Правая штанина джинсов из голубой превратилась в бурую, бок под изодранной курткой саднил и неприятно подмокал кровью, а глаза, как он сам чувствовал, нехорошо косили после последнего удара головой о бордюр. Тем не менее, ему посчастливилось поймать юного бездельника на роликовых коньках, который видел “вольво” с разбитым ветровым стеклом и мог достаточно уверенно показать, куда тот поехал. В благодарность за полученную ценную информацию Колокольчиков признался, что он из уголовного розыска, что в машине сидит опасный преступник, и объявил юному бездельнику благодарность от лица службы, чему тот, похоже, не очень-то обрадовался.
Он нашел брошенный автомобиль в проходном дворе выселенного и предназначенного на снос дома. “Вольво” сиротливо стоял с распахнутыми дверцами, а поодаль валялись два трупа. Хорошенько поискав, старший лейтенант нашел под передним сиденьем машины четыре гильзы и с облегчением убедился, что они не от “вальтера”.
В карманах убитого мужчины не было ничего, кроме тупоносого американского “бульдога” и горсти патронов к нему. Убежденный атеист Колокольчиков вознес к небу короткую благодарственную молитву, перекладывая все это богатство в свои карманы — не хватало еще, чтобы местные юные дарования играли в войну с этой штуковиной. Затем он закрыл глаза мужчине — женщина лежала ничком — и потратил еще десять минут на поиск свидетеля, видевшего, как из проходного двора выехал черный “БМВ”. Это было настоящее везение, и Колокольчиков решил как-нибудь на досуге пересмотреть свои взгляды и, может быть, даже наведаться в церковь. Старший лейтенант почти физически ощущал твердую руку, которая направляла его, аккуратно держа за воротник кожаной куртки, точно так же, как сам он в детстве направлял движение игрушечного мотоциклиста с инерционным моторчиком внутри. У мотоциклиста, помнится, была бессмысленная розовая физиономия, рассеченная продольным швом там, где соединялись две штампованные половинки, но лучше всего была фара мотоцикла, сделанная из желтой прозрачной пластмассы и ужасно похожая на настоящую...
Спустя еще пятнадцать минут, несясь с самоубийственной скоростью по мокрому асфальту загородного шоссе, он разглядел далеко впереди черный “БМВ” — как раз в тот момент, когда машина, тускло блеснув стеклами, свернула с шоссе на проселок и скрылась в лесу. Колокольчиков глухо зарычал и до упора вывернул рукоятку газа. Он поймал себя на этом рычании, но не стал отвлекаться на пустяки. Встречный ветер был твердым, как бетонная стена, он все время пытался выбить не помещавшегося за мизерным ветровым щитком Колокольчикова из седла и размазать его по дороге, он парусил его драную куртку, надувая ее пузырем за спиной, и куртка тоже пыталась стянуть его с седла под колеса несущегося позади огромного грузового “мерседеса”, а на шоссе было полно колдобин и трещин, каждая из которых могла стать для него трамплином в вечность. Давно минули времена, когда он брал призы в мотокроссе, и эта бешеная гонка требовала всего его внимания без остатка.
Вслед за давно скрывшимся из вида черным “БМВ” Колокольчиков свернул с шоссе на разбитую лесную дорогу, снова прибавил газ, с ревом и плеском, вымокнув до нитки, с ходу проскочил огромную страховидную лужу и с сожалением сбросил скорость. Мотоцикл был действительно хорош, он и Колокольчиков уже нашли общий язык, и оба хотели лететь быстрее ветра, но следовало проявить осторожность. Банкир мог быть кем угодно, но уж сопляком-то он не был наверняка, и вполне могло случиться так, что главный в машине теперь он, и что он давно заметил погоню и лишь ждет момента, чтобы остудить пыл не в меру предприимчивого мента. Ему даже не обязательно стрелять, достаточно натянутой между деревьями проволоки, и голову старшего лейтенанта Колокольчикова можно будет спокойно подобрать с обочины и засолить в бочке с огурцами либо направить в анатомичку на предмет вскрытия с целью подсчета извилин. Это мало волновало старшего лейтенанта. В конце концов, не он, а студенты-медики будут мучиться, тщась отыскать извилины в ментовской голове, но ему очень не хотелось оказать Кате медвежью услугу, выскочив, как чертик из табакерки, раньше времени.
