Упал. А там около кровати две кнопки, одна наверху, другая внизу. И я к этой нижней кнопке ползу, уже туман в глазах, сознание теряю, но про себя знаю, что кнопка тут должна быть, должна, должна… и нужно до неё дотянуться. И я все-таки сделал это последнее усилие, уже в полной отключке, но дотянулся.
Лежал потом, не шевелил ни рукой, ни ногой. Восстанавливался довольно долго: сначала даже ходить не мог, задыхался. Ну, потом ничего, стал опять спортом заниматься.
Спорт меня спасал всегда. Это помимо того, что в молодости он дал мне заряд на всю жизнь.
Я, конечно, иногда рискованно обращаюсь со здоровьем, потому что на свой организм очень надеюсь. И как-то не особенно берегусь. В Свердловске был у меня отит, воспаление среднего уха. Любой ребёнок знает, что в тепле надо сидеть, пока не пройдёт. А я решил ехать в Североуральск, в командировку — а там мороз, ветер, снег, пурга. Командировка есть командировка — не только в машине сидишь: надо смотреть, разговаривать, как-то втягиваешься потихоньку и забываешь про все… Я ещё в карьер забрался, а там жуткий ветер — с ног валит. И так меня прохватило! Вернулся — сразу на операционный стол. Эта моя неосторожность потом повлияла на здоровье, на вестибулярный аппарат. Восстанавливался не один месяц.
А в волейбол — по-настоящему, через сетку — играл в последний раз в 1986 году. Это было в Пицунде. После этого вдруг защемило позвонок. Тяжёлое состояние, и от Москвы далеко, а местные врачи ничего не могут сделать. Тогда нашли где-то массажистку, народную целительницу. Хрупкая на вид женщина, а какая у неё крепкая рука. И знала каждую косточку. Во время её массажа была дикая, конечно, боль. Прямо до крика доходило. Тогда она меня поставила на ноги.
И, наконец, операция в Испании.
До Барселоны из местечка, где проходил политологический семинар, куда меня пригласили, лететь надо было небольшим шестиместным самолётом.
Я похлопал пилота по плечу: ну что, грохнемся сегодня? Лётчики посмеялись — они же каждый день летают. Им это и в голову не пришло. Я сидел с Сухановым на самом заднем сиденье, в хвосте. И вот мы ещё не пролетели половины пути, как вдруг у самолёта что-то отказывает… Летим обратно. Самолёт бросает с крыла на крыло. Пилоты пробуют ручные рычаги управления, но тщетно. Самолёт крутит. Кое-кто побледнел, кому-то совсем плохо. А я, как ни странно, шучу в такие моменты. И говорю Суханову: вот сейчас ни у кого привилегий нет, все в равных условиях — без парашютов! Падать будем одинаково, без претензий к начальству… А внизу какие-то горы, пилот никак не может найти хоть какую-то площадочку, чтобы сесть. Самолёт делает большой круг — один, другой, как планёр… И все ниже, ниже, его мотает. Пилот оглядывается: как мы? А мы увидели речку и кричим: давай в воду, успеем выскочить, пока самолёт потонет! Нам уже совсем весело.
Подлетели наконец к аэродрому. Пилот начал сажать самолёт. И тут новая, мягко говоря, неприятность, не выпускаются шасси, механизм не срабатывает. И в момент касания с землёй, показалось, самолёт просто рухнул.
…В общем, досталось кое-кому крепко. А у меня удар пришёлся на позвоночник. Боль жуткая, просто невозможная! Оказалось потом, что между двумя позвонками, третьим и четвёртым, выбит диск. Пересели в другой самолёт. И — в Барселону. Опять сильнейшая тряска: попали в грозовое облако. В Барселоне стало ещё хуже. Чувствую, весь низ тела парализован, не могу двигаться. Меня повезли в госпиталь. Ну надо же
такому случиться: упасть с неба прямо в руки одного из лучших нейрохирургов мира! Такой в госпитале врач оказался, человек отличный и хирург талантливейший, профессор Жозеф Льёвет. И госпиталь очень оригинальный, кооперативный. Жители округа закреплены за этим госпиталем. От их зарплаты идёт сюда определённый процент. Порядок, чистота, вышколенный персонал, компьютер у каждой медсёстры.
