«Воззри на этих неблагодарных, этих истинных дочерей Евы. То, что они могут получить даром, они выбрасывают и разрушают. А за тем, что никак не должно вызвать у них желания, они гоняются в своей гордыне. Из-за их эгоизма колыбели пустуют, но гнев моего меча наполнит эти колыбели их собственной кровью».
Но Пречистая сказала ему: «Не делай этого, ибо они дочери двух чрев — они мои дочери, равно как и дочери Евы. Господин наш Царь, ты мне не Господь, чей гнев наполнил чрево Мира водой, но все же пощадил Ноя и его жен, чтобы снова заселить землю. Я прошу, чтоб твой беспощадный меч не наполнял колыбели кровью. И без того, слишком много крови, но это мы изменим».
Бекка почувствовала, как дыхание Лу становится спокойнее и ровнее, как у мальчика, готового отойти ко сну. Она дотронулась до его волос, грязных и пыльных, но еще не свалявшихся колтуном, как ей сначала показалось. В волосах было множество ползунов, от прикосновения которых ее пальцы ощущали щекотку. Она помолилась, чтобы ей выпала возможность очиститься от всего этого, чтобы отвратить опасность заразы от ползунов, копошащихся на нем и на других мужчинах. Но это все потом. А пока ей надо мириться с его присутствием, если она хочет увидеть Гилбера до восхода. И она снова заговорила, убаюкивая Лу.
— И тогда Богоматерь Мария зарыдала, а потом пересчитала все слезинки, и число их стало числом Голодных Лет. И за эти годы произошли те изменения, о которых говорила Богоматерь.
А Господин наш Царь скакал по всей земле, и меч его убивал, но лишь в пределах, дозволенных Господом. И сам Господь летел за ним в сопровождении сонма ангелов, и каждый ангел ставил печать на недрах каждой женщины и шептал ей на ухо: «Это чрево Евы, которое ваши грехи сделали бесплодным. И раз ты презрела колыбель свою, то теперь будешь постоянно стремиться ее заполнить. Сейчас не хватает тебе хлеба, а скоро будет не хватать еще большего». И прекратились крови у женщин, а врата чрева у них жестоко сузились от страха перед мечом Господина нашего Царя. Вот как оно было.
Лу содрогался в ее объятиях. Может, слова были немного другие, но Бекка знала, что именно эту историю Лу рассказывали, когда он был мальчиком. Какой порядочный хутор позволил бы ребенку вырасти, не услышав этой повести? Узнав ее, они познавали доброту Господа Бога, который мог стереть с лица земли все живое из-за гордыни и распутства женщин, но все же пощадил эту жизнь. Этот рассказ пояснял также, почему должны были наступить Голодные Годы — они были необходимы, как необходимо пламя для закалки стали. А больше всего учил он тому, что такое женская благодарность, что такое плата за древние долги, порожденные женской скверной.
Если грешницу удерживают от уплаты долга, это трудно назвать добродетелью.
Ей не пришлось закончить эту историю для детей. Лу ведь знал ее смысл, знал и свои обязанности. Она почувствовала, как его рука скользнула ей под блузку — бестолково шарящая и ищущая, касающаяся ее маленькой груди, чтобы вызвать возбуждение. Она ждала, пока не уловила слабого движения плоти, а затем протянула руку, чтоб дать ему Жест Благодарности и ввести его в Рай. Другие мужчины давали ей знать знаком или словами, что им больше по душе Поцелуй Признательности, но тут она решила, что это было бы слишком много для того, кто так робок и пуглив.
«Думаешь, что когда-нибудь, когда они захотят получить это, ты вспомнишь, что у тебя есть зубы? — Червь чуть не задохнулся от похабного смеха. — Будь счастлива уже тем, что из тебя за время дороги выветрился запах принимающей женщины, а то тебе пришлось бы дать им всем куда больше, чем они получили. Для ворья уважать знак крови — вещь необычная».
Бекка изгнала насмешливого демона из своего ума и сосредоточилась на том, что надо было делать в данный момент.
Все кончилось быстро. Когда она услышала стон наслаждения, она поняла, что он получил Господню награду мужчине за то, что помог гордой женщине вернуться на отведенное ей место. Она очень хотела, чтоб тут было темно и можно было бы не видеть Лу. Его покрытое оспинами лицо светилось счастьем, и она поняла — его переполняет благодарность, которая мужчине не к лицу.
«Уходи, — приказывала она ему мысленно, напрягая всю свою волю. — Ты мне ничего не должен. Это я плачу долги женщин; мы с тобой квиты. Благодарение Пресвятой Деве, я не обязана платить их дважды. Уходи же!» — Она ужасно устала.
