Маньяк, племенная вражда, неизвестные яды, отпугивающие зверье…
Только интересное получалось дело: все убитые – служители культа. Так или иначе. И у белых, и у черных людей есть свои служители культа, разговаривающие с их богами. Но еще нигде это не было поводом, чтобы вырезать им сердца и рисовать их кровью Глаз, видящий что-то там, за горизонтом.
Нет, было бы очень хорошо, если бы полиция кого-то поймала. Нужны другие объяснения. Было бы лучше, если б Урс не оказался прав… Мир давно расколдован, и не нужно никаких выдумок. Но…
Их не трогали животные.
Потому что в первые несколько часов ими питался кто-то совсем другой. Кто-то, находящийся в точке, где пересекались линии.
Камил Коленкур продолжал делать записи и ждал Урса. Он старался больше не думать о происходящем. Он ждал.
Профессор Льюис, конечно, не был доктором магии, но все, чем бы ни занимался этот незаурядный человек, постоянно забрасывало его в пограничные территории. Сейчас он сообщил, что у него собирается довольно неплохая группа и что он откопал кого-то, еще более сумасшедшего, чем он сам.
И это очень хорошо, если, конечно, такое бывает.
Камил Коленкур не станет на старости лет задумываться на эти темы – у него полно работы, и ему еще очень многое хотелось бы успеть. Поэтому он не будет думать об этом, по крайней мере до появления Урса.
Нечего отвлекаться.
Он будет только все фиксировать в своем дневнике. И ждать Урса.
А Урс был уже близко. Хотя, как выяснилось, недостаточно близко.
А потом наступил день, когда Камил Коленкур почувствовал первый укол в сердце.
За семь часов до этого, без трех минут полночь, улыбчивый бармен Маккенрой в последний раз обратился к своему зеркальному осколку. Именно в это время он получил шестую недостающую цифру – мистер Норберт не обманул его. Ему даже не приходило в голову усомниться в истинности выигрышных цифр, он стал смотреть на это совсем по-другому. Они с мистером Норбертом ничего не отгадывали, они создавали будущие выигрышные цифры, а отгадывать их будут другие. Но уж мистер Норберт постарается, он обещал, чтобы ответ их загадки знал только Маккенрой. Никогда еще сумма предстоящего выигрышного фонда не была так астрономически велика. Еще ни разу.
Когда вода на поверхности зеркального осколка загустела, превращаясь во что-то белое, вязкое и обладающее нестерпимым запахом, Маккенрой понял, что пора отдать «это дерьмо» Черному Op-койоту. Маккенрой уже два дня проторчал в маньяте (сроки назначил Op-койот), и его волновало только одно: успеть к предстоящему розыгрышу. Успеть завершить порученное дело и спокойно заполнить карточки. Нет, карточку. Хватит одной, потому что Маккенрой будет единственным победителем. Ему только надо все правильно сделать.
Уже шесть раз Маккенрой обращался к осколку таблички, шесть раз вода на поверхности зеркала становилась чем-то белым, но он никак не мог привыкнуть к запаху. Его сердце начинало вдруг бешено колотиться, запах проникал в организм через все поры, приводя Маккенроя в предобморочное состояние, а однажды ему показалось, что это белое пыталось овладеть им.
– Это опасно, сынок, – услышал он голос, – пойдем отсюда.
Потом он понял, что голос принадлежит его бабке-гадалке, и это было лишь мгновенное воспоминание. Много лет назад, когда Маккенрой был просто маленьким чернокожим мальчиком, они с бабкой видели, как огромные рыжие муравьи пожирали труп собаки. Их, наверное, было не меньше миллиона – живая, копошащаяся, агрессивная плоть. Существо, раздробленное на миллион частиц, обладающих общим разумом.
– Это опасно, сынок, пойдем отсюда, – сказала тогда бабка.
Он вылил это белое в готовую ямку и засыпал свежей землей. Это была пятая выигрышная цифра.
То, что осталось после шестой, он принес сейчас Черному Ор-койоту.
