Раздольное — узловая станция. Пересадка на Москву. Приехали.
Опять повторение вечной процедуры — покупка билета, просмотр расписания, ожидание поезда, который появится через полчаса.
Гурвич купил ещё бутылку пива. Влил её в себя. Потом жидкость бестактно попросилась наружу. Программист взял курс на ближайший туалет типа сортир. Кинул пятирублевую монету старичку-боровичку, хмурому хранителю сортира, начальнику унитазов и писсуаров. Тот протянул ему чек — у него под рукой была целая картонная коробка, наполненная ими. Программист устремился внутрь. За умывальниками шли запутанные катакомбы с хаотично натыканными писсуарами, кабинками. Здесь было на удивление чисто… Только выбрав приглянувшееся ему место и пристроившись около писсуара, Гурвич услышал тяжёлые шаги. Скосил глаз. И похолодел.
В помещение зашёл молодой парень с мясистым стриженым загривком.
Ещё один шок — как обухом по голове. У Гурвича было отличное зрение. И прекрасная зрительная память. И он сразу вспомнил, где видел этого типа. В той самой жёлтой машине!
Программист поймал коснувшийся его мимолётный взгляд незнакомца. Угрожающий. Изучающий.
Сердце сжалось. Гурвич отвёл глаза и напряжённо уставился перед собой, старательно изучая белый, в серых потёках, кафель на стене. Амбал сделал шаг в его сторону.
Гурвич съёжился. На спине выступил пот, и тонкая его струйка потекла меж лопаток. Спина казалась такой открытой, беззащитной. И он понял, что сейчас её продырявит нож или пуля из пистолета…
Даже в подвале, будучи более чем в плачевной ситуации, Сельмурзаев умудрился сохранить свой лоск. Изрядно помятый костюм все равно сидел на нем как влитой. И на лице застыло выражение самоуверенности, брезгливости и угрозы. Тигр в клетке все равно остаётся тигром.
— Прошу объяснить мне, где я нахожусь, — произнёс он спокойно, хотя видно было, что это требовало от него немалых усилий.
— Разве это важно? — сказал Глеб. — Важно, в каком положении вы находитесь.
Комната была тесная. Стулья привинчены к полу. Шуршала вода в ржавых трубах, стены были мокрые. Привести это помещение на базе-2 в приличное состояние ничего не стоило, однако опыт показывает, что именно в таких камерах лучше всего развязываются языки. Это помещение тем, кого занесло сюда не по своей воле, казалось тамбуром в могилу.
— По-моему, вы не бандиты, — произнёс депутат сухо.
— Точно подмечено, — усмехнулся Глеб.
— Я достаточно видел спецназов, чтобы узнать специфический почерк… Федеральное агентство госбезопасности? Управление по борьбе с бандитизмом? Да?.. Для государственной структуры вы ведёте себя слишком опрометчиво.
— Это почему же?
— Вы считаете, что похищение депутата Госсобрания сойдёт с рук спецслужбе, какой бы крутой она ни была?
— Для этого необходимо, чтобы кто-то подал жалобу.
— Вы напали на мою охрану, вторглись в жилище и теперь угрожаете смертью? — В голосе депутата появилась насмешка — мол, видали мы такие разводки дешёвые.
— Угрожаю? — удивился Глеб. — Я дал повод для такого обвинения?
— Не кривляйтесь. Кто вы там — майор, подполковник?.. Вы думаете, что вернулся тридцать седьмой год?.. Времена те уже прошли. Безвозвратно…
— В каждом времени есть своя прелесть, Усман Бисланович… Вы ведь признаете только силу. Сегодня сила на нашей стороне…
— Ладно. Оставим этот глупый разговор. Вы обязаны уведомить о моем задержании Госсовет, моих родственников и адвоката. После установления личности вы обязаны меня отпустить. Откройте моё удостоверение, — он кивнул на лежащую на столе бордовую книжечку.
— Вы всерьёз считаете, что мы задержали вас, чтобы удостовериться в личности и потом отпустить?
— Вы сделаете это…
— Вы сами не верите в то, что говорите. Мы взяли вас в плен, Усман Бисланович.
— Что? Кто вы?!
— Мы, — Глеб усмехнулся.