А он все тянул. Ее чуть не стошнило от того, какими растроганными и влажными стали его глаза.
— Я могу принести тебе воды…
— Нет, спасибо.
— Мисочку, чтоб умыться? Я могу притащить ее из нашей кухни…
Она решила воспользоваться его благодарностью, чтобы поторопить уход.
— Я подожду до того времени, пока вы все… — Бекка оставила фразу неоконченной. Сам поймет, не такой уж он недоумок. Она почему-то сомневалась, что Мол станет держать у себя тех, кто не годится для этой… как ее… скадры, что ли? Ведь для того, чтобы учиться новому, нужны мозги.
— Пока ты не покончишь с нами? О, все кончилось, ты можешь спать спокойно. Я последний. — Теперь благодаря ее дару это был уже мужчина. Он повернулся на ее сосновой подстилке и заложил руки за голову. — Такой уж мне выпал жребий. — Его взгляд поднялся к звездам, видимым между хилых сосновых ветвей. — Ну, разве это не прекрасно? — Он показал на белое пятно, четко выделяющееся на черном небе. — В моем старом хуторе мы называли его Молоком Марии.
Бекка от нетерпения сжимала кулаки. Сейчас она не дала бы и горсти мякины за рассказ о хуторе Лу. Ей нужно было знать только одно — почему он ведет себя так, будто Гилбер Ливи куда-то провалился. Липкая субстанция, склеивавшая ей пальцы, доводила ее до бешенства. Она пробовала обтереть ее о ветки, но лишь обклеила ладони сухими семенами и опавшими иголками.
Бекка набрала в грудь побольше воздуха, медленно-медленно выдохнула его, стараясь, чтобы мысль, только что промелькнувшая у нее, не ушла в пустоту. Он просто забыл про Гилбера. Сейчас я помогу ему вспомнить.
— Думаю, я все же воспользуюсь водой, которую ты предлагал, — сказала она. — Но тебе не стоит себя утруждать, бегая взад и вперед с миской. Пусть Гилбер Ливи захватит ее сюда, когда придет.
Глаза Лу раскрылись так широко, будто им предстояло расширяться до бесконечности, чтоб вобрать в себя всю ее глупость.
— Ты думаешь, что Гилбер Ливи придет к тебе, миз? Вот за этим делом?
— А разве нет? — Была лишь одна причина, как воображала Бекка, которая могла объяснить слова Лу, но ее нельзя было произнести вслух: мерзость перед Господом! Если так и если Мол дышит с ним одним воздухом, то действительно порядки в этой скадре разительно отличались от порядков в хуторах.
Лу не потребовалось много времени, чтоб понять, какая мысль возникла у Бекки — уж больно ясно она была написана у нее на лице. Он издал звук — нечто среднее между фырканьем и смехом — и тут же вскочил на ноги.
— Нет, дело не в этом. Неужели ты думаешь, что Мол позволил бы такому позорить нашу скадру? Когда он брал меня к себе, он прежде всего досконально выспросил у меня причины, по которым я сбежал… оттуда, откуда я происхожу. Послал к моим родичам Яйузи — тайком, — но все, с чем вернулся Яйузи, было… — Он бросил на Бекку быстрый взгляд, поняв, что чуть было не выдал себя, и тут же поправился: — Нет, он узнал, что я чист. Если б я был одним их этих… несущих в себе смерть, отказывающихся от жизни… он убил бы меня на месте. То же и с Гилбером Ливи. Только Молу пришлось удовлетвориться словами самого Гилбера — уж слишком далеко пришлось бы переть туда, откуда он пришел, чтоб удостовериться, что он чист. Но Гилбер Ливи, так сказать, носит свое доказательство на себе.
По лицу Бекки скользнула гримаса стыда, что дало Лу основание потрепать ее по щеке. Ее дар превратил его в мужчину, а она стала для него милым и славным ребенком.
— Я пришлю его к тебе с водой, дорогая. А тогда, если у тебя хватит ума, ты сама поймешь, что к чему. И если у тебя получится, у меня есть настоящая монетка, прямо из Би-Сити, которую я дам тебе в уплату за этот фокус. — Он грубовато пощекотал ее под подбородком и зашагал к лагерному костру, напевая старинный благодарственный псалом Господину нашему Ироду, слова которого были весьма умело превращены в похабщину.