Ночью все были на местах, все лаборатории работали, и рентген сделали, и анализ крови, и все, все… За 30 — 40 минут выполнили полный комплекс обследований. И хирург говорит: выход только один — немедленно делать операцию, иначе паралич. До Москвы вам не долететь, полностью отнимутся ноги. Потом их уже не удастся восстановить. Дали мне 5 минут на размышление, и я согласился. Я только опросил у него: сколько я здесь пролежу? Он довольно уверенно ответил: часа три уйдёт на операцию. Операция трудная, сложная, под микроскопом, а через сутки, когда пройдёт общий наркоз, можно будет вставать с постели. Я сказал: понятно, делайте. Хотя не совсем понял — сколько потом лежать-то, после такой операции, я же знаю, сколько у нас держат.
Сделали операцию действительно примерно за три часа.
Лежу я в одноместной палате. Все четыреста палат здесь одноместные, все одинаковые. Никаких люксов, полулюксов. Пролежал день, проспал ночь, а утром пришёл врач, и уже за его спиной маячит пресса — всё, требуют вставать. Меня аж пот прошиб. Я думал, какие-то костыли мне дадут или что-нибудь… Никаких костылей. Вставайте и идите. Я в панике: там же все вырезано, все живьём. У меня до сих пор остался этот шов. Вдоль позвоночника. Трудно сказать, что там они сделали, технология у них отличается от нашей. У нас больные шесть месяцев лежат после такой операции. А здесь — вставай и иди.
Я, весь мокрый, встал, сделал шаг, они, конечно, страхуют, чтобы я от неожиданности не упал. До стены дошёл. Порядок. Телевидение снимает. На сегодня все, говорят мне, идите обратно и ложитесь. Так меня три раза заставляли ходить. И пошёл потом уже без боязни.
Я навсегда благодарен всем этим людям — санитаркам, врачам, моему хирургу, главе администрации Каталонии, который пришёл меня навестить в больнице, да и не он один. Приходили незнакомые люди, приносили передачи. Куда мне столько передач?
Врач сказал: через месяц можете снова играть в теннис. И дайте мне телеграмму, с каким счётом выиграли.
Я на пятый день улетел в Москву. Потихонечку, осторожно ходил. Болело все-таки постоянно, но потом все меньше, меньше. И дал врачу телеграмму, когда снова сыграл в теннис. Потом ещё по телефону звонил не раз. Потом снова встречались…
Вот так попеременно находят меня и беда, и удача. То кипяток, то ледяная.
Закалка…
Прощание с Горбачёвым
Список претензий Горбачёва — его «отступная», — изложенных на нескольких страницах, был огромен. И практически весь состоял из материальных требований.
Пенсия в размере президентского оклада с последующей индексацией, президентская квартира, дача, машина для жены и для себя, но главное — Фонд. Большое здание в центре Москвы, бывшая Академия общественных наук, транспорт, оборудование. Охрана.
Психологически его расчёт был очень прост: раз вы так хотите от меня избавиться, тогда извольте раскошелиться. Но я старался вести себя твёрдо и сказал, что вынесу этот вопрос на Совет глав государств.
А на Совете многие выступили за то, чтобы вообще лишить экс-президента всего, оставить сумму, которую имеет у нас обычный пенсионер. Я же предложил создать прецедент достойного ухода главы государства в отставку, без атмосферы скандала. Почти все, что просил Горбачёв, за исключением чего-то уж очень непомерного, ему дали.
Мы встретились с ним в Кремле 24 декабря. У него в кабинете. Последний раз я ехал на встречу с Президентом СССР.
Это был тяжёлый, долгий разговор. Продолжался он несколько часов, позже к нам подключились Александр Яковлев, помощник Горбачёва Шахназаров. Горбачёв, конечно, понимал, к чему идёт дело, все это не было для него неожиданностью, так что «отступную» он готовил долго и тщательно.
Первый раз тема его ухода возникла сразу после моего возвращения из Минска, беловежские документы были подписаны, я поехал разговаривать с Горбачёвым. Я тогда сказал: Союза больше нет, неужели вы не понимаете? И обратного пути нет. Поэтому надо искать выход из тупика. Мы его нашли. Уверен, что и другие республики его поддержат.