Конечно, у него и в мыслях не было объяснять Сельмурзаеву, что такое «Белый Легион». Незачем чеченцу знать, что у Имперского комитета госбезопасности остался небольшой, но боеспособный наследник, давно пустившийся в свободное плавание, сбросивший с себя контроль всех ветвей власти и превратившийся в некий тайный Орден. В память о «Большой конторе» — КГБ СССР — эту подпольную организацию именовали ещё «Малой конторой». В её распоряжении оказались материальные средства и тщательно законспирированные структуры.
«Белый Легион» остался в России одним из последних серьёзных игроков на арене, где ставкой служат стратегические интересы, жизнь миллионов людей, выживание русского народа, некогда великого, а теперь загнанного в угол. «Легион» — это тот костыль, на который ещё может опереться едва державшаяся на ногах, умирающая держава. Правда, он прилично потрёпан и ослаблен бесконечными войнами за место под солнцем, борьбой на свой страх и риск с террористами, «Синдикатом», спецслужбами Запада, мафией и собственными коллегами из госорганов. Но ещё способен кое на что. Он ведёт свою войну, где нет законов, где большая цель оправдывает любые средства. Иначе и быть не может, поскольку «легионеры», по существу, последние солдаты России на последнем рубеже.
— Давайте договоримся, — произнёс Глеб. — Спрашивать будем мы. А вы — отвечать. Для начала вы нам поведаете, зачем вам чемодан с изотопами.
— О чем вы говорите?! — искренне возмутился Сельмурзаев.
— Руслан привёз вам изотопы. Цель?
— Глупый разговор… Я не знаю, что наговорил Руслан. Он мой дальний родственник и иногда пользуется моим гостеприимством.
— Как и два террориста с оружием, что приютились в доме.
— О них я вообще ничего не знал. Этим домом пользуются многие мои родственники. И записан он на мою сестру. Что там творится — за это я ответственности не несу…
— Вы что, правда надеетесь, что мы будем брать согласие на привлечение вас к уголовной ответственности?
— А вы думаете по-другому?
— Я думаю, что если мы не найдём общий язык, то сначала порежем на куски тебя, сука позорная, — Глеб подошёл к депутату и взял пальцами его за горло. Сельмурзаев попытался дёрнуться, но Ратоборец надавил на болевую точку, и рука обвисла. — А потом твоего змеёныша, который в Англии учится. Родственников. Всех под нож…
Он отпустил.
Чеченец перевёл дыхание. И произнёс глухо:
— Делай что хочешь! Ничего не узнаешь!
— Значит, взаимного согласия не получилось… Жаль.
Сельмурзаев выругался по-чеченски.
Он привык, что с ним играют в поддавки. Что все наезды не страшны. Потому что даже если государственная контора наезжает по беспределу, всегда можно включить каналы, и зарвавшимся ребятам прикажут сдать назад. Но только он ошибался. Это была вовсе не контора. Точнее, не та контора…
Дальше разговор продолжился в комнате с хирургическим креслом. К тёплой компании прибавился Доктор.
— Сколько у нас времени? — спросил он, бездонными чёрными глазами разглядывая депутата, чьи запястья были прикованы к креслу.
В глазах чеченца застыла тяжёлым камнем ненависть. И упрямство. Депутат ожидал самого худшего. И был готов к нему. Он был готов умереть, в отличие от Руслана. Усмана Сельмурзаева знали как человека стального, несгибаемого. Но Доктор смотрел на него с пониманием, мудро. Он знал, что не бывает несгибаемых людей. Весь вопрос только в количестве затраченных усилий. Стального человека можно согнуть. Чугунного — сломать…
— Времени у нас не так много, — сказал Глеб. — Скоро его хватятся, и небеса содрогнутся от вопля мировой и туземной общественности.
— Мне нужно часов восемь-девять. — Доктор прилепил к плечу Сельмурзаева какой-то датчик. Чеченец дёрнулся и выругался, но Доктор не обратил на это никакого внимания.
— Главное — результат.
— Результат будет, — улыбнулся ласково Доктор и посмотрел на Сельмурзаева.
Их глаза встретились. Дуэль длилась не больше трех секунд. И ненависть, упрямство стали уступать место в глазах депутата животному ужасу.
— Не бойтесь, дорогой мой пациент. Я не палач. Будет совсем не больно…
Доктор был гордостью старой Конторы. В закрытом и пользующемся заслуженно зловещей славой НИИ номер семь он достиг совершенства в методике подавления личности — виртуозно использовал для этого дела весь возможный арсенал средств, начиная от гипноза и кончая психотропными устройствами и психотропными веществами. Шансы Сельмурзаева устоять против Доктора равнялись круглому нулю. Вопрос состоял в том, чтобы не угробить допрашиваемого, чтобы выдержало сердце и нервы, и он не преставился от инфаркта и не превратился бы в буйного психбольного.
