И, наконец, последним ударом станет работа уже внутри Белого дома спецгрупп «Альфа» и «Вымпел». Каждому этапу он находил объяснения, связанные с особенностями самого здания, возможностями его обороны. Он считал, что такой план взятия Белого дома приведёт к наименьшему количеству жертв среди обороняющихся.
Я увидел, как оживились генералы, как приободрился Черномырдин. Когда появился реальный план, стало легче, с ним можно было спорить, не соглашаться, уточнять, но уже была точка отсчёта. Пожалуй, именно с этого момента, а часы показывали четвёртый час ночи, наступил моральный перелом и у всех участников совещания. Тут же командующий сухопутными войсками и начальник штаба Вооружённых Сил связались с командирами дивизий, и через несколько минут доложили коллегии, что в семь утра танки могут быть на месте дислокации.
Черномырдин спросил: «Принципиальных возражений ни у кого нет, план принимается?» Все одобрительно кивнули. Тут слова попросил Грачев. Он, медленно выговаривая слова, обратился ко мне: «Борис Николаевич, вы даёте мне санкцию на применение в Москве танков?»
Я посмотрел на него. Молча. Он ответил таким же прямым взглядом, потом отвёл глаза. Черномырдин не выдержал, сказал: «Павел Сергеевич, ну, вы что, вам поручено командовать операцией, почему президент должен решать, какие именно вам для этого необходимы средства?!» Грачев проговорил что-то вроде того, что, конечно, он самостоятельно примет решение, но ему важно было уточнить…
Я встал, попросил дальнейшие детали обсудить без меня, а Грачеву сказал: «Я вам письменный приказ пришлю». И поехал в Кремль.
Первым делом вызвал Илюшина, попросил подготовить распоряжение о том, что Грачеву поручается командование операцией по освобождению Белого дома от засевших там вооружённых боевиков и формирований. Через несколько минут Илюшин принёс готовый документ. Я подписал его, и тут же попросил, чтобы фельдсвязью курьер немедленно доставил распоряжение Грачеву лично в руки.
Да, я давил, давил на них, не давая возможности засомневаться, не позволяя расслабиться, закрасться слабости, неуверенности. Нам и так слишком дорого обошлись несколько часов растерянности. Я действовал жёстко, напористо, видимо, в эти минуты многие на меня обижались. Но было не до церемоний.
После возвращения из Министерства обороны, когда механизм управления полностью включился — а в том, что он и дальше будет крутиться, работать, я уже был абсолютно уверен, — я мог теперь обратиться к москвичам, россиянам. Записывал моё выступление на телекамеру наш кремлёвский видеооператор Александр Кузнецов, мы не стали никого приглашать с телевидения, там сейчас каждый человек был на счёту. Вся запись продолжалась не более десяти минут. Вскоре по каналам агентств сообщили, что обращение президента в ближайшее время будет передано по телевидению. В это время туда неслась машина с нашей охраной, в руках у курьера была видеокассета.
Ну, а как брали здание парламента, все знают. Вряд ли к этому можно что-то добавить. Программа CNN вела репортаж о штурме Белого дома на весь мир, и повторять то, что все отлично помнят, видели своими глазами, не имеет смысла. Были танки, были выстрелы, были автоматные очереди, зеваки, пришедшие смотреть на спектакль, в котором убивают не понарошку, а взаправду. Были убитые, много убитых. И горе было общее, без делёжки на наших и ненаших. Все — наши…
Вечером я пригласил в Кремль Черномырдина, Ерина, Грачева, Филатова. Уже в 16.30 было известно, что практически всю верхушку Белого дома удалось арестовать. Как раз в это время Коржаков с охраной на БТР и БМП сопровождал всех их в Лефортовскую тюрьму, принадлежащую Министерству безопасности, а до этого КГБ. Я почему-то в этот момент вспомнил о Баранникове. Представил, с каким ужасом он, который всего два месяца назад был генералом, начальником, в том числе и этого хозяйства, войдёт сейчас в камеру… Потом отогнал от себя эту мысль. Он все сделал своими руками и лично сам себе подписал приговор, по которому через несколько минут окажется в Лефортовской тюрьме. Об остальных даже не хотелось и вспоминать.