Так и получилось. Через несколько дней Назарбаев и другие руководители среднеазиатских республик сообщили о своей поддержке беловежских документов. К СНГ готовы были присоединиться все, кроме Прибалтийских республик и Грузии, там тогда был Гамсахурдиа. Так образовалось содружество одиннадцати независимых государств. На первом этапе мы посчитали, что никаких координирующих органов иметь не надо, а необходимо раз в месяц собираться главам государств и правительств и решать возникающие проблемы…
После ухода Горбачёва с поста президента я побывал в его служебной квартире на улице Косыгина — музей, а не квартира, все какое-то казённое.
Въезжать туда я отказался.
В прессе этой нашей последней итоговой встрече уделялось огромное внимание из-за процедуры передачи «ядерной кнопки».
Теперь все уже более или менее знают, что никакая это не «кнопка», а чемоданчик, что есть два специальных офицера, его охраняющих, которые должны помочь президенту в момент начала войны набрать нужный код, который означает полную боевую готовность ядерных сил к ответному удару по врагу.
Ядерные силы бывшего Советского Союза какое-то время подчинялись не российскому командованию, а руководству Вооружённых Сил СНГ, маршалу Шапошникову. Теперь этой структуры нет, контроль за российскими ядерными силами у Грачева. Да и вообще многое изменилось. В частности, наши ракеты перенацелены согласно договору СНВ-2.
Тем не менее два офицера с чемоданчиком — «ядерная кнопка» — по-прежнему на круглосуточном дежурстве. Они рядом с президентом круглые сутки, в любой командировке, в любой точке земного шара, они всегда около меня.
Запомнилось, как Горбачёв передавал мне свой секретный архив.
Он достал кучу папок и сказал: это из архива генеральных секретарей, берите, теперь это все ваше.
Я ответил, что до той поры, пока все это не обработают архивисты, не притронусь к бумагам. Я знал, что там есть и вовсе не стратегические, а просто очень интересные и важные материалы для историков — например, письма репрессированных писателей на имя Сталина, неизвестные эпизоды из политической жизни Хрущёва, Брежнева, история Чернобыля, афганской войны и так далее.
Кстати, через несколько месяцев именно в этом архиве были найдены оригиналы всех знаменитых секретных соглашений пакта Молотова — Риббентропа. Двухметровые карты с подписями Сталина и Риббентропа — у Сталина красный карандаш, у Риббентропа синий. Видно, как они «правили» границы. Один тут правит, другой там… И потом крупными буквами их подписи. Нашли десять секретных соглашений. В них абсолютно ясно видна вся грязная политика Гитлера и Сталина.
На съезде народных депутатов Союза А.Н. Яковлева назначили председателем комиссии по правовой оценке пакта Молотова — Риббентропа. Этой комиссии удалось найти только копии документов. И то не всех, трех вообще не было.
Яковлев обращался к Горбачёву с просьбой помочь в поисках документов. Горбачёв сказал, что все было уничтожено в пятидесятых годах. Сейчас выяснилось, что пакеты с оригиналами документов были вскрыты руководителем секретариата Горбачёва Болдиным. Естественно, Болдин доложил своему шефу о том, что обнаружены документы, которые искали историки всей планеты.
Когда мне сообщили о том, что найдены эти документы, я тут же позвонил Яковлеву: «Александр Николаевич, нашлись документы». Сначала я услышал его радостный возглас: «Наконец-то, я всегда в это верил!» Ну а потом он в сердцах добавил несколько слов — повторить их я не решаюсь.
Идея переехать в Кремль стала для многих из моего окружения достаточно неожиданной. Казалось, что Белый дом, который мы защищали, навсегда станет государственным символом России.
Больше того, перенеся резиденцию Президента России в Кремль, мы не только дали повод газетам язвить насчёт великодержавной наследственности новой власти, но и отдали Верховному Совету (аппарату Хасбулатова, хотя, откровенно говоря, я тогда совсем об этом не думал) как бы самостоятельную территорию, плацдарм, на котором они вовсю развернулись.
Раздавались голоса и о том, что пора бы превратить Кремль в историко-культурный заповедник.
Однако, взвесив все «за» и «против», я все-таки принял это решение. Надо сказать, что оно во многом носило принципиальный, стратегический характер. Ведь Кремль — это не только художественная жемчужина, но и, здесь я не выдаю никаких тайн, важнейший государственный объект. На нем завязана вся оборона страны, система оперативного управления, сюда передаются шифровки со всего света, здесь до мельчайших нюансов отработанная система безопасности.
