Страх того куска предсмертного существования, что и жизнью назвать нельзя: так это безнадежно и жутко. – Зубров оскалился в подобии улыбки:
– Но это – не про нас.
– А ты в Бога-то веруешь, лишенец?
– Как все, Олег, как все. Когда или плохо, или – очень плохо. В остальное время мы как-то обходимся. Звучит несколько кощунственно, но честно.
«Хаммер» летел по саванне. Машину бросало, в салоне бродили ароматы сухой травы, свежих, раздавленных копытами буйволов стеблей и солоновато-пряного бриза...
Океан открылся вновь, но не с высоты берега – близко, и бескрайняя мощь прилива словно превращала и берег, и пальмовые рощицы, и людские жилища всего лишь в декорации, в оправу опаловому сиянию воды.
– Вот смысл, – тихо сказал Данилов. – Пока живешь – живи.
Зубров не ответил. Машина замерла у пальмового навеса.
– Мы приехали.
Навстречу вышел седовласый мужчина в свободных белых одеяниях.
Приглядевшись, Данилов узнал: тот, из «мерседеса», что был на аэродроме.
– Аэнэро маро, – произнес он гортанно и поклонился гостям.
– Ты приглашен к участию в церемонии, – сказал Зубров. – У ятуго сегодня праздничная ночь Летней Луны. Ты не против?
Данилов почувствовал странное волнение. Луна только-только начинала всходить, кроясь за деревьями, – огромная, золотая.
Подошла девушка лет восемнадцати, но одеяние ее было не белым, пурпурным.
– Пойдем со мной, – сказала она по-английски.
Зубров ободряюще кивнул Данилову, улыбнулся, но было в этой улыбке что-то похожее на жалобу или – зависть? Он не успел ощутить.
Данилов оказался в хижине, покрытой пальмовыми листьями. Девушка поднесла ему белоснежное одеяние, похожее на греческий хитон, протянула:
– Тебе нужно надеть это.
Еще через мгновение она сбросила свой пурпурный наряд, оставшись обнаженной. Заметила его смущение, улыбнулась.
– Сегодня ночь Летней Луны, – произнесла она так, словно это все объясняло. Взяла его за руку, подвела к столику, на котором стоял кубок итальянской работы, наполненный матово мерцающей жидкостью. – Пей.
Олег сделал несколько глотков. Вкус был терпкий, вяжущий, но это вовсе не походило на вино или наркотик. И сразу пришла спокойная отрешенность.
Олег разделся, с помощью девушки облачился в хитон. Руки ее были легки и ласковы, но странно: теперь он не чувствовал ни смущения, ни возбуждения, словно девушка была фарфоровой или гуттаперчевой. Он бросил на нее взгляд: она была изумительно сложена, молода, красива, Данилов отметил это каким-то участком сознания, но волнение так и осталось затаенным.
Девушка улыбнулась одними губами:
– Ты и не должен меня желать. Я была невестой Солнца. Давно. Сегодня там, – она сделала жест рукой в сторону океана, – тебя изберет другая. Этой ночью я только поводырь.
– Поводырь?
– Да. Вы все, что приходите из холодного мира, слепы. Вас пугают химеры вашего разума, и вы не замечаете красоты.
– Не замечаем?
– Это так. Но сегодня – особый день. Ты сможешь слиться с нашей землей.
Тебя выберет одна из дочерей Луны, не знавшая мужа. Там, у огня. Иди за мной.
Они покинули хижину. Девушка шла впереди по едва заметной тропке; за пологом растений уже горели костры, слышались ритмичные звуки и пение.
Остановились у самой кромки леса. По широкой прибрежной полосе пылало несколько костров. Но самый большой был выложен в центре и еще не горел. Вокруг танцевали пестро одетые женщины и мужчины.
– Как тебя зовут? – спросил Данилов.
– Тебе не нужно это знать. Когда будет зажжен Большой огонь, тебя выберет та, которую назовешь ты.
– Назову?
– Да. Ты дашь ей имя.
– Какое имя?
– То, которое ты дашь. Бог Наоро давал имена деревьям, скалам, звездам – и они стали деревьями, скалами, звездами. Бог Наоро давал имена зверям, птицам, гадам, и они стали ими. Бог Наоро давал имена племенам людей, и они стали ими – каждый по роду их. Чтобы девочка стала женщиной, избранный ею мужчина должен дать ей имя. И тогда она станет такой, какую он ищет. На эту ночь. А потом вернется к своему народу. Ты ее потеряешь навсегда. Она потеряет тебя. Но это будет уже не важно. Важно только то, что Свет и Сияние соединятся.