— Ну что, начнём. — Доктор взял инъектор и вкатил пленнику первую дозу «лекарства». Человечество всю историю пыталось применять вещества, развязывающие языки лучше пыток. На научную основу это было поставлено в Англии в XVIII веке, когда подозреваемому сделали инъекцию опиума. В 1916 году американский врач Роберт Хаус провёл опыты по использованию скополамина — обезболивающего препарата растительного происхождения. Позже были попытки применения для этих целей наркотиков — марихуаны, мескалина, ЛСД. В пятидесятые годы ЦРУ пробовало псилоцибиновые грибы, яд кураре. Особую известность получил пентонал натрия. Настоящая революция произошла в семидесятые годы, когда в закрытых институтах КГБ, ЦРУ начали прокатывать сложные химические соединения, обладающие порой волшебными свойствами. Применение психотропных веществ упирается в один момент — не проблема привести человека в состояние оглушенности, когда язык сам будет болтаться, как тряпка на ветру. Весь вопрос в том, что в таком состоянии человек легко продуцирует ложные воспоминания и сам становится уверенным в их истинности. Отсечь лишнее, разобраться, где правда, а где фантазии, вот тут нужен высокий уровень оператора. Доктор в этих делах был настоящим кудесником. Он мог невозможное…
Сельмурзаев заорал — у него возникло ощущение, будто ему влили расплавленный металл.
— Тише, тише, — забормотал Доктор. — Сейчас все пройдёт.
Для того чтобы выжать депутата досуха, залезть в самые потаённые уголки его сознания, заставить признаться в том, в чем он и сам себе не признался бы, Доктору понадобилось всего пять часов.
Итак, расклад с изотопами выглядел следующим образом. Дела у сепаратистов в Ичкерии шли в последнее время ни шатко ни валко. Цель достижения независимости, и так довольно эфемерная, сегодня отодвигалась лет эдак на тысячу, но это полбеды — серьёзные люди всерьёз к этим целям не относились. Хуже, что иссякали зарубежные ассигнования. Стабилизация обстановки резко сокращала доходы и в самой республике. Утрачивалось влияние определённых кланов.
Способ разрешения этих проблем один — удивить, потрясти всех. Захваты концертных залов — дело трудоёмкое, трудозатратное и трудновыполнимое. После того как бойцы группы «Контртеррор» уложили полсотни усыплённых боевиков, делая аккуратные контрольные выстрелы в голову, количество ичкерийских патриотов, мечтающих покурить на пороховой бочке, резко пошло на убыль. А взрывы самодельных взрывных устройств на остановках, вокзалах и дискотеках уже воспринимались народами России как неприятная и вполне обыденная неизбежность.
Нужно было что-то грандиозное.
Сельмурзаев, человек, имеющий высшее техническое образование, выполняя свои депутатские обязанности, наткнулся на информацию о секретной разработке в «Снежанске-11» — активных трансформерах. Вещество безобидное, не выявляемое с помощью счётчика Гейгера, его можно спокойно перевозить в дорожных сумках без риска облучения. Но с помощью нехитрых манипуляций оно превращается в сильно радиоактивный порошок. При попадании в лёгкие — пятидесятипроцентная вероятность рака лёгких и летального исхода. А при больших дозах — лучевая болезнь. Мечта воина джихада! Захватывающие перспективы! Порошок активизируется. Распыляется над Москвой. Одновременно травится водоканал. Предусматривались ещё некоторые сюрпризы. Все это сопровождается галдежом в России и Европе. Наиболее отработанная часть сценария — правозащитные организации, свободная пресса, комиссии Евросоюза. Грозные требования немедленно начать улаживание споров политическими методами, поскольку военного решения вопроса не существует, а борьба с бандитами ведёт лишь к эскалации конфликта. Доводы известные, обкатанные не раз. Результат — Россию ставят на колени. А если заартачится, все равно пинок получит хороший.