Теперь вижу, что никакой ошибки все-таки не было. И дело не только в техническом, хозяйственном и ином обеспечении Кремля.
В политике все имеет значение. Начиная с моего «знаменитого» сочинского отпуска в сентябре 91-го (все тогда ругались, что я, вместо того чтобы реализовывать победу над путчистами, отдыхаю), я пытался осмыслить то, что произошло. Я чувствовал, что в нашей истории действительно наступила новая эпоха. Какая — ещё никто не знал. Но я знал, что впереди неимоверно трудное, тяжёлое время, в котором будут и взлёты, и падения. В политике (в том числе и для меня лично) наступил новый, резкий поворот. Я бы сказал, поворот, невиданный по своей резкости.
Кремль и стал символом этого поворота. Если говорить грубо: чтобы выбить человека из Кремля — для этого нужен как минимум новый ГКЧП. Кремль — символ устойчивости, долготы и прочности проводимой политической линии. И если эта линия — реформы, то реформы и будут моей государственной линией. Вот что я говорил этим шагом своим противникам.
За неделю до переезда Горбачёв и его аппарат были предупреждены нами. Срок вполне достаточный, чтобы собрать бумажки.
Однако, как всегда бывает, трения между клерками в таких случаях неизбежны. Я изначально относился к ним спокойно. Ни «выкидывать» Горбачёва с его командой (с её остатками, вернее) из Кремля, ни позволять ему собираться лишний месяц я не хотел. Долгие проводы — лишние слезы. Дело-то житейское.
Житейское — но не до такой же степени. И потому мне не понравились ни поднятые прессой слухи о том, что мы буквально выкидывали вещи бывшего генсека из Кремля, ни некоторые мелкие детали, не очень достойные нашей исторической миссии, — ручек из дверей «выезжающие», конечно, не выкручивали, но мебель выносили, и даже державные золотые перья из чернильниц-непроливашек — тоже…
Ну — это как у нас водится…
Другое время
В сентябре 1991 года, находясь в отпуске в Сочи, я был в довольно напряжённом состоянии, хотя внешне и старался расслабиться. Настолько были неожиданными все произошедшие события.
Мне была ясна основная линия дальнейших дел в стране: какой-то новый договорный процесс республик, какая-то чехарда с новыми горбачевскими назначениями. Но на этом фоне главное было определиться в своём собственном окружении, сделать какой-то рывок, резко прибавить обороты в российском правительстве, привести другие ключевые фигуры.
Меня не устраивал рабочий состав Совмина. Но главное, при всем уважении к Ивану Степановичу Силаеву я понимал, что такой человек дальше находиться на этом посту не может. Настала пора привести экономиста со своей концепцией, со своей командой, возможно. Настала пора самых решительных действий в экономике, не только в политике.
Однажды на первых заседаниях Верховного Совета ещё весной 90-г года мы уже пробовали найти премьер-министра — интеллектуала со своей концепцией: Бочаров, Рыжов… Говорили про Шаталина, Ясина, Явлинского. Тогда не удалось. Но сейчас если у России не появится свой архитектор экономической реформы — это станет стратегической ошибкой.
Ещё я понимал, что сразу же утвердить этого человека на пост главы правительства не удастся, ему придётся дать роль вице-премьера, министра экономики, что-то в этом роде. И снова на мой стол легли концепции, программы.
Почему я выбрал Гайдара? В отличие от многих других ключевых фигур выбор главного «экономического рулевого» мне, хотелось, наконец, совершить осмысленно, не торопясь, не оглядываясь на чужое мнение.
Хотя, безусловно, «чужое мнение» было — Гайдару протежировал Бурбулис. Гайдар, как говорят в таких случаях, «его человек». Но я хочу, чтобы читатель ясно осознал — такие серьёзные назначения и не могут совершаться без рекомендации. Президент просто обязан в таких случаях выбирать из целого ряда кандидатур, которые кто-то предлагает…
Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью. Причём это не была уверенность нахала или уверенность просто сильного, энергичного человека, каких много в моем окружении. Нет, это была совершенно другая уверенность. Сразу было видно, что Гайдар — не то, что называется «нахрапистый мужик». Это просто очень независимый человек с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51