Имя, которое ты дашь ей, – табу. Его никто не должен знать, кроме вас двоих. И ты назовешь ее тогда, когда она скажет.
Девушка говорила по-английски, но произносила звуки так странно, что Данилову казалось, будто она говорит на совсем незнакомом наречии и он понимает ее воображением. Может быть, так оно и было?
А она заговорила снова, и речь ее была плавной и спокойно-торжественной:
– Свет Огня был когда-то светом Солнца. Деревья напитались им, и теперь, в ночь Летней Луны, накопленный Огонь будет подарен Луне священным костром, Свет отца соединится с Сиянием матери и жизнь возродится. И пройдет назначенное время, и дожди оросят землю, и земля даст всходы... Будет так.
Ты поможешь соединению Света и Сияния, когда тебя выберет одна из дочерей ятуго. Ты готов?
– Да.
– Будет так. Не бойся, у той, что тебя изберет, не будет первой боли. При рождении Летней Луны те, что были избраны стать невестами Солнца, сорвали молодые побеги бамбука и сами причинили себе первую боль. Ничто не должно омрачать Сияние Летней Луны. Ничто не омрачит его. Теперь – иди в круг.
Девушка замолчала, потом добавила:
– Ты будешь очарован. Это единственная ночь в году, когда чувственность женщины не знает преград. Это единственная ночь в году, когда сила мужчины не ведает насыщения. Соединение Света и Сияния... Некоторым не дано испытать этого никогда. Ты счастлив. Иди.
Огонь вспыхнул сразу. Он лизнул фиолетовое небо алыми языками, звук барабанов сделался приглушенным, все покинули площадку у Большого костра, а на нее вышли мужчины в таких же, как Данилов, белых одеяниях.
Девушки появились из-за полога леса. Они были юны и совершенны. На них были полупрозрачные туники, на ногах позванивали браслеты, и у каждой на шее тяжело переливалась каменьями золотая цепь.
Олег увидел ее. Она была грациозной, как гибкий тростник, ее кожа в свете мечущегося пламени отливала охрой и золотом, ее волосы волнами сбегали по плечам водопадом, и полураскрытые губы что-то шептали, и черные глаза сияли восторгом ночи... И он забыл обо всем на свете и желал лишь одного: чтобы эта девушка остановилась рядом.
И она остановилась. Заглянула в его глаза, улыбнулась неуверенно, совсем по-детски, спросила нежно:
– Нагронэ?
Он молчал. И только улыбался зачарованно, словно был в сказке.
– Нагронэ антеии? – снова спросила девушка, голос ее дрогнул предательски, а огромные глаза наполнились слезами.
Он не знал, что нужно делать. Но сделал именно это: протянул ей руку. Лицо девушки осветилось улыбкой, она сняла с себя золотую цепь и надела Олегу на шею; потом подала ему узенькую ладонь и, сияющая, повела вдоль пляжа, туда, где кончался круг кострового света и начиналось господство Луны.
Шли, пока костер не остался далеко позади. Берег устилали сухие травы.
Девушка остановилась, повернулась к нему, показала на себя пальцем, спросила:
– Антеии галааро?
Олег ее понял. И произнес единственное знакомое ему имя:
– Наоми.
Лицо девушки осветилось улыбкой, она повторила шепотом:
– Наоми.
Движение – и ее белоснежная туника кольцом упала у ног. Она отступила на шаг, подняла руки, разметала волосы, провела ладонями вдоль бедер, повернулась, давая рассмотреть себя, подняла взгляд, махнув длинными ресницами; румянец густо проступил на щеках, словно лак – на драгоценном античном сосуде... А потом потянулась к нему, развязала несложный узел, что держал его хитон, Олег провел руками по ее упругой спине, девушка выгнулась, застонала, прильнула...
...Ночь длилась бесконечно. Теплые потоки остывающей земли уносили их в лунное сияние, и они поднимались все выше и выше, туда, где царствовали звезды и где не было никого, кроме них... Они вдыхали делавшийся ледяным воздух, их тела кололо тысячами иголочек, а потом вдруг низвергало горячей волной вниз, на прибрежие океана, и купало в струях неземного, волшебного света, и они парили невесомо – и над волнами, и над скалами, и над всею землею... А вскоре новый восходящий поток увлекал их вверх, и они снова падали и снова – замирали в сладком изнеможении среди ароматов трав, неведомых ночных цветов и океана, бескрайнего, как жизнь... И ночь длилась бесконечно.