По дороге не ездили, похоже, уже очень давно, и следы “БМВ” читались на ней, как надпись на мавзолее. Колокольчиков все замедлял и замедлял ход, чувствуя, как руководящая его действиями рука уверенно натягивает поводок, и, наконец, совсем остановился, спустив ноги на землю, и закурил. Сигареты, по счастью, оказались в левом нагрудном кармане и не пострадали, так же, как и лежавшая в заднем кармане джинсов зажигалка. “Какого черта я вообще сюда приперся”, — подумал Колокольчиков, выпуская дым в перекрещенное нависающими ветками небо. Двигатель мотоцикла мерно тарахтел на холостом ходу. Колокольчиков мельком глянул на указатель расхода топлива и убедился в том, что бензина хватит на рейс до Луны и обратно.
“Итак, — думал он, — какого черта я сюда приперся? Отомстить за майора? Брось, старлей, это тебе не индийский фильм... как бишь его... «Месть и закон», вот как. Так зачем? Взять двух бандитов? Так не собираюсь я их брать, на кой черт они мне нужны... Если в той машине поехала Скворцова, то брать, скорее всего, будет некого... Только бы девчонка не сплоховала... Вот, — сказал он себе. — Вот зачем я еду. На тот случай, если она промажет или пистолет даст осечку, или ее вдруг поразит гром небесный... Шалите, ребята, — мысленно сказал он Банкиру и Прудникову, — вам отсюда живыми не уйти. Пусть я сошел с ума и мне не место в уголовном розыске, но сегодня я пленных не беру. Такая сегодня погода...
Господи, — подумал он с тоской, — что со мной творится? Что с нами со всеми произошло, что это за дело такое паршивое, в котором кровь, кровь и ничего, кроме крови? Словно какой-то пьяный тамада в разгар веселья вдруг вместо дежурного «Танцуют все!» завопил: «Стреляют все!» и, выхватив пистолет, начал наугад палить в толпу гостей... а те, само собой, в свою очередь...”
Колокольчиков в последний раз жадно затянулся и выбросил окурок на дорогу. Он не накурился, но время тянуть больше не стоило — поводок снова натянулся, торопя и подстегивая, и он нащупал носком ботинка рычаг переключения передач. Огромный “кавасаки” рыкнул и покатился вперед, набирая скорость.
...Предусмотрительный Колокольчиков оставил мотоцикл при въезде в деревню, затолкав его в буйно разросшиеся кусты одичавшей замшелой сирени, полностью заслонившие нежилой, сильно покосившийся дом, глядевший сквозь них на дорогу пустыми глазницами оконных проемов. Из этих проемов сильно тянуло гнилой сыростью и почему-то падалью — по всей видимости, там сдохла кошка или собака, или какой-нибудь совершенно ополоумевший лесной зверь, не нашедший лучшего места для того, чтобы отбросить копыта. Колокольчикову вдруг подумалось, что это могут быть хозяева дома, разлагающиеся в своих заплесневелых постелях. Он презрительно хрюкнул, отметая такое ни с чем не сообразное предположение, но дикая идея, поселившись в мозгу, с завидной скоростью пустила там корни, и старший лейтенант, досадливо плюнув, поспешно выдрался спиной вперед на дорогу и зашагал вдоль улицы, по возможности держась поближе к стенам и остаткам гнилых заборов и не упуская из вида след проехавшего здесь несколько минут назад автомобиля.
Улица плавно изгибалась вправо, и, миновав этот изгиб, Колокольчиков увидел впереди торчащую из бурьяна черную блестящую крышу. Он вынул пистолет, взвел курок и двинулся дальше, неосознанно пригибаясь к земле. Идти оказалось гораздо труднее, чем ехать, да еще в таком вот полусогнутом положении. Бок болел так, словно его остервенело драли бешеные коты, в правом колене что-то стреляло при каждом шаге, и, конечно, дико болела голова. Борясь с тошнотой, Колокольчиков придумал даже новый медицинский термин — “перманентное сотрясение мозга”. По его мнению, термин этот наиболее исчерпывающе описывал то, что с ним происходило.
