Он опасен?
– Для врагов – исключительно.
– А мы с тобой ему кто? Друзья или враги?
– А вот этого я уже не знаю.
Глава 55
Лицо Данилова сделалось отрешенным, почти равнодушным. Он перебросил рычаг коробки передач, медленно отжал сцепление и дал газ.
– У тебя такой вид, будто... Что-то случилось между вами тогда, в прошлом?
– Мы дружили. Или чуть больше того. – Данилов замолчал, а когда заговорил снова, казалось, слова стоят ему громадного внутреннего усилия. – Один раз я его выручил. Другой – он меня. Не так мало.
– Выручил? У тебя были проблемы?
– Проблем не было никаких. Кроме смерти.
– Как это раньше называли? «Братья по оружию»?
Данилов поморщился, словно надкусил кислющий лимон.
– Я глупость сказала?
– Изрядную.
– Извини. Послушай, раз вы друзья, это же все меняет!
– Вот именно, – монотонно повторил Данилов. – Это меняет все.
Даша еще раз внимательно посмотрела на Олега, тряхнула головой:
– Что у вас произошло?!
– Ни-че-го.
– Вы что... поссорились настолько, что...
– Даша, все сложнее. А у меня сейчас голова мутнее мутного, спать не пришлось совсем, так что... Потом. Я расскажу тебе все потом. Прошлое никуда не денется: мы носим его с собой всегда. Давай поговорим о настоящем. – Олег улыбнулся, но очень устало и совсем невесело. – Чтобы помнить о прошлом и надеяться на будущее, нужно выжить сейчас.
– Как скажешь, Данилов. Просто я подумала... – Даша бросила взгляд на Олега и осеклась. – Извини. О чем мы говорили?
– О твоем отце.
– Что ты еще хочешь узнать?
– Насколько... – Было очевидно, что сосредоточенность дается Данилову нелегко и фразу он формулирует, будто пытается вкатить на гору тяжеленный камень. – Давай-ка разберемся. Во-первых, почему тебе удалось оторваться от охраны? Ведь Головин, полагаю, держит этих ребят в строгости. – Олег помедлил, добавил:
– А Зубр – и подавно.
– Папа меня любит для меня, а не для себя.
– Редкое качество для родителя.
– Он мудрый. И не сильно ограничивал мою свободу. К тому же... Папа привык быть «неприкасаемым». Подумай сам, кто у нас решится... – Даша осеклась, повернулась к Данилову:
– Олег, а почему тогда нас хотели убить? Если я нужна, чтобы заказчики похищения могли влиять на отца и на его решения?
– Планы оказались нарушены.
– В смысле?
– Я нашел похитителей. И мог выйти на заказчиков. Ты сбежала.
Реализовывать основной план, или «штатный вариант», стало невыгодно или опасно.
Да и для этого нужно было тебя снова поймать. На такой случай бывает дублирующий вариант. Скорее всего, твоя ликвидация.
– Странно. – Голос Даши стал тихим, шелестящим, но вовсе не из-за страха или усталости: девушка была искренне расстроена. – Знаешь, Олег... Ты сейчас говоришь точно так, как те, о ком упоминал. Манекены. Меня хотели убить, а ты называешь это «дублирующий вариант» и «ликвидация».
– Эмоции в бою опаснее чужих пуль.
– А у нас бой? «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди...» – пропела Даша, и Олег по голосу понял – она готова сорваться в истерику.
– Откуда ты знаешь эту песню?
– Папа любит ретро. Когда отдыхает – всегда слушает. – Слезы навернулись девушке на глаза, она прикусила губу:
– Извини. Что-то я совсем разнюнилась.
Продолжай.
– Уверена?
– Да. Если я не сломалась там, в психушке, то и не сломаюсь. Так что за «дублирующий вариант»?
– Думаю, они предположили, что ты помчишься к отцу. Правильно предположили? -Да.
– И устроили засаду. Если бы тебя... убили, это вывело бы Головина из равновесия?
– Даже представить не могу, что бы было!
– Для них – только одно: Головин не смог бы заниматься текущими делами. А его текущие дела теперь, если я правильно понимаю, это нефть, газ и средства их доставки. Это первое. И второе: под гнев Папы Рамзеса можно было бы подставить тех людей, которые мешают организаторам операции.
Даша наморщила лоб:
– Как все сложно, Олег.
– Все просто. Людям нужны деньги, влияние, власть. Все остальное – чужие жизни и смерти – для них несущественно.
– Так кто все-таки эти «они»?
– Не знаю. Твой отец очень богат. У него много врагов.
– И все же?
