от левой полы чем-то, скорее всего, ножницами, был отхвачен здоровенный кусок, а рукав выглядел так, словно попал в какую-нибудь корморезку. Прикинув на глаз размер, майор решил, что плащ явно не Катин, а значит, это мог быть только тот самый плащ, который, по словам хозяйки квартиры, принадлежал убитой Волгиной. Вряд ли кто-то мог выйти на улицу в таком плаще, и вряд ли кто-то мог на такой плащ польститься. Еще менее вероятным представлялось то, что Костик, сняв плащ с только что убитой им женщины, изуродовал его и приволок обратно — обменять или просто оставить здесь за ненадобностью. И так, и этак получалось, что Катя утром сказала неправду — спрашивается, зачем?
Селиванов встал и пошел по квартире, сам не до конца представляя, что же он, собственно, ищет. Тем не менее, он нашел: в противоположном от двери углу, под окошком, валялись скомканные, очень грязные и в нескольких местах разорванные джинсы. Кто-то пытался нетвердой рукой наложить на прорехи кожаные заплаты, но, судя по всему, притомился и забросил рукоделье в угол все той же нетвердой — не иначе, как от алкоголя, — рукой. Безо всякой экспертизы было видно, что заплатки вырезаны из плаща.
— Ну и ну, — вслух восхитился майор, — даже завидно. Лет двадцать уже я так не напивался. То-то весело им было поутру.
Джинсы только подтвердили его догадку о том, что Катя утром водила его за нос. Собственно, он еще тогда усмотрел в ее рассказе некоторые несообразности, да и лицо у нее было не ахти, но он тогда приписал все это причинам вполне естественным — все-таки не каждый день случается обнаружить труп лучшей подруги в подвале собственного дома. Получалось, что он позорнейшим образом прохлопал что-то очень важное и тем способствовал совершению нового преступления.
“Что мы имеем? — рассуждал он. — Имеем малопонятное желание Банкира приложить гражданку Скворцову Екатерину, да так, чтобы больше не встала. Очень сильное желание — таких, как Костик, по мелким поручениям не посылают. Далее, имеем хотя и вполне понятное, но как-то уж очень резко обострившееся желание того же Банкира убрать с дороги Студента. Такое впечатление, что Студент его окончательно достал, хотя чем он мог его достать? Так, щипал по мелочам, то справа, то слева... Катя, надо понимать, знала, что за ней охотятся, но мне об этом говорить почему-то не стала, а предпочла рискнуть. Костику не повезло, но и она тоже исчезла — прямо как Прудников... Ну ладно, Костик мог быть не один, но откуда взялся Панин на своем “порше”? Откуда он вообще все время берется, этот Панин? Как сюда попал? Зачем? Как могут быть связаны Банкир, Студент и Катя Скворцова? Ответ: да никак, Катя вообще из другой оперы. А вот поди ж ты, как-то все-таки связаны, вертятся все трое вокруг одной оси. Знать бы только, что это за ось...”
Задумавшись, майор Селиванов едва не прошел мимо того, что искал. Только по счастливой случайности он заметил, что топчет, оказывается, рассыпавшиеся по полу фотографии, и зачем-то нагнулся, чтобы их поднять, да так и застыл в нелепой позе пассивного педераста, медленно наливаясь нездоровым багрянцем от прилившей к голове крови.
— Радикулит схватил, Сан Саныч? — спросил кто-то, и он, спохватившись, разогнулся, держа в руке прямоугольник фотографической бумаги, с которого смотрело на него повернутое в пол-оборота породистое лицо коллекционера и большого специалиста по антиквариату Юрия Прудникова.
— Хуже, — ответил он в пространство, — гораздо хуже.
В этот момент, держа в руках фотографию, которой совершенно нечего было делать в этом доме, майор Селиванов понял, что наконец-то ухватился за ту самую ось вращения, которая так занимала его мысли в течение последнего часа.
Теперь оставалось только решить, куда ему эту ось вставить.
— Ага, — сказал прапорщик Мороз, стоя в дверях и для верности придерживаясь за косяк — бравого воина изрядно штормило, лицо его покраснело от усилий, прилагаемых к тому, чтобы сохранять вертикальное положение на кренящейся палубе его холостяцкого суденышка, а по лестничной площадке подобно свежему дыханию океанских просторов стремительно распространялся густой аромат спиртового перегара. — М-милости прошу. Замочили кого-нибудь?
Катя вздрогнула, а Валерий сделал странное движение, словно собрался грудью закрыть прапорщику рот, как пулеметную амбразуру.