«Октябрьская революция» 1993 года безуспешно завершилась.
И помянем погибших…
Глава 10. Преждевременные итоги
В ожидании нового века
Бывшая империя не исчезает просто так. Она готовит нам все новые и новые катаклизмы. Она воспроизводит новых бойцов, фанатов, лидеров в погонах или без них. Империя мстит за свою гибель.
Как же уберечься от этого политического Чернобыля? Я думаю, надо научиться прежде всего честно и объективно анализировать ситуацию. Не впадать в эйфорию, но и не поддаваться депрессии, которая — не скрою — охватила меня после этих трагических событий. Все тогда бросились строить безумные предположения об изощрённых провокациях, о спланированном заговоре против Белого дома. Я рассказал, как все было на самом деле. Но хотелось бы разобраться и в причинах происшедшего.
Политика — дело тяжёлое, иногда страшное, но все же человеческое. В ней те же законы, что и в жизни. И у политика должна быть брезгливость, чистоплотность, не должен он ради высокой идеи пачкаться в грязи.
Никто не заставлял боевого офицера Руцкого, профессора Хасбулатова, считающих себя политиками глубоко нравственными, пользоваться помощью неонацистов. Именно у стен Белого дома прошли своё боевое крещение русские фашисты, боготворящие Гитлера и его идеи. Именно от Белого дома шли импульсы, толкающие людей на самое страшное — поджигать, убивать, громить. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, здесь провоцировали, готовили, тщательно планировали. И делали это под прикрытием высокого звания «политической оппозиции».
Я думаю, что вот эта чисто этическая причина и есть самая основная. В неразборчивости вкусов моих оппонентов — причина их краха. В их моральной ослепленности. В том состоянии возбуждения, какого-то опьянения событиями, в котором они пребывали все эти дни.
3 октября Руцкой и Хасбулатов обратились к народу с воззванием. Это произошло в тот момент, когда была захвачена мэрия. Они решили, что началось настоящее народное восстание. Они взывали:
«Дорогие друзья! Победа ещё не окончательная, против вас могут быть брошены вооружённые формирования под руководством продажных командиров. Их поддержат прислужники и приспешники Ельцина. Будьте бдительны и стойки. Мы обращаемся ко всем коллективам, ко всем гражданам нашей Родины: не выполняйте преступные указы и распоряжения ельцинистов. Объединяйтесь вокруг законно избранных органов власти — Советов народных депутатов.
Мы обращаемся к воинам российской армии и флота: проявите гражданское мужество, сохраните воинскую честь на верность конституции, поддержите конкретными действиями народовластие и закон. Россия будет благодарна вам и по достоинству оценит настоящих патриотов».
Вот такие слова. Мне понятно то глубочайшее потрясение, опустошение, которое испытали жители России после октябрьских событий. Жутко, когда танки стреляют в твоей столице. Когда гибнут люди. И хочется первым делом обвинить во всем центральную власть.
Но представьте себе, какие реки крови пролились бы, если задуманное авторами этого обращения свершилось. Если бы армия против армии. Солдаты против солдат. Толпа на толпу. Никакие переговоры с людьми, призывающими народ к братоубийственной войне — недопустимы. Я напомню, что это обращение принято ими ещё до штурма «Останкина».
Какие великие исторические решения должен был принять съезд, сидящий в Белом доме? Быстренько вернуть нашей Родине «былую славу»? Присоединить Крым к России? Объявить Молдавию, Грузию, Украину, Среднюю Азию, Прибалтику зоной исконно русских интересов? И сказать, что всех несогласных ждёт встреча с русским оружием?
И это было бы лишь началом. Куда более «смелые и решительные» люди ждали своего часа. Люди, которых обуревает жажда глобальной войны с западной цивилизацией. А началась бы эта война с войны внутри России, с местными врагами — со всеми, кто думает иначе, кто «прислуживал ельцинистам». Война и террор стояли на нашем пороге, хотя мы этого совсем не ждали.