– Возможно, Головин чего-то не заметил. Или не учел чьих-то интересов. Или не посчитался с ними. Или – переоценил свои силы. Возможно, ему было сделано предложение, которое нельзя отклонить. А он решил, что это – просто торг. Или чья-то блажь. Умение отличать последнее предложение от крайнего – это и есть искусство выживания в мире денег и власти.
– Ты им владеешь?
– Нет. Меня не интересует ни то ни другое.
– А что интересует?
– Жизнь. Солнце. Море. Красота. Любовь.
– Наверное, ты мудр, но... Люди ведь проводят жизни в рутине. И в нищете.
Я же видела твое жилище. Оно куда дальше от моря и красоты, чем папина вилла в Южной Италии.
– И ему нужна эта красота?
Даша задумалась, глядя в одну точку:
– Теперь уже не знаю. – Помолчала, сказала, улыбнувшись совсем неуверенно и грустно:
– Ты прав. Его дело сжигает его. Он совсем перестал радоваться. И улыбаться. Но я его люблю. Как и тебя.
Даша помолчала, потом спросила:
– А командует стрелками этот твой Зубров?
– Не знаю. Это значения не имеет.
– Врешь ты все, – произнесла Даша тихо. – Для тебя – имеет. И очень даже большое. У тебя лицо каменеет.
– Просто я устал.
– Просто ты не хочешь о чем-то вспоминать. Нет, не сейчас именно, вообще, по жизни. Но разве так можно жить, если ты не веришь своему прошлому?
– Не верю?
– Ну да. Все, не буду. Хотя... Может быть, это все и объясняет?
– Что – «это»? И что – «все»?
– Знаешь, у англичан есть такое время: Future in the Past.
– Будущее в прошедшем?
– Вот именно. Не желая верить свершившемуся прошлому, ты словно хочешь сохранить его таким, каким себе представляешь... И – лишаешь себя будущего. А ведь в реальном, а не выдуманном прошлом было что-то важное, очень важное для тебя! И это – не война. Войной люди не живут, а ты – живешь этим. Значит – любовь?
– Скорее – сказка.
Дашины глаза наполнились слезами.
– Вот уж нет! Все сказки кончаются хорошо, а твоя закончилась скверно, значит, это была и не сказка вовсе – обман. Данилов ожесточенно свел губы, бросил сухо:
– Я подумаю над этим.
Даша закрыла лицо руками, и по вздрагивающим плечам Олег понял, что она плачет. Он снова притормозил у обочины, обнял девушку за плечи.
– Ты... не понимаешь... Я ревную тебя к твоему прошлому... Даже не так...
Ведь ты живешь не прошлым, а призраками, оставшимися в твоей памяти... И мне очень-очень страшно.... Я же – живая! Ну не могу я быть лучше идеала, созданного твоим воображением! А ты... Это же нечестно!.. Ты – близкий, хороший, добрый... И вдруг сразу – чужой... Совсем чужой, и я чувствую себя виноватой не знаю в чем, и мне сразу так одиноко... Я очень боюсь, что... Я уже жила в пустоте. Я не хочу больше оставаться одна, понимаешь? Не хочу. Мир без тебя станет совсем пустым.
– Ты не будешь больше одна.
– Правда? – Даша подняла заплаканное лицо, улыбнулась, и огромные глаза засветились голубизной, словно сквозь мутную паутину туч вдруг, разом, проглянуло солнце.
– Правда.
...Дорога снова бежала под колеса блестящей лентой.
– Олег...
– Да?
– Ты не обижаешься на меня?
– С чего?
– Давай я тебе расскажу свою сказку? Жила давным-давно принцесса, и росла она в роскошном дворце, и отец ее очень хотел, чтобы девочка была счастлива и беззаботна и чтобы никакие тревоги не тяготили ее юности... И по его приказу сделался дворец настоящим раем: был полон цветов, песен, все люди в нем были молоды, красивы и счастливы, и ничто не омрачало их лиц, и ничто не тяготило их сердец... Беда, боль, уныние, страдание, подлость, зависть – все осталось за стенами дворца... Не знала принцесса ничего ни о старости, ни о немощи, ни о смерти... Она была красива и счастлива и думала, что счастье – это обычное состояние людей, что люди живут любовью и ничем иным жить не могут...
А однажды принцесса поднялась на стену крепости и увидела, что дворец – это не весь мир. И она оставила дворец. И узнала, что есть на свете и злоба, и зависть, и предательство, что люди живут не вечно, что есть убогие уродцы и гнусные подонки... Она узнала, что есть на свете немощь и смерть, и она может прийти, когда человек не ждет, и тогда все его замыслы не осуществятся, и род его прервется, и нужно спешить, спешить, спешить... И еще она узнала, что есть на свете любовь, и есть счастье, и именно они дают людям стойкость жить, и люди готовы терпеть несправедливость и горе, но не отречься от того, что составляет смысл их существования в хрупком и ненадежном мире, полном насилия и зла... Они готовы любить друг друга. И только люди, какие сохраняют дар любви, воплощаются в грядущем: в детях, в делах, в бессмертии...