— Тише, Степаныч, — попросил он. — Ну что ты, в самом деле, ведь весь подъезд на уши поставишь. Алексеевна опять ментовку вызовет, надо тебе это?
— Надо, — уверенно сказал прапорщик. — Давно я в рыло никому не давал, пущай вызывает... Алексеевна!!! — вдруг заорал он дурашливым пьяным голосом, от которого по подъезду покатилось гулкое эхо. — Слышь, кошелка старая, где ты там? Ау!!!
Валерий с трудом вдвинул его в квартиру и, рывком втащив за собой Катю, захлопнул дверь, успев, впрочем, услышать, как этажом ниже с характерным щелчком отворилась дверь старой кошелки.
— Валерка, да ты чего? — весело вращая совершенно пьяными глазами, вопрошал влекомый на кухню прапорщик, даже не оказывая сопротивления — видимо, от сильного удивления. — Да ты ошалел, что ли, чего пихаешься?
Он вцепился в оленьи рога, которые немедленно с треском оторвались от стены. Прапорщик Мороз не сумел удержать рога за скользкий отполированный отросток, и рога пребольно гвозданули Валерия по макушке.
— Да тише ты, Степаныч, — сатанея от боли, прошипел Валерий. — Нам с тобой поговорить надо, а ты тут выкаблучиваешься, как муха на стекле.
Катя запуталась полами плаща в батарее десятилитровых бутылей с кислотой и чуть не упала. Она чувствовала, что на сегодня с нее вполне достаточно приключений, но ход событий явно перестал от нее зависеть. Оставалось терпеть и надеяться, что ее спутник тоже когда-нибудь устанет. Больше всего она боялась, что сейчас ей придется украшать собой холостяцкое застолье — у нее попросту не осталось на это сил, да и украшение из нее сейчас было, мягко говоря, сомнительное.
— Ну, чего тебе? — спросил задвинутый, наконец, на кухню Степаныч, усаживаясь на табурет и бросая оценивающий взгляд на полупустой трехлитровик, стоявший посреди стола. Глядя сквозь прозрачную толщу авиационного спирта, он углядел, наконец, Катю и очень ей обрадовался.
— О! — воскликнул он, облокачиваясь на край стола. Локоть предательски соскользнул, и прапорщик с трудом удержал равновесие. — Мой дождевичок! А в дождевичке, никак, баба. Опять койкой скрипеть станете? Ладно, разрешаю, скрипите, я уже снотворное принял. Вам налить для храбрости?
— Спасибо, Степаныч, не стоит. У меня к тебе просьба.
— На вынос не торгуем, — ни к селу, ни к городу заявил прапорщик. — Пей здесь, а то мне скучно. Ты меня, паршивец, бросил. Нас на бабу п-пром-меннял... — затянул он густым басом.
— Ключ от дачи дай, — сказал Валерий.
— На.
— Что — на? Ключ-то где?
— Где, где... на гвозде, вот где! Где всегда, не знаешь, что ли?
— Степаныч, так я поживу там пару дней, если ты не против?
— Да хоть пару лет, мне-то что за разница? Так не хочешь выпить?
— Неохота чего-то, ты уж извини.
— А баба твоя?
Валерий открыл было рот, но Катя опередила его.
— А я выпью, — неожиданно для себя самой сказала она. — Наливай, Степаныч!
— Наш человек! — медведем взревел обрадованный прапорщик. — Слушай, на кой ляд тебе этот стрихлет? Оставайся у меня, век потом будешь вспоминать! Ладно, ладно, шучу, но ты все-таки подумай. Ну, отвезет он тебя ко мне на дачу. Там, конечно, камин, и шкура медвежья, и банька... ну и что?
Катя бросила осторожный косой взгляд на Валерия. Он уже сидел за столом, держал в руке стакан, в упор смотрел на Катю и улыбался уголками губ, как умел только он. Катя поспешно отвела взгляд, но ей пришлось приложить большое усилие, чтобы не посмотреть на него снова.
— А ты готов, Степаныч, — сказал Валерий. — Я тебя таким даже и не видал ни разу.
— А это, друг Валера, потому, что ты обычно гораздо пьянее меня, — с неожиданной рассудительностью ответствовал Степаныч, щедро разливая спирт по стаканам и по поверхности стола. — Ну, вздрогнем!
— Это спирт, — предупредил Катю Валерий, но было поздно — она уже проглотила свою порцию жидкого огня и теперь сидела, зажав ладонью рот и выпучив глаза.