Не доходя до машины, а он уже видел, что она пуста, Колокольчиков нырнул в заросли, перешагнул через догнивающие в бурьяне поваленные останки забора и раненым Чингачгуком заскользил туда, откуда доносились невнятные голоса. Он поспел как раз вовремя — два паука делили добычу, и Профессор явно вот-вот должен был остаться без штанов и вообще без всего, но зато с пулей в брюхе. А Кати нигде не было видно, но вдруг раздался ужасный гнилой треск, и она кулем вывалилась из-за готового опрокинуться нужника, распространявшего по двору отвратную вонь. Она мгновенно вскочила, неумело размахнулась и изо всех сил, но все равно очень слабо метнула в наводящего на нее пистолет Банкира тяжелые четырехзубые вилы. Вилы полетели, бессильно и неопасно вихляясь, а она четко, как на занятиях, нырнула в бурьян, перекатилась влево и зачем-то стала подниматься на ноги. Банкир выстрелил и, слегка отклонившись в сторону, пропустил вилы мимо себя. Более нервный Профессор отскочил, как заяц, и вилы на излете глухо ударились в трухлявые доски ворот где-то на уровне колена и даже воткнулись было, но вывалились под собственной тяжестью, отковырнув от ворот четыре гнилых щепки, и упали на землю. Хладнокровный Банкир спокойно проводил Катю дымящимся стволом до того места, где она остановила свое смешное перекатывание и начала подниматься на ноги, и улыбнулся улыбкой голодной барракуды.
Катя подняла голову и посмотрела прямо в зрачок “беретты”.
— Вот блин, — сказала она упавшим голосом. Похоже было на то, что она ожидала чего-то совсем другого.
Улыбка Банкира стала шире, палец на спусковом крючке напрягся. Выстрел в сыром плотном воздухе хлопнул негромко и совсем не драматично. Банкир уронил “беретту”, сильно перекосился на левый бок и так, боком, повалился в бурьян. Колокольчиков со своего места отлично видел, куда угодила пуля, и похвалил себя за удачный выстрел. У Банкира наверняка было прострелено сердце.
Он выскочил из своего укрытия и в три огромных прыжка подбежал к Кате, не обращая внимания на все еще стоявшего с поднятыми руками и совершенно обалдевшим видом Прудникова, у ног которого валялся огромный пластмассовый чемодан с колесиками на одном из нижних углов. Колокольчиков помог Кате встать и, повинуясь безотчетному порыву, крепко обнял ее за плечи и встряхнул.
— Жива? Черт побери, жива! Вот молодец!
Глаза у Кати вдруг округлились, рот открылся, хватая воздух и явно пытаясь исторгнуть из себя какие-то важные слова. Колокольчиков обернулся, проследив направление ее взгляда, и тут, как показалось, прямо в лицо ему от сарая ударил тугой сноп огня, и кто-то сильно толкнул его под левую лопатку тяжелым горячим кулаком.
В последней попытке устоять на ногах он еще крепче вцепился в Катю и все-таки упал, повалив ее и придавив своим тяжелым, разом обмякшим телом.
— М-м-мать, — с трудом сказал он и потерял сознание.
Глава 17
Когда Профессор вдруг точным, каким-то очень хищным движением выхватил из-под куртки блестящий никелированный револьвер, Катя попыталась предупредить Колокольчикова, но не смогла. Только что пережитый шок, ощущение собственной, уже свершившейся, ставшей фактом смерти перехватили горло стальным обручем. Но старлей понял что-то и даже успел обернуться, прежде чем Прудников спустил курок. Этот чертов Колокольчиков, в отличие от Студента, похоже, не утруждал себя ношением бронежилета — пуля ударила его в спину с отчетливым плотным хрустом, от которого Катю замутило. Большое тело старлея содрогнулось, как от удара кулаком, руки сдавили Катины плечи мертвой хваткой, и Колокольчиков вдруг начал стремительно тяжелеть, прямо-таки наливаться свинцовой неподъемной тяжестью, и Катя поняла, что он падает, только когда оказалась придавлена к земле его телом, как какой-нибудь цыпленок табака.
Она стала яростно выскребаться из-под этой страшной окровавленной тяжести, но поняла, что не успеет — Профессор неторопливо приближался, ступая легко и словно бы даже пританцовывая. Катя попыталась разжать намертво прикипевшие к рукояти пистолета пальцы старлея, но это было равносильно попытке разогнуть стальные крючья. Это было бесполезно, и Катя на мгновение расслабилась, пытаясь собрать воедино свои мысли и чувства, чтобы надлежащим образом подготовиться к переходу в мир иной. Страха не было — она уже пережила его, как переживают корь и свинку, но на его месте вдруг вспыхнула ослепительным магниевым холодным огнем чистая, ничем не замутненная ненависть. Получалось, что этот подонок добился-таки своего и теперь может спокойно линять на все четыре стороны — живых свидетелей того, что он вытворял в последнее время, на свете просто не осталось.
