Его атлетическая комплекция сочеталась с плохой координацией движений и неуклюжестью. Он тут же смахнул вазу со стола в кабинете президента фонда и с трудом приземлился на стул, который жалобно скрипнул под его массой. Одет был в мятые джинсы, клетчатую рубашку, клетчатый же, достаточно жёваный, пиджак и зелёный галстук. Галстук тёр ему шею, и верзила то расслаблял, то затягивал узел. Видно было, что к этому светскому элементу одежды он так и не привык за свою жизнь.
— Парамон Васильевич Купченко, — сухо представился посетитель. Взгляд у него был несколько рассеянный и вместе с тем насторожённый.
— Очень приятно. Присаживайтесь, — предложил Марципало, поняв, что это тот самый протеже академика.
Выпрямившись в кресле, будто кол проглотил, гость выставил перед собой ладони и повёл ими вокруг себя, сосредоточенно и хмуро глядя в одну точку. Ровенский, сидевший в уголке на диване, наслаждался этой сценой. В его коллекции патологических учёных типажей сегодня прибыло серьёзное пополнение.
— Аура неважная, — сообщил гость изумлённому Марципало. — Подчистить бы надо.
Артемьев прочитал справку-меморандум по оперативному делу «Сластолюбцы». В три страницы, исполненные мелким шрифтом, втиснулось достаточно информации, чтобы в нормальной стране тряхануть, как землетрясением, властный Олимп. Но это в нормальной стране.
— Глубоко копаешь, — произнёс Артемьев одобрительно.
— Ну да. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, — угрюмо кивнул Никита Денисенко, начальник отдела по борьбе с преступными авторитетами..
Артемьев поглядел на аккуратно исполненную схему связей фигуранта. Стрелки тянулись к многочисленным связям разрабатываемого лица — к «телам» (так называли детей), к заказчикам — заядлым педофилам.
— Во смотри, сучьё какое, — зло процедил Денисенко, тыкая в схему. — Весь московский бомонд.
— Смотрю, крепко ты на этой теме завис, — усмехнулся Артемьев.
— Завис. Руки к пистолету тянутся.
— А руки связаны, — кивнул Артемьев. — История стара, как мир.
— Противно это все, — скривился Денисенко. — Смотри, кто изрисовывается. Известный кутюрье. Не менее известный певец. Ну, знаешь его. Поёт «Твои бездонные ресницы».
— Ресницы?
— Ага, — кивнул Денисенко. — Ещё тут два депутата Госсобрания России. Один, кстати, из Комиссии по делам молодёжи.
— Ну да. Откуда же ещё. Знаешь разницу между педофилом и педагогом?
— Ну?
— Первые действительно любят детей.
— Любители… Оба от «Союза демократических перемен». У них там половина педики. А вторая половина — педофилы. Ещё тонкая прослойка других извращенцев — зоофилов, некрофилов…
— Ты серьёзно? — хмыкнул Артемьев.
— Если и преувеличиваю, то немного… Олег, скажи, что теперь со всем этим дерьмом делать? — Денисенко хлопнул ладонью по распухшему тому.
— А ведь заступятся за него, когда мы его за хобот вытянем, — Артемьев постучал пальцем по центральному квадратику в схеме, в котором разместился один из главных поставщиков малолеток столицы и по совместительству преподаватель МГУ. Ему присвоили условное наименование «Урод».
— Заступятся, — согласился Денисенко. — Адвокаты, журналисты набегут. Телефон оборвут… А если мы выстоим — так сдадут его. Открестятся. Мол, не знаем такого.
— Или в камере эту суку замочат. Чтобы язык ненароком не распустил…
— Блин, что за жизнь? Сажать всех его клиентов надо. Всю эту элиту долбаную на север. На Колыму. Лес валить…
— Сажать? Кого? Они же приватизировали это государство. Считают его своей зубочисткой: хотят — в зубе поковыряют, хотят — в задницу кого-то уколят, — Артемьев встал, прошёлся по кабинету, остановился, задумчиво смотря на коробки многоэтажек за окном. Он ненавидел этот пейзаж, которым вынужден любоваться уже третий год после отставки коррупционера-министра генерал-полковника Рубашина. У того любимым детищем было Управление по борьбе с бандитизмом, и он позволял своим любимцам творить, что хочешь. После громкой отставки министра Московское региональное управление по борьбе с бандитизмом все перетрясли, прополоскали, выжали. При этом выгнали половину личного состава. Саму контору выселили из центра Москвы. И теперь вместо Шаболовки с её неторопливыми трамваями Артемьев имел возможность любоваться серыми многоэтажными унылыми коробками и просторным школьным двором, превращённым в автопарк. Это здание занимала когда-то средняя школа, но в связи с резким уменьшением поголовья московских детей её закрыли.