В качестве основного исполнителя был выбран известный мастер террористических многоходовок Рамазан Актов, больше известный как правая рука бессмертного колченогого отца чеченского террора Муртазалиева. В столицу выдвинулись рядовые исполнители. Разместились здесь и терпеливо ждали обещанных взрывчатки и изотопов. Пятеро из них готовы были ошахидиться — принять мученическую смерть за веру. Остальные рассчитывали выполнить работу и уйти, сорвав хороший куш. Сам депутат Сельмурзаев адресов боевиков не знал. Аюпов счёл за благо не посвящать его в такие подробности — бережёного Аллах бережёт. Депутат оказывал поддержку деньгами, информацией и кое-какими ресурсами.
— Сколько, по расчётам, должно было погибнуть мирного населения? — спросил Глеб.
— По приблизительным оценкам от трех до пятидесяти тысяч, — глаза депутата были полуприкрыты, слова звучали отстранение, скрипуче. Пленник был похож на механическую куклу, у которой кончается завод и проржавели пружины. — Перед терактом чеченцы и дружественно настроенные лица будут предупреждены. Не все, только самые ценные…
— Какими соображениями могут быть оправданы подобные жертвы среди мирного населения?
— Для вас это мирное население. Для нас — никто. Чужая вера, враждебный нам образ жизни. Враг, который подлежит уничтожению, кроме детей младше пяти лет и стариков, которые не могут рожать детей, но могут ещё работать, — слова текли без задержки, как будто отрепетированная не раз речь.
— Как по писаному шпарит, мерзавец, — хмыкнул Глеб.
— При психосканировании легко выплывают на поверхность глубинные подсознательные маркёры. Они — следствие социального зомбирования. Тут и религиозные, и бытовые постулаты, и неписаные законы племени, в общем, тот самый пресс, которым с детства у человека подавляется личность и трансформируются морально-нравственные оценки. Он не принял эти истины на веру после долгих размышлений о смысле жизни. Они вбиты в него, — пояснил Доктор.
— Понятно, — кивнул Глеб.
— Особенно мощные маркёры оставляет идеология мусульманского фундаментализма, будто специально созданная для зомбирования. Сельмурзаев может, блистая в обществе, разъезжая на лимузине по московским политическим бомондам, читать Бебеля и Бабеля, но в подсознании стоят флажки. В этом заключается мощь глобальных идеологических движений. И дело не только в мозге человека. Тут сказываются ещё совершенно неизученные связи в биоинформационном поле.
— Все слишком мудрено, — усмехнулся Глеб. — Нам нужно немного. Чтобы этот подонок ещё поработал на нас.
— Тогда продолжаем обработку…
Доктор снова взялся за подопытного. На этот раз в ход пошла «медуза» — металлический колпак со щупальцами проводов, отходящих к жестяному ящику и компьютеру.
Ещё через полчаса Сельмурзаев был готов к новому этапу.
— Экстренная связь с Рамазаном, — нагнулся над ним Глеб. Сейчас депутат смотрел на него, выпучив глаза, и глаза эти были стеклянные. — Есть канал?
— Есть.
— Ты вызовешь его…
— Я не могу.
— Это надо для проведения священной акции возмездия, — мягко произнёс Доктор, касаясь рукой плеча пленного. — Это очень важно. Ты сделаешь это.
— Сделаю…
Глеб протянул депутату его же мобильник.
Депутат нащёлкал номер экстренной связи с Рамазаном Актовым. И назначил срочную встречу. Дал отбой и произнёс:
— Я все сделал.
— Молодец, — сказал Глеб и повернулся к Доктору: — Нужно привести депутата в транспортабельное и послушное состояние.
— Нужно, значит, приведём, — кивнул Доктор, разглядывая подопытного, удовлетворённо, как скульптор, которому осталось совсем немного, чтобы довести своё творение до товарного вида.
С последней частью работы он справился за полчаса.
— А теперь поехали, — Глеб положил руку на плечо Сельмурзаева, которого освободили от датчиков и зажимов.
Депутат был готов ехать куда угодно…
Удара не последовало.
Бугай пристроился в кабинке. Но пробыл там недолго.
Гурвич мысленно перекрестился. У него было такое ощущение, что его только что похоронили, а потом выкопали ещё живым. Сердце ухало. В висках пульсировала кровь…
«Надо же быть таким дураком! — обругал он себя. — Что теперь, бояться каждого встречного?! Ничего не произошло! Это глюки! Коль со стенок лезут руки, не пугайтесь — это глюки… Глюки… Глюки… Глюки?»