Она снова яростно рванулась, пытаясь выскользнуть из-под припечатавшей ее к земле тяжести. Все было тщетно.
И тут откуда-то из-за спины Прудникова раздался дребезжащий старческий тенорок.
— А ну, брось оружию! — скомандовал он. — Хенде хох! Стреляю!
Катя изо всех сил вывернула шею, чуть не порвав себе сухожилия, и увидела Архипыча, занявшего огневую позицию за углом сарая и целившегося в Прудникова из старенького одноствольного дробовика. “Стреляй, дед!” — хотела крикнуть Катя, но не успела: Профессор, мгновенно развернувшись, выпалил навскидку. Трухлявая щепа брызнула из стены под самым носом у Архипыча, старик подскочил с перепугу, выронил ружье, которое, кувыркаясь, отлетело в сторону, и, судя по звуку, завалился спиной в крапиву, оступившись на своей деревяшке.
— Старый пидор, — без особенных эмоций сказал Прудников, снова поворачиваясь к Кате.
Шаги по траве шелестели все ближе. С решимостью отчаяния Катя протолкнула свой указательный палец сквозь спусковую скобу поверх пальца Колокольчикова и с трудом подняла безжизненную ручищу, которая была, пожалуй, едва ли не толще ее ноги. Она услышала испуганный возглас Прудникова и успела разглядеть выражение скотского неуправляемого ужаса на его физиономии.
— Скажи “чиз”, вонючка, — прохрипела она в эту физиономию и выстрелила.
Прудников вскрикнул и покачнулся, выронив револьвер, но остался стоять, и тогда Катя снова нажала на курок и продолжала нажимать до тех пор, пока затвор пистолета с сухим щелчком не заклинился в крайнем заднем положении — обойма была пуста.
Прудников сделал короткий шаг назад и упал навзничь прямо на тело Банкира.
Катя, и наконец, ей удалось спихнуть с себя Колокольчикова и встать на ноги. Шатаясь и путаясь в стеблях бурьяна и крапивы, она нетвердыми шагами приблизилась к тому месту, где лежали ее враги, и встала над ними, готовая при малейшем признаке жизни душить и рвать зубами. Признаков жизни, однако же, не наблюдалось — оба были мертвы.
— В расчете, козлы, — хрипло сказала им Катя и вдруг всхлипнула.
Через две секунды она уже рыдала в голос, по-бабьи, с подвываниями и причитаниями, мучительно содрогаясь всем телом и размазывая слезы по лицу испачканными землей кулаками.
— Все, — повторяла она раз за разом, — все, все, все, все...
Хромая, подошел Архипыч, опираясь, как на костыль, на свой дробовик, осторожно обнял за плечи свободной рукой и стал успокаивающе похлопывать ладонью, приговаривая:
— Ну, тихо, тихо, все так все, ну что ж теперь делать, коли все... все — оно и есть все...
Все еще всхлипывая, Катя повернула к нему заплаканное лицо в грязных разводах.
— Че... го ты меня хло... паешь? — прерывисто спросила она. — Что я тебе — лошадь? Или корова?
— Тихо, тихо, — приговаривал Архипыч, словно и не слыша ее. — Ты, ясное дело, не корова, а самая что ни на есть баба...
— Баба, баба... Ты чего не стрелял, дед? Говорила я тебе — дай ружье...
— Дак... это... ты того, дочка, ты не серчай. Ружье-то, понимаешь, не заряжено... Вишь, какая история... Патронов у меня уже годов десять, как нету ни единого.
— Так куда ж ты полез? — поразилась Катя.
— А чего? — молодецки расправил плечи дед. — Я как-то раз таким манером немецкий патруль заарестовал... и не пикнули.
Катя вдруг снова ударилась в слезы.
— Дурак ты старый, — сквозь всхлипывания проговорила она. — Не-е-емцы... Патруль... Это тебе не немцы, понял?
Дед вдруг поник плечами, вздохнул и отпустил Катю.
— Отчего ж — не немцы? — спросил он. — По мне так еще и хуже...
— Так а я же тебе о чем...
— Брось, дочка... Чего мне терять-то? Ну, год, от силы два — и пошел Архипыч вперед ногами... Да и похоронить-то некому будет, сгнию, как собака, под забором... А так хоть будет, что вспомнить. Тебя как звать-то?
— Катя.
— Ты вот что, Катюша... Знакомый этот твой... ну, тот, здоровый...