Оставшись одна, Бекка порадовалась, что он не забрал с собой миску с головешкой. Ночь уже кончалась, дело шло к утру. Она замерзла и не знала, что делать дальше. Придет ли за ней сам Мол, чтоб отвести обратно, и сделает вид, будто она провела время в этих кустах в одиночестве по собственной воле? Или ей надлежит собраться и без разрешения присоединиться к тем, кто сидит сейчас у костра? Маленький костерок Лу уже умирал. Она сунула в него несколько сухих сучков и стала смотреть, как они шипят и трещат; одновременно она обдумывала проблему — идти или оставаться.
Тут она услыхала твердые уверенные шаги и увидела второй огонек, пробирающийся сквозь кусты. Появился Гилбер Ливи с сосудом воды в одной руке и самодельным светильником — в другой.
Он сел рядом с ней, поставил свой светильник рядом со светильником Лу и протянул ей воду.
— Я захватил и тряпочку для твоих рук, мисси. — Его глаза были темны, и ей показалось, что она видит в них слабый отсвет звезд.
— Спасибо. Я воспользуюсь ею потом.
— Потом?
— Теперь ведь твоя очередь, верно? — Она повозилась на своей подстилке: вопрос был нахален даже для ее сестрицы Леноры. Там — внутри — ее горло пылало от щелочного вкуса стыда. Это чувство поднималось откуда-то из глубин живота и усиливалось с каждой секундой, а он продолжал сидеть на том же месте, не изменив выражения лица. Поскольку он даже не придвинулся к ней, Бекка произнесла традиционные слова и снова подождала, но уже дольше. Ничего. Причем ничего похожего на страх Лу перед женщиной она не почувствовала.
— Мисси, — сказал он, помолчав так долго, что Бекке показалось, будто у нее от ожидания начинает сама собой слезать кожа. — Мисси, все эти дела не для меня. — Он снова сунул ей сосуд с водой. — Лу был последним, кто использовал тебя сегодня ночью. Можешь умыться и немножко отдохнуть. Ребенок сейчас спокойно спит. Мы уйдем с рассветом. — Бекка не шелохнулась, и тогда он взял ее руки в свои и тщательно отчистил от сухих семян и коричневых сосновых иголок. Его сильные руки выражали пугающую нежность, когда он склонил голову к ее рукам и насухо вытер пальцы.
— Кто ты такой? — Слова, лишенные каких-либо прикрас, с трудом сходили с ее губ. — Ты мужчина?
Он поднял голову и откинул назад несколько тонких прядей черных волос. В его глазах было что-то, заставившее все у нее внутри сжаться, как будто у него была сила Бога — войти в ее глаза, обыскать душу и, взвесив ее, узнать, куда эту душу отправить — может быть, в ад?
— Я бы сказал, что я мужчина, — ответил он, — и если я не разделил блудницу этой скадры с остальными, это никак не делает меня не мужчиной.
— Да как ты смеешь так меня называть! — вскричала Бекка. Ее рука взвилась и, прежде чем она успела удержать эту руку, хлестко ударила Гилбера Ливи по лицу.
Червь в восторге вопил:
«Еще! Дай ему еще!»
Багровый свет углей вспыхнул и бешенством застлал ей глаза.
Слишком поздно тот беспомощный призрак, что был послушным ребенком Хэтти, увидел ножи на поясе Гилбера.
«Дай ему еще! Что ты теряешь? Все они пользовались тобой по очереди, тобой, которая хотела лишь его одного, — шипел Червь. — Все равно никому нет дела, убьет он тебя или нет! Да стукни ты его еще разок хорошенько! Еще! Набирай очки! Он все равно может убить тебя только один раз!»
Доведенная до белого каления, Бекка занесла руку для еще одного удара. Но Гилбер оказался быстрее. Всякая мягкость исчезла из его глаз, когда он схватил ее за запястье. Бекка пыталась вырваться, но он противопоставил этим попыткам свою силу, прижав ее к себе обеими руками. Бекке показалось, что Червь подмигнул ей, когда она почувствовала знакомое шевеление плоти у своего бедра.
Потом Гилбер сказал:
— Мне очень жаль. У меня не было права называть тебя так. Я знаю, ваши обычаи отличны от наших. Мне стыдно. — Он отпустил ее и встал. — Ты была в своем праве, ударив меня.
Она сидела, глядя, как он складывает влажную тряпку, как использует оставшуюся воду, чтобы сделать себе компресс на пламенеющую щеку. Голос Бекки был не громче шепота:
— Блудницы делают за деньги то, что порядочная женщина делает из благодарности. Они живут богохульством.
Сама она никогда не видала блудниц, никогда не была с ними знакома, но разговоры-то шли… Мужчины Праведного Пути обменивались такими историями, причем глаза их горели похотью. Слова Бекки прозвучали своего рода извинением, но были ложью даже для ушей, радостно готовых принять их за правду.