Знаешь, Данилов... Мне кажется порой, что все это действительно было... И – осталось в прошлом. Сейчас люди не живут. И даже не стремятся к этому.
Олег разлепил запекшиеся губы, произнес отчетливо:
– Схема.
– Что? – не поняла Даша.
– Схема. Самое популярное словцо наступившего века. Отражающее самое значимое теперь понятие. Схемы сжигают людей. Подчиняют их. И расчерчивают существование на квадраты пустых дней. И нет в нем места ни солнцу, ни морю, ни любви. В нем нет места жизни.
Данилов замолчал. Пригород кончился, просторный проспект превратился в ровное полотно шоссе, и оно мягко стелилось под колеса. Даша успокоилась и уснула, убаюканная покачиванием автомобиля. Машина нырнула с горы вниз, набрала скорость и устремилась вверх, к краю сгустившегося до плотной синевы неба, словно хотела взлететь.
Глава 56
...Сначала ему снилось, что он летит. Все тело было невесомым, а воздушные потоки окутывали мягким, влажным теплом. Вокруг стелились облака, лишь иногда внизу проглядывало прозрачное небо, но его снова заволакивало дымкой.
А потом он стал падать. Падение было почти отвесным, стало холодно, тело мгновенно сделалось влажным и липким, когда он начал искать кольцо и понял, что никакого кольца нет, нет никакого парашюта, и он вовсе не летел, он просто выпал сонный из открытого самолетного люка, и теперь его влекло в жуткую бездну...
Сердце словно оторвалось и – падение закончилось. Данилов лежал на узкой тахте, чувствовал, что простыни промокли насквозь, хотел встать, но вялый, вязкий морок словно укутал его навязчивым покоем, и Олег уснул снова.
Теперь ему снился запах орхидей – удушливо-влажный, дурманящий... А он шел сквозь этот запах и сквозь причудливо переплетенные ветви, внимательно оглядывая кусты, чтобы вовремя заметить маленьких, грязно-зеленого цвета змеек, затаившихся в ветвях в ожидании мелкой добычи. Так и шел, раздвигая податливо-гуттаперчевую массу кустов, туда, к свежему дыханию бриза.
Океан открылся сразу. Он был величествен и покоен, как уставший путник.
Валы, казалось, едва-едва набегают на хрусткий крупный песок, но было слышно, как океан дышал – медленно, монотонно, словно отдыхая в полуденном сне.
Ровная широкая полоска песка была вылизана ветрами и абсолютно пустынна.
Только у самой воды шустрые крабы, выброшенные шальной волной, неловко перебирали лапками, стараясь побыстрее вернуться в родную стихию. Чуть поодаль берег вздымался крутым охрово-коричневым обрывом, кое-где поросшим приземистыми кустами и неприхотливой жесткой травкой, ухитрившейся даже расцвести мелкими бледными цветиками.
Девчонка брела по самой кромке прибоя обнаженной, ее худенькая загорелая фигурка казалась частью этого берега, этих древних утесов, скал, выглядывающих из моря, будто окаменелые остовы доисторических чудовищ. Она что-то напевала, играла с каждой набегавшей волной, смеялась сама с собою и с океаном, и гармония счастья казалась полной.
А в дальнем мареве возникло белое облачко. Оно было похоже на батистовый платок, сотканный из прозрачных фламандских кружев, невесомое и легкое, как дуновение... Но марево густело, становилось плотным и непрозрачным, затягивая уже полнеба грязно-белым пологом; оно на глазах меняло цвета, словно наливаясь изнутри серым и фиолетовым... И океан стал сердитым и неласковым, на гребешках волн закипела желтоватая пена, и сами волны сделались непрозрачными и отливали бурым. И только зубья скал ожили в набегающем шторме; вода бесновалась, словно слюна в пасти исполинского хищника... Но солнце еще заливало сиянием берег, и девушка, занятая игрой, не замечала ничего вокруг.
Солнце скрылось в одно мгновение, исчезло, словно кто-то задернул тяжелую портьеру. Девушка оглядела разом ставший чужим и неприветливым берег, метнулась к обрыву; там, над обрывом, полыхнуло бело, земля содрогнулась, и обрыв стал оседать, дробиться пластами... Один замер в шатком равновесии, качнулся и с утробным хрустом рухнул на песок, подминая под себя побережье и окутав все окружающее тонным смогом серо-желтой сухой пыли. Девушка заметалась в этом мороке, взвесь песка и пыли набивалась в легкие, душила...