— Это не знакомый, это милиционер.
— Ага, ага, понятно... Так он, вроде, дышит еще.
— Как дышит? — Катя вскочила, утирая мокрые щеки. — Что ж ты молчишь?
Она бросилась к Колокольчикову и упала перед ним на колени. Старлей и в самом деле дышал — медленно и скупо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Он нашел брошенный автомобиль в проходном дворе выселенного и предназначенного на снос дома. “Вольво” сиротливо стоял с распахнутыми дверцами, а поодаль валялись два трупа. Хорошенько поискав, старший лейтенант нашел под передним сиденьем машины четыре гильзы и с облегчением убедился, что они не от “вальтера”.
В карманах убитого мужчины не было ничего, кроме тупоносого американского “бульдога” и горсти патронов к нему. Убежденный атеист Колокольчиков вознес к небу короткую благодарственную молитву, перекладывая все это богатство в свои карманы — не хватало еще, чтобы местные юные дарования играли в войну с этой штуковиной. Затем он закрыл глаза мужчине — женщина лежала ничком — и потратил еще десять минут на поиск свидетеля, видевшего, как из проходного двора выехал черный “БМВ”. Это было настоящее везение, и Колокольчиков решил как-нибудь на досуге пересмотреть свои взгляды и, может быть, даже наведаться в церковь. Старший лейтенант почти физически ощущал твердую руку, которая направляла его, аккуратно держа за воротник кожаной куртки, точно так же, как сам он в детстве направлял движение игрушечного мотоциклиста с инерционным моторчиком внутри. У мотоциклиста, помнится, была бессмысленная розовая физиономия, рассеченная продольным швом там, где соединялись две штампованные половинки, но лучше всего была фара мотоцикла, сделанная из желтой прозрачной пластмассы и ужасно похожая на настоящую...
Спустя еще пятнадцать минут, несясь с самоубийственной скоростью по мокрому асфальту загородного шоссе, он разглядел далеко впереди черный “БМВ” — как раз в тот момент, когда машина, тускло блеснув стеклами, свернула с шоссе на проселок и скрылась в лесу. Колокольчиков глухо зарычал и до упора вывернул рукоятку газа. Он поймал себя на этом рычании, но не стал отвлекаться на пустяки. Встречный ветер был твердым, как бетонная стена, он все время пытался выбить не помещавшегося за мизерным ветровым щитком Колокольчикова из седла и размазать его по дороге, он парусил его драную куртку, надувая ее пузырем за спиной, и куртка тоже пыталась стянуть его с седла под колеса несущегося позади огромного грузового “мерседеса”, а на шоссе было полно колдобин и трещин, каждая из которых могла стать для него трамплином в вечность. Давно минули времена, когда он брал призы в мотокроссе, и эта бешеная гонка требовала всего его внимания без остатка.
Вслед за давно скрывшимся из вида черным “БМВ” Колокольчиков свернул с шоссе на разбитую лесную дорогу, снова прибавил газ, с ревом и плеском, вымокнув до нитки, с ходу проскочил огромную страховидную лужу и с сожалением сбросил скорость. Мотоцикл был действительно хорош, он и Колокольчиков уже нашли общий язык, и оба хотели лететь быстрее ветра, но следовало проявить осторожность. Банкир мог быть кем угодно, но уж сопляком-то он не был наверняка, и вполне могло случиться так, что главный в машине теперь он, и что он давно заметил погоню и лишь ждет момента, чтобы остудить пыл не в меру предприимчивого мента. Ему даже не обязательно стрелять, достаточно натянутой между деревьями проволоки, и голову старшего лейтенанта Колокольчикова можно будет спокойно подобрать с обочины и засолить в бочке с огурцами либо направить в анатомичку на предмет вскрытия с целью подсчета извилин. Это мало волновало старшего лейтенанта. В конце концов, не он, а студенты-медики будут мучиться, тщась отыскать извилины в ментовской голове, но ему очень не хотелось оказать Кате медвежью услугу, выскочив, как чертик из табакерки, раньше времени.
По дороге не ездили, похоже, уже очень давно, и следы “БМВ” читались на ней, как надпись на мавзолее. Колокольчиков все замедлял и замедлял ход, чувствуя, как руководящая его действиями рука уверенно натягивает поводок, и, наконец, совсем остановился, спустив ноги на землю, и закурил. Сигареты, по счастью, оказались в левом нагрудном кармане и не пострадали, так же, как и лежавшая в заднем кармане джинсов зажигалка. “Какого черта я вообще сюда приперся”, — подумал Колокольчиков, выпуская дым в перекрещенное нависающими ветками небо. Двигатель мотоцикла мерно тарахтел на холостом ходу. Колокольчиков мельком глянул на указатель расхода топлива и убедился в том, что бензина хватит на рейс до Луны и обратно.