Когда с прибрежных гор спустился утренний ветер, разгоняя остатки облаков, цепляющихся за плоские вершины, где еще бродили сновидения, когда он пронесся по лощинам, создавая в районе экспедиционного лагеря что-то вроде ежедневной микрокатастрофы, когда его рев в горах заставил действительно поверить, что это дыхание грозного божества Акуджа, пробуждающего таким образом озеро и превращающего дымную густоту глубин в зеркальную радостную гладь воды, Камил Коленкур почувствовал первый укол в сердце. Вряд ли это встревожило или озадачило его. От отца Камил унаследовал великолепное здоровье, и если он и имел какие-либо болячки, то все они были результатами прошлых травм, телесных повреждений, но вовсе не свидетельствовали о том, что в безупречном организме Камила произошли какие-то сбои. Так продолжалось семьдесят пять лет. О существовании понятия «забота о здоровье» Камил узнал лишь в тридцатилетнем возрасте. Ему пришлось достаточно долго лечить запущенные во время войны зубы. А так, кроме детских простуд, ссадин, растяжений и переломов, Камил не сталкивался ни с какими болезнями.
Поэтому он совершенно не представлял, что может значить укол в сердце, и мгновенный страх сменился ощущением какой-то необъяснимой грусти.
Было еще совсем рано, и Камил Коленкур раскладывал параплан на плоской вершине невысокого холма, имеющего с одной стороны довольно крутой обрыв. Солнце уже поднялось полностью, но до наступления настоящей жары оставалось еще часа два. Камил периодически использовал эти утренние часы для полетов на параплане. Сирата Сабук – шквальный ветер, разбудивший озеро, – уже успокоился, и Камил знал, что сюрпризов быть не должно. Был хороший, достаточно свежий встречный поток. Как раз то, что надо. Он подтащил руками стропы и начал разбегаться. Высокое круглое облако, в принципе сулившее неприятности, если под ним оказаться, было далеко в стороне, слева, но Камил вовсе не собирался выполнять левый вираж. Он почувствовал, как параплан за спиной ожил, потянул на себя, значит, сейчас он поднимется. Камил подтянул ноги, давая возможность куполу раскрыться самостоятельно, еще раз коснулся ногами земли и оказался над обрывом. Расстояние между ним и поверхностью холма начало быстро увеличиваться – три метра, семь, десять… Камил выполнил небольшой правый вираж и поймал ветер. Холм резко оборвался. Камил потянул стропы на себя – великолепный встречный поток, – ив следующую секунду расстояние между ним и землей было уже не меньше сорока метров.
В небе раскрылось яркое крыло Камила Коленкура.
А несколько ранее Черный Op-койот начал свое заклинание…
В это же время три полосатых «лендровера» находились не более чем в семи часах перехода от экспедиционного лагеря на берегу озера Рудольф.
Когда последовал второй укол в сердце, Камил Коленкур находился высоко в небе. Он думал о том, насколько же красив и пьяняще-загадочен мир, простирающийся под ним, и наслаждался тишиной. Обычно параплан, серфинг или горные лыжи полностью отключали ту вечно не спящую часть мозга, где рождались мысли о работе. В такие минуты Камил отдыхал, думая лишь о том, как правильно выполнить вираж или уколоться палкой, разгружая лыжи, и довести до конца дугу поворота. Но сейчас отключиться не удавалось. Его преследовала мысль об этой точке. О точке, где сходятся все линии.
Если верить великолепной британской карте, то там могли находиться пещеры или пещера. Обычно эта карта не ошибалась. В ней не был учтен только временной фактор, когда высохшие и пригодные для передвижения на автомобиле русла рек оказывались заваленными или прошедшие дожди изменяли местность до неузнаваемости. В случае с пещерой временной фактор не играл роли. Однако карта ничего не утверждала. Эти внутренние районы Эфиопского нагорья были плохо исследованы, и пещеры там только могли быть.
Камил смотрел, как по земле в сторону озера двигалась его тень. Потом тень заскользила по ровной глади воды. Там, за северным берегом озера, за горизонтом, в туманных горах, находилась точка, где пересекались все линии.
Их не трогали животные.
Жертвоприношения?! Кому? Кого это безумие должно пробудить?
И тогда Камил Коленкур что-то увидел. Но еще прежде укол повторился, и его сердце, сначала достаточно нежно, обхватили мощные металлические тиски. Мир перед глазами Камила задрожал и начал расплываться, он зажмурился и тряхнул головой. Потом открыл глаза. И то ли это был оптический обман, то ли предобморочное видение, только к его тени, скользящей по зеркальной поверхности озера в направлении берега, что-то приближалось. Камил еще раз покачал головой и обернулся – ничего не было. Да и кто может гнаться за ним в небе? Он посмотрел вниз: расстояние между двумя тенями сократилось. Он попытался сделать глубокий вдох и схватился руками за сердце. Тиски начали сжиматься.