Держать всю Россию в напряжении — это мы умеем. Недаром к Белому дому со всех концов страны стянулись такие романтичные, возвышенные люди — один из них написал на стене церковной колокольни, откуда стрелял по людям из снайперской винтовки: «Я убил пять человек, и очень рад».
Запомнил взгляд Грачева. Тяжёлый взгляд. Ох, как нелегко ему далось это решение. Применять боевое оружие в мирное время — для солдат и офицеров тяжелейшее испытание. Мы это поняли ещё по августовскому путчу. И тогда никто не хотел никого убивать.
Белый дом был миной с запущенным механизмом, подложенной под Россию. Оставались минуты, секунды. И взрыв был неминуем. Да, стрелять, Павел Сергеевич! Стрелять, чтобы спасти Россию. Спасти мирных людей, спасти миллионы от гражданской войны, в которой нет правых и виноватых, в которой брат идёт на брата, сын на отца. Ведь это уже было. Когда позволили. Когда пропустили вооружённую толпу к Зимнему дворцу. Такую же накачанную лозунгами толпу, с боевиками, комиссарами во главе. История повторилась. Но только теперь Россия оказалась умнее.
Я стараюсь сегодня спокойно принимать критику. В душе каждого пишущего и говорящего болит эта незажившая рана. Нормальному человеку очень трудно забыть, трудно отойти от этого кровавого безумия.
Сейчас ругают президента Ельцина так много и так беспощадно, как не ругали до этого при жизни ни одно первое лицо в России.
Но сегодня ругать начальство — у нас уже перестаёт быть делом жизни. Наконец-то!
В России исчезает страх. Тот страх, затаённость, угрюмость, которые всегда были свойственны русскому обществу. Возникает невиданная ситуация. Власть становится как бы продолжением частной жизни. Жизни граждан. Президент — один из граждан, а не какое-то исключительное существо, сидящее где-то там наверху, грозное и недоступное.
Меняется сама основа, на которой строилась всегда русская история. Наступает конец узурпаторскому периоду.
Ценности частной, семейной жизни и в России выдвигаются на передний план. «Государева служба», конечно, остаётся сферой приложения сил для очень многих людей, но мы перестаём ей придавать какое-то священное значение. Государству важна не служба граждан, а сами граждане. Меняется и отношение людей к первому лицу в государстве.
Есть ускользающая, иррациональная причина, по которой происходит этот странный парадокс: ругают почём зря, а голосуют почему-то «за».
Вообще как только меня не разбирают. И Водолей я, оттого то-то и то-то. И с людьми я не умею работать. И только в экстремальной ситуации могу существовать. Это критика интеллигентская. А вот примитивная: пьёт. После выпитого плохо соображает. Чего ему скажут, то и делает. Ну и так далее.
Причина этого раздражения в одном. На месте Ельцина можно представить любого человека. Снята огромная дистанция между обществом и властью, которая всегда в России была. Стало очевидным, что окончательно ушла в небытие схема, по которой жил русский человек — «мы» и «они». Вот «мы» — нормальные, простые, обычные люди с обычными радостями и горестями. Вот «они» — власть имущие, богатые. Им все можно, у них есть все. Между «нами» и «ими» — стена. Стена власти.
С такой рабской психологией мы жили, жили, жили. И стало вдруг ясно, что нет стены. Там, в Кремле, такие же «мы».
За эти годы произошла в России важная вещь. Люди не хотят какой-то абстрактной власти, сидящей в Кремле. Человек, ставший первым лицом в государстве — должен быть понятным, контролируемым, зависимым от мнения общества. Он должен прислушиваться.
Очень люблю дарить подарки. Удивительное чувство в Новый год — когда мрачный холод зажигается этой феерией. Тут и ёлка, и иллюминация, и салюты, все блестит. Только мы, русские, мне кажется, можем ощутить всю прелесть этого новогоднего блеска, по контрасту с жуткими морозами, снежными заносами, пургой.
И это вечное ожидание нового — как-то мистически связано с нашей наивной верой в лучшие перемены. Как верили в России в революционеров, в революцию, в светлый рай, который наступит совсем скоро. Все были зачарованы этой «музыкой революции». Как дети на новогоднем празднике.