Вдруг на Гурвича снизошло какое-то вселенское спокойствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Опять повторение вечной процедуры — покупка билета, просмотр расписания, ожидание поезда, который появится через полчаса.
Гурвич купил ещё бутылку пива. Влил её в себя. Потом жидкость бестактно попросилась наружу. Программист взял курс на ближайший туалет типа сортир. Кинул пятирублевую монету старичку-боровичку, хмурому хранителю сортира, начальнику унитазов и писсуаров. Тот протянул ему чек — у него под рукой была целая картонная коробка, наполненная ими. Программист устремился внутрь. За умывальниками шли запутанные катакомбы с хаотично натыканными писсуарами, кабинками. Здесь было на удивление чисто… Только выбрав приглянувшееся ему место и пристроившись около писсуара, Гурвич услышал тяжёлые шаги. Скосил глаз. И похолодел.
В помещение зашёл молодой парень с мясистым стриженым загривком.
Ещё один шок — как обухом по голове. У Гурвича было отличное зрение. И прекрасная зрительная память. И он сразу вспомнил, где видел этого типа. В той самой жёлтой машине!
Программист поймал коснувшийся его мимолётный взгляд незнакомца. Угрожающий. Изучающий.
Сердце сжалось. Гурвич отвёл глаза и напряжённо уставился перед собой, старательно изучая белый, в серых потёках, кафель на стене. Амбал сделал шаг в его сторону.
Гурвич съёжился. На спине выступил пот, и тонкая его струйка потекла меж лопаток. Спина казалась такой открытой, беззащитной. И он понял, что сейчас её продырявит нож или пуля из пистолета…
Даже в подвале, будучи более чем в плачевной ситуации, Сельмурзаев умудрился сохранить свой лоск. Изрядно помятый костюм все равно сидел на нем как влитой. И на лице застыло выражение самоуверенности, брезгливости и угрозы. Тигр в клетке все равно остаётся тигром.
— Прошу объяснить мне, где я нахожусь, — произнёс он спокойно, хотя видно было, что это требовало от него немалых усилий.
— Разве это важно? — сказал Глеб. — Важно, в каком положении вы находитесь.
Комната была тесная. Стулья привинчены к полу. Шуршала вода в ржавых трубах, стены были мокрые. Привести это помещение на базе-2 в приличное состояние ничего не стоило, однако опыт показывает, что именно в таких камерах лучше всего развязываются языки. Это помещение тем, кого занесло сюда не по своей воле, казалось тамбуром в могилу.
— По-моему, вы не бандиты, — произнёс депутат сухо.
— Точно подмечено, — усмехнулся Глеб.
— Я достаточно видел спецназов, чтобы узнать специфический почерк… Федеральное агентство госбезопасности? Управление по борьбе с бандитизмом? Да?.. Для государственной структуры вы ведёте себя слишком опрометчиво.
— Это почему же?
— Вы считаете, что похищение депутата Госсобрания сойдёт с рук спецслужбе, какой бы крутой она ни была?
— Для этого необходимо, чтобы кто-то подал жалобу.
— Вы напали на мою охрану, вторглись в жилище и теперь угрожаете смертью? — В голосе депутата появилась насмешка — мол, видали мы такие разводки дешёвые.
— Угрожаю? — удивился Глеб. — Я дал повод для такого обвинения?
— Не кривляйтесь. Кто вы там — майор, подполковник?.. Вы думаете, что вернулся тридцать седьмой год?.. Времена те уже прошли. Безвозвратно…
— В каждом времени есть своя прелесть, Усман Бисланович… Вы ведь признаете только силу. Сегодня сила на нашей стороне…
— Ладно. Оставим этот глупый разговор. Вы обязаны уведомить о моем задержании Госсовет, моих родственников и адвоката. После установления личности вы обязаны меня отпустить. Откройте моё удостоверение, — он кивнул на лежащую на столе бордовую книжечку.
— Вы всерьёз считаете, что мы задержали вас, чтобы удостовериться в личности и потом отпустить?
— Вы сделаете это…
— Вы сами не верите в то, что говорите. Мы взяли вас в плен, Усман Бисланович.
— Что? Кто вы?!
— Мы, — Глеб усмехнулся.