Олегу казалось, что он парит над этим удушливым смрадом, словно птица. В лиловом небе он видел просвет, заполненный солнечным теплом и синевой чистого неба... Нужно было лишь взлететь туда. Но вместо этого он сложил крылья и ринулся вниз, ощущая, как вздрагивает земля, ожидая, как через секунду-другую новый пласт породы рухнет вниз и погребет под собою и этот берег, и край океана, и девушку.
Он падал почти отвесно с отважным безрассудством, чувствовал, как девушка мечется в потемках беспросветной серо-коричневой пыли, и знал, что должен ее вытащить оттуда ввысь, в ясную синеву... Он несся сквозь серый туман, как сквозь пепел, он кричал, но крик его был бессилен... И тут он увидел ее, неподвижно лежащую у самой кромки воды... Он поднял ее на руки и рванулся вверх, напрягая волю, чтобы совладать со своим телом, ставшим вдруг таким непослушным и таким тяжелым... Пыль застилала все пространство вокруг, душила, и он закричал и почувствовал, как податливый воздушный поток подхватил их и понес вверх, к солнечным лучам и сияющему до боли в глазах небу...
Пласт рухнул и накрыл все тяжкой коричневой массой. Дышать стало трудно, почти нестерпимо, он оглушенно метался и с удивлением ощутил, что толща породы проницаема и похожа на плотную взвесь. Девушки нигде не было, она исчезла. Он брел в коричневой пустоте наобум, чувствуя, как пыль сделалась влажной и стала липнуть к рукам; он нащупал что-то, схватил – кончики пальцев запульсировали изморозевой болью, словно в них впились тысячи кристалликов.
Повернулся и увидел девушку. Но эта была не та, из сна. Другая.
– Олег? – встревоженно спросила Даша, наклоняясь к нему, – Что с тобой Данилов закурил, жадно затянулся, выдохнул вместе с дымом:
– Сражался с призраками.
– Ты совсем не отдохнул. Прости меня. Видно, в дачном поселке тебе пришлось трудно. Олег встряхнул головой:
– В каком поселке?
– Ты еще спишь?
– Извини, Даша. Наверное. – Данилов замолчал, глядя в пустую стену остановившимся взглядом.
– Да проснешься ты, наконец?! – Едва не плача, Даша встряхнула его за плечи.
– Извини. Просто... Порой мир для меня – словно изображение на испорченной кинопленке. Я его вижу. Но не замечаю.
– Ты выглядишь совсем больным.
– Есть немного. Просто... Я думал, война для меня уже кончилась. А она не кончается никогда. Чужой войны не бывает.
– Мне кажется... – начала было Даша, но осеклась. – Что тебе снилось, Олег?
Данилов невидяще глядел прямо перед собой, ответил нехотя:
– На меня рухнула земля. И я не успел...
– Чего не успел?
– Ничего. Давай пить кофе.
– Давай.
...Кофе он купил в пригородной забегаловке еще на шоссе. Как и набор продуктов и консервов, набив ими сумку почти битком.
– Мы что, в дебри Борнео собираемся? – пыталась пошутить тогда Даша.
Данилов не нашелся что ответить. Он слишком устал. Память еще крутила обрывки недавней схватки, но они получались странно замедленными, будто в бреду, и сердце вдруг замирало холодом близкой смерти, словно отказываясь верить, что все это уже в прошлом.
Солнце взбиралось в зенит, заливая мир ультрафиолетом, у Олега слезились глаза от переутомления и усталости, и ему казалось, что и лента шоссе, и колеблющееся марево над ней вдруг выскользнут из-под колес автомобиля, и машина сорвется туда, в прозрачную безоблачную синеву, и полетит, кувыркаясь, увлеченная силой беззвучного шквала, и этому падению в воздушную бездну не будет конца...
А то вдруг чудилось, что он уснул за рулем, и машина несется прочь с дороги, и все, что он видит, – всего лишь спрессованные в мгновение, в единый яркий миг, воспоминания, случающиеся с человеком перед падением в пропасть небытия.
Вот тогда он и остановился у придорожной закусочной, взял банку кофе, засыпал щедро почти половину пластикового стаканчика порошком, залил сладкой газировкой, тщательно перемешал, выпил сто пятьдесят граммов коньяку и запил спиртное коричневой кофеиновой смесью.
Эффект оказался скорым: сердце забилось часто, голова прояснилась, и минут через двадцать они въехали в городок, весь в кружевной зелени парков и сквериков, ухоженный, с по-европейски организованным маленьким центром, полным опрятных закусочных и забегаловок, и в то же время по-домашнему уютный, какими и бывают малые городки средней Малороссии теплым и нежарким летом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Для врагов – исключительно.