Маккенрою надо было забрать свою зеркальную табличку и перстень мистера Норберта. Он прекрасно понял, что имел в виду Черный Ор-койот, когда говорил о дне, когда Маккенрою следует быть уже далеко. Как можно дальше от этой маньяты. Сейчас наступил именно такой день. Черный Op-койот выполнит свое обещание, и их отношения с мистером Норбертом закончатся, и поэтому ему уже давно пора убираться. Он не знал, почему мораны должны были идти умирать и почему должны были приносить первых убитых. Но он и не собирался этого узнавать. Это не его дело. Маккенрой лишь выполнил поручение. Доставил перстень и то… что стало с водой после шестой выигрышной цифры. А сколь опасными могут быть его вчерашние друзья, Маккенрой уже убедился. И сейчас ему только надо было забрать перстень и зеркальную табличку. Он должен думать об этом, потому что его, как и моранов, гипнотизировало заклинание Черного Op-койота. Он тоже периодически впадал в транс и прыгал на одном месте под аккомпанемент этой гипнотической, волнующе-страстной и восхитительной песни. Быть может, она и была темным заклинанием, но иногда становилась тихой, сокровенной молитвой. И Маккенрой находил в себе силы, чтобы услышать эту трепетную просьбу защиты, просьбу, исполненную печали и сострадания. Это была странная песня, и никакой другой колдун в Африке ее бы не исполнил. Род Маккенроя был христианским уже достаточно давно благодаря стараниям миссионеров конца прошлого века. Конечно, это было христианство с примесью Африки, где святые мученики неплохо ладили с лесными духами, принимающими невинные жертвы. Но все же Маккенрой смог почувствовать, что это очень странная песня. В Африке другое отношение к вопросам Жизни и Смерти. В заклинании Черного Op-койота было что-то от песни матери, молящей о своих детях… Где было место и для скорби, и для сострадания. А потом накатывали воинственные волны, Африка била в барабаны, соединяя несуществующие миры, волны следовали с четким ритмом одна за другой, и Маккенрой погружался в гипнотический транс. Но он был здесь чужой. Поэтому он должен противостоять заклинанию. И в тот миг, когда он возвращался, в короткий миг перед пробуждением, он видел, что происходило с моранами. Он видел, что в их глазах не было зрачков, но в них плескалось что-то белое… И Маккенрой знал, что это. Он знал, во что превращалась вода на зеркальной поверхности… А потом наваждение прошло. И заклинание Черного Op-койота прекратилось. Зрачки в глазах моранов были на месте. Но и закончилось все очень странно. Черный Ор-койот вышел из хижины, и Маккенрой в полуопьянении услышал обращенные к нему слова:
– Забирай то, что должен забрать, и уходи. Торопись, твое время может закончиться.
А потом он поднес ползущую по его плечам змею к глазам, и Маккенрой услышал мучительный крик. Стон пронесся по рядам моранов, Маккенрою показалось, что он тоже застонал. Черный Ор-койот быстрым движением оторвал змее голову. И оцепенение прошло.
В это же мгновение Камил Коленкур увидел, как две тени внизу соединились, и тиски, наполняющие сердце бесконечной печалью, сжались еще больше. А потом из холодной темноты показалась рука и повернула металлическую ручку тисков до отказа. Этот мир перестал существовать.
