– Ну. Видишь, как ты соображать начал?
– А где пацаны-то станут? – подал голос Матрос.
– За повороткой в поселке, где магазин, знаешь?
– Ну.
– Подковы гну! Проводишь девку, и – туда. Они на месте уже будут. На Витькином «ниссане».
– Лучше бы «жигуль» какой. Он неприметнее.
– Помолчь, конспиратор тоже выискался!
– А до поворотки мне что, пешком кандыбать?
– Хоть раком! – озлился Марат. – Ты че, Матрос, вопросы задаешь? «Хрусты» есть, любую тачку остановил и подъехал.
– Ага, остановил, с моей-то «шайбой»... Не всякий водила тормознет. А скорее никто не тормознет.
– Все, не грузи. Не сахарный, с километр протопаешь!
– "С километр". Да там все три будут, – недовольно пробурчал Матрос, но скорее для порядку. – Все, двинули.
– Чем вы девку накачали? – глянув на нее, настороженно спросил Гнутый.
– А я знаю? – пожал плечами Марат. – Да и какая разница?
– Какая разница? Одна дает, другая – дразнится! – вспылил вдруг тихий допрежь Гнутый. – У нее уже щас глазенки шалые, а ну как кумар прихватит и она «кони двинет»? С меня Барбарис спросит, а я за ваши художества не ответчик!
– Не боись. Ну, дыхнула она что-то, мы на платок плеснули и нюхнуть дали.
Сначала вырубилась слегка, потом – как кукла пластмассовая стала. Да ты и сам видишь: никаких хлопот.
– Слушай, Марат! – взвился Гнутый. – Я, конечно, по твоим понятиям, дебил, но что-то понимаю! Ее минут через семь потряхивать начнет! Она что – наркоманка?
– А я ей не доктор!
– Чем вы ее травили?
– Да чего ты беспокоишься, Гнутый, нам Боря Барбарис сам тот флакончик и дал.
– И где он?
– Вот. – Марат вынул из кармана желтый баллончик.
Гнутый взял, опасливо отвинтил крышку. Понюхал препарат осторожно, «по-химически», отставив руку с флаконом и нагоняя на себя ветерок ладонью другой.
– Чего ты такой кисяк смандячил, Гнутый? Мы ж вместе с девкой в машине были, дышали – и ничего. Действует только в высокой концентрации, говорю же, платок полили и – ей к носу. Вдохнула разок и – баиньки. Чего это такое?
– Не знаю, – озадаченно протянул Гнутый. – Пахнет резедой.
– Ну и нечего умничать!
– Да не, я к тому, Марат... Девка правда тревожная какая-то стала... Так бы мы ей транквилизатор или сонник вкатили и – ладушки. А вдруг вещество это с сонниками взаимодействует негативно? И помрет она, имярек, лютой смертушкой на больничной койке... А кто-то, может, такую вот трагедийку просчитал заранее, чтобы... подставу сработать? В смысле – подлянку? Боре Барбарису, а?
– Тебе бы легавым шустрить, Гнутый, опером, – вроде шутливо отозвался Марат, но лицо его посерьезнело. – И чего ты о Боре печешься? Барбарис всегда сам за себя ответит. А если его кто типа кинуть удумал, то ответит уже он, и – по полной программе.
– Ты не понял, Марат! Крайними как раз мы с Викентием и окажемся. Или – ты с Матросом.
– Как это?
– Девка кончится, в смысле – откинется, начнут разбираться...
– Ты бы заткнулся, Гнутый! Меня Барбарис никогда не кинет, понял? И если ты еще раз, тля клистирная...
– Да я – что? – суетливо перебил тот. – Я же говорю, подумал, а вдруг это Барбариса кто подставляет?
– Поду-у-умал он... Ты уже от своих психов набрался по самую маковку! Того боюсь, этого опасаюсь... У нас хоть раз проколы были?
– Нет, но...
– Во-о-от.
– Марат, но вы и девок в прикиде от Версаче не сдавали.
– Какой Версаче? – наморщился Марат. – Не, одежонка, понятно, на ней не фуфло, но...
– "Тонны" на полторы. А то и на две. «Зелени».
– Ты че, правда?
– Кривда. И бельишко того же класса.
– А ты знаток, да?
– Зря не веришь. У меня сеструха в центровом бутике работает и вообще, поведенная она на этом деле. Ну и я приобщаюсь.
Марат сморщил невысокий лоб под стриженой шевелюрой, подытожил:
– Вот что. Платье и жакет я заберу. А то у тебя хватит фантазии пихнуть их кому налево, раз такие бабки стоит... И хорош пиво квасом разводить, мое дело принял-сдал, а дальше – гори оно огнем!
– Марат, я только...
– Все, я сказал! Закончили базар! Матрос, прыгай в этот катафалк, и – тронулись.