– А мы с тобой ему кто? Друзья или враги?
– А вот этого я уже не знаю.
Глава 55
Лицо Данилова сделалось отрешенным, почти равнодушным. Он перебросил рычаг коробки передач, медленно отжал сцепление и дал газ.
– У тебя такой вид, будто... Что-то случилось между вами тогда, в прошлом?
– Мы дружили. Или чуть больше того. – Данилов замолчал, а когда заговорил снова, казалось, слова стоят ему громадного внутреннего усилия. – Один раз я его выручил. Другой – он меня. Не так мало.
– Выручил? У тебя были проблемы?
– Проблем не было никаких. Кроме смерти.
– Как это раньше называли? «Братья по оружию»?
Данилов поморщился, словно надкусил кислющий лимон.
– Я глупость сказала?
– Изрядную.
– Извини. Послушай, раз вы друзья, это же все меняет!
– Вот именно, – монотонно повторил Данилов. – Это меняет все.
Даша еще раз внимательно посмотрела на Олега, тряхнула головой:
– Что у вас произошло?!
– Ни-че-го.
– Вы что... поссорились настолько, что...
– Даша, все сложнее. А у меня сейчас голова мутнее мутного, спать не пришлось совсем, так что... Потом. Я расскажу тебе все потом. Прошлое никуда не денется: мы носим его с собой всегда. Давай поговорим о настоящем. – Олег улыбнулся, но очень устало и совсем невесело. – Чтобы помнить о прошлом и надеяться на будущее, нужно выжить сейчас.
– Как скажешь, Данилов. Просто я подумала... – Даша бросила взгляд на Олега и осеклась. – Извини. О чем мы говорили?
– О твоем отце.
– Что ты еще хочешь узнать?
– Насколько... – Было очевидно, что сосредоточенность дается Данилову нелегко и фразу он формулирует, будто пытается вкатить на гору тяжеленный камень. – Давай-ка разберемся. Во-первых, почему тебе удалось оторваться от охраны? Ведь Головин, полагаю, держит этих ребят в строгости. – Олег помедлил, добавил:
– А Зубр – и подавно.
– Папа меня любит для меня, а не для себя.
– Редкое качество для родителя.
– Он мудрый. И не сильно ограничивал мою свободу. К тому же... Папа привык быть «неприкасаемым». Подумай сам, кто у нас решится... – Даша осеклась, повернулась к Данилову:
– Олег, а почему тогда нас хотели убить? Если я нужна, чтобы заказчики похищения могли влиять на отца и на его решения?
– Планы оказались нарушены.
– В смысле?
– Я нашел похитителей. И мог выйти на заказчиков. Ты сбежала.
Реализовывать основной план, или «штатный вариант», стало невыгодно или опасно.
Да и для этого нужно было тебя снова поймать. На такой случай бывает дублирующий вариант. Скорее всего, твоя ликвидация.
– Странно. – Голос Даши стал тихим, шелестящим, но вовсе не из-за страха или усталости: девушка была искренне расстроена. – Знаешь, Олег... Ты сейчас говоришь точно так, как те, о ком упоминал. Манекены. Меня хотели убить, а ты называешь это «дублирующий вариант» и «ликвидация».
– Эмоции в бою опаснее чужих пуль.
– А у нас бой? «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди...» – пропела Даша, и Олег по голосу понял – она готова сорваться в истерику.
– Откуда ты знаешь эту песню?
– Папа любит ретро. Когда отдыхает – всегда слушает. – Слезы навернулись девушке на глаза, она прикусила губу:
– Извини. Что-то я совсем разнюнилась.
Продолжай.
– Уверена?
– Да. Если я не сломалась там, в психушке, то и не сломаюсь. Так что за «дублирующий вариант»?
– Думаю, они предположили, что ты помчишься к отцу. Правильно предположили? -Да.
– И устроили засаду. Если бы тебя... убили, это вывело бы Головина из равновесия?
– Даже представить не могу, что бы было!
– Для них – только одно: Головин не смог бы заниматься текущими делами. А его текущие дела теперь, если я правильно понимаю, это нефть, газ и средства их доставки. Это первое. И второе: под гнев Папы Рамзеса можно было бы подставить тех людей, которые мешают организаторам операции.
Даша наморщила лоб:
– Как все сложно, Олег.
– Все просто. Людям нужны деньги, влияние, власть. Все остальное – чужие жизни и смерти – для них несущественно.
– Так кто все-таки эти «они»?
– Не знаю. Твой отец очень богат. У него много врагов.
– И все же?