Степаныч быстро плеснул в ее стакан воды из котелка и предупредительно поднес краюху черного хлеба, щедро инкрустированную тушенкой. Катя одним глотком выхлебала воду и впилась зубами в хлеб. Прапорщик вознамерился было налить по второй, но Валерий остановил его.
— Я тебя прошу, Глеб Степаныч, — сказал он, — не надо. Нам бы потеряться на недельку, нам в затылок дышат, понимаешь? Не до выпивки нам сейчас.
— Ну и хер с вами, — невежливо сказал Степаныч и перестал обращать на них внимание. Выходя в прихожую, они слышали, как прапорщик что-то тихо, но очень убедительно втолковывает своей трехлитровой банке.
— А он не упьется насмерть? — обеспокоенно спросила Катя. — У него там еще не меньше литра осталось. Валера... Валера, ау! Я заблудилась!
— Горе ты мое, — сказал Студент, возвращаясь и за шиворот вытаскивая ее из туалета. — До машины-то дойдешь?
— Дой... ду, — сказала Катя, с удивлением обнаружив, что у нее начал отниматься язык. Это обстоятельство показалось ей ужасно веселым, и она начала глупо хихикать.
Панин снял с вбитого в стену прихожей гвоздя архаичного вида ключ от прапорщицкой дачи, а потом, немного подумав, еще какие-то ключи — как показалось захмелевшей Кате, от автомобиля.
— Ты что, хочешь украсть у Степаныча машину? — спросила она уже на лестнице, тяжело повисая на руке у своего спутника. Рука была твердая, как дерево, и висеть на ней было до невозможности приятно. Катя вдруг вообразила себя салфеткой, перекинутой через руку официанта, и снова захихикала, но сразу же решила, что быть салфеткой не очень интересно. Быть банным полотенцем — вот мое истинное призвание, решила она. Чего только не повидаешь на такой работе, вокруг чего только не обернешься!..
— Занятная идея, — сказал Валерий, и Катя с пьяным ужасом поняла, что уже какое-то время говорит вслух. — Ее надо будет развить как-нибудь на досуге. А пока не могла бы ты стать чем-нибудь ходячим — просто для разнообразия?
— Заметано, — согласилась Катя. — Становлюсь ходячим банным полотенцем.
Она гордо выпрямилась и слишком смело шагнула вперед, немедленно угодив ногой мимо ступеньки, так что, если бы Валерий не подхватил ее под локоть, к списку ее травм наверняка добавилась бы строчка-другая.
— Полотенца плохо ходят, — пожаловалась Катя Валерию. — Полотенца все время падают. Это потому, что у них никуда не годный опорно-двигательный аппарат.
— Это потому, — возразил Валерий, — что полотенцам не следовало хлестать спирт стаканами.
— Полотенца не любят морвра... мура... моралистов, — обиженно заявила Катя. — Сам меня туда затащил, а теперь мор... рализирует. Ой, мы что, вот на этом поедем?
Она захлопала в ладоши и даже попыталась несколько раз подпрыгнуть при виде древнего жукоподобного “запорожца”, к которому подвел ее Валерий. Вопреки своему несомненно почтенному возрасту автомобильчик лаково сверкал отполированными округлостями бортов и с виду находился в идеальном состоянии. Мертвенный зеленовато-голубой свет ртутной лампы, освещавшей стоянку, мешал определить цвет этой ископаемой тележки. Видно было только, что она двухцветная: крыша была гораздо темнее всего остального. Так, насколько было известно Кате из старых журналов и кинофильмов, модно было красить автомобили в шестидесятых годах. Прапорщик Мороз, судя по всему, был большим консерватором.
— Садись, — сказал Валерий, открывая перед ней дверцу. — Ниже, ниже нагибайся, это тебе не автобус...
— Что за причуды? — поинтересовалась она, усаживаясь на переднем сиденье и с трудом расправляя под собой шуршащий дождевик. — В твоей телеге кончился бензин?
— Моя, как ты выразилась, телега чересчур бросается в глаза, — сказал, садясь рядом, Валерий и несколько раз сильно хлопнул дверцей. — И когда он только дверь починит... На “порше” хорошо устраивать гонки и снимать телок у ресторана, а вот прятаться на нем — хуже не придумаешь. Я, когда прячусь, всегда у Степаныча машину одалживаю.
— И как, находят?
— Нет, как видишь.