Насколько я понимаю, это вечное ожидание чуда помогает и российским реформам. Люди не просто терпеливы, но они и верят. Верят в само слово «реформа».
На том же играет и «непримиримая оппозиция»: вот свергнем клику Ельцина, и по мановению волшебной палочки появится Советский Союз с сытой, понятной, привычной жизнью. Потекут молочные реки…
Но куда бы ни повернула русская история — они не потекут. Реформа — это мучительное избавление от родовых травм, болезненное расставание с тяжкой наследственностью. Ничего, кроме боли, сама по себе реформа не несёт.
И даже когда кончится самый тяжёлый период — рассчитывать надо будет только на себя. На собственные душевные и физические силы.
Само существование в мире огромного российского государства — накладывает на нас особый отпечаток. Мы очень зависимы от этого пространства, этой необъятности, до мозга костей включены в неё.
Смешиваются нации. Смешиваются культуры. И все же постоянное сравнение, постоянная оглядка на соседей будет свойственна русскому сознанию — не знаю, сколько ещё лет. Этот вечный комплекс замкнутой на саму себя страны подарен нам самой природой, человеческой историей, определившей России именно такое место.
Мы окружены очень разными и очень противоречивыми интересами других стран. Россия всегда держала вокруг себя контролируемое пространство, все время расширяясь. Она напрягала силы, захватывая все больше и больше территорий. Вступив в противоборство уже со всей западной цивилизацией. И в результате надорвалась не материально, но духовно. Такая степень самоизоляции невозможна.
Но и размывать, терять свою могучую энергетику не следует. Вокруг нас сейчас — промежуточное, неустоявшееся пространство СНГ. Никто не хочет быть в зависимости от России. И в то же время никто не хочет Россию потерять. В результате этой двойственности, этого разброда и шатания независимых государств мы никак не можем определить концепцию своей национальной безопасности.
Ответственность за спокойствие вокруг — у нас не только стратегического, но и морального плана, даже семейного. Наши народы — все без исключения народы СССР — это породнённые народы. Тысячи кровных уз. Общая память, общая культура, общие жертвы в войне и от сталинского террора.
Этого нельзя забыть, от этого не уйдёшь. Породненность — великая вещь, она обязывает нас смотреть вокруг себя совсем другими глазами.
И вообще, этот «русский комплекс» будет мучить нас до тех пор, пока мы не осознаем своё место в новом мире. Раньше нас мучил вполне объяснимый стыд: Советский Союз потенциально угрожал сообществу цивилизованных стран. Советского Союза нет, Россия никому не угрожает. Но теперь мы вроде как стыдимся того, что такие большие и бестолковые, не знаем, куда себя деть. Нас мучает какое-то ощущение пустоты.
На самом же деле у России путь один — быть гарантом мира. То есть тем «большим человеком», который не только обязан не сталкиваться ни с кем на улице, чтобы не нанести вреда, но и смотреть поверх голов, охранять всех идущих рядом.
Кто будет новым президентом России — сказать пока трудно. Но ясно, что это будет человек уже другой, послевоенной эпохи по году рождения и, скорее всего, другой по воспитанию, по биографии. Руководители, которые были начальниками ещё в коммунистическую или посткоммунистическую эпоху, уйдут один за другим со сцены.
Надо наконец признать тот факт, что Россия плохо воспринимает демократию не только в силу каких-то глобальных исторических причин, но и по причинам весьма банальным — новое поколение никак не может прорваться к власти.
Социалистическая манера мыслить сказывается на нас всех. Я уж про себя не говорю, со мной все понятно. От партийных комплексов избавляюсь мучительно. Но ведь почти весь средний чиновничий класс в России пришёл из партийных да исполкомовских кабинетов.
Интеллигенция, средний класс — чураются власти, чураются политики, чураются активной социальной позиции. Жертвенности, готовности к духовному подвигу, к творчеству — у русских интеллектуалов хоть отбавляй. А желание поработать — с этим похуже. В политику из интеллигенции приходят люди с повышенным коэффициентом тщеславия. Порой с болезненным самомнением.