Но все же небо, где раскрылось яркое крыло, послало Камилу Коленкуру другую смерть. Он умел летать. И умереть он должен был так же. Порыв ветра, пришедший со спины, начал схлопывать крыло параплана. Круглое, высокое, сулящее опасность облако сейчас стояло прямо над головой. Камил уже не мог исправить ситуацию. Еще один порыв ветра, и параплан встал, под его хлопающим куполом боролись разные потоки, но исход уже был предрешен. В следующую секунду параплан сложился. Яркое крыло Камила Коленкура покинуло это небо. Он падал, и ветер бил ему в лицо. Но здоровое сердце Камила отогнало тень заклинания, и тиски разжались. Камил глотнул воздуха и начал приходить в себя. Он открыл глаза, не понимая, где он и что происходит. Потом он вспомнил, что находится в небе, а еще через мгновение понял, что падает. Он взялся ослабевшими руками за стропы и попытался расправить купол. Расстояние до земли сокращалось с бешеной скоростью. Руки обрели уверенность, и голова ясно поняла, что надо делать. Он взялся за стропы, а потом посмотрел вниз… И тогда Камил понял, что уже поздно – земля неслась навстречу, он ПОЧТИ (или УЖЕ?) упал с неба. Двадцать метров, не больше двенадцати, один миг…
И тогда он с улыбкой вспомнил глаза дяди Эрни, стоящего на мосту и готового сделать шаг, он вспомнил всех, кого любил, и еще до того, как этот миг закончился, он увидел хрупкую смуглую девочку, машущую ему рукой и прыгающую вслед… Они умели летать, и это было здорово…
А потом наступил мрак.
30. Вопросы, отложенные на потом
«Зеделла, Зеделла, Зеделла», – это слово звучало в его воспаленном мозгу, и от сердца расходились волны, растворяющие его в терпком дурмане наготы ее тела, в могучей первобытной пене, из которой он вышел и куда он был готов упасть, чтобы соединиться с ней навсегда… Зеделла…
Никогда с сэром Джонатаном Урсуэлом Льюисом не происходило ничего подобного. В его жизни были женщины, заставлявшие взволнованно стучать его сердце, были и те, которых, как ему казалось, он по-настоящему любил, но ни одна из них не вывела его из равновесия. Он искал свою судьбу совсем на других путях, и если они и сворачивали к женщинам, отдающим ему свое тепло, то наутро он садился на коня и без особого сожаления следовал дальше. Потому что профессор Льюис был Рыцарем совсем другой Дамы. Ее он искал в старинных преданиях и в молчаливых библиотеках, она смеялась и ускользала, и он следовал за ней.
В своей жизни Урс многое откладывал на потом – поиски его Дамы не оставляли времени для земных женщин. Пока он с удивлением не обнаружил, что в свои сорок пять лет все еще холостяк. Теперь уже стареющий холостяк. У него была подруга. Экстравагантная женщина из семьи не менее славной и древней, чем род Льюисов. В юности они были вместе, совершали рок-н-ролльные паломничества, даже участвовали в одном из множества молодежных движений. Ее интересовали Сэлинджер и Толкиен. Потом ее увлекли буддизм и свободная любовь, чуть позже – рок-революция, мистический ислам и гашиш. Урс вернулся в библиотеки, она отправилась на Восток строить Город Братства и Любви. Потом, в потертых джинсах и с котомкой из джинсовой ткани, перекинутой через плечо, и в кепке с невообразимо длинным козырьком, она вернулась в семейное гнездо и три дня провела в ванне, взбивая пену, пахнущую весенними ландышами. Из пены вышла английская аристократка, и вся семья облегченно вздохнула. Она отправилась на ипподром. Там она встретила молодого офицера Королевских военно-морских сил и через месяц стала его женой. Наверное, она была феминисткой, потому что мужа, командующего грозным фрегатом, она держала на коротком поводке, управляла двухместным спортивным автомобилем и выучилась играть в гольф. Девять лет назад ее муж погиб при нелепых обстоятельствах, снимая команду с либерийского сухогруза, затонувшего в штормовом северном море. От их брака остался годовалый мальчик. Она не любила своего мужа. Но когда его не стало, она надела траур и носила его значительно дольше, чем требовали простые приличия. Муж боготворил ее. Она не смогла ответить тем же. Быть может, она винила себя в его гибели. Все это время Урс поддерживал с ней дружеские отношения, испытывая что-то вроде старой привязанности или старой любви. А четыре года назад у них снова был секс, впервые после столь длительного перерыва, в который могла уместиться целая жизнь, и Урс обнаружил, что она совсем не изменилась. Она так же кричала и говорила невообразимые глупости, и ее нестареющее тело было по-прежнему упругим и полным соков. Но в глазах вместо дерзости шального одиночества появились нежность и спокойное умиротворение. И Урс понял, что прибыл в свою гавань. Но он долго не решался, с одной стороны, боясь разрушить свою устоявшуюся жизнь, а с другой – просто не зная, как это сделать: необходимые в таких случаях слова были как-то нелепы после всего, что они пережили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Только интересное получалось дело: все убитые – служители культа. Так или иначе. И у белых, и у черных людей есть свои служители культа, разговаривающие с их богами. Но еще нигде это не было поводом, чтобы вырезать им сердца и рисовать их кровью Глаз, видящий что-то там, за горизонтом.