...Олег проснулся, когда солнце уже взошло. Он чувствовал себя отдохнувшим, хотя они уснули, когда пропали и луна, и звезды, а над океаном пламенело зарево восхода, и солнце поднималось все выше, выжигая лазурную синеву утреннего неба. Наоми нигде не было. Олегу даже показалось, что ее и не могло быть – слишком все происшедшее походило на сказку или сон. Но тяжелая золотая цепь на шее говорила об обратном. Олег сидел и довольно бессмысленно улыбался. Он сидел нагим у бескрайнего океана, и спокойствие, пришедшее вчера, никуда не делось. Пропало время, пропали события, и он, оставшись наедине с настоящим, радовался как ребенок, не думая ни о будущем, ни о прошлом. Пропал и сам океан: ночью он ластился у ног, влекомый сиянием луны, а сейчас было время отлива и он отступил. Кромка прибоя лишь угадывалась в дальней дали.
Океан, косматый и сонный,
Отыскав надежный упор.
Тупо терся губой зеленой
О подножие Лунных гор.
И над ним стеною отвесной
Разбежалась и замерла,
Упираясь в купол небесный,
Аметистовая скала.
Из поэмы «Начало» Николая Гумилева.
Эти строки пришли на память сами собой. И вместе с ними пришло понимание: ночью была сказка, а всякую сказку важно вовремя закончить. И – не искать повторений: повторениями можно лишь все испортить. Лучше пусть все останется так, как есть: искренняя девчонка, сияющая луна, и океан, безмерный, как грядущее.
Олег набросил измятый хитон и побрел по берегу этаким Диогеном. По правде, ему не очень-то хотелось возвращаться в мир. Но мир, как и любой из живущих в нем людей, не терпит пренебрежения к себе. И – наказывает: нищетой, тоскою и одиночеством.
От костров остались головешки. Но сама поляна была прибранной, и кострище Большого огня еще дымилось... Оставленное до будущего лета и золотой Луны, оно дарило живущим надежду, что в мире повторяется не только плохое, но и волшебное, нежное, чарующее, что в нем возможно любое чудо, даже такое невероятное, как любовь.
Глава 67
Девушка, ожидавшая в рощице, подошла к Данилову; это была та самая, что провожала его накануне на поляну.
– Здравствуй, – сказала она.
– А где...
– Ты ее никогда не встретишь. Ночь кончилась. Пойдем. Тебе нужна твоя одежда, чтобы ты мог вернуться в твой мир.
– В мой мир?
– Да. Каждый должен жить в своем мире.
В хижину под пальмовыми листьями он вошел один. Оставил на лежаке хитон и золотую цепь. Вышел. Странно, но на душе у него было ясно: ни тоски, ни разочарования, ни жажды повторения.
– Все истинно прекрасное случается в жизни лишь раз, – произнесла девушка, словно угадав его мысли. – И повторений не бывает. Но ты – счастлив. Ты любишь всех, кого любил когда-то. И тем – искренен. Искренность к самому себе дает проницательность. Ты сможешь сам найти ту, которую ищешь.
Она протянула Данилову ладонь. На ней матово сиял перстень из самородного золота, украшенный рубиновым кабошоном – словно каплей запекшейся крови.
– Ты можешь его носить или хранить. Но нельзя продавать, обменивать.
– Я могу его подарить?
– Да. Это только камень. Когда забудешь, зачем живешь, посмотри на него – и вспомнишь о любви. Вспомнишь любовь – вспомнишь все. Прощай.
Девушка церемонно поклонилась Данилову, тот ответил неловким поклоном. Она удалялась величаво и торжественно, Олег невольно залюбовался ею, так счастливо воплотившей в себе непосредственное очарование юности и расцветшую красоту женственности. Еще подумал: наверное, и Наоми станет такою через год или два...
Но уныние от этой мысли не пришло: то, что с нами было, остается всегда; да, глупо искать повторений, но над нашим прошлым никто не властен: никто ничего в нем уже не отнимет. О чем тогда сожалеть? О быстротечности жизни? Всего лишь.
Он пошел по лесной тропочке, сделал несколько шагов в сторону, пригнул ветвь неведомого растения, надел на нее перстень, погладил махровое соцветие, прошептал:
– Здравствуй, лес. Это твой камень. Подари тому, кто уже забыл, зачем живет.
Зубров ожидал в «хаммере» на окраине селения. Хмуро посмотрел на Данилова, растянул губы в улыбке.
– Приветствую тебя, любимец Рима, наследный принц сиятельных гетер... – распевно продекламировал он, как бы дурачась, но Данилову показалось, что и выражение лица, и шутливый тон дались приятелю не без труда.
Олег плюхнулся на сиденье, закрыл глаза. Автомобиль сорвался с места и помчался прочь.
– Не спи, замерзнешь. Праздник кончился, цирк уехал, и клоуны разбежались.