Российская политика в ожидании новых лидеров, молодых ребят с головой, хорошим образованием, со здравым смыслом. Новое поколение должно выйти на авансцену как можно быстрее. Руководители из эпохи застоя умели «держать удар», что важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Я увидел, как оживились генералы, как приободрился Черномырдин. Когда появился реальный план, стало легче, с ним можно было спорить, не соглашаться, уточнять, но уже была точка отсчёта. Пожалуй, именно с этого момента, а часы показывали четвёртый час ночи, наступил моральный перелом и у всех участников совещания. Тут же командующий сухопутными войсками и начальник штаба Вооружённых Сил связались с командирами дивизий, и через несколько минут доложили коллегии, что в семь утра танки могут быть на месте дислокации.
Черномырдин спросил: «Принципиальных возражений ни у кого нет, план принимается?» Все одобрительно кивнули. Тут слова попросил Грачев. Он, медленно выговаривая слова, обратился ко мне: «Борис Николаевич, вы даёте мне санкцию на применение в Москве танков?»
Я посмотрел на него. Молча. Он ответил таким же прямым взглядом, потом отвёл глаза. Черномырдин не выдержал, сказал: «Павел Сергеевич, ну, вы что, вам поручено командовать операцией, почему президент должен решать, какие именно вам для этого необходимы средства?!» Грачев проговорил что-то вроде того, что, конечно, он самостоятельно примет решение, но ему важно было уточнить…
Я встал, попросил дальнейшие детали обсудить без меня, а Грачеву сказал: «Я вам письменный приказ пришлю». И поехал в Кремль.
Первым делом вызвал Илюшина, попросил подготовить распоряжение о том, что Грачеву поручается командование операцией по освобождению Белого дома от засевших там вооружённых боевиков и формирований. Через несколько минут Илюшин принёс готовый документ. Я подписал его, и тут же попросил, чтобы фельдсвязью курьер немедленно доставил распоряжение Грачеву лично в руки.
Да, я давил, давил на них, не давая возможности засомневаться, не позволяя расслабиться, закрасться слабости, неуверенности. Нам и так слишком дорого обошлись несколько часов растерянности. Я действовал жёстко, напористо, видимо, в эти минуты многие на меня обижались. Но было не до церемоний.
После возвращения из Министерства обороны, когда механизм управления полностью включился — а в том, что он и дальше будет крутиться, работать, я уже был абсолютно уверен, — я мог теперь обратиться к москвичам, россиянам. Записывал моё выступление на телекамеру наш кремлёвский видеооператор Александр Кузнецов, мы не стали никого приглашать с телевидения, там сейчас каждый человек был на счёту. Вся запись продолжалась не более десяти минут. Вскоре по каналам агентств сообщили, что обращение президента в ближайшее время будет передано по телевидению. В это время туда неслась машина с нашей охраной, в руках у курьера была видеокассета.
Ну, а как брали здание парламента, все знают. Вряд ли к этому можно что-то добавить. Программа CNN вела репортаж о штурме Белого дома на весь мир, и повторять то, что все отлично помнят, видели своими глазами, не имеет смысла. Были танки, были выстрелы, были автоматные очереди, зеваки, пришедшие смотреть на спектакль, в котором убивают не понарошку, а взаправду. Были убитые, много убитых. И горе было общее, без делёжки на наших и ненаших. Все — наши…
Вечером я пригласил в Кремль Черномырдина, Ерина, Грачева, Филатова. Уже в 16.30 было известно, что практически всю верхушку Белого дома удалось арестовать. Как раз в это время Коржаков с охраной на БТР и БМП сопровождал всех их в Лефортовскую тюрьму, принадлежащую Министерству безопасности, а до этого КГБ. Я почему-то в этот момент вспомнил о Баранникове. Представил, с каким ужасом он, который всего два месяца назад был генералом, начальником, в том числе и этого хозяйства, войдёт сейчас в камеру… Потом отогнал от себя эту мысль. Он все сделал своими руками и лично сам себе подписал приговор, по которому через несколько минут окажется в Лефортовской тюрьме. Об остальных даже не хотелось и вспоминать.
«Октябрьская революция» 1993 года безуспешно завершилась.