Стартер закудахтал, позади несколько раз гулко чихнул и с треском заработал слабенький движок, и “запорожец”, смешно подпрыгивая на выбоинах, с комичной деловитостью выкатился на улицу, держа курс на северо-восток и постепенно разгоняясь до крейсерской скорости в семьдесят километров в час. Катя поерзала, устраиваясь поудобнее в узкой кабине, и начала клевать носом — в машине было тепло и у-ютно, тарахтенье двигателя убаюкивало, по всему телу мягкими теплыми волнами бродил хмель, попеременно ударяя в различные части организма, а впереди ждал отдых, по которому так стосковалось уставшее за этот сумасшедший день тело.
“Запорожец” вырулил на кольцевую дорогу, проехал по ней километров пять и свернул на загородное шоссе — полупьяная Катя не смогла в темноте определить, на какое именно. Вскоре после этого они миновали пост ГАИ. Полосатый шлагбаум смотрел в небо, глаза слепила целая батарея прожекторов, а на обочине стояли двое в армейских бронежилетах и с короткоствольными автоматами подмышкой. Вспомнив о лежащем в кармане пистолете, Катя чуть было не протрезвела с перепуга, но Валерий вел машину как ни в чем ни бывало, и оказалось, что он абсолютно прав — постовые не удостоили двухцветную букашку даже мимолетного взгляда, и вскоре туманное сияние прожекторов померкло далеко позади. Потом вплотную к нитке асфальта подступил черный лес, мимо замелькали выхваченные из темноты светом фар кусты и призрачные колонны древесных стволов, на фоне которых неторопливо проплывали навстречу ярко сияющие отраженным светом круги и треугольники дорожных знаков.
Минут через двадцать Валерий притормозил и аккуратно съехал с шоссе, целясь во внезапно возникший просвет в сплошной стене стволов и веток. Под колеса машины с шумным плеском легла первая большая лужа, и “запорожец” бодро запрыгал с кочки на кочку по комковатому проселку, так замысловато петлявшему по лесу, словно некий шутник специально запутал его, как клубок ниток.
Катя заметила, что дождь со снегом прекратился, и налетевший ветер куда-то прогнал тучи. Теперь в редких просветах меж черных ветвей сверкали по-осеннему холодные звезды, а когда лес вдруг оборвался, как ножом обрезанный, и машина выкатилась на обширный темный простор, в котором не видно было ни единого огонька, справа в небе обнаружилась луна — полная и, как всегда на восходе, огромная и медно-красная, наводящая суеверный страх своим непривычным для городского глаза видом.
— Куда ты привез нас, Сусанин Иван? — тараща глаза на это чудовище, спросила Катя. Она вдруг ощутила — не поняла, понимать тут было нечего, все это ей было известно с детского сада, а вот именно ощутила, — что Луна — это большой каменный шар, висящий в небе у нее над головой. — Эта штуковина на нас не свалится?
— Полнолуние, — невпопад ответил Валерий. — Ты часом не знаешь, почему она такая здоровенная, когда восходит?
— Не знаю. Мне в полнолуние всегда кошмары снятся.
— Точно. Мне тоже всякая белиберда снится, особенно когда луна в окошко светит.
— Ты что, — подскочила Катя, — это же нельзя!
— Что нельзя?
— Нельзя спать, когда луна в лицо!
— А почему?
— Не знаю...
Машина снова нырнула в лес, и луна пропала из вида, опять заслонившись верхушками деревьев. Впрочем, лес на поверку оказался всего-навсего реденьким перелеском и закончился едва ли не раньше, чем Катя успела его заметить. Кургузый нос “запорожца” вдруг провалился вниз, и машина вошла в пике, как бомбардировщик — у Кати даже дух захватило, и в голову полезли парашюты и — почему-то — пробковые спасательные жилеты. По обеим сторонам дороги воздвиглись высокие песчаные откосы, словно машина вдруг нырнула в тоннель, ведущий к центру Земли. Тем не менее, в конце этого головокружительного спуска их поджидала не геенна огненная, а обширная и довольно глубокая лужа, из которой “запорожец” выбрался, храбро завывая мотором и поднимая игрушечные маслянисто-черные волны. Теперь впереди стали видны немногочисленные желтые огоньки, негусто горевшие прямо по курсу.
— Это куда мы приехали? — поинтересовалась Катя.
— Это мы приехали в дачный поселок, — в тон ей пояснил Валерий. — У Степаныча здесь дача.