– Это не было клоунадой. Все было искренне.
– Не сомневаюсь. – Тон Зуброва сделался сдержанно-деловым. – Ты не забыл за чарами наш давешний разговор?
– Нет.
– И что ты решил?
– Что жизнь прекрасна и удивительна.
– Немудрено. – Зубров вздохнул. – Ты и не представляешь себе, какая редкая честь – быть приглашенным на праздник Летней Луны. – Зубров скривился:
– Этой чести я так и не удостоился. За три года. И самолюбие тешит лишь то, что Джеймс Мугакар Хургада – тоже. Невзирая на то что пэр, эсквайр и сиятельный барин.
Видимо, мы недостаточно совершенны.
– Комплексуешь?
– Завидую. – Зубров скривился:
– Невесты Солнца – это, так сказать, «золотой генофонд» не только ятуго или Гондваны – всей Черной Африки. Они совершенны. И старейшина Ганелэ выбирает только тех мужчин, которые их достойны. Ему для этого достаточно лишь взглянуть на человека.
– Мистика?
– Или магия. Видно, есть в тебе нечто, чего во мне нет. Да. Завидую.
– Изреченная зависть – уже не зависть.
– Самая настоящая. Здесь эта церемония не просто значима. Даже сравнить с чем-то тебе известным не могу. Нет аналогов. Радуйся: для всех ятуго и нгоро ты теперь – неприкасаемый. В хорошем смысле этого слова. Но и не обольщайся: в ЭТОЙ стране, как везде, немало сволочи, что не чтут ни законов, ни обычаев. Их ждет непременная смерть – не от пули, так от заклятия Ганелэ, но кто из таких в это верит? Никто.
– А вчера я было подумал, что мы едем на пикник.
– Но ведь сразу убедился в «серьезности намерений»?
– Да.
– Приглашение для тебя передала одна из моих девчонок. Ганелэ был на аэродроме при встрече борта, вот и... Отклонять приглашение на ночь Летней Луны нельзя.
– Табу?
– С одной стороны – оскорбление ятуго, с другой... Как бы тебе объяснить, если по европейским канонам... Считается, что тот мужчина, которого пригласили на ночь Луны, счастливый по «нэгроне аомаа».
– Что это такое?
– Непереводимое понятие. Это не «карма» и не «судьба». Это «способность к счастью». По духу, по природе, по рождению. – Зубров улыбнулся:
– Здесь живут настоящим. – Зубров подумал, добавил не без сарказма:
– Но и я не прогадал.
Работать со счастливчиком легче, чем с мрачным неудачником и растеряхой. Так что все-таки ты решил?
– Я остаюсь. Каждый должен жить в своем мире.
– Это ты о чем?
– О ком: О тебе. И обо мне.
– Еще лучше самим построить собственный мир. И миллион-другой в этом – большое подспорье.
– Несоответствие между тем, что есть, и тем, что, по нашим представлениям, должно быть, вызывает искреннее раздражение по поводу жизни.
– У всех нас. Стоит попытаться все изменить.
– Не боишься, что твой «измененный» мир станет клеткой?
– Все люди живут в клетках. Только у одних она – размером с хижину, у других – с хрущевку, у третьих – со страну. А некоторые порхают по свету этакими бриллиантовыми стрекозами: и стол, и дом, и почитание.
– Мы не из них.
– Но мы можем выбирать.
– Любой выбор ограничен.
– Кто спорит? Хуже, когда нет возможности выбора. Значит, нужно такую возможность создать. Для этого нужны деньги. По-моему, ясно.
– Яснее не бывает. Только...
– Не волнуйся. Честь превыше. Ты будешь защищать дочурку доктора Вернера безо всяких «только» и со всем тщанием. В конце-то концов – «отец буржуй – дите невинно». Мне и самому чем-то очень симпатична эта девчонка. Назвал бы ее взбалмошной, но это слишком слабо. Она живет так, словно живет... в стихах. – Зубров помолчал, закончил:
– А может быть, я и ошибаюсь. Очаровавшись, легко ошибиться. В женщине – особенно. – Он снова замолчал, думая о чем-то своем.
Потом спросил:
– Так что, воин? Теперь нет возражений?
– Теперь нет.
– Тогда сейчас едем ко мне. Ванну не обещаю, некогда, но на душ и чашку кофе время есть. К господину Вернеру ты приглашен в одиннадцать. Немцы любят точность.
– Ты со мной не поедешь?
– До территории – подброшу. А дальше – сам, чай, большой уже мальчик.
– Разберусь. Форма парадная?
– Ну дак. Часы, костюм, туфли. Рюрикович во всей красе. Playboy. Повеса.