“Итак, — думал он, — какого черта я сюда приперся? Отомстить за майора? Брось, старлей, это тебе не индийский фильм... как бишь его... «Месть и закон», вот как. Так зачем? Взять двух бандитов? Так не собираюсь я их брать, на кой черт они мне нужны... Если в той машине поехала Скворцова, то брать, скорее всего, будет некого... Только бы девчонка не сплоховала... Вот, — сказал он себе. — Вот зачем я еду. На тот случай, если она промажет или пистолет даст осечку, или ее вдруг поразит гром небесный... Шалите, ребята, — мысленно сказал он Банкиру и Прудникову, — вам отсюда живыми не уйти. Пусть я сошел с ума и мне не место в уголовном розыске, но сегодня я пленных не беру. Такая сегодня погода...
Господи, — подумал он с тоской, — что со мной творится? Что с нами со всеми произошло, что это за дело такое паршивое, в котором кровь, кровь и ничего, кроме крови? Словно какой-то пьяный тамада в разгар веселья вдруг вместо дежурного «Танцуют все!» завопил: «Стреляют все!» и, выхватив пистолет, начал наугад палить в толпу гостей... а те, само собой, в свою очередь...”
Колокольчиков в последний раз жадно затянулся и выбросил окурок на дорогу. Он не накурился, но время тянуть больше не стоило — поводок снова натянулся, торопя и подстегивая, и он нащупал носком ботинка рычаг переключения передач. Огромный “кавасаки” рыкнул и покатился вперед, набирая скорость.
...Предусмотрительный Колокольчиков оставил мотоцикл при въезде в деревню, затолкав его в буйно разросшиеся кусты одичавшей замшелой сирени, полностью заслонившие нежилой, сильно покосившийся дом, глядевший сквозь них на дорогу пустыми глазницами оконных проемов. Из этих проемов сильно тянуло гнилой сыростью и почему-то падалью — по всей видимости, там сдохла кошка или собака, или какой-нибудь совершенно ополоумевший лесной зверь, не нашедший лучшего места для того, чтобы отбросить копыта. Колокольчикову вдруг подумалось, что это могут быть хозяева дома, разлагающиеся в своих заплесневелых постелях. Он презрительно хрюкнул, отметая такое ни с чем не сообразное предположение, но дикая идея, поселившись в мозгу, с завидной скоростью пустила там корни, и старший лейтенант, досадливо плюнув, поспешно выдрался спиной вперед на дорогу и зашагал вдоль улицы, по возможности держась поближе к стенам и остаткам гнилых заборов и не упуская из вида след проехавшего здесь несколько минут назад автомобиля.
Улица плавно изгибалась вправо, и, миновав этот изгиб, Колокольчиков увидел впереди торчащую из бурьяна черную блестящую крышу. Он вынул пистолет, взвел курок и двинулся дальше, неосознанно пригибаясь к земле. Идти оказалось гораздо труднее, чем ехать, да еще в таком вот полусогнутом положении. Бок болел так, словно его остервенело драли бешеные коты, в правом колене что-то стреляло при каждом шаге, и, конечно, дико болела голова. Борясь с тошнотой, Колокольчиков придумал даже новый медицинский термин — “перманентное сотрясение мозга”. По его мнению, термин этот наиболее исчерпывающе описывал то, что с ним происходило.
Не доходя до машины, а он уже видел, что она пуста, Колокольчиков нырнул в заросли, перешагнул через догнивающие в бурьяне поваленные останки забора и раненым Чингачгуком заскользил туда, откуда доносились невнятные голоса. Он поспел как раз вовремя — два паука делили добычу, и Профессор явно вот-вот должен был остаться без штанов и вообще без всего, но зато с пулей в брюхе. А Кати нигде не было видно, но вдруг раздался ужасный гнилой треск, и она кулем вывалилась из-за готового опрокинуться нужника, распространявшего по двору отвратную вонь. Она мгновенно вскочила, неумело размахнулась и изо всех сил, но все равно очень слабо метнула в наводящего на нее пистолет Банкира тяжелые четырехзубые вилы. Вилы полетели, бессильно и неопасно вихляясь, а она четко, как на занятиях, нырнула в бурьян, перекатилась влево и зачем-то стала подниматься на ноги. Банкир выстрелил и, слегка отклонившись в сторону, пропустил вилы мимо себя. Более нервный Профессор отскочил, как заяц, и вилы на излете глухо ударились в трухлявые доски ворот где-то на уровне колена и даже воткнулись было, но вывалились под собственной тяжестью, отковырнув от ворот четыре гнилых щепки, и упали на землю. Хладнокровный Банкир спокойно проводил Катю дымящимся стволом до того места, где она остановила свое смешное перекатывание и начала подниматься на ноги, и улыбнулся улыбкой голодной барракуды.