— Я знаю. — Его глаза все еще просили извинения, хотя губы уже дружелюбно улыбались. — Это часть твоей веры, да? До того, как я покинул дом, мой отец велел мне держать ум открытым, а нрав — под замком. У других народов обычаи могут отличаться от наших, сказал он, хоть я и не могу в деталях сказать — в чем именно. Конечно, нам приходилось слышать рассказы старых путешественников, но это такие давние времена, что… Но вообще-то он надеялся, очень надеялся, что я кое-что узнаю, прежде чем разозлю кого-нибудь так, что меня укокошат. — Гилбер отложил тряпку и осторожно потрогал щеку. — Ого! Был бы у тебя под рукой камень, ты бы тут же доказала правоту моего отца. — Он подмигнул Бекке. — Надеюсь, в девчушке есть хоть частица твоей жизненной силы, мисси.
Тот прежний холод, что вошел в нее еще в недрах Поминального холма, струйкой потек по спине.
— Почему ты сказал так? Ты ж говорил, что она спит?
Он встал, помог ей подняться и стряхнул сухие иглы с ее волос.
— Иди за мной.
Она проследовала за ним к лагерному костру, неся влажную тряпку и миску с водой; сам Гилбер в обеих руках держал уже умирающие светильники, освещая ими дорогу. Все спали, кроме дежурившего Сарджи; не было видно и Лу, который, вероятно, притаился в кустах. Гилбер уверенно вел Бекку меж спящих мужчин, молчанием показывая, что женщине не следует ничем нарушать их покой.
Шифра лежала в подобии гнездышка, сооруженного из ветвей, собранных Гилбером, укрытая одеялом. Он поставил один из светильников у нее в головах, второй — в ногах, что заставило сердце Бекки тревожно забиться. Они встали на колени по обеим сторонам спящего ребенка.
«Совсем как на картинке в старой книге, где изображены волхвы, посетившие Младенца Богоматери, — подумала Бекка. — Только наше посещение куда печальнее. Господи, как же я боюсь!» В колеблющемся свете головешки лицо Шифры казалось белым, как лицо мертвеца, а еле заметное дыхание спящей не могло рассеять эту страшную иллюзию.
— Смотри, — сказал Гилбер, откидывая загнувшийся угол одеяла, прикрывавший ножку Шифры.
Бекка с трудом заглушила крик, рванувшийся наружу из самых глубин ее сердца, и поднесла к губам еще пахнущие спермой пальцы. То кисло-жгучее ощущение во рту, которое у нее бывало и раньше, не шло ни в какое сравнение с нынешним. Изъеденная нога распухла и побагровела. Мясо вокруг укусов при свете огня выглядело совсем черным.
— Даже порошкам, принесенным с гор, такое вылечить не под силу, — сказал Гилбер; он говорил очень просто, не стараясь облегчить страдание девушки.
— Город! — вскричала Бекка, схватив его за руку. Ей казалось, что ее ноги уже бегут, стараясь сравняться по скорости с биением сердца. Торопись! Торопись! Этот вопль, звучавший где-то в глубине ее существа, был пронзителен и неистов. — Мне надо бежать, мне надо бежать отсюда, как только рассветет достаточно, чтобы видеть дорогу! Я должна добраться до города и разыскать там своего брата. Он достанет ей лекарство! В городе можно вылечить все! — Ее пальцы сжимались, они впивались в руку Гилбера, пока не ощутили под собой кость. Ей было необходимо передать плоти Гилбера всю глубину своего ужаса.
Он не шевельнулся, даже выражение печали на окаменевшем лице и то не изменилось.
— Слишком поздно, — сказал он. — Я не знаю, о каком городе ты говоришь, я даже не уверен, что знаю, сколько их там всего, если ты выйдешь на прибрежную дорогу. Карты, которые я достал, относятся лишь к небольшому участку, патрулировать который город поручил этой скадре. Но какой дорогой до тех краев ни иди, они еще далеко. Девочка все равно не доживет.
Бекка отпустила его руку. Она разом потеряла все надежды, поняв, что в его голосе и в самих словах нет ни капли лжи. В них была лишь истина, истина, открытая его глазам. Эта истина была остра, ею можно было кромсать живое сердце, чтобы приложить кровоточащие куски к изуродованной ножке Шифры. Бекка сжалась в комок, так что лоб уперся прямо в колени. Она втянула воздух длинным раздирающим горло глотком, потому что не осмелилась нарушить тишину окрестностей своими женскими воплями и слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51