Родительский капитал закатан по банкам и заныкан по погребам, само собою, обширных поместий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Но это – не про нас.
– А ты в Бога-то веруешь, лишенец?
– Как все, Олег, как все. Когда или плохо, или – очень плохо. В остальное время мы как-то обходимся. Звучит несколько кощунственно, но честно.
«Хаммер» летел по саванне. Машину бросало, в салоне бродили ароматы сухой травы, свежих, раздавленных копытами буйволов стеблей и солоновато-пряного бриза...
Океан открылся вновь, но не с высоты берега – близко, и бескрайняя мощь прилива словно превращала и берег, и пальмовые рощицы, и людские жилища всего лишь в декорации, в оправу опаловому сиянию воды.
– Вот смысл, – тихо сказал Данилов. – Пока живешь – живи.
Зубров не ответил. Машина замерла у пальмового навеса.
– Мы приехали.
Навстречу вышел седовласый мужчина в свободных белых одеяниях.
Приглядевшись, Данилов узнал: тот, из «мерседеса», что был на аэродроме.
– Аэнэро маро, – произнес он гортанно и поклонился гостям.
– Ты приглашен к участию в церемонии, – сказал Зубров. – У ятуго сегодня праздничная ночь Летней Луны. Ты не против?
Данилов почувствовал странное волнение. Луна только-только начинала всходить, кроясь за деревьями, – огромная, золотая.
Подошла девушка лет восемнадцати, но одеяние ее было не белым, пурпурным.
– Пойдем со мной, – сказала она по-английски.
Зубров ободряюще кивнул Данилову, улыбнулся, но было в этой улыбке что-то похожее на жалобу или – зависть? Он не успел ощутить.
Данилов оказался в хижине, покрытой пальмовыми листьями. Девушка поднесла ему белоснежное одеяние, похожее на греческий хитон, протянула:
– Тебе нужно надеть это.
Еще через мгновение она сбросила свой пурпурный наряд, оставшись обнаженной. Заметила его смущение, улыбнулась.
– Сегодня ночь Летней Луны, – произнесла она так, словно это все объясняло. Взяла его за руку, подвела к столику, на котором стоял кубок итальянской работы, наполненный матово мерцающей жидкостью. – Пей.
Олег сделал несколько глотков. Вкус был терпкий, вяжущий, но это вовсе не походило на вино или наркотик. И сразу пришла спокойная отрешенность.
Олег разделся, с помощью девушки облачился в хитон. Руки ее были легки и ласковы, но странно: теперь он не чувствовал ни смущения, ни возбуждения, словно девушка была фарфоровой или гуттаперчевой. Он бросил на нее взгляд: она была изумительно сложена, молода, красива, Данилов отметил это каким-то участком сознания, но волнение так и осталось затаенным.
Девушка улыбнулась одними губами:
– Ты и не должен меня желать. Я была невестой Солнца. Давно. Сегодня там, – она сделала жест рукой в сторону океана, – тебя изберет другая. Этой ночью я только поводырь.
– Поводырь?
– Да. Вы все, что приходите из холодного мира, слепы. Вас пугают химеры вашего разума, и вы не замечаете красоты.
– Не замечаем?
– Это так. Но сегодня – особый день. Ты сможешь слиться с нашей землей.
Тебя выберет одна из дочерей Луны, не знавшая мужа. Там, у огня. Иди за мной.
Они покинули хижину. Девушка шла впереди по едва заметной тропке; за пологом растений уже горели костры, слышались ритмичные звуки и пение.
Остановились у самой кромки леса. По широкой прибрежной полосе пылало несколько костров. Но самый большой был выложен в центре и еще не горел. Вокруг танцевали пестро одетые женщины и мужчины.
– Как тебя зовут? – спросил Данилов.
– Тебе не нужно это знать. Когда будет зажжен Большой огонь, тебя выберет та, которую назовешь ты.
– Назову?
– Да. Ты дашь ей имя.
– Какое имя?
– То, которое ты дашь. Бог Наоро давал имена деревьям, скалам, звездам – и они стали деревьями, скалами, звездами. Бог Наоро давал имена зверям, птицам, гадам, и они стали ими. Бог Наоро давал имена племенам людей, и они стали ими – каждый по роду их. Чтобы девочка стала женщиной, избранный ею мужчина должен дать ей имя. И тогда она станет такой, какую он ищет. На эту ночь. А потом вернется к своему народу. Ты ее потеряешь навсегда. Она потеряет тебя. Но это будет уже не важно. Важно только то, что Свет и Сияние соединятся.
Имя, которое ты дашь ей, – табу. Его никто не должен знать, кроме вас двоих. И ты назовешь ее тогда, когда она скажет.