Нет, было бы очень хорошо, если бы полиция кого-то поймала. Нужны другие объяснения. Было бы лучше, если б Урс не оказался прав… Мир давно расколдован, и не нужно никаких выдумок. Но…
Их не трогали животные.
Потому что в первые несколько часов ими питался кто-то совсем другой. Кто-то, находящийся в точке, где пересекались линии.
Камил Коленкур продолжал делать записи и ждал Урса. Он старался больше не думать о происходящем. Он ждал.
Профессор Льюис, конечно, не был доктором магии, но все, чем бы ни занимался этот незаурядный человек, постоянно забрасывало его в пограничные территории. Сейчас он сообщил, что у него собирается довольно неплохая группа и что он откопал кого-то, еще более сумасшедшего, чем он сам.
И это очень хорошо, если, конечно, такое бывает.
Камил Коленкур не станет на старости лет задумываться на эти темы – у него полно работы, и ему еще очень многое хотелось бы успеть. Поэтому он не будет думать об этом, по крайней мере до появления Урса.
Нечего отвлекаться.
Он будет только все фиксировать в своем дневнике. И ждать Урса.
А Урс был уже близко. Хотя, как выяснилось, недостаточно близко.
А потом наступил день, когда Камил Коленкур почувствовал первый укол в сердце.
За семь часов до этого, без трех минут полночь, улыбчивый бармен Маккенрой в последний раз обратился к своему зеркальному осколку. Именно в это время он получил шестую недостающую цифру – мистер Норберт не обманул его. Ему даже не приходило в голову усомниться в истинности выигрышных цифр, он стал смотреть на это совсем по-другому. Они с мистером Норбертом ничего не отгадывали, они создавали будущие выигрышные цифры, а отгадывать их будут другие. Но уж мистер Норберт постарается, он обещал, чтобы ответ их загадки знал только Маккенрой. Никогда еще сумма предстоящего выигрышного фонда не была так астрономически велика. Еще ни разу.
Когда вода на поверхности зеркального осколка загустела, превращаясь во что-то белое, вязкое и обладающее нестерпимым запахом, Маккенрой понял, что пора отдать «это дерьмо» Черному Op-койоту. Маккенрой уже два дня проторчал в маньяте (сроки назначил Op-койот), и его волновало только одно: успеть к предстоящему розыгрышу. Успеть завершить порученное дело и спокойно заполнить карточки. Нет, карточку. Хватит одной, потому что Маккенрой будет единственным победителем. Ему только надо все правильно сделать.
Уже шесть раз Маккенрой обращался к осколку таблички, шесть раз вода на поверхности зеркала становилась чем-то белым, но он никак не мог привыкнуть к запаху. Его сердце начинало вдруг бешено колотиться, запах проникал в организм через все поры, приводя Маккенроя в предобморочное состояние, а однажды ему показалось, что это белое пыталось овладеть им.
– Это опасно, сынок, – услышал он голос, – пойдем отсюда.
Потом он понял, что голос принадлежит его бабке-гадалке, и это было лишь мгновенное воспоминание. Много лет назад, когда Маккенрой был просто маленьким чернокожим мальчиком, они с бабкой видели, как огромные рыжие муравьи пожирали труп собаки. Их, наверное, было не меньше миллиона – живая, копошащаяся, агрессивная плоть. Существо, раздробленное на миллион частиц, обладающих общим разумом.
– Это опасно, сынок, пойдем отсюда, – сказала тогда бабка.
Он вылил это белое в готовую ямку и засыпал свежей землей. Это была пятая выигрышная цифра.
То, что осталось после шестой, он принес сейчас Черному Ор-койоту.