И помянем погибших…
Глава 10. Преждевременные итоги
В ожидании нового века
Бывшая империя не исчезает просто так. Она готовит нам все новые и новые катаклизмы. Она воспроизводит новых бойцов, фанатов, лидеров в погонах или без них. Империя мстит за свою гибель.
Как же уберечься от этого политического Чернобыля? Я думаю, надо научиться прежде всего честно и объективно анализировать ситуацию. Не впадать в эйфорию, но и не поддаваться депрессии, которая — не скрою — охватила меня после этих трагических событий. Все тогда бросились строить безумные предположения об изощрённых провокациях, о спланированном заговоре против Белого дома. Я рассказал, как все было на самом деле. Но хотелось бы разобраться и в причинах происшедшего.
Политика — дело тяжёлое, иногда страшное, но все же человеческое. В ней те же законы, что и в жизни. И у политика должна быть брезгливость, чистоплотность, не должен он ради высокой идеи пачкаться в грязи.
Никто не заставлял боевого офицера Руцкого, профессора Хасбулатова, считающих себя политиками глубоко нравственными, пользоваться помощью неонацистов. Именно у стен Белого дома прошли своё боевое крещение русские фашисты, боготворящие Гитлера и его идеи. Именно от Белого дома шли импульсы, толкающие людей на самое страшное — поджигать, убивать, громить. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, здесь провоцировали, готовили, тщательно планировали. И делали это под прикрытием высокого звания «политической оппозиции».
Я думаю, что вот эта чисто этическая причина и есть самая основная. В неразборчивости вкусов моих оппонентов — причина их краха. В их моральной ослепленности. В том состоянии возбуждения, какого-то опьянения событиями, в котором они пребывали все эти дни.
3 октября Руцкой и Хасбулатов обратились к народу с воззванием. Это произошло в тот момент, когда была захвачена мэрия. Они решили, что началось настоящее народное восстание. Они взывали:
«Дорогие друзья! Победа ещё не окончательная, против вас могут быть брошены вооружённые формирования под руководством продажных командиров. Их поддержат прислужники и приспешники Ельцина. Будьте бдительны и стойки. Мы обращаемся ко всем коллективам, ко всем гражданам нашей Родины: не выполняйте преступные указы и распоряжения ельцинистов. Объединяйтесь вокруг законно избранных органов власти — Советов народных депутатов.
Мы обращаемся к воинам российской армии и флота: проявите гражданское мужество, сохраните воинскую честь на верность конституции, поддержите конкретными действиями народовластие и закон. Россия будет благодарна вам и по достоинству оценит настоящих патриотов».
Вот такие слова. Мне понятно то глубочайшее потрясение, опустошение, которое испытали жители России после октябрьских событий. Жутко, когда танки стреляют в твоей столице. Когда гибнут люди. И хочется первым делом обвинить во всем центральную власть.
Но представьте себе, какие реки крови пролились бы, если задуманное авторами этого обращения свершилось. Если бы армия против армии. Солдаты против солдат. Толпа на толпу. Никакие переговоры с людьми, призывающими народ к братоубийственной войне — недопустимы. Я напомню, что это обращение принято ими ещё до штурма «Останкина».
Какие великие исторические решения должен был принять съезд, сидящий в Белом доме? Быстренько вернуть нашей Родине «былую славу»? Присоединить Крым к России? Объявить Молдавию, Грузию, Украину, Среднюю Азию, Прибалтику зоной исконно русских интересов? И сказать, что всех несогласных ждёт встреча с русским оружием?
И это было бы лишь началом. Куда более «смелые и решительные» люди ждали своего часа. Люди, которых обуревает жажда глобальной войны с западной цивилизацией. А началась бы эта война с войны внутри России, с местными врагами — со всеми, кто думает иначе, кто «прислуживал ельцинистам». Война и террор стояли на нашем пороге, хотя мы этого совсем не ждали.
Держать всю Россию в напряжении — это мы умеем. Недаром к Белому дому со всех концов страны стянулись такие романтичные, возвышенные люди — один из них написал на стене церковной колокольни, откуда стрелял по людям из снайперской винтовки: «Я убил пять человек, и очень рад».
