я всегда говорю: «Если только дом еще стоит!» Они делают по восемь налетов в неделю!— Ладно, еще один поход, а потом — на учебные курсы, — говорит кто-то успокаивающим тоном. Это боцман.— Мы покрасим стол белой краской и спрячем газометр в аккуратный небольшой ящичек.— Докеры сделают его тебе. Ты запросто сможешь вынести его. В конце концов, это не самая громоздкая вещь на земле, — это, должно быть, штурман.— На твоем месте я заставил бы их сделать сразу и детскую коляску — у них есть для этого все необходимое, — подначивает его боцман.— Спасибо за совет. Я подумаю об этом, если мне потребуется пуленепробиваемая.Последнее слово осталось все-таки за ним. Но он на этом не успокаивается:— А еще не знают, куда складировать избыток провизии. Почему бы не раздать всем по паре банок? Думаю, Гертруда нашла бы им лучшее применение.Следующим утром, около девяти часов, мы натолкнулись на многочисленные остатки кораблекрушения. Одна из наших лодок, очевидно, смогла нанести урон конвою. На волнах, расходящихся в стороны от нашего носа, качаются доски, сплошь покрытые нефтью. Вместе с ними подпрыгивает надувная лодка. В ней сидит человек. Кажется, что он с удобством устроился в кресле-качалке. Его ноги свесились за выпуклый борт, почти касаясь воды. Руки подняты, как будто он читает газету. Странно лишь, что они такие короткие. Когда мы подходим ближе, я вижу, что у него нет обеих рук. Он протягивает нам обугленные культи. Его лицо превратилось в обгоревшую маску с двумя рядами белеющих зубов. На мгновение складывается впечатление, что на его голову натянут черный чулок.— Мертвый! — замечает штурман. Впрочем, он мог бы и не говорить этого.Резиновая лодка со своим трупом быстро скользит мимо нас назад и бешено пляшет на нашей кильватерной волне. Кажется, «читателю» нравиться укачиваться в лодочке, как в уютной колыбели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70