Дача прапорщика Мороза представляла собой добротный бревенчатый дом безо всяких новомодных штучек вроде силикатного кирпича и бассейна в цокольном этаже. Здесь все было просто и без затей — по крайней мере, снаружи. Поднявшись на высокое крыльцо с навесом и резными столбиками, Валерий первым делом зажег свет на веранде. Усталая и все еще не совсем трезвая Катя, путаясь в плаще, выбралась наружу и остановилась у машины, облокотившись на открытую дверцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Селиванов встал и пошел по квартире, сам не до конца представляя, что же он, собственно, ищет. Тем не менее, он нашел: в противоположном от двери углу, под окошком, валялись скомканные, очень грязные и в нескольких местах разорванные джинсы. Кто-то пытался нетвердой рукой наложить на прорехи кожаные заплаты, но, судя по всему, притомился и забросил рукоделье в угол все той же нетвердой — не иначе, как от алкоголя, — рукой. Безо всякой экспертизы было видно, что заплатки вырезаны из плаща.
— Ну и ну, — вслух восхитился майор, — даже завидно. Лет двадцать уже я так не напивался. То-то весело им было поутру.
Джинсы только подтвердили его догадку о том, что Катя утром водила его за нос. Собственно, он еще тогда усмотрел в ее рассказе некоторые несообразности, да и лицо у нее было не ахти, но он тогда приписал все это причинам вполне естественным — все-таки не каждый день случается обнаружить труп лучшей подруги в подвале собственного дома. Получалось, что он позорнейшим образом прохлопал что-то очень важное и тем способствовал совершению нового преступления.
“Что мы имеем? — рассуждал он. — Имеем малопонятное желание Банкира приложить гражданку Скворцову Екатерину, да так, чтобы больше не встала. Очень сильное желание — таких, как Костик, по мелким поручениям не посылают. Далее, имеем хотя и вполне понятное, но как-то уж очень резко обострившееся желание того же Банкира убрать с дороги Студента. Такое впечатление, что Студент его окончательно достал, хотя чем он мог его достать? Так, щипал по мелочам, то справа, то слева... Катя, надо понимать, знала, что за ней охотятся, но мне об этом говорить почему-то не стала, а предпочла рискнуть. Костику не повезло, но и она тоже исчезла — прямо как Прудников... Ну ладно, Костик мог быть не один, но откуда взялся Панин на своем “порше”? Откуда он вообще все время берется, этот Панин? Как сюда попал? Зачем? Как могут быть связаны Банкир, Студент и Катя Скворцова? Ответ: да никак, Катя вообще из другой оперы. А вот поди ж ты, как-то все-таки связаны, вертятся все трое вокруг одной оси. Знать бы только, что это за ось...”
Задумавшись, майор Селиванов едва не прошел мимо того, что искал. Только по счастливой случайности он заметил, что топчет, оказывается, рассыпавшиеся по полу фотографии, и зачем-то нагнулся, чтобы их поднять, да так и застыл в нелепой позе пассивного педераста, медленно наливаясь нездоровым багрянцем от прилившей к голове крови.
— Радикулит схватил, Сан Саныч? — спросил кто-то, и он, спохватившись, разогнулся, держа в руке прямоугольник фотографической бумаги, с которого смотрело на него повернутое в пол-оборота породистое лицо коллекционера и большого специалиста по антиквариату Юрия Прудникова.
— Хуже, — ответил он в пространство, — гораздо хуже.
В этот момент, держа в руках фотографию, которой совершенно нечего было делать в этом доме, майор Селиванов понял, что наконец-то ухватился за ту самую ось вращения, которая так занимала его мысли в течение последнего часа.
Теперь оставалось только решить, куда ему эту ось вставить.
— Ага, — сказал прапорщик Мороз, стоя в дверях и для верности придерживаясь за косяк — бравого воина изрядно штормило, лицо его покраснело от усилий, прилагаемых к тому, чтобы сохранять вертикальное положение на кренящейся палубе его холостяцкого суденышка, а по лестничной площадке подобно свежему дыханию океанских просторов стремительно распространялся густой аромат спиртового перегара. — М-милости прошу. Замочили кого-нибудь?
Катя вздрогнула, а Валерий сделал странное движение, словно собрался грудью закрыть прапорщику рот, как пулеметную амбразуру.
— Тише, Степаныч, — попросил он. — Ну что ты, в самом деле, ведь весь подъезд на уши поставишь. Алексеевна опять ментовку вызовет, надо тебе это?