Девушка говорила по-английски, но произносила звуки так странно, что Данилову казалось, будто она говорит на совсем незнакомом наречии и он понимает ее воображением. Может быть, так оно и было?
А она заговорила снова, и речь ее была плавной и спокойно-торжественной:
– Свет Огня был когда-то светом Солнца. Деревья напитались им, и теперь, в ночь Летней Луны, накопленный Огонь будет подарен Луне священным костром, Свет отца соединится с Сиянием матери и жизнь возродится. И пройдет назначенное время, и дожди оросят землю, и земля даст всходы... Будет так.
Ты поможешь соединению Света и Сияния, когда тебя выберет одна из дочерей ятуго. Ты готов?
– Да.
– Будет так. Не бойся, у той, что тебя изберет, не будет первой боли. При рождении Летней Луны те, что были избраны стать невестами Солнца, сорвали молодые побеги бамбука и сами причинили себе первую боль. Ничто не должно омрачать Сияние Летней Луны. Ничто не омрачит его. Теперь – иди в круг.
Девушка замолчала, потом добавила:
– Ты будешь очарован. Это единственная ночь в году, когда чувственность женщины не знает преград. Это единственная ночь в году, когда сила мужчины не ведает насыщения. Соединение Света и Сияния... Некоторым не дано испытать этого никогда. Ты счастлив. Иди.
Огонь вспыхнул сразу. Он лизнул фиолетовое небо алыми языками, звук барабанов сделался приглушенным, все покинули площадку у Большого костра, а на нее вышли мужчины в таких же, как Данилов, белых одеяниях.
Девушки появились из-за полога леса. Они были юны и совершенны. На них были полупрозрачные туники, на ногах позванивали браслеты, и у каждой на шее тяжело переливалась каменьями золотая цепь.
Олег увидел ее. Она была грациозной, как гибкий тростник, ее кожа в свете мечущегося пламени отливала охрой и золотом, ее волосы волнами сбегали по плечам водопадом, и полураскрытые губы что-то шептали, и черные глаза сияли восторгом ночи... И он забыл обо всем на свете и желал лишь одного: чтобы эта девушка остановилась рядом.
И она остановилась. Заглянула в его глаза, улыбнулась неуверенно, совсем по-детски, спросила нежно:
– Нагронэ?
Он молчал. И только улыбался зачарованно, словно был в сказке.
– Нагронэ антеии? – снова спросила девушка, голос ее дрогнул предательски, а огромные глаза наполнились слезами.
Он не знал, что нужно делать. Но сделал именно это: протянул ей руку. Лицо девушки осветилось улыбкой, она сняла с себя золотую цепь и надела Олегу на шею; потом подала ему узенькую ладонь и, сияющая, повела вдоль пляжа, туда, где кончался круг кострового света и начиналось господство Луны.
Шли, пока костер не остался далеко позади. Берег устилали сухие травы.
Девушка остановилась, повернулась к нему, показала на себя пальцем, спросила:
– Антеии галааро?
Олег ее понял. И произнес единственное знакомое ему имя:
– Наоми.
Лицо девушки осветилось улыбкой, она повторила шепотом:
– Наоми.
Движение – и ее белоснежная туника кольцом упала у ног. Она отступила на шаг, подняла руки, разметала волосы, провела ладонями вдоль бедер, повернулась, давая рассмотреть себя, подняла взгляд, махнув длинными ресницами; румянец густо проступил на щеках, словно лак – на драгоценном античном сосуде... А потом потянулась к нему, развязала несложный узел, что держал его хитон, Олег провел руками по ее упругой спине, девушка выгнулась, застонала, прильнула...
...Ночь длилась бесконечно. Теплые потоки остывающей земли уносили их в лунное сияние, и они поднимались все выше и выше, туда, где царствовали звезды и где не было никого, кроме них... Они вдыхали делавшийся ледяным воздух, их тела кололо тысячами иголочек, а потом вдруг низвергало горячей волной вниз, на прибрежие океана, и купало в струях неземного, волшебного света, и они парили невесомо – и над волнами, и над скалами, и над всею землею... А вскоре новый восходящий поток увлекал их вверх, и они снова падали и снова – замирали в сладком изнеможении среди ароматов трав, неведомых ночных цветов и океана, бескрайнего, как жизнь... И ночь длилась бесконечно.