Когда с прибрежных гор спустился утренний ветер, разгоняя остатки облаков, цепляющихся за плоские вершины, где еще бродили сновидения, когда он пронесся по лощинам, создавая в районе экспедиционного лагеря что-то вроде ежедневной микрокатастрофы, когда его рев в горах заставил действительно поверить, что это дыхание грозного божества Акуджа, пробуждающего таким образом озеро и превращающего дымную густоту глубин в зеркальную радостную гладь воды, Камил Коленкур почувствовал первый укол в сердце. Вряд ли это встревожило или озадачило его. От отца Камил унаследовал великолепное здоровье, и если он и имел какие-либо болячки, то все они были результатами прошлых травм, телесных повреждений, но вовсе не свидетельствовали о том, что в безупречном организме Камила произошли какие-то сбои. Так продолжалось семьдесят пять лет. О существовании понятия «забота о здоровье» Камил узнал лишь в тридцатилетнем возрасте. Ему пришлось достаточно долго лечить запущенные во время войны зубы. А так, кроме детских простуд, ссадин, растяжений и переломов, Камил не сталкивался ни с какими болезнями.
Поэтому он совершенно не представлял, что может значить укол в сердце, и мгновенный страх сменился ощущением какой-то необъяснимой грусти.
Было еще совсем рано, и Камил Коленкур раскладывал параплан на плоской вершине невысокого холма, имеющего с одной стороны довольно крутой обрыв. Солнце уже поднялось полностью, но до наступления настоящей жары оставалось еще часа два. Камил периодически использовал эти утренние часы для полетов на параплане. Сирата Сабук – шквальный ветер, разбудивший озеро, – уже успокоился, и Камил знал, что сюрпризов быть не должно. Был хороший, достаточно свежий встречный поток. Как раз то, что надо. Он подтащил руками стропы и начал разбегаться. Высокое круглое облако, в принципе сулившее неприятности, если под ним оказаться, было далеко в стороне, слева, но Камил вовсе не собирался выполнять левый вираж. Он почувствовал, как параплан за спиной ожил, потянул на себя, значит, сейчас он поднимется. Камил подтянул ноги, давая возможность куполу раскрыться самостоятельно, еще раз коснулся ногами земли и оказался над обрывом. Расстояние между ним и поверхностью холма начало быстро увеличиваться – три метра, семь, десять… Камил выполнил небольшой правый вираж и поймал ветер. Холм резко оборвался. Камил потянул стропы на себя – великолепный встречный поток, – ив следующую секунду расстояние между ним и землей было уже не меньше сорока метров.
В небе раскрылось яркое крыло Камила Коленкура.
А несколько ранее Черный Op-койот начал свое заклинание…
В это же время три полосатых «лендровера» находились не более чем в семи часах перехода от экспедиционного лагеря на берегу озера Рудольф.
Когда последовал второй укол в сердце, Камил Коленкур находился высоко в небе. Он думал о том, насколько же красив и пьяняще-загадочен мир, простирающийся под ним, и наслаждался тишиной. Обычно параплан, серфинг или горные лыжи полностью отключали ту вечно не спящую часть мозга, где рождались мысли о работе. В такие минуты Камил отдыхал, думая лишь о том, как правильно выполнить вираж или уколоться палкой, разгружая лыжи, и довести до конца дугу поворота. Но сейчас отключиться не удавалось. Его преследовала мысль об этой точке. О точке, где сходятся все линии.
Если верить великолепной британской карте, то там могли находиться пещеры или пещера. Обычно эта карта не ошибалась. В ней не был учтен только временной фактор, когда высохшие и пригодные для передвижения на автомобиле русла рек оказывались заваленными или прошедшие дожди изменяли местность до неузнаваемости. В случае с пещерой временной фактор не играл роли. Однако карта ничего не утверждала. Эти внутренние районы Эфиопского нагорья были плохо исследованы, и пещеры там только могли быть.
Камил смотрел, как по земле в сторону озера двигалась его тень. Потом тень заскользила по ровной глади воды. Там, за северным берегом озера, за горизонтом, в туманных горах, находилась точка, где пересекались все линии.
Их не трогали животные.
Жертвоприношения?! Кому? Кого это безумие должно пробудить?
И тогда Камил Коленкур что-то увидел. Но еще прежде укол повторился, и его сердце, сначала достаточно нежно, обхватили мощные металлические тиски. Мир перед глазами Камила задрожал и начал расплываться, он зажмурился и тряхнул головой. Потом открыл глаза. И то ли это был оптический обман, то ли предобморочное видение, только к его тени, скользящей по зеркальной поверхности озера в направлении берега, что-то приближалось. Камил еще раз покачал головой и обернулся – ничего не было. Да и кто может гнаться за ним в небе? Он посмотрел вниз: расстояние между двумя тенями сократилось. Он попытался сделать глубокий вдох и схватился руками за сердце. Тиски начали сжиматься.