— Надо, — уверенно сказал прапорщик. — Давно я в рыло никому не давал, пущай вызывает... Алексеевна!!! — вдруг заорал он дурашливым пьяным голосом, от которого по подъезду покатилось гулкое эхо. — Слышь, кошелка старая, где ты там? Ау!!!
Валерий с трудом вдвинул его в квартиру и, рывком втащив за собой Катю, захлопнул дверь, успев, впрочем, услышать, как этажом ниже с характерным щелчком отворилась дверь старой кошелки.
— Валерка, да ты чего? — весело вращая совершенно пьяными глазами, вопрошал влекомый на кухню прапорщик, даже не оказывая сопротивления — видимо, от сильного удивления. — Да ты ошалел, что ли, чего пихаешься?
Он вцепился в оленьи рога, которые немедленно с треском оторвались от стены. Прапорщик Мороз не сумел удержать рога за скользкий отполированный отросток, и рога пребольно гвозданули Валерия по макушке.
— Да тише ты, Степаныч, — сатанея от боли, прошипел Валерий. — Нам с тобой поговорить надо, а ты тут выкаблучиваешься, как муха на стекле.
Катя запуталась полами плаща в батарее десятилитровых бутылей с кислотой и чуть не упала. Она чувствовала, что на сегодня с нее вполне достаточно приключений, но ход событий явно перестал от нее зависеть. Оставалось терпеть и надеяться, что ее спутник тоже когда-нибудь устанет. Больше всего она боялась, что сейчас ей придется украшать собой холостяцкое застолье — у нее попросту не осталось на это сил, да и украшение из нее сейчас было, мягко говоря, сомнительное.
— Ну, чего тебе? — спросил задвинутый, наконец, на кухню Степаныч, усаживаясь на табурет и бросая оценивающий взгляд на полупустой трехлитровик, стоявший посреди стола. Глядя сквозь прозрачную толщу авиационного спирта, он углядел, наконец, Катю и очень ей обрадовался.
— О! — воскликнул он, облокачиваясь на край стола. Локоть предательски соскользнул, и прапорщик с трудом удержал равновесие. — Мой дождевичок! А в дождевичке, никак, баба. Опять койкой скрипеть станете? Ладно, разрешаю, скрипите, я уже снотворное принял. Вам налить для храбрости?
— Спасибо, Степаныч, не стоит. У меня к тебе просьба.
— На вынос не торгуем, — ни к селу, ни к городу заявил прапорщик. — Пей здесь, а то мне скучно. Ты меня, паршивец, бросил. Нас на бабу п-пром-меннял... — затянул он густым басом.
— Ключ от дачи дай, — сказал Валерий.
— На.
— Что — на? Ключ-то где?
— Где, где... на гвозде, вот где! Где всегда, не знаешь, что ли?
— Степаныч, так я поживу там пару дней, если ты не против?
— Да хоть пару лет, мне-то что за разница? Так не хочешь выпить?
— Неохота чего-то, ты уж извини.
— А баба твоя?
Валерий открыл было рот, но Катя опередила его.
— А я выпью, — неожиданно для себя самой сказала она. — Наливай, Степаныч!
— Наш человек! — медведем взревел обрадованный прапорщик. — Слушай, на кой ляд тебе этот стрихлет? Оставайся у меня, век потом будешь вспоминать! Ладно, ладно, шучу, но ты все-таки подумай. Ну, отвезет он тебя ко мне на дачу. Там, конечно, камин, и шкура медвежья, и банька... ну и что?
Катя бросила осторожный косой взгляд на Валерия. Он уже сидел за столом, держал в руке стакан, в упор смотрел на Катю и улыбался уголками губ, как умел только он. Катя поспешно отвела взгляд, но ей пришлось приложить большое усилие, чтобы не посмотреть на него снова.
— А ты готов, Степаныч, — сказал Валерий. — Я тебя таким даже и не видал ни разу.
— А это, друг Валера, потому, что ты обычно гораздо пьянее меня, — с неожиданной рассудительностью ответствовал Степаныч, щедро разливая спирт по стаканам и по поверхности стола. — Ну, вздрогнем!
— Это спирт, — предупредил Катю Валерий, но было поздно — она уже проглотила свою порцию жидкого огня и теперь сидела, зажав ладонью рот и выпучив глаза.
Степаныч быстро плеснул в ее стакан воды из котелка и предупредительно поднес краюху черного хлеба, щедро инкрустированную тушенкой. Катя одним глотком выхлебала воду и впилась зубами в хлеб. Прапорщик вознамерился было налить по второй, но Валерий остановил его.