— Кстати, тут одно рыло возникло — шибко знакомое, — сказал Денисенко.
— Кто такой? — Артемьев снова занял своё начальственное кресло и потянул к себе схему.
— Вот, — Денисенко перегнулся через стол и ткнул в квадратик на схеме. — Ломали Махмадхаджиев.
— Так, что-то знакомое, — Артемьев прищёлкнул пальцами. — Охранник Сельмурзаева.
— Он самый. Который не смог спасти патрона.
— И с горя ищет забвения в плотских утехах. С мальчиками.
— Ну, у мусульман это не позор, — заявил Денисенко.
— Не скажи. Аллах запрещает… Позор, — губы Артемьева скривила усмешка… — Ещё какой позор…
По старой привычке Ломали Махмадхаджиев просыпался рано. Он плотно, с удовольствием позавтракал. Набил брюхо. Прикинул, чем ему сегодня заняться. Запланировано несколько встреч. Важных встреч… Пора, наконец, определяться.
Ломали потерял хозяина, потерял тёплое, сытное место. Но особой тоски по этому поводу он не испытывал. Привык относиться к жизни сугубо философски — Аллах дал что-то, Аллах забрал. На то его воля. Было только сильно досадно. И теперь у него возникло много новых проблем.
Да, день предстоит тяжёлый. Нужно попытаться за мучения порадовать себя хорошим вечером… При мыслях об этом он томно потянулся…
Выйдя из подъезда, он направился к своему джипу «Мицубиси-Паджеро», стоящему на стоянке у пятого подъезда двадцатичетырехэтажного дома, с трех сторон сплошной стеной охватывающего просторный двор. Под мышкой тяжелела кобура — Ломали пока ещё числился старшим смены ЧОПа «Эльдорадо» и оружие носил на законном основании.
Тяжесть оружия была приятна. Она дарила ощущение безопасности и силы.
Пиликнула маленькая коробочка в его руке. Со щелчком отворились замки. Ломали распахнул дверцу своего «Мицубиси», достал тряпку и начал тереть лобовое стекло. Машина давно не мытая из-за всех этих неприятностей. На ней слой грязи. Это непорядок. Хороший конь имеет право рассчитывать на хорошее отношение.
— Вот… — он выругался.
На капоте пальцем по пыли кто-то вывел «Помой меня, я вся чешуся». Русские! Ублюдки, дети ублюдков и будущие родители ублюдков!
Он провёл с размаху по надписи тряпкой. Потом дотёр лобовое стекло. И резко обернулся, ощутив сзади движение.
— Не тянись к стволу, — предупреждающе вскинул руку огроменный племенной бычара, почти бесшумно появившийся сзади. — Ломали, веди себя прилично.
Махмадхаджиев прошёлся острым взором вокруг. И засёк ещё одного типа, маячившего поодаль. Ломали нахмурился. Это же надо, почти вплотную подпустил двоих врагов. Расслабился, шайтан дери! Чувство опасности, которое должно сопровождать воина днём и ночью, утерял!
— Надо чего? — недружелюбно спросил он у здоровяка. Он его узнал. Такую колоритную фигуру не забудешь. Они сталкивались, когда убили Сельмурзаева. Это был заместитель начальника Управления по борьбе с бандитизмом полковник Артемьев.
— Да не ершись, Ломали, — примирительно произнёс Артемьев. — Работу-то нашёл?
— Без работы не останусь.
— Вот и отлично. Я рад за тебя.
— Чего надо? — вновь спросил Махмадхаджиев.
— Нехорошо на улице говорить. Давай проедемся. Чего людей смущать?
— Что, арестуешь?
— Зачем? Хотел бы арестовать, ты бы уже асфальт целовал и по тебе спецназ башмаками гулял бы… А то не знаешь?
— Знаю.
— Поговорим как нормальные люди, — Артемьев потянул на себя дверцу «Мицубиси».
Махмадхаджиев прошептал недовольно что-то себе под нос, но уселся за руль. Спросил недружелюбно:
— Куда?
— Вперёд… Вон в ту арочку слева…
Они отъехали на несколько кварталов. Чеченец не проронил ни слова. Артемьев тоже не спешил нарушать тишину. Война нервов.
— Притормози, — кивнул Артемьев.
Махмадхаджиев послушно прижал машину к бордюру за длинным складским помещением. Сзади, почти притершись бампером, остановился невзрачный «Форд» с тремя оперативниками «Легиона».
— Ты не все рассказал в прошлый раз, Ломали, — заявил Артемьев.