Даша сидела не шелохнувшись, закрыв глаза. Неосознанная тревога мешалась с сонливостью и безразличием, сердце билось часто, усыпав лоб испариной, и на миг ей показалось, что она Уснула... Перед глазами плыл дымчатый мир Клода Моне, потом он стал прозрачным, ранимым, исчезающим, словно в пейзажах Ренуара, потом сделался насыщенным, будто состоящим Из Раскрашенных ледяных мозаик, как Сент-Тропез Синьяка, а потом... Потом исчез вовсе.
Девушку зазнобило, она почувствовала резкий запах бензина, открыла глаза, огляделась... Стекла в фургончике были наглухо затянуты шторками, напротив сидел парень лет двадцати пяти, сутулый, с длинными руками, с длинным лошадиным лицом и маленькими глазками, посаженными глубоко у самой переносицы, что придавало ему сходство еще и с каким-то пугливым земляным зверьком. Рядом, на откидной скамеечке, застыл стриженый детина изрядных габаритов, меланхоличный и неподвижный, как сытый питон. Машину подбросило на ухабе, Даша едва не упала, детина же только вяло колыхнулся могучим телом и остался на месте.
– Где я? – спросила Даша.
Ей никто не ответил., – Куда мы едем? Меня что, похитили?
Снова молчание. Девушка закусила губу, прикрыла глаза и – рванулась со скамейки, оказавшись у двери. Дернула за ручку раз, другой – дверь не открывалась. И тут ее сгребли за шиворот, подняли, словно котенка, и, чувствительно встряхнув, водрузили на лавку. Меланхоличный мордоворот, обладающий, как выяснилось, кроме недюжинной силы, еще и отменной реакцией, разлепил губы, ухмыльнулся, но, как показалось Даше, не зло, скорее добродушно:
– Ты бы не дергалась, подруга. Никто тебя на ремни нарезать не собирается.
– Я тебе не подруга, понял, дебил!
Меланхоличный пожал плечами, поправил сбившийся воротник, из-под которого виднелись полоски тельняшки, улыбнулся:
– Зови меня Сашок. Еще вопросы есть?
– У меня есть, – подал голос Гнутый. – И не вопрос, а предостережение.
Если ты, сучка, впредь будешь...
Он не договорил. Даша ринулась вперед и что было силы ударила его кулачком в переносицу.
Здоровый снова сгреб ее в охапку, дал легкий тычок:
– А ты шустрая... Умерила бы прыть, что ли.
– Лапы убери!
– Стерва! – Из носа у Гнутого потекла кровь, он вскочил, кинулся к Даше, занес руку для удара и – отлетел в другую сторону от жесткой, увесистой оплеухи, ударился скулой о поручень и оглушенно опустился на пол фургона.
– Остынь, Гнутый, – процедил сквозь зубы Матрос. – Слышал, что Марат сказал?
Тот что-то просипел сквозь губы, прижав ладонь к оплывающей скуле, сплюнул, но вслух ничего сказать не решился. А Матрос бросил в рот пласт жвачки и ритмически задвигал челюстями.
– Ты видел, Матрос?! Она же мне нос разбила!
– А ты чего хотел? Чтобы она тебе минет сделала? – Матрос гоготнул. – Жизнь такая. Как выражается Боря, кому везет, тот и едет. Ну а любишь кататься, люби и бодаться. Ты сопатку-то утри, нечего соплями размахивать.
Гнутый замолк, прижав к носу какую-то тряпчонку. Фургон проехал еще с полкилометра, повернул на скорости, машину чуть-чуть покидало на ухабах, пока под колесами снова не зашуршал асфальт. Был он положен совсем давно или, наоборот, только что: камешки время от времени звонко стучали в днище, но водитель и не думал сбавлять скорость: машина казенная. Все это Даша отметила совершенно автоматически; автомобиль пошел медленнее, потом вообще покатился под уклон, на нейтралке, и метров через сто остановился.
Гнутый, злой донельзя, открыл ключом дверцу, распахнул, выпрыгнул наружу, рявкнул:
– Ну, че расселась?! Вытряхивайся! А ты, Матрос, раз уж увязался, смотри, чтобы девка не подорвала, пока суд да дело!
– Ты еще покомандуй у меня... – вроде добродушно проурчал Матрос, сошел с подножки и ткнул Гнутого под дых. Тот пыльным мешком осел на асфальт, поднялся кое-как; выпученные глаза придавали ему теперь сходство с выхваченной со дна моря рыбиной – скользкой и жалкой. – Это я тебя пощекотал пока, – меланхолично сообщил Матрос. Поинтересовался:
– В дыню хочешь?
Гнутый кое-как поднялся, ссутулился еще больше, словно усох.
– Я что? Марат же сказал...