Катя подняла голову и посмотрела прямо в зрачок “беретты”.
— Вот блин, — сказала она упавшим голосом. Похоже было на то, что она ожидала чего-то совсем другого.
Улыбка Банкира стала шире, палец на спусковом крючке напрягся. Выстрел в сыром плотном воздухе хлопнул негромко и совсем не драматично. Банкир уронил “беретту”, сильно перекосился на левый бок и так, боком, повалился в бурьян. Колокольчиков со своего места отлично видел, куда угодила пуля, и похвалил себя за удачный выстрел. У Банкира наверняка было прострелено сердце.
Он выскочил из своего укрытия и в три огромных прыжка подбежал к Кате, не обращая внимания на все еще стоявшего с поднятыми руками и совершенно обалдевшим видом Прудникова, у ног которого валялся огромный пластмассовый чемодан с колесиками на одном из нижних углов. Колокольчиков помог Кате встать и, повинуясь безотчетному порыву, крепко обнял ее за плечи и встряхнул.
— Жива? Черт побери, жива! Вот молодец!
Глаза у Кати вдруг округлились, рот открылся, хватая воздух и явно пытаясь исторгнуть из себя какие-то важные слова. Колокольчиков обернулся, проследив направление ее взгляда, и тут, как показалось, прямо в лицо ему от сарая ударил тугой сноп огня, и кто-то сильно толкнул его под левую лопатку тяжелым горячим кулаком.
В последней попытке устоять на ногах он еще крепче вцепился в Катю и все-таки упал, повалив ее и придавив своим тяжелым, разом обмякшим телом.
— М-м-мать, — с трудом сказал он и потерял сознание.
Глава 17
Когда Профессор вдруг точным, каким-то очень хищным движением выхватил из-под куртки блестящий никелированный револьвер, Катя попыталась предупредить Колокольчикова, но не смогла. Только что пережитый шок, ощущение собственной, уже свершившейся, ставшей фактом смерти перехватили горло стальным обручем. Но старлей понял что-то и даже успел обернуться, прежде чем Прудников спустил курок. Этот чертов Колокольчиков, в отличие от Студента, похоже, не утруждал себя ношением бронежилета — пуля ударила его в спину с отчетливым плотным хрустом, от которого Катю замутило. Большое тело старлея содрогнулось, как от удара кулаком, руки сдавили Катины плечи мертвой хваткой, и Колокольчиков вдруг начал стремительно тяжелеть, прямо-таки наливаться свинцовой неподъемной тяжестью, и Катя поняла, что он падает, только когда оказалась придавлена к земле его телом, как какой-нибудь цыпленок табака.
Она стала яростно выскребаться из-под этой страшной окровавленной тяжести, но поняла, что не успеет — Профессор неторопливо приближался, ступая легко и словно бы даже пританцовывая. Катя попыталась разжать намертво прикипевшие к рукояти пистолета пальцы старлея, но это было равносильно попытке разогнуть стальные крючья. Это было бесполезно, и Катя на мгновение расслабилась, пытаясь собрать воедино свои мысли и чувства, чтобы надлежащим образом подготовиться к переходу в мир иной. Страха не было — она уже пережила его, как переживают корь и свинку, но на его месте вдруг вспыхнула ослепительным магниевым холодным огнем чистая, ничем не замутненная ненависть. Получалось, что этот подонок добился-таки своего и теперь может спокойно линять на все четыре стороны — живых свидетелей того, что он вытворял в последнее время, на свете просто не осталось.
Она снова яростно рванулась, пытаясь выскользнуть из-под припечатавшей ее к земле тяжести. Все было тщетно.
И тут откуда-то из-за спины Прудникова раздался дребезжащий старческий тенорок.
— А ну, брось оружию! — скомандовал он. — Хенде хох! Стреляю!