...Олег проснулся, когда солнце уже взошло. Он чувствовал себя отдохнувшим, хотя они уснули, когда пропали и луна, и звезды, а над океаном пламенело зарево восхода, и солнце поднималось все выше, выжигая лазурную синеву утреннего неба. Наоми нигде не было. Олегу даже показалось, что ее и не могло быть – слишком все происшедшее походило на сказку или сон. Но тяжелая золотая цепь на шее говорила об обратном. Олег сидел и довольно бессмысленно улыбался. Он сидел нагим у бескрайнего океана, и спокойствие, пришедшее вчера, никуда не делось. Пропало время, пропали события, и он, оставшись наедине с настоящим, радовался как ребенок, не думая ни о будущем, ни о прошлом. Пропал и сам океан: ночью он ластился у ног, влекомый сиянием луны, а сейчас было время отлива и он отступил. Кромка прибоя лишь угадывалась в дальней дали.
Океан, косматый и сонный,
Отыскав надежный упор.
Тупо терся губой зеленой
О подножие Лунных гор.
И над ним стеною отвесной
Разбежалась и замерла,
Упираясь в купол небесный,
Аметистовая скала.
Из поэмы «Начало» Николая Гумилева.
Эти строки пришли на память сами собой. И вместе с ними пришло понимание: ночью была сказка, а всякую сказку важно вовремя закончить. И – не искать повторений: повторениями можно лишь все испортить. Лучше пусть все останется так, как есть: искренняя девчонка, сияющая луна, и океан, безмерный, как грядущее.
Олег набросил измятый хитон и побрел по берегу этаким Диогеном. По правде, ему не очень-то хотелось возвращаться в мир. Но мир, как и любой из живущих в нем людей, не терпит пренебрежения к себе. И – наказывает: нищетой, тоскою и одиночеством.
От костров остались головешки. Но сама поляна была прибранной, и кострище Большого огня еще дымилось... Оставленное до будущего лета и золотой Луны, оно дарило живущим надежду, что в мире повторяется не только плохое, но и волшебное, нежное, чарующее, что в нем возможно любое чудо, даже такое невероятное, как любовь.
Глава 67
Девушка, ожидавшая в рощице, подошла к Данилову; это была та самая, что провожала его накануне на поляну.
– Здравствуй, – сказала она.
– А где...
– Ты ее никогда не встретишь. Ночь кончилась. Пойдем. Тебе нужна твоя одежда, чтобы ты мог вернуться в твой мир.
– В мой мир?
– Да. Каждый должен жить в своем мире.
В хижину под пальмовыми листьями он вошел один. Оставил на лежаке хитон и золотую цепь. Вышел. Странно, но на душе у него было ясно: ни тоски, ни разочарования, ни жажды повторения.
– Все истинно прекрасное случается в жизни лишь раз, – произнесла девушка, словно угадав его мысли. – И повторений не бывает. Но ты – счастлив. Ты любишь всех, кого любил когда-то. И тем – искренен. Искренность к самому себе дает проницательность. Ты сможешь сам найти ту, которую ищешь.
Она протянула Данилову ладонь. На ней матово сиял перстень из самородного золота, украшенный рубиновым кабошоном – словно каплей запекшейся крови.
– Ты можешь его носить или хранить. Но нельзя продавать, обменивать.
– Я могу его подарить?
– Да. Это только камень. Когда забудешь, зачем живешь, посмотри на него – и вспомнишь о любви. Вспомнишь любовь – вспомнишь все. Прощай.
Девушка церемонно поклонилась Данилову, тот ответил неловким поклоном. Она удалялась величаво и торжественно, Олег невольно залюбовался ею, так счастливо воплотившей в себе непосредственное очарование юности и расцветшую красоту женственности. Еще подумал: наверное, и Наоми станет такою через год или два...
Но уныние от этой мысли не пришло: то, что с нами было, остается всегда; да, глупо искать повторений, но над нашим прошлым никто не властен: никто ничего в нем уже не отнимет. О чем тогда сожалеть? О быстротечности жизни? Всего лишь.
Он пошел по лесной тропочке, сделал несколько шагов в сторону, пригнул ветвь неведомого растения, надел на нее перстень, погладил махровое соцветие, прошептал:
– Здравствуй, лес. Это твой камень. Подари тому, кто уже забыл, зачем живет.
Зубров ожидал в «хаммере» на окраине селения. Хмуро посмотрел на Данилова, растянул губы в улыбке.
– Приветствую тебя, любимец Рима, наследный принц сиятельных гетер... – распевно продекламировал он, как бы дурачась, но Данилову показалось, что и выражение лица, и шутливый тон дались приятелю не без труда.
Олег плюхнулся на сиденье, закрыл глаза. Автомобиль сорвался с места и помчался прочь.
– Не спи, замерзнешь. Праздник кончился, цирк уехал, и клоуны разбежались.
– Это не было клоунадой. Все было искренне.