Запомнил взгляд Грачева. Тяжёлый взгляд. Ох, как нелегко ему далось это решение. Применять боевое оружие в мирное время — для солдат и офицеров тяжелейшее испытание. Мы это поняли ещё по августовскому путчу. И тогда никто не хотел никого убивать.
Белый дом был миной с запущенным механизмом, подложенной под Россию. Оставались минуты, секунды. И взрыв был неминуем. Да, стрелять, Павел Сергеевич! Стрелять, чтобы спасти Россию. Спасти мирных людей, спасти миллионы от гражданской войны, в которой нет правых и виноватых, в которой брат идёт на брата, сын на отца. Ведь это уже было. Когда позволили. Когда пропустили вооружённую толпу к Зимнему дворцу. Такую же накачанную лозунгами толпу, с боевиками, комиссарами во главе. История повторилась. Но только теперь Россия оказалась умнее.
Я стараюсь сегодня спокойно принимать критику. В душе каждого пишущего и говорящего болит эта незажившая рана. Нормальному человеку очень трудно забыть, трудно отойти от этого кровавого безумия.
Сейчас ругают президента Ельцина так много и так беспощадно, как не ругали до этого при жизни ни одно первое лицо в России.
Но сегодня ругать начальство — у нас уже перестаёт быть делом жизни. Наконец-то!
В России исчезает страх. Тот страх, затаённость, угрюмость, которые всегда были свойственны русскому обществу. Возникает невиданная ситуация. Власть становится как бы продолжением частной жизни. Жизни граждан. Президент — один из граждан, а не какое-то исключительное существо, сидящее где-то там наверху, грозное и недоступное.
Меняется сама основа, на которой строилась всегда русская история. Наступает конец узурпаторскому периоду.
Ценности частной, семейной жизни и в России выдвигаются на передний план. «Государева служба», конечно, остаётся сферой приложения сил для очень многих людей, но мы перестаём ей придавать какое-то священное значение. Государству важна не служба граждан, а сами граждане. Меняется и отношение людей к первому лицу в государстве.
Есть ускользающая, иррациональная причина, по которой происходит этот странный парадокс: ругают почём зря, а голосуют почему-то «за».
Вообще как только меня не разбирают. И Водолей я, оттого то-то и то-то. И с людьми я не умею работать. И только в экстремальной ситуации могу существовать. Это критика интеллигентская. А вот примитивная: пьёт. После выпитого плохо соображает. Чего ему скажут, то и делает. Ну и так далее.
Причина этого раздражения в одном. На месте Ельцина можно представить любого человека. Снята огромная дистанция между обществом и властью, которая всегда в России была. Стало очевидным, что окончательно ушла в небытие схема, по которой жил русский человек — «мы» и «они». Вот «мы» — нормальные, простые, обычные люди с обычными радостями и горестями. Вот «они» — власть имущие, богатые. Им все можно, у них есть все. Между «нами» и «ими» — стена. Стена власти.
С такой рабской психологией мы жили, жили, жили. И стало вдруг ясно, что нет стены. Там, в Кремле, такие же «мы».
За эти годы произошла в России важная вещь. Люди не хотят какой-то абстрактной власти, сидящей в Кремле. Человек, ставший первым лицом в государстве — должен быть понятным, контролируемым, зависимым от мнения общества. Он должен прислушиваться.
Очень люблю дарить подарки. Удивительное чувство в Новый год — когда мрачный холод зажигается этой феерией. Тут и ёлка, и иллюминация, и салюты, все блестит. Только мы, русские, мне кажется, можем ощутить всю прелесть этого новогоднего блеска, по контрасту с жуткими морозами, снежными заносами, пургой.
И это вечное ожидание нового — как-то мистически связано с нашей наивной верой в лучшие перемены. Как верили в России в революционеров, в революцию, в светлый рай, который наступит совсем скоро. Все были зачарованы этой «музыкой революции». Как дети на новогоднем празднике.
Насколько я понимаю, это вечное ожидание чуда помогает и российским реформам. Люди не просто терпеливы, но они и верят. Верят в само слово «реформа».