Катя изо всех сил вывернула шею, чуть не порвав себе сухожилия, и увидела Архипыча, занявшего огневую позицию за углом сарая и целившегося в Прудникова из старенького одноствольного дробовика. “Стреляй, дед!” — хотела крикнуть Катя, но не успела: Профессор, мгновенно развернувшись, выпалил навскидку. Трухлявая щепа брызнула из стены под самым носом у Архипыча, старик подскочил с перепугу, выронил ружье, которое, кувыркаясь, отлетело в сторону, и, судя по звуку, завалился спиной в крапиву, оступившись на своей деревяшке.
— Старый пидор, — без особенных эмоций сказал Прудников, снова поворачиваясь к Кате.
Шаги по траве шелестели все ближе. С решимостью отчаяния Катя протолкнула свой указательный палец сквозь спусковую скобу поверх пальца Колокольчикова и с трудом подняла безжизненную ручищу, которая была, пожалуй, едва ли не толще ее ноги. Она услышала испуганный возглас Прудникова и успела разглядеть выражение скотского неуправляемого ужаса на его физиономии.
— Скажи “чиз”, вонючка, — прохрипела она в эту физиономию и выстрелила.
Прудников вскрикнул и покачнулся, выронив револьвер, но остался стоять, и тогда Катя снова нажала на курок и продолжала нажимать до тех пор, пока затвор пистолета с сухим щелчком не заклинился в крайнем заднем положении — обойма была пуста.
Прудников сделал короткий шаг назад и упал навзничь прямо на тело Банкира.
Катя, и наконец, ей удалось спихнуть с себя Колокольчикова и встать на ноги. Шатаясь и путаясь в стеблях бурьяна и крапивы, она нетвердыми шагами приблизилась к тому месту, где лежали ее враги, и встала над ними, готовая при малейшем признаке жизни душить и рвать зубами. Признаков жизни, однако же, не наблюдалось — оба были мертвы.
— В расчете, козлы, — хрипло сказала им Катя и вдруг всхлипнула.
Через две секунды она уже рыдала в голос, по-бабьи, с подвываниями и причитаниями, мучительно содрогаясь всем телом и размазывая слезы по лицу испачканными землей кулаками.
— Все, — повторяла она раз за разом, — все, все, все, все...
Хромая, подошел Архипыч, опираясь, как на костыль, на свой дробовик, осторожно обнял за плечи свободной рукой и стал успокаивающе похлопывать ладонью, приговаривая:
— Ну, тихо, тихо, все так все, ну что ж теперь делать, коли все... все — оно и есть все...
Все еще всхлипывая, Катя повернула к нему заплаканное лицо в грязных разводах.
— Че... го ты меня хло... паешь? — прерывисто спросила она. — Что я тебе — лошадь? Или корова?
— Тихо, тихо, — приговаривал Архипыч, словно и не слыша ее. — Ты, ясное дело, не корова, а самая что ни на есть баба...
— Баба, баба... Ты чего не стрелял, дед? Говорила я тебе — дай ружье...
— Дак... это... ты того, дочка, ты не серчай. Ружье-то, понимаешь, не заряжено... Вишь, какая история... Патронов у меня уже годов десять, как нету ни единого.
— Так куда ж ты полез? — поразилась Катя.
— А чего? — молодецки расправил плечи дед. — Я как-то раз таким манером немецкий патруль заарестовал... и не пикнули.
Катя вдруг снова ударилась в слезы.
— Дурак ты старый, — сквозь всхлипывания проговорила она. — Не-е-емцы... Патруль... Это тебе не немцы, понял?
Дед вдруг поник плечами, вздохнул и отпустил Катю.
— Отчего ж — не немцы? — спросил он. — По мне так еще и хуже...
— Так а я же тебе о чем...
— Брось, дочка... Чего мне терять-то? Ну, год, от силы два — и пошел Архипыч вперед ногами... Да и похоронить-то некому будет, сгнию, как собака, под забором... А так хоть будет, что вспомнить. Тебя как звать-то?
— Катя.
— Ты вот что, Катюша... Знакомый этот твой... ну, тот, здоровый...
— Это не знакомый, это милиционер.
— Ага, ага, понятно... Так он, вроде, дышит еще.
— Как дышит? — Катя вскочила, утирая мокрые щеки. — Что ж ты молчишь?
Она бросилась к Колокольчикову и упала перед ним на колени. Старлей и в самом деле дышал — медленно и скупо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38