Конечно, у него и в мыслях не было объяснять Сельмурзаеву, что такое «Белый Легион». Незачем чеченцу знать, что у Имперского комитета госбезопасности остался небольшой, но боеспособный наследник, давно пустившийся в свободное плавание, сбросивший с себя контроль всех ветвей власти и превратившийся в некий тайный Орден. В память о «Большой конторе» — КГБ СССР — эту подпольную организацию именовали ещё «Малой конторой». В её распоряжении оказались материальные средства и тщательно законспирированные структуры.
«Белый Легион» остался в России одним из последних серьёзных игроков на арене, где ставкой служат стратегические интересы, жизнь миллионов людей, выживание русского народа, некогда великого, а теперь загнанного в угол. «Легион» — это тот костыль, на который ещё может опереться едва державшаяся на ногах, умирающая держава. Правда, он прилично потрёпан и ослаблен бесконечными войнами за место под солнцем, борьбой на свой страх и риск с террористами, «Синдикатом», спецслужбами Запада, мафией и собственными коллегами из госорганов. Но ещё способен кое на что. Он ведёт свою войну, где нет законов, где большая цель оправдывает любые средства. Иначе и быть не может, поскольку «легионеры», по существу, последние солдаты России на последнем рубеже.
— Давайте договоримся, — произнёс Глеб. — Спрашивать будем мы. А вы — отвечать. Для начала вы нам поведаете, зачем вам чемодан с изотопами.
— О чем вы говорите?! — искренне возмутился Сельмурзаев.
— Руслан привёз вам изотопы. Цель?
— Глупый разговор… Я не знаю, что наговорил Руслан. Он мой дальний родственник и иногда пользуется моим гостеприимством.
— Как и два террориста с оружием, что приютились в доме.
— О них я вообще ничего не знал. Этим домом пользуются многие мои родственники. И записан он на мою сестру. Что там творится — за это я ответственности не несу…
— Вы что, правда надеетесь, что мы будем брать согласие на привлечение вас к уголовной ответственности?
— А вы думаете по-другому?
— Я думаю, что если мы не найдём общий язык, то сначала порежем на куски тебя, сука позорная, — Глеб подошёл к депутату и взял пальцами его за горло. Сельмурзаев попытался дёрнуться, но Ратоборец надавил на болевую точку, и рука обвисла. — А потом твоего змеёныша, который в Англии учится. Родственников. Всех под нож…
Он отпустил.
Чеченец перевёл дыхание. И произнёс глухо:
— Делай что хочешь! Ничего не узнаешь!
— Значит, взаимного согласия не получилось… Жаль.
Сельмурзаев выругался по-чеченски.
Он привык, что с ним играют в поддавки. Что все наезды не страшны. Потому что даже если государственная контора наезжает по беспределу, всегда можно включить каналы, и зарвавшимся ребятам прикажут сдать назад. Но только он ошибался. Это была вовсе не контора. Точнее, не та контора…
Дальше разговор продолжился в комнате с хирургическим креслом. К тёплой компании прибавился Доктор.
— Сколько у нас времени? — спросил он, бездонными чёрными глазами разглядывая депутата, чьи запястья были прикованы к креслу.
В глазах чеченца застыла тяжёлым камнем ненависть. И упрямство. Депутат ожидал самого худшего. И был готов к нему. Он был готов умереть, в отличие от Руслана. Усмана Сельмурзаева знали как человека стального, несгибаемого. Но Доктор смотрел на него с пониманием, мудро. Он знал, что не бывает несгибаемых людей. Весь вопрос только в количестве затраченных усилий. Стального человека можно согнуть. Чугунного — сломать…
— Времени у нас не так много, — сказал Глеб. — Скоро его хватятся, и небеса содрогнутся от вопля мировой и туземной общественности.
— Мне нужно часов восемь-девять. — Доктор прилепил к плечу Сельмурзаева какой-то датчик. Чеченец дёрнулся и выругался, но Доктор не обратил на это никакого внимания.
— Главное — результат.
— Результат будет, — улыбнулся ласково Доктор и посмотрел на Сельмурзаева.
Их глаза встретились. Дуэль длилась не больше трех секунд. И ненависть, упрямство стали уступать место в глазах депутата животному ужасу.
— Не бойтесь, дорогой мой пациент. Я не палач. Будет совсем не больно…
Доктор был гордостью старой Конторы. В закрытом и пользующемся заслуженно зловещей славой НИИ номер семь он достиг совершенства в методике подавления личности — виртуозно использовал для этого дела весь возможный арсенал средств, начиная от гипноза и кончая психотропными устройствами и психотропными веществами. Шансы Сельмурзаева устоять против Доктора равнялись круглому нулю. Вопрос состоял в том, чтобы не угробить допрашиваемого, чтобы выдержало сердце и нервы, и он не преставился от инфаркта и не превратился бы в буйного психбольного.