Маккенрою надо было забрать свою зеркальную табличку и перстень мистера Норберта. Он прекрасно понял, что имел в виду Черный Ор-койот, когда говорил о дне, когда Маккенрою следует быть уже далеко. Как можно дальше от этой маньяты. Сейчас наступил именно такой день. Черный Op-койот выполнит свое обещание, и их отношения с мистером Норбертом закончатся, и поэтому ему уже давно пора убираться. Он не знал, почему мораны должны были идти умирать и почему должны были приносить первых убитых. Но он и не собирался этого узнавать. Это не его дело. Маккенрой лишь выполнил поручение. Доставил перстень и то… что стало с водой после шестой выигрышной цифры. А сколь опасными могут быть его вчерашние друзья, Маккенрой уже убедился. И сейчас ему только надо было забрать перстень и зеркальную табличку. Он должен думать об этом, потому что его, как и моранов, гипнотизировало заклинание Черного Op-койота. Он тоже периодически впадал в транс и прыгал на одном месте под аккомпанемент этой гипнотической, волнующе-страстной и восхитительной песни. Быть может, она и была темным заклинанием, но иногда становилась тихой, сокровенной молитвой. И Маккенрой находил в себе силы, чтобы услышать эту трепетную просьбу защиты, просьбу, исполненную печали и сострадания. Это была странная песня, и никакой другой колдун в Африке ее бы не исполнил. Род Маккенроя был христианским уже достаточно давно благодаря стараниям миссионеров конца прошлого века. Конечно, это было христианство с примесью Африки, где святые мученики неплохо ладили с лесными духами, принимающими невинные жертвы. Но все же Маккенрой смог почувствовать, что это очень странная песня. В Африке другое отношение к вопросам Жизни и Смерти. В заклинании Черного Op-койота было что-то от песни матери, молящей о своих детях… Где было место и для скорби, и для сострадания. А потом накатывали воинственные волны, Африка била в барабаны, соединяя несуществующие миры, волны следовали с четким ритмом одна за другой, и Маккенрой погружался в гипнотический транс. Но он был здесь чужой. Поэтому он должен противостоять заклинанию. И в тот миг, когда он возвращался, в короткий миг перед пробуждением, он видел, что происходило с моранами. Он видел, что в их глазах не было зрачков, но в них плескалось что-то белое… И Маккенрой знал, что это. Он знал, во что превращалась вода на зеркальной поверхности… А потом наваждение прошло. И заклинание Черного Op-койота прекратилось. Зрачки в глазах моранов были на месте. Но и закончилось все очень странно. Черный Ор-койот вышел из хижины, и Маккенрой в полуопьянении услышал обращенные к нему слова:
– Забирай то, что должен забрать, и уходи. Торопись, твое время может закончиться.
А потом он поднес ползущую по его плечам змею к глазам, и Маккенрой услышал мучительный крик. Стон пронесся по рядам моранов, Маккенрою показалось, что он тоже застонал. Черный Ор-койот быстрым движением оторвал змее голову. И оцепенение прошло.
В это же мгновение Камил Коленкур увидел, как две тени внизу соединились, и тиски, наполняющие сердце бесконечной печалью, сжались еще больше. А потом из холодной темноты показалась рука и повернула металлическую ручку тисков до отказа. Этот мир перестал существовать.