На том же играет и «непримиримая оппозиция»: вот свергнем клику Ельцина, и по мановению волшебной палочки появится Советский Союз с сытой, понятной, привычной жизнью. Потекут молочные реки…
Но куда бы ни повернула русская история — они не потекут. Реформа — это мучительное избавление от родовых травм, болезненное расставание с тяжкой наследственностью. Ничего, кроме боли, сама по себе реформа не несёт.
И даже когда кончится самый тяжёлый период — рассчитывать надо будет только на себя. На собственные душевные и физические силы.
Само существование в мире огромного российского государства — накладывает на нас особый отпечаток. Мы очень зависимы от этого пространства, этой необъятности, до мозга костей включены в неё.
Смешиваются нации. Смешиваются культуры. И все же постоянное сравнение, постоянная оглядка на соседей будет свойственна русскому сознанию — не знаю, сколько ещё лет. Этот вечный комплекс замкнутой на саму себя страны подарен нам самой природой, человеческой историей, определившей России именно такое место.
Мы окружены очень разными и очень противоречивыми интересами других стран. Россия всегда держала вокруг себя контролируемое пространство, все время расширяясь. Она напрягала силы, захватывая все больше и больше территорий. Вступив в противоборство уже со всей западной цивилизацией. И в результате надорвалась не материально, но духовно. Такая степень самоизоляции невозможна.
Но и размывать, терять свою могучую энергетику не следует. Вокруг нас сейчас — промежуточное, неустоявшееся пространство СНГ. Никто не хочет быть в зависимости от России. И в то же время никто не хочет Россию потерять. В результате этой двойственности, этого разброда и шатания независимых государств мы никак не можем определить концепцию своей национальной безопасности.
Ответственность за спокойствие вокруг — у нас не только стратегического, но и морального плана, даже семейного. Наши народы — все без исключения народы СССР — это породнённые народы. Тысячи кровных уз. Общая память, общая культура, общие жертвы в войне и от сталинского террора.
Этого нельзя забыть, от этого не уйдёшь. Породненность — великая вещь, она обязывает нас смотреть вокруг себя совсем другими глазами.
И вообще, этот «русский комплекс» будет мучить нас до тех пор, пока мы не осознаем своё место в новом мире. Раньше нас мучил вполне объяснимый стыд: Советский Союз потенциально угрожал сообществу цивилизованных стран. Советского Союза нет, Россия никому не угрожает. Но теперь мы вроде как стыдимся того, что такие большие и бестолковые, не знаем, куда себя деть. Нас мучает какое-то ощущение пустоты.
На самом же деле у России путь один — быть гарантом мира. То есть тем «большим человеком», который не только обязан не сталкиваться ни с кем на улице, чтобы не нанести вреда, но и смотреть поверх голов, охранять всех идущих рядом.
Кто будет новым президентом России — сказать пока трудно. Но ясно, что это будет человек уже другой, послевоенной эпохи по году рождения и, скорее всего, другой по воспитанию, по биографии. Руководители, которые были начальниками ещё в коммунистическую или посткоммунистическую эпоху, уйдут один за другим со сцены.
Надо наконец признать тот факт, что Россия плохо воспринимает демократию не только в силу каких-то глобальных исторических причин, но и по причинам весьма банальным — новое поколение никак не может прорваться к власти.
Социалистическая манера мыслить сказывается на нас всех. Я уж про себя не говорю, со мной все понятно. От партийных комплексов избавляюсь мучительно. Но ведь почти весь средний чиновничий класс в России пришёл из партийных да исполкомовских кабинетов.
Интеллигенция, средний класс — чураются власти, чураются политики, чураются активной социальной позиции. Жертвенности, готовности к духовному подвигу, к творчеству — у русских интеллектуалов хоть отбавляй. А желание поработать — с этим похуже. В политику из интеллигенции приходят люди с повышенным коэффициентом тщеславия. Порой с болезненным самомнением.
Российская политика в ожидании новых лидеров, молодых ребят с головой, хорошим образованием, со здравым смыслом. Новое поколение должно выйти на авансцену как можно быстрее. Руководители из эпохи застоя умели «держать удар», что важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51