– Возможно, Головин чего-то не заметил. Или не учел чьих-то интересов. Или не посчитался с ними. Или – переоценил свои силы. Возможно, ему было сделано предложение, которое нельзя отклонить. А он решил, что это – просто торг. Или чья-то блажь. Умение отличать последнее предложение от крайнего – это и есть искусство выживания в мире денег и власти.
– Ты им владеешь?
– Нет. Меня не интересует ни то ни другое.
– А что интересует?
– Жизнь. Солнце. Море. Красота. Любовь.
– Наверное, ты мудр, но... Люди ведь проводят жизни в рутине. И в нищете.
Я же видела твое жилище. Оно куда дальше от моря и красоты, чем папина вилла в Южной Италии.
– И ему нужна эта красота?
Даша задумалась, глядя в одну точку:
– Теперь уже не знаю. – Помолчала, сказала, улыбнувшись совсем неуверенно и грустно:
– Ты прав. Его дело сжигает его. Он совсем перестал радоваться. И улыбаться. Но я его люблю. Как и тебя.
Даша помолчала, потом спросила:
– А командует стрелками этот твой Зубров?
– Не знаю. Это значения не имеет.
– Врешь ты все, – произнесла Даша тихо. – Для тебя – имеет. И очень даже большое. У тебя лицо каменеет.
– Просто я устал.
– Просто ты не хочешь о чем-то вспоминать. Нет, не сейчас именно, вообще, по жизни. Но разве так можно жить, если ты не веришь своему прошлому?
– Не верю?
– Ну да. Все, не буду. Хотя... Может быть, это все и объясняет?
– Что – «это»? И что – «все»?
– Знаешь, у англичан есть такое время: Future in the Past.
– Будущее в прошедшем?
– Вот именно. Не желая верить свершившемуся прошлому, ты словно хочешь сохранить его таким, каким себе представляешь... И – лишаешь себя будущего. А ведь в реальном, а не выдуманном прошлом было что-то важное, очень важное для тебя! И это – не война. Войной люди не живут, а ты – живешь этим. Значит – любовь?
– Скорее – сказка.
Дашины глаза наполнились слезами.
– Вот уж нет! Все сказки кончаются хорошо, а твоя закончилась скверно, значит, это была и не сказка вовсе – обман. Данилов ожесточенно свел губы, бросил сухо:
– Я подумаю над этим.
Даша закрыла лицо руками, и по вздрагивающим плечам Олег понял, что она плачет. Он снова притормозил у обочины, обнял девушку за плечи.
– Ты... не понимаешь... Я ревную тебя к твоему прошлому... Даже не так...
Ведь ты живешь не прошлым, а призраками, оставшимися в твоей памяти... И мне очень-очень страшно.... Я же – живая! Ну не могу я быть лучше идеала, созданного твоим воображением! А ты... Это же нечестно!.. Ты – близкий, хороший, добрый... И вдруг сразу – чужой... Совсем чужой, и я чувствую себя виноватой не знаю в чем, и мне сразу так одиноко... Я очень боюсь, что... Я уже жила в пустоте. Я не хочу больше оставаться одна, понимаешь? Не хочу. Мир без тебя станет совсем пустым.
– Ты не будешь больше одна.
– Правда? – Даша подняла заплаканное лицо, улыбнулась, и огромные глаза засветились голубизной, словно сквозь мутную паутину туч вдруг, разом, проглянуло солнце.
– Правда.
...Дорога снова бежала под колеса блестящей лентой.
– Олег...
– Да?
– Ты не обижаешься на меня?
– С чего?
– Давай я тебе расскажу свою сказку? Жила давным-давно принцесса, и росла она в роскошном дворце, и отец ее очень хотел, чтобы девочка была счастлива и беззаботна и чтобы никакие тревоги не тяготили ее юности... И по его приказу сделался дворец настоящим раем: был полон цветов, песен, все люди в нем были молоды, красивы и счастливы, и ничто не омрачало их лиц, и ничто не тяготило их сердец... Беда, боль, уныние, страдание, подлость, зависть – все осталось за стенами дворца... Не знала принцесса ничего ни о старости, ни о немощи, ни о смерти... Она была красива и счастлива и думала, что счастье – это обычное состояние людей, что люди живут любовью и ничем иным жить не могут...
А однажды принцесса поднялась на стену крепости и увидела, что дворец – это не весь мир. И она оставила дворец. И узнала, что есть на свете и злоба, и зависть, и предательство, что люди живут не вечно, что есть убогие уродцы и гнусные подонки... Она узнала, что есть на свете немощь и смерть, и она может прийти, когда человек не ждет, и тогда все его замыслы не осуществятся, и род его прервется, и нужно спешить, спешить, спешить... И еще она узнала, что есть на свете любовь, и есть счастье, и именно они дают людям стойкость жить, и люди готовы терпеть несправедливость и горе, но не отречься от того, что составляет смысл их существования в хрупком и ненадежном мире, полном насилия и зла... Они готовы любить друг друга. И только люди, какие сохраняют дар любви, воплощаются в грядущем: в детях, в делах, в бессмертии...