– Ты не боись, Гнутый. Если и приспичит тебе башку расколоть, так с Маратом я потом вопрос этот утрясу, понял, лошадь снулая?
Гнутый стоял тихо.
– Понял, я спрашиваю?
– Понял.
– Хорошо. Вон твой Викентий проклюнулся.
– Это не Викентий. Это Колобок.
– Кто?
– Замглавного, Валентин Карпыч. Несет его, как муху на сахар. – Гнутый вздохнул, отер раскровавленное лицо рукавом халата. – У тебя «зелень» есть?
– А что?
– Надо этому хмырю сунуть, раз приперся.
– Я ему суну, но не «зелень», а в пятак! – Матрос довольно гоготнул. – Пусть пылит своей дорогой и не вякает.
– Матрос, ты не знаешь, как у нас тут все...
– А чего тут знать? Живете как на кладбище, среди дерьма шизушного и наркоманского, и сами дерьмом становитесь по-малеху. Вот и вся премудрость. – Матрос оскалился. – Лады, я тебя с биксой до ворот проводил?
– Проводил, – опасливо подтвердил Гнутый.
– Ну и отваливаю тогда. Я девку сдал, ты – принял, если что, звякнешь на мобилу, я буду с пацанами у поселка в машине до утра. А тут – банкуйте сами, а то от вашей больничной помойки несет, как от живодерни. Да и от вас – тоже. – Парень развернулся и пошел прочь чуть раскачивающейся походкой, будто двигался по палубе, и вскоре – растворился в темноте, а потому не видел, как помутнел взгляд санитара, омраченный острым, как стилет, страхом.
Глава 36
На Колобка Валентин Карпыч, небольшого росточка мужчинка, не был похож вовсе. Колобок с самого раннего детства представлялся Даше улыбчивым, жизнерадостным солнышком на ножках, пахнущим печеньем и пирогами; по правде сказать, Даша даже расплакалась, когда ее няня, баба Шура, впервые рассказала ей эту сказку: уж очень жалко было простодушного Колобка. Но на другой день баба Шура принесла большую книжку с картинками, где на первой странице Колобок был цел и невредим, и улыбался весело и беззаботно; тогда Даша решила для себя, что все это случилось с ним понарошку, и даже когда она смотрела картинку на последней странице, где Колобок сидел на лисьем носу и распевал свою хвастливую песенку, а баба Шура читала по писаному, что Лиса Колобка проглотила, Даша возражала: «А вот и нет! Вот же он, живой!» И – смеялась, показывая пальцем на первую страницу, где золотистый Колобок улыбался во весь рот.
Даша даже не удивилась глупым мыслям: она стоит ночью непонятно где, вокруг – какие-то полуграмотные грубые парни, неизвестно, что с нею станется, а она думает... о старой сказке. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...» Ну да, в той сказке все злоключения Колобка начались как раз тогда, когда он покинул бабушку и дедушку... Может, и она – зря сбежала? Позавчера нарвалась на каких-то подонков, и если бы не Олег... Сегодня – еще хлеще! Хотя... А что ждало бы Колобка, останься он дома? Схарчили бы его бабуся с дедком, как поостыл на подоконнике, схрумкали бы с чайком, только и делов! Девушка мотнула головой: при чем здесь все это? Или... Ну да, что-то тревожило ее дома в последнее время, что-то особенное, чего не было раньше, но она никак не могла понять что... д может быть, и сбежала она, подсознательно опасаясь этого «что-то»? Отца? Или... Бред! Ее накачали каким-то гнусным снадобьем, вот и мысли чугунные и неповоротливые, как бесколесные катафалки... При чем здесь катафалки?
– Ну-ну, красавица, не переживай, все будет ладненько, – произнес Валентин Карпыч, положив руку на плечо девушке, и провел ладонью вниз, по груди и животу.
Даша отстранилась инстинктивно, Валентин Карпыч сложил пухлые ручки на животике, прикрыл взгляд стеклышками очков, повторив:
– Ну-ну.
Был он уже не молод, но и не стар, лет сорока восьми, и выглядел вполне: гладенькое сытое личико, сложенные аккуратным бантиком лоснящиеся от недавнего позднего ужина губы, румяные от принятого коньяку щечки... Изрядно поредевшие волосики на голове уложены аккуратно, один к одному, поперек крутой лысинки, а подбородок, хотя и скрыт бородкой, определенно имеет ямочку; белоснежный, чуть не хрустящий халат туго обтянул тугой животик. Даше подумалось смешливо: надо же, если бы вместо очков золотое пенсне, и вылитый чеховский Ионыч собственною персоной... И еще – Валентин Карпыч был похож на ильфовского «голубого воришку»: застенчиво-заискивающая физиономия кривилась сладкой улыбочкой.