— Все рассказал, — буркнул чеченец. — Больше ничего не знаю. Ты это слышать хотел?
— Знаешь, смотрю я на тебя, и мне кажется, что сегодня я тебе вечерний кайф обломаю.
Махмадхаджиев вздрогнул. Артемьев понял, что попал в самую точку.
— Ты о чем? — прошипел чеченец.
— О мальчиках, Ломали. Об Алёше. И Сашке…
Махмадхаджиев повёл плечом, рука его опять непроизвольно потянулась к кобуре.
Артемьев дёрнул его за правую руку, впечатал локоть в челюсть.
Удар был очень силён — как ядром из пушки. Махмадхаджиев, крепкий, как скала, сразу отрубился. Глаза закатились.
Вытащив из кобуры под мышкой чеченца пистолет, Артемьев разрядил его, бросил на заднее сиденье. Похлопал чеченца по щекам.
— Ломали. Подъем… Очнулся? Не трепыхайся… Не надо…
Махмадхаджиев встряхнул своей бараньей, крепкой головой, хотел было дёрнуться, но нутром почуял, что его сейчас вырубят второй раз, и будет ещё хуже. Поэтому просто зашипел, закусил губу, налившимися кровью глазами глядя на Артемьева.
— Так вернёмся к нашим детишкам, Ломали? — спросил полковник милиции.
— О чем говоришь?
Артемьев вытащил несколько фотографий, кинул на колени чеченцу:
— Узнаешь?
— Не узнаю.
— Так это же ты. С детьми…
Фотографии были чуть мутные, но Ломали на них узнать можно было без труда.
— Это не я!
— Слушай, баран горный, — ровным голосом проговорил Артемьев. — Спорить не буду долго с тобой. Сейчас задерживаю. Прячу в камеру. Я тебе уже присмотрел отличную камеру на двадцать человек. Хоть ты мужик и здоровый, и гордый горец, но там будешь не ты в задницу драть, а тебя… Я позабочусь… Станешь опущенным. И я тебе буду все новые статьи уголовного кодекса приискивать… И знаешь, я позабочусь, чтобы тебя родственники не выкупили. И не обменяли. Я это могу… Ещё по телевизору покажу видеозапись… Твоим родственникам понравится… Аллах разрешает забавляться с детьми? Даже с детьми неверных?
Артемьев дал чеченцу переварить сказанное.
— Что тебе надо, сын ишака? — спросил Махмадхаджиев.
И получил ещё раз по морде. Не так сильно. И очухался быстрее.
Артемьев чувствовал, что он попал на гребень волны. Дело пошло. Осталось только немного дожать.
И чеченец поплыл…
Сперва немножко. Потом все больше и больше. И, наконец, выложил все…
Артемьев был доволен. Не пришлось пользоваться лишний раз услугами Доктора с обязательной последующей зачисткой. Слишком много трупов в последнее время.
Цифровой магнитофон на шестнадцать часов записи фиксировал откровения Ломали. Будучи старшим телохранителем Сельмурзаева, он знал много любопытных подробностей из жизни босса.
Тревожная лампочка замигала в сознании Артемьева, когда Ломали заявил, что депутат отлучался несколько раз куда-то. Оставлял охрану. Садился за руль. И уматывал на встречи.
Артемьев почувствовал — здесь тепло. И спросил:
— С кем встречался покойник?
— Не знаю.
— Он должен был хоть что-то говорить. Хоть словом обмолвиться.
Ломали почесал затылок. Скрип был такой, будто деревяшкой водят по свиной щетине. Но определённый эффект это возымело.
— Сельмурзаев однажды проговорился, зло так: «Лампасы надели благодаря нам. А теперь носы воротят. Госбезопасность…»
— Лампасы… Госбезопасность… — кивнул удовлетворённо Артемьев. Детали в запутанной головоломке начали становиться на предназначенные им места…
— Так же возможно применение суперэлектриков в магнитных трассах скоростных поездов, — Парамон Купченко вытащил из портфеля очередную разработку. Иллюстрировал он свои прожекты ватманскими листами с чертежами и формулами. Оттарабанив очередную убойную идею, он скатывал ватманские листы в трубку и прятал в безразмерный портфель. Тут же выуживал оттуда новый сюрприз.
Раз в два-три дня «Колдун», так прозвал Купченко Ровенский, появлялся в фонде «Технологии, XXI век» с новыми наработками. Жил гость столицы в гостинице около метро «ВДНХ» в одноместном номере и упорно строчил с утра до вечера, творил, выбираясь наружу, чтобы наспех перекусить или прошвырнуться по городу. Парамон Купченко обладал дикой целеустремлённостью и пробивной энергией. Пер, как танк. Во второй визит в офис фонда охраннику, который пытался вызнать, к кому стремится этот верзила, он отвечал коротко и однозначно, даже не глядя в его сторону:
— Мне назначено.