Знаешь, Данилов... Мне кажется порой, что все это действительно было... И – осталось в прошлом. Сейчас люди не живут. И даже не стремятся к этому.
Олег разлепил запекшиеся губы, произнес отчетливо:
– Схема.
– Что? – не поняла Даша.
– Схема. Самое популярное словцо наступившего века. Отражающее самое значимое теперь понятие. Схемы сжигают людей. Подчиняют их. И расчерчивают существование на квадраты пустых дней. И нет в нем места ни солнцу, ни морю, ни любви. В нем нет места жизни.
Данилов замолчал. Пригород кончился, просторный проспект превратился в ровное полотно шоссе, и оно мягко стелилось под колеса. Даша успокоилась и уснула, убаюканная покачиванием автомобиля. Машина нырнула с горы вниз, набрала скорость и устремилась вверх, к краю сгустившегося до плотной синевы неба, словно хотела взлететь.
Глава 56
...Сначала ему снилось, что он летит. Все тело было невесомым, а воздушные потоки окутывали мягким, влажным теплом. Вокруг стелились облака, лишь иногда внизу проглядывало прозрачное небо, но его снова заволакивало дымкой.
А потом он стал падать. Падение было почти отвесным, стало холодно, тело мгновенно сделалось влажным и липким, когда он начал искать кольцо и понял, что никакого кольца нет, нет никакого парашюта, и он вовсе не летел, он просто выпал сонный из открытого самолетного люка, и теперь его влекло в жуткую бездну...
Сердце словно оторвалось и – падение закончилось. Данилов лежал на узкой тахте, чувствовал, что простыни промокли насквозь, хотел встать, но вялый, вязкий морок словно укутал его навязчивым покоем, и Олег уснул снова.
Теперь ему снился запах орхидей – удушливо-влажный, дурманящий... А он шел сквозь этот запах и сквозь причудливо переплетенные ветви, внимательно оглядывая кусты, чтобы вовремя заметить маленьких, грязно-зеленого цвета змеек, затаившихся в ветвях в ожидании мелкой добычи. Так и шел, раздвигая податливо-гуттаперчевую массу кустов, туда, к свежему дыханию бриза.
Океан открылся сразу. Он был величествен и покоен, как уставший путник.
Валы, казалось, едва-едва набегают на хрусткий крупный песок, но было слышно, как океан дышал – медленно, монотонно, словно отдыхая в полуденном сне.
Ровная широкая полоска песка была вылизана ветрами и абсолютно пустынна.
Только у самой воды шустрые крабы, выброшенные шальной волной, неловко перебирали лапками, стараясь побыстрее вернуться в родную стихию. Чуть поодаль берег вздымался крутым охрово-коричневым обрывом, кое-где поросшим приземистыми кустами и неприхотливой жесткой травкой, ухитрившейся даже расцвести мелкими бледными цветиками.
Девчонка брела по самой кромке прибоя обнаженной, ее худенькая загорелая фигурка казалась частью этого берега, этих древних утесов, скал, выглядывающих из моря, будто окаменелые остовы доисторических чудовищ. Она что-то напевала, играла с каждой набегавшей волной, смеялась сама с собою и с океаном, и гармония счастья казалась полной.
А в дальнем мареве возникло белое облачко. Оно было похоже на батистовый платок, сотканный из прозрачных фламандских кружев, невесомое и легкое, как дуновение... Но марево густело, становилось плотным и непрозрачным, затягивая уже полнеба грязно-белым пологом; оно на глазах меняло цвета, словно наливаясь изнутри серым и фиолетовым... И океан стал сердитым и неласковым, на гребешках волн закипела желтоватая пена, и сами волны сделались непрозрачными и отливали бурым. И только зубья скал ожили в набегающем шторме; вода бесновалась, словно слюна в пасти исполинского хищника... Но солнце еще заливало сиянием берег, и девушка, занятая игрой, не замечала ничего вокруг.
Солнце скрылось в одно мгновение, исчезло, словно кто-то задернул тяжелую портьеру. Девушка оглядела разом ставший чужим и неприветливым берег, метнулась к обрыву; там, над обрывом, полыхнуло бело, земля содрогнулась, и обрыв стал оседать, дробиться пластами... Один замер в шатком равновесии, качнулся и с утробным хрустом рухнул на песок, подминая под себя побережье и окутав все окружающее тонным смогом серо-желтой сухой пыли. Девушка заметалась в этом мороке, взвесь песка и пыли набивалась в легкие, душила...