Даша повела глазами: может быть, убежать, прямо сейчас? Нескладный санитар Гнутый ее вряд ли догонит, а этот обтекаемый комок жира Валентин – вообще не бегун. Нет, нельзя. Ей почему-то казалось, что тот, здоровый, затаился где-то в темноте, скрытый подлеском, и он непременно ее перехватит. Да и на свою ловкость она не слишком надеялась: голова после неведомого снадобья была как не своя, пульсировала в затылке мутной болью, тягостная тошнота подкатывала к горлу, и Даша старалась даже дышать вполвздоха, чтобы не свело желудок и не вывернуло наизнанку. Да и страх... Он был каким-то странным, словно искусственным: девушке казалось, что происходит все не с ней, а если и с ней, то не наяву: просто она смотрит какое-то кино... Словно сквозь ватную пелену она вспоминала разговор Марата и Гнутого; нет, ничего страшного С ней не произойдет, да и... Ведь ни Марат, ни доктор Вик, ни Гнутый не знают, кто она!
Решение было простым: нужно просто объявить кому-то, обладающему здесь властью, что она – дочь Головина, и все проблемы решатся сами собой. Глупые бандиты схватили кусок не по зубам, с папой они разбираться побоятся. Но – кому сказать? Этой трясущейся амебе с потными ладошками? Зашуганному дебилу Гнутому?
Нет. Нужно выждать.
– Больную к Викентию Ильичу привезли? – осведомился Валентин Карпыч у санитара.
– Угу, – неприветливо отозвался Гнутый.
– Тоже детдомовская?
– Вроде того, – пробурчал невразумительно тот. Валентин Карпыч снова потер ручки, спросил построжавшим голоском:
– Оформлять когда будете?
– Да когда? Сейчас.
– Вместе с остальными?
Гнутый неопределенно пожал плечами, промычал:
– Ну.
– Я хотел бы поприсутствовать.
– А мне что? – процедил Гнутый. – Вон Викентий идет, как он скажет.
Доктор Вик шагал слегка наклонившись вперед, так быстро, что полы халата развевались сзади линялыми гусиными крыльями. Он был невысок, сед, сухопар, костист, а на лице, украшенном очками с толстенными линзами в массивной черепаховой оправе, застыло выражение фанатичной решимости.
Даша услышала, как забилось сердце: она почувствовала в этом человеке властность,новластность этабыла какая-тохолерическая, истерично-болезненная, да и двигался доктор Вик словно болванчик на шарнирах: резко, дергано. И все же – это не трясущаяся сладкая медуза Валентин Карпыч, он сможет понять нелепость всего и опасность этой нелепости для себя, нужно только... Девушка шагнула вперед, заговорила быстро путаясь в словах:
– Послушайте, доктор, меня похитили, я...
Гнутый наотмашь ударил ее по губами, умело захватил руку, скрутил.
– Буйная? – живо поинтересовался Викентий. Гнутый энергично закивал, глядя в глаза доктору и выпучив свои, словно подавая тому знак.
– Понятно.
Викентий вытащил из кармана коробочку, оттуда – заправленный одноразовый шприц, вымоченные в спирту кусочки бинта, расстегнул девушке джинсы, приспустил их вместе с трусиками, быстрым движением протер спиртовым бинтом руки, другим – ягодицу, ловко уколол и опорожнил шприц. Даша обмякла, Вик кинул отрывисто:
– Можешь отпускать.
Гнутый наклонился к уху Викентия, пошептал что-то, тот понятливо кивнул, глянул на Валентина Карпыча:
– Не беспокойтесь, все будет как надо.
– Ну что вы, Викентий Ильич, кто же может усомниться в вашей компетенции, – добродушно пробубнил замглавного. – Только с оформленьицем не тяните, мало ли что.
– Я же сказал: все сделаем! – жестко и нервно отозвался Викентий.
– В ваше отделение уже двоих привезли, из Колывановско-го детдома... Я бы хотел поприсутствовать... э-э-э... при оформлении и... вообще.
– Не сегодня, – отрезал доктор Вик.
Валентин Карпыч покраснел, попытался настаивать:
– Вы же понимаете, Викентий Ильич, я, как заместитель главного врача больницы...
– Приходите завтра, мы будем проводить медосвидетельствование всех вновь поступивших больных, оформлять на перевод... Когда начнут осматривать девиц, я вам сообщу. – Губы Викентия брезгливо искривились. – А сегодня – увольте. Да, вам тут... гонорар причитается. За переработку. Выплата тоже завтра.
– Ну да, ну да, – прочмокал влажными губами-гусеницами Валентин Карпыч, понятливо и кротко, будто пони, кивнул, качнув увесистыми брылями, развернулся и затрусил к дальнему корпусу, часто перебирая коротенькими ножками, и оттого казалось, будто тучное его тело катится само собой.
«Ко-ло-бок» – слово будто клубилось в мозгу девушки в парах грязно-серого тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61