– Не сомневаюсь. – Тон Зуброва сделался сдержанно-деловым. – Ты не забыл за чарами наш давешний разговор?
– Нет.
– И что ты решил?
– Что жизнь прекрасна и удивительна.
– Немудрено. – Зубров вздохнул. – Ты и не представляешь себе, какая редкая честь – быть приглашенным на праздник Летней Луны. – Зубров скривился:
– Этой чести я так и не удостоился. За три года. И самолюбие тешит лишь то, что Джеймс Мугакар Хургада – тоже. Невзирая на то что пэр, эсквайр и сиятельный барин.
Видимо, мы недостаточно совершенны.
– Комплексуешь?
– Завидую. – Зубров скривился:
– Невесты Солнца – это, так сказать, «золотой генофонд» не только ятуго или Гондваны – всей Черной Африки. Они совершенны. И старейшина Ганелэ выбирает только тех мужчин, которые их достойны. Ему для этого достаточно лишь взглянуть на человека.
– Мистика?
– Или магия. Видно, есть в тебе нечто, чего во мне нет. Да. Завидую.
– Изреченная зависть – уже не зависть.
– Самая настоящая. Здесь эта церемония не просто значима. Даже сравнить с чем-то тебе известным не могу. Нет аналогов. Радуйся: для всех ятуго и нгоро ты теперь – неприкасаемый. В хорошем смысле этого слова. Но и не обольщайся: в ЭТОЙ стране, как везде, немало сволочи, что не чтут ни законов, ни обычаев. Их ждет непременная смерть – не от пули, так от заклятия Ганелэ, но кто из таких в это верит? Никто.
– А вчера я было подумал, что мы едем на пикник.
– Но ведь сразу убедился в «серьезности намерений»?
– Да.
– Приглашение для тебя передала одна из моих девчонок. Ганелэ был на аэродроме при встрече борта, вот и... Отклонять приглашение на ночь Летней Луны нельзя.
– Табу?
– С одной стороны – оскорбление ятуго, с другой... Как бы тебе объяснить, если по европейским канонам... Считается, что тот мужчина, которого пригласили на ночь Луны, счастливый по «нэгроне аомаа».
– Что это такое?
– Непереводимое понятие. Это не «карма» и не «судьба». Это «способность к счастью». По духу, по природе, по рождению. – Зубров улыбнулся:
– Здесь живут настоящим. – Зубров подумал, добавил не без сарказма:
– Но и я не прогадал.
Работать со счастливчиком легче, чем с мрачным неудачником и растеряхой. Так что все-таки ты решил?
– Я остаюсь. Каждый должен жить в своем мире.
– Это ты о чем?
– О ком: О тебе. И обо мне.
– Еще лучше самим построить собственный мир. И миллион-другой в этом – большое подспорье.
– Несоответствие между тем, что есть, и тем, что, по нашим представлениям, должно быть, вызывает искреннее раздражение по поводу жизни.
– У всех нас. Стоит попытаться все изменить.
– Не боишься, что твой «измененный» мир станет клеткой?
– Все люди живут в клетках. Только у одних она – размером с хижину, у других – с хрущевку, у третьих – со страну. А некоторые порхают по свету этакими бриллиантовыми стрекозами: и стол, и дом, и почитание.
– Мы не из них.
– Но мы можем выбирать.
– Любой выбор ограничен.
– Кто спорит? Хуже, когда нет возможности выбора. Значит, нужно такую возможность создать. Для этого нужны деньги. По-моему, ясно.
– Яснее не бывает. Только...
– Не волнуйся. Честь превыше. Ты будешь защищать дочурку доктора Вернера безо всяких «только» и со всем тщанием. В конце-то концов – «отец буржуй – дите невинно». Мне и самому чем-то очень симпатична эта девчонка. Назвал бы ее взбалмошной, но это слишком слабо. Она живет так, словно живет... в стихах. – Зубров помолчал, закончил:
– А может быть, я и ошибаюсь. Очаровавшись, легко ошибиться. В женщине – особенно. – Он снова замолчал, думая о чем-то своем.
Потом спросил:
– Так что, воин? Теперь нет возражений?
– Теперь нет.
– Тогда сейчас едем ко мне. Ванну не обещаю, некогда, но на душ и чашку кофе время есть. К господину Вернеру ты приглашен в одиннадцать. Немцы любят точность.
– Ты со мной не поедешь?
– До территории – подброшу. А дальше – сам, чай, большой уже мальчик.
– Разберусь. Форма парадная?
– Ну дак. Часы, костюм, туфли. Рюрикович во всей красе. Playboy. Повеса.
Родительский капитал закатан по банкам и заныкан по погребам, само собою, обширных поместий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61