Олегу казалось, что он парит над этим удушливым смрадом, словно птица. В лиловом небе он видел просвет, заполненный солнечным теплом и синевой чистого неба... Нужно было лишь взлететь туда. Но вместо этого он сложил крылья и ринулся вниз, ощущая, как вздрагивает земля, ожидая, как через секунду-другую новый пласт породы рухнет вниз и погребет под собою и этот берег, и край океана, и девушку.
Он падал почти отвесно с отважным безрассудством, чувствовал, как девушка мечется в потемках беспросветной серо-коричневой пыли, и знал, что должен ее вытащить оттуда ввысь, в ясную синеву... Он несся сквозь серый туман, как сквозь пепел, он кричал, но крик его был бессилен... И тут он увидел ее, неподвижно лежащую у самой кромки воды... Он поднял ее на руки и рванулся вверх, напрягая волю, чтобы совладать со своим телом, ставшим вдруг таким непослушным и таким тяжелым... Пыль застилала все пространство вокруг, душила, и он закричал и почувствовал, как податливый воздушный поток подхватил их и понес вверх, к солнечным лучам и сияющему до боли в глазах небу...
Пласт рухнул и накрыл все тяжкой коричневой массой. Дышать стало трудно, почти нестерпимо, он оглушенно метался и с удивлением ощутил, что толща породы проницаема и похожа на плотную взвесь. Девушки нигде не было, она исчезла. Он брел в коричневой пустоте наобум, чувствуя, как пыль сделалась влажной и стала липнуть к рукам; он нащупал что-то, схватил – кончики пальцев запульсировали изморозевой болью, словно в них впились тысячи кристалликов.
Повернулся и увидел девушку. Но эта была не та, из сна. Другая.
– Олег? – встревоженно спросила Даша, наклоняясь к нему, – Что с тобой Данилов закурил, жадно затянулся, выдохнул вместе с дымом:
– Сражался с призраками.
– Ты совсем не отдохнул. Прости меня. Видно, в дачном поселке тебе пришлось трудно. Олег встряхнул головой:
– В каком поселке?
– Ты еще спишь?
– Извини, Даша. Наверное. – Данилов замолчал, глядя в пустую стену остановившимся взглядом.
– Да проснешься ты, наконец?! – Едва не плача, Даша встряхнула его за плечи.
– Извини. Просто... Порой мир для меня – словно изображение на испорченной кинопленке. Я его вижу. Но не замечаю.
– Ты выглядишь совсем больным.
– Есть немного. Просто... Я думал, война для меня уже кончилась. А она не кончается никогда. Чужой войны не бывает.
– Мне кажется... – начала было Даша, но осеклась. – Что тебе снилось, Олег?
Данилов невидяще глядел прямо перед собой, ответил нехотя:
– На меня рухнула земля. И я не успел...
– Чего не успел?
– Ничего. Давай пить кофе.
– Давай.
...Кофе он купил в пригородной забегаловке еще на шоссе. Как и набор продуктов и консервов, набив ими сумку почти битком.
– Мы что, в дебри Борнео собираемся? – пыталась пошутить тогда Даша.
Данилов не нашелся что ответить. Он слишком устал. Память еще крутила обрывки недавней схватки, но они получались странно замедленными, будто в бреду, и сердце вдруг замирало холодом близкой смерти, словно отказываясь верить, что все это уже в прошлом.
Солнце взбиралось в зенит, заливая мир ультрафиолетом, у Олега слезились глаза от переутомления и усталости, и ему казалось, что и лента шоссе, и колеблющееся марево над ней вдруг выскользнут из-под колес автомобиля, и машина сорвется туда, в прозрачную безоблачную синеву, и полетит, кувыркаясь, увлеченная силой беззвучного шквала, и этому падению в воздушную бездну не будет конца...
А то вдруг чудилось, что он уснул за рулем, и машина несется прочь с дороги, и все, что он видит, – всего лишь спрессованные в мгновение, в единый яркий миг, воспоминания, случающиеся с человеком перед падением в пропасть небытия.
Вот тогда он и остановился у придорожной закусочной, взял банку кофе, засыпал щедро почти половину пластикового стаканчика порошком, залил сладкой газировкой, тщательно перемешал, выпил сто пятьдесят граммов коньяку и запил спиртное коричневой кофеиновой смесью.
Эффект оказался скорым: сердце забилось часто, голова прояснилась, и минут через двадцать они въехали в городок, весь в кружевной зелени парков и сквериков, ухоженный, с по-европейски организованным маленьким центром, полным опрятных закусочных и забегаловок, и в то же время по-домашнему уютный, какими и бывают малые городки средней Малороссии теплым и нежарким летом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61