— Я тебя прошу, Глеб Степаныч, — сказал он, — не надо. Нам бы потеряться на недельку, нам в затылок дышат, понимаешь? Не до выпивки нам сейчас.
— Ну и хер с вами, — невежливо сказал Степаныч и перестал обращать на них внимание. Выходя в прихожую, они слышали, как прапорщик что-то тихо, но очень убедительно втолковывает своей трехлитровой банке.
— А он не упьется насмерть? — обеспокоенно спросила Катя. — У него там еще не меньше литра осталось. Валера... Валера, ау! Я заблудилась!
— Горе ты мое, — сказал Студент, возвращаясь и за шиворот вытаскивая ее из туалета. — До машины-то дойдешь?
— Дой... ду, — сказала Катя, с удивлением обнаружив, что у нее начал отниматься язык. Это обстоятельство показалось ей ужасно веселым, и она начала глупо хихикать.
Панин снял с вбитого в стену прихожей гвоздя архаичного вида ключ от прапорщицкой дачи, а потом, немного подумав, еще какие-то ключи — как показалось захмелевшей Кате, от автомобиля.
— Ты что, хочешь украсть у Степаныча машину? — спросила она уже на лестнице, тяжело повисая на руке у своего спутника. Рука была твердая, как дерево, и висеть на ней было до невозможности приятно. Катя вдруг вообразила себя салфеткой, перекинутой через руку официанта, и снова захихикала, но сразу же решила, что быть салфеткой не очень интересно. Быть банным полотенцем — вот мое истинное призвание, решила она. Чего только не повидаешь на такой работе, вокруг чего только не обернешься!..
— Занятная идея, — сказал Валерий, и Катя с пьяным ужасом поняла, что уже какое-то время говорит вслух. — Ее надо будет развить как-нибудь на досуге. А пока не могла бы ты стать чем-нибудь ходячим — просто для разнообразия?
— Заметано, — согласилась Катя. — Становлюсь ходячим банным полотенцем.
Она гордо выпрямилась и слишком смело шагнула вперед, немедленно угодив ногой мимо ступеньки, так что, если бы Валерий не подхватил ее под локоть, к списку ее травм наверняка добавилась бы строчка-другая.
— Полотенца плохо ходят, — пожаловалась Катя Валерию. — Полотенца все время падают. Это потому, что у них никуда не годный опорно-двигательный аппарат.
— Это потому, — возразил Валерий, — что полотенцам не следовало хлестать спирт стаканами.
— Полотенца не любят морвра... мура... моралистов, — обиженно заявила Катя. — Сам меня туда затащил, а теперь мор... рализирует. Ой, мы что, вот на этом поедем?
Она захлопала в ладоши и даже попыталась несколько раз подпрыгнуть при виде древнего жукоподобного “запорожца”, к которому подвел ее Валерий. Вопреки своему несомненно почтенному возрасту автомобильчик лаково сверкал отполированными округлостями бортов и с виду находился в идеальном состоянии. Мертвенный зеленовато-голубой свет ртутной лампы, освещавшей стоянку, мешал определить цвет этой ископаемой тележки. Видно было только, что она двухцветная: крыша была гораздо темнее всего остального. Так, насколько было известно Кате из старых журналов и кинофильмов, модно было красить автомобили в шестидесятых годах. Прапорщик Мороз, судя по всему, был большим консерватором.
— Садись, — сказал Валерий, открывая перед ней дверцу. — Ниже, ниже нагибайся, это тебе не автобус...
— Что за причуды? — поинтересовалась она, усаживаясь на переднем сиденье и с трудом расправляя под собой шуршащий дождевик. — В твоей телеге кончился бензин?
— Моя, как ты выразилась, телега чересчур бросается в глаза, — сказал, садясь рядом, Валерий и несколько раз сильно хлопнул дверцей. — И когда он только дверь починит... На “порше” хорошо устраивать гонки и снимать телок у ресторана, а вот прятаться на нем — хуже не придумаешь. Я, когда прячусь, всегда у Степаныча машину одалживаю.
— И как, находят?
— Нет, как видишь.
Стартер закудахтал, позади несколько раз гулко чихнул и с треском заработал слабенький движок, и “запорожец”, смешно подпрыгивая на выбоинах, с комичной деловитостью выкатился на улицу, держа курс на северо-восток и постепенно разгоняясь до крейсерской скорости в семьдесят километров в час. Катя поерзала, устраиваясь поудобнее в узкой кабине, и начала клевать носом — в машине было тепло и у-ютно, тарахтенье двигателя убаюкивало, по всему телу мягкими теплыми волнами бродил хмель, попеременно ударяя в различные части организма, а впереди ждал отдых, по которому так стосковалось уставшее за этот сумасшедший день тело.