— Ну что, начнём. — Доктор взял инъектор и вкатил пленнику первую дозу «лекарства». Человечество всю историю пыталось применять вещества, развязывающие языки лучше пыток. На научную основу это было поставлено в Англии в XVIII веке, когда подозреваемому сделали инъекцию опиума. В 1916 году американский врач Роберт Хаус провёл опыты по использованию скополамина — обезболивающего препарата растительного происхождения. Позже были попытки применения для этих целей наркотиков — марихуаны, мескалина, ЛСД. В пятидесятые годы ЦРУ пробовало псилоцибиновые грибы, яд кураре. Особую известность получил пентонал натрия. Настоящая революция произошла в семидесятые годы, когда в закрытых институтах КГБ, ЦРУ начали прокатывать сложные химические соединения, обладающие порой волшебными свойствами. Применение психотропных веществ упирается в один момент — не проблема привести человека в состояние оглушенности, когда язык сам будет болтаться, как тряпка на ветру. Весь вопрос в том, что в таком состоянии человек легко продуцирует ложные воспоминания и сам становится уверенным в их истинности. Отсечь лишнее, разобраться, где правда, а где фантазии, вот тут нужен высокий уровень оператора. Доктор в этих делах был настоящим кудесником. Он мог невозможное…
Сельмурзаев заорал — у него возникло ощущение, будто ему влили расплавленный металл.
— Тише, тише, — забормотал Доктор. — Сейчас все пройдёт.
Для того чтобы выжать депутата досуха, залезть в самые потаённые уголки его сознания, заставить признаться в том, в чем он и сам себе не признался бы, Доктору понадобилось всего пять часов.
Итак, расклад с изотопами выглядел следующим образом. Дела у сепаратистов в Ичкерии шли в последнее время ни шатко ни валко. Цель достижения независимости, и так довольно эфемерная, сегодня отодвигалась лет эдак на тысячу, но это полбеды — серьёзные люди всерьёз к этим целям не относились. Хуже, что иссякали зарубежные ассигнования. Стабилизация обстановки резко сокращала доходы и в самой республике. Утрачивалось влияние определённых кланов.
Способ разрешения этих проблем один — удивить, потрясти всех. Захваты концертных залов — дело трудоёмкое, трудозатратное и трудновыполнимое. После того как бойцы группы «Контртеррор» уложили полсотни усыплённых боевиков, делая аккуратные контрольные выстрелы в голову, количество ичкерийских патриотов, мечтающих покурить на пороховой бочке, резко пошло на убыль. А взрывы самодельных взрывных устройств на остановках, вокзалах и дискотеках уже воспринимались народами России как неприятная и вполне обыденная неизбежность.
Нужно было что-то грандиозное.
Сельмурзаев, человек, имеющий высшее техническое образование, выполняя свои депутатские обязанности, наткнулся на информацию о секретной разработке в «Снежанске-11» — активных трансформерах. Вещество безобидное, не выявляемое с помощью счётчика Гейгера, его можно спокойно перевозить в дорожных сумках без риска облучения. Но с помощью нехитрых манипуляций оно превращается в сильно радиоактивный порошок. При попадании в лёгкие — пятидесятипроцентная вероятность рака лёгких и летального исхода. А при больших дозах — лучевая болезнь. Мечта воина джихада! Захватывающие перспективы! Порошок активизируется. Распыляется над Москвой. Одновременно травится водоканал. Предусматривались ещё некоторые сюрпризы. Все это сопровождается галдежом в России и Европе. Наиболее отработанная часть сценария — правозащитные организации, свободная пресса, комиссии Евросоюза. Грозные требования немедленно начать улаживание споров политическими методами, поскольку военного решения вопроса не существует, а борьба с бандитами ведёт лишь к эскалации конфликта. Доводы известные, обкатанные не раз. Результат — Россию ставят на колени. А если заартачится, все равно пинок получит хороший.