И ломился вперёд. Охранник пытался остановить его, но это было все равно, что рукой затормозить автобус. Габаритами учёный маньяк обладал завидными.
— Этого человека можно пропускать, — успокоил взбудораженного охранника Ровенский, про себя добавив: «Такого только снаряд остановит».
Если Ровенского эти представления забавляли, то президент фонда просто зверел при появлении маньяка. Прятаться от него было бесполезно. Когда Купченко говорили, что из руководства никого нет, он смиренно отвечал — ничего, подожду. И усаживался ждать, выудив карманный компьютер. Если секретарша отважно заявляла, что начальник не принимает, «Колдун» просто двигал прямиком в кабинет со словами: «У меня дело важное».
— У меня график встреч расписан, — пытался возмущаться Марципало.
— Это все мелкая суета. А мы творим будущее, — отмахивался Купченко и разворачивал очередной манускрипт.
Вот и сейчас он, тыкая в развёрнутый на просторном офисном столе ватман, развивал посетившую его вчера вечером мысль:
— Это миллионы и миллионы долларов. Ведь вас интересуют только они.
— Если вас они не интересуют, почему вы пытаетесь продаться повыгоднее? — возмутился Марципало.
— Для меня деньги — это как костыли, — холодно произнёс Купченко. — Без них не встанешь на ноги. Но я их презираю…
Ровенский млел, глядя на эту сцену.
— Я все понял, — с каменным лицом выдавил Марципало. — Потрудитесь впредь сообщать о ваших визитах. Тем более ещё рано говорить о перспективах, поскольку мы ещё не получили экспертного заключения.
— Если ваши эксперты хоть что-то понимают в науке и лишены академической зашоренности, в их заключении я не сомневаюсь.
— А я сомневаюсь, — буркнул президент фонда.
— Это ваш удел — сомневаться…
— А ваш?
— Идти вперёд…
Глаза Марципало налились тяжёлой злобой.
«Колобок» с умилением наблюдал каждый раз за этой корридой. Если бы Купченко не был так оторван от земли и его мысли не летали бы в астрале, то можно было бы подумать, что он издевается над президентом фонда.
— Все, я вам позвоню, — сухо произнёс Марципало, демонстративно открывая свой органайзер.
Купченко озадаченно посмотрел на него. Потом поводил руками, делая пассы. И сообщил:
— У вас пятна на ауре. Образуются из-за несбалансированности эмоций и преобладания гнева…
— Вот что… — Терпение президента фонда, кажется, истощилось.
— Подождите, — оборвал его спокойно учёный. Повёл ещё раз руками. — Сегодня у вас, Николай Валентинович, с утра побаливала печёнка. И под левым ребром покалывало. Снимем сейчас боль.
Он сделал ещё пассы.
У Марципало злость тут же утекла, как вода в раковине, сменившись на оторопь. Действительно с утра кололо под ребром и печень потягивало.
— Так, тут канальчик энергетический подправим, — прикрыв глаза, колдовал Купченко. — Здесь ведьмино пятно, подчистим… Сглазик небольшой…
Ошарашенный президент фонда ощущал, что где-то в правом боку будто его касаются лёгкие, невидимые пальцы, а по позвоночнику разливается тепло. А заодно ползёт змейкой страх. Холодный страх перед неведомым…
— Выйдите отсюда! — встрепенулся Марципало и поднялся со стула.
Купченко удивлённо посмотрел на него.
— Вон! — змеёй прошипел Марципало.
— Я же не закончил.
— Мы вам позвоним, — Марципало рухнул в кресло и распустил на шее галстук, перевёл дыхание. — И прошу больше без предварительного согласования не приходить. Или наш договор будет расторгнут. Понятно?
Купченко пожал плечами, и стало ясно — если он что-то и понял, то на ус не намотал.
— Хорошо, — произнёс он. — Только вы зря ко мне вот так. У меня ведь переговоры с компанией «Нейшнел групп» были. Они заинтересовались. И с фирмы «Поиск» на меня выходили. Только мне хочется, чтобы открытие осталось на родине.
— И чего вам эта родина? — с саркастической улыбкой поинтересовался Ровенский.
— Россия — сердце мира, — сообщил Купченко. — В 2001 году началась эра Водолея — эра России. И наши открытия в новую эпоху ей пригодятся.
Президент фонда посмотрел на него озверело, и Купченко, наконец, ретировался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37