Но все же небо, где раскрылось яркое крыло, послало Камилу Коленкуру другую смерть. Он умел летать. И умереть он должен был так же. Порыв ветра, пришедший со спины, начал схлопывать крыло параплана. Круглое, высокое, сулящее опасность облако сейчас стояло прямо над головой. Камил уже не мог исправить ситуацию. Еще один порыв ветра, и параплан встал, под его хлопающим куполом боролись разные потоки, но исход уже был предрешен. В следующую секунду параплан сложился. Яркое крыло Камила Коленкура покинуло это небо. Он падал, и ветер бил ему в лицо. Но здоровое сердце Камила отогнало тень заклинания, и тиски разжались. Камил глотнул воздуха и начал приходить в себя. Он открыл глаза, не понимая, где он и что происходит. Потом он вспомнил, что находится в небе, а еще через мгновение понял, что падает. Он взялся ослабевшими руками за стропы и попытался расправить купол. Расстояние до земли сокращалось с бешеной скоростью. Руки обрели уверенность, и голова ясно поняла, что надо делать. Он взялся за стропы, а потом посмотрел вниз… И тогда Камил понял, что уже поздно – земля неслась навстречу, он ПОЧТИ (или УЖЕ?) упал с неба. Двадцать метров, не больше двенадцати, один миг…
И тогда он с улыбкой вспомнил глаза дяди Эрни, стоящего на мосту и готового сделать шаг, он вспомнил всех, кого любил, и еще до того, как этот миг закончился, он увидел хрупкую смуглую девочку, машущую ему рукой и прыгающую вслед… Они умели летать, и это было здорово…
А потом наступил мрак.
30. Вопросы, отложенные на потом
«Зеделла, Зеделла, Зеделла», – это слово звучало в его воспаленном мозгу, и от сердца расходились волны, растворяющие его в терпком дурмане наготы ее тела, в могучей первобытной пене, из которой он вышел и куда он был готов упасть, чтобы соединиться с ней навсегда… Зеделла…
Никогда с сэром Джонатаном Урсуэлом Льюисом не происходило ничего подобного. В его жизни были женщины, заставлявшие взволнованно стучать его сердце, были и те, которых, как ему казалось, он по-настоящему любил, но ни одна из них не вывела его из равновесия. Он искал свою судьбу совсем на других путях, и если они и сворачивали к женщинам, отдающим ему свое тепло, то наутро он садился на коня и без особого сожаления следовал дальше. Потому что профессор Льюис был Рыцарем совсем другой Дамы. Ее он искал в старинных преданиях и в молчаливых библиотеках, она смеялась и ускользала, и он следовал за ней.
В своей жизни Урс многое откладывал на потом – поиски его Дамы не оставляли времени для земных женщин. Пока он с удивлением не обнаружил, что в свои сорок пять лет все еще холостяк. Теперь уже стареющий холостяк. У него была подруга. Экстравагантная женщина из семьи не менее славной и древней, чем род Льюисов. В юности они были вместе, совершали рок-н-ролльные паломничества, даже участвовали в одном из множества молодежных движений. Ее интересовали Сэлинджер и Толкиен. Потом ее увлекли буддизм и свободная любовь, чуть позже – рок-революция, мистический ислам и гашиш. Урс вернулся в библиотеки, она отправилась на Восток строить Город Братства и Любви. Потом, в потертых джинсах и с котомкой из джинсовой ткани, перекинутой через плечо, и в кепке с невообразимо длинным козырьком, она вернулась в семейное гнездо и три дня провела в ванне, взбивая пену, пахнущую весенними ландышами. Из пены вышла английская аристократка, и вся семья облегченно вздохнула. Она отправилась на ипподром. Там она встретила молодого офицера Королевских военно-морских сил и через месяц стала его женой. Наверное, она была феминисткой, потому что мужа, командующего грозным фрегатом, она держала на коротком поводке, управляла двухместным спортивным автомобилем и выучилась играть в гольф. Девять лет назад ее муж погиб при нелепых обстоятельствах, снимая команду с либерийского сухогруза, затонувшего в штормовом северном море. От их брака остался годовалый мальчик. Она не любила своего мужа. Но когда его не стало, она надела траур и носила его значительно дольше, чем требовали простые приличия. Муж боготворил ее. Она не смогла ответить тем же. Быть может, она винила себя в его гибели. Все это время Урс поддерживал с ней дружеские отношения, испытывая что-то вроде старой привязанности или старой любви. А четыре года назад у них снова был секс, впервые после столь длительного перерыва, в который могла уместиться целая жизнь, и Урс обнаружил, что она совсем не изменилась. Она так же кричала и говорила невообразимые глупости, и ее нестареющее тело было по-прежнему упругим и полным соков. Но в глазах вместо дерзости шального одиночества появились нежность и спокойное умиротворение. И Урс понял, что прибыл в свою гавань. Но он долго не решался, с одной стороны, боясь разрушить свою устоявшуюся жизнь, а с другой – просто не зная, как это сделать: необходимые в таких случаях слова были как-то нелепы после всего, что они пережили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53