В качестве основного исполнителя был выбран известный мастер террористических многоходовок Рамазан Актов, больше известный как правая рука бессмертного колченогого отца чеченского террора Муртазалиева. В столицу выдвинулись рядовые исполнители. Разместились здесь и терпеливо ждали обещанных взрывчатки и изотопов. Пятеро из них готовы были ошахидиться — принять мученическую смерть за веру. Остальные рассчитывали выполнить работу и уйти, сорвав хороший куш. Сам депутат Сельмурзаев адресов боевиков не знал. Аюпов счёл за благо не посвящать его в такие подробности — бережёного Аллах бережёт. Депутат оказывал поддержку деньгами, информацией и кое-какими ресурсами.
— Сколько, по расчётам, должно было погибнуть мирного населения? — спросил Глеб.
— По приблизительным оценкам от трех до пятидесяти тысяч, — глаза депутата были полуприкрыты, слова звучали отстранение, скрипуче. Пленник был похож на механическую куклу, у которой кончается завод и проржавели пружины. — Перед терактом чеченцы и дружественно настроенные лица будут предупреждены. Не все, только самые ценные…
— Какими соображениями могут быть оправданы подобные жертвы среди мирного населения?
— Для вас это мирное население. Для нас — никто. Чужая вера, враждебный нам образ жизни. Враг, который подлежит уничтожению, кроме детей младше пяти лет и стариков, которые не могут рожать детей, но могут ещё работать, — слова текли без задержки, как будто отрепетированная не раз речь.
— Как по писаному шпарит, мерзавец, — хмыкнул Глеб.
— При психосканировании легко выплывают на поверхность глубинные подсознательные маркёры. Они — следствие социального зомбирования. Тут и религиозные, и бытовые постулаты, и неписаные законы племени, в общем, тот самый пресс, которым с детства у человека подавляется личность и трансформируются морально-нравственные оценки. Он не принял эти истины на веру после долгих размышлений о смысле жизни. Они вбиты в него, — пояснил Доктор.
— Понятно, — кивнул Глеб.
— Особенно мощные маркёры оставляет идеология мусульманского фундаментализма, будто специально созданная для зомбирования. Сельмурзаев может, блистая в обществе, разъезжая на лимузине по московским политическим бомондам, читать Бебеля и Бабеля, но в подсознании стоят флажки. В этом заключается мощь глобальных идеологических движений. И дело не только в мозге человека. Тут сказываются ещё совершенно неизученные связи в биоинформационном поле.
— Все слишком мудрено, — усмехнулся Глеб. — Нам нужно немного. Чтобы этот подонок ещё поработал на нас.
— Тогда продолжаем обработку…
Доктор снова взялся за подопытного. На этот раз в ход пошла «медуза» — металлический колпак со щупальцами проводов, отходящих к жестяному ящику и компьютеру.
Ещё через полчаса Сельмурзаев был готов к новому этапу.
— Экстренная связь с Рамазаном, — нагнулся над ним Глеб. Сейчас депутат смотрел на него, выпучив глаза, и глаза эти были стеклянные. — Есть канал?
— Есть.
— Ты вызовешь его…
— Я не могу.
— Это надо для проведения священной акции возмездия, — мягко произнёс Доктор, касаясь рукой плеча пленного. — Это очень важно. Ты сделаешь это.
— Сделаю…
Глеб протянул депутату его же мобильник.
Депутат нащёлкал номер экстренной связи с Рамазаном Актовым. И назначил срочную встречу. Дал отбой и произнёс:
— Я все сделал.
— Молодец, — сказал Глеб и повернулся к Доктору: — Нужно привести депутата в транспортабельное и послушное состояние.
— Нужно, значит, приведём, — кивнул Доктор, разглядывая подопытного, удовлетворённо, как скульптор, которому осталось совсем немного, чтобы довести своё творение до товарного вида.
С последней частью работы он справился за полчаса.
— А теперь поехали, — Глеб положил руку на плечо Сельмурзаева, которого освободили от датчиков и зажимов.
Депутат был готов ехать куда угодно…
Удара не последовало.
Бугай пристроился в кабинке. Но пробыл там недолго.
Гурвич мысленно перекрестился. У него было такое ощущение, что его только что похоронили, а потом выкопали ещё живым. Сердце ухало. В висках пульсировала кровь…
«Надо же быть таким дураком! — обругал он себя. — Что теперь, бояться каждого встречного?! Ничего не произошло! Это глюки! Коль со стенок лезут руки, не пугайтесь — это глюки… Глюки… Глюки… Глюки?»
Вдруг на Гурвича снизошло какое-то вселенское спокойствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37