“Запорожец” вырулил на кольцевую дорогу, проехал по ней километров пять и свернул на загородное шоссе — полупьяная Катя не смогла в темноте определить, на какое именно. Вскоре после этого они миновали пост ГАИ. Полосатый шлагбаум смотрел в небо, глаза слепила целая батарея прожекторов, а на обочине стояли двое в армейских бронежилетах и с короткоствольными автоматами подмышкой. Вспомнив о лежащем в кармане пистолете, Катя чуть было не протрезвела с перепуга, но Валерий вел машину как ни в чем ни бывало, и оказалось, что он абсолютно прав — постовые не удостоили двухцветную букашку даже мимолетного взгляда, и вскоре туманное сияние прожекторов померкло далеко позади. Потом вплотную к нитке асфальта подступил черный лес, мимо замелькали выхваченные из темноты светом фар кусты и призрачные колонны древесных стволов, на фоне которых неторопливо проплывали навстречу ярко сияющие отраженным светом круги и треугольники дорожных знаков.
Минут через двадцать Валерий притормозил и аккуратно съехал с шоссе, целясь во внезапно возникший просвет в сплошной стене стволов и веток. Под колеса машины с шумным плеском легла первая большая лужа, и “запорожец” бодро запрыгал с кочки на кочку по комковатому проселку, так замысловато петлявшему по лесу, словно некий шутник специально запутал его, как клубок ниток.
Катя заметила, что дождь со снегом прекратился, и налетевший ветер куда-то прогнал тучи. Теперь в редких просветах меж черных ветвей сверкали по-осеннему холодные звезды, а когда лес вдруг оборвался, как ножом обрезанный, и машина выкатилась на обширный темный простор, в котором не видно было ни единого огонька, справа в небе обнаружилась луна — полная и, как всегда на восходе, огромная и медно-красная, наводящая суеверный страх своим непривычным для городского глаза видом.
— Куда ты привез нас, Сусанин Иван? — тараща глаза на это чудовище, спросила Катя. Она вдруг ощутила — не поняла, понимать тут было нечего, все это ей было известно с детского сада, а вот именно ощутила, — что Луна — это большой каменный шар, висящий в небе у нее над головой. — Эта штуковина на нас не свалится?
— Полнолуние, — невпопад ответил Валерий. — Ты часом не знаешь, почему она такая здоровенная, когда восходит?
— Не знаю. Мне в полнолуние всегда кошмары снятся.
— Точно. Мне тоже всякая белиберда снится, особенно когда луна в окошко светит.
— Ты что, — подскочила Катя, — это же нельзя!
— Что нельзя?
— Нельзя спать, когда луна в лицо!
— А почему?
— Не знаю...
Машина снова нырнула в лес, и луна пропала из вида, опять заслонившись верхушками деревьев. Впрочем, лес на поверку оказался всего-навсего реденьким перелеском и закончился едва ли не раньше, чем Катя успела его заметить. Кургузый нос “запорожца” вдруг провалился вниз, и машина вошла в пике, как бомбардировщик — у Кати даже дух захватило, и в голову полезли парашюты и — почему-то — пробковые спасательные жилеты. По обеим сторонам дороги воздвиглись высокие песчаные откосы, словно машина вдруг нырнула в тоннель, ведущий к центру Земли. Тем не менее, в конце этого головокружительного спуска их поджидала не геенна огненная, а обширная и довольно глубокая лужа, из которой “запорожец” выбрался, храбро завывая мотором и поднимая игрушечные маслянисто-черные волны. Теперь впереди стали видны немногочисленные желтые огоньки, негусто горевшие прямо по курсу.
— Это куда мы приехали? — поинтересовалась Катя.
— Это мы приехали в дачный поселок, — в тон ей пояснил Валерий. — У Степаныча здесь дача.
Дача прапорщика Мороза представляла собой добротный бревенчатый дом безо всяких новомодных штучек вроде силикатного кирпича и бассейна в цокольном этаже. Здесь все было просто и без затей — по крайней мере, снаружи. Поднявшись на высокое крыльцо с навесом и резными столбиками, Валерий первым делом зажег свет на веранде. Усталая и все еще не совсем трезвая Катя, путаясь в плаще, выбралась наружу и остановилась у машины, облокотившись на открытую дверцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38