Приподнятая праздничная атмосфера проникла даже в американское посольство, где советские праздники традиционно игнорировались. Мартин все утро следил за заседанием съезда по телевизору в своем кабинете. По окончании утреннего заседания он вышел из посольства на улицу Чайковского. Определенного плана у него не было, однако он внушил себе, что его долг как специального помощника культурного атташе – изучать культуру страны пребывания. Он пошел по улице в направлении Смоленской площади и дошел до начала Арбата у здания Министерства иностранных дел. Повернув на Арбат, который стал пешеходной улицей, он прошел всего метров пятьдесят, дальше идти стало почти невозможно: всю улицу запрудили толпы горячо споривших москвичей. Уличных музыкантов и художников, обычно стоявших небольшими кучками вдоль всей улицы, оттеснили к стенам домов и витринам магазинов. Многие, побросав свои картины и кустарные изделия, присоединились к спорившим и втянулись в политическую дискуссию о событиях дня.
– Толпежников – да он же с ума сошел! – яростно наступал на своего оппонента какой-то бородатый мужчина, сверкая черными глазами. – Да они же никогда не признаются, что за решением послать войска в Тбилиси стоит партия. Зачем тут голову ломать?
– А затем, что если на этот раз они и не признаются, то в следующий раз дважды подумают, прежде чем решиться на подобный шаг, вот зачем, – возражал его оппонент.
– Сахаров – бесстрашный человек, – утверждал другой спорщик. – Но если он не будет следить за своими словами, его опять загонят в Горький еще до конца съезда.
– Оба они предатели, – кричал третий. – Этот из Латвии и Сахаров, они только и могут ломать, что другие строят. Ну ладно, согласен – в прошлом не все было идеально, но нельзя же хаять все подряд. Что требуется сейчас – так это наметить позитивные шаги на будущее.
Спорщики защищали свои аргументы не только словесно, но и с помощью силы. Мартина медленно, но неуклонно выжимали из середины толпы к покрашенной специально к съезду в розоватый цвет стене дома, у которой с утра пораньше разложил свой товар какой-то художник. Теперь на его картины никто не обращал внимания. В конце концов кто-то прижал Мартина к стене и даже не извинился. Отталкиваясь от стены, он вдруг увидел прямо перед собой пустые глазницы лица нарисованного на полотне без всякого фона.
Упираясь ладонями, он всеми силами старался не повредить картину. Лицо на портрете было закрашено красным цветом, постепенно переходящим в светло-розовый. Глазницы нарисованной маски оставались незакрашенными, но внутри их что-то жило. Он сперва не смог разобрать даже, что там такое – может, какая-то мазня, какая-то каша может, красноватые блики, отблеск знамен двинувшихся к свету, но все еще не пробившихся сквозь тьму масс.
Кто-то сильно толкнул его. В раздражении он обернулся.
– Поосторожнее с моими картинами, – напомнил мужчина, который прижал его к стене. А потом, очевидно признав в нем иностранца, сказал более мягким тоном по-английски:
– Извините, очень толкают, и я… – тут он ничего и выговорить не смог, а лишь уперся руками в наседавшую толпу. – Вам нравятся мои картины? Они хороши и сравнительно дешевы.
Он оперся одной рукой о стену, чтобы обернуться к Мартину и в то же время защитить свои творения от напора. Он оказался совсем рядом – всего в полуметре от Мартина, изо рта его несло запахом лука и чеснока.
Мартин отступил на пару шагов.
– Интересные работы, – промолвил он.
– Интересные? Да они прекрасны!
– Это вы написали их?
– Я? – он даже рассмеялся. – Да ведь это все написано мною!
И он обвел свободной рукой вокруг. Из-под его руки Мартин сумел увидеть целую галерею портретов большегрудых женщин, заполонивших тесный Арбат.
– А это тоже ваша работа? Художник снова рассмеялся:
– А это рисовала моя подруга-художница. Автопортрет. Как это вы называете по-английски?
– Полупортрет. Не слишком отличается от слова «автопортрет».
– Полупортрет. Это точно ее лицо.
– Сколько?
Художник оценивающе оглядел Мартина, будто настоящая цена была написана на его лице.
– Пятьсот рублей.
Он назвал цену как-то неуверенно, почти вопросительным тоном:
– Пять сотен.
– Пять сотен? Слишком дорого.
Художник скривил недовольно губы и произнес, понизив голос:
– У вас есть доллары? Могу уступить за полсотни баксов.
Несмотря на деловой тон, взятый художником, его запрос не был чрезмерным: десять рублей за доллар обычно предлагали валютчики на улице. Однако операции с валютой в любом месте, кроме Внешторгбанка, являлись нарушением закона, а Мартину совсем не хотелось совершать какие-либо преступления экономического характера, поэтому он ответил:
– Нет, долларов у меня нет. Только рубли. Художник пожал плечами:
– Ну, а сколько же вы дадите?
Мартин на минутку задумался. Он очень хотел купить картину, но еще больше – получить информацию.
– Не знаю, право… а нет ли у вас еще таких же?
– Нет, эта единственная.
– Ваша подруга нарисовала всего один автопортрет? Большинство женщин любят рисовать себя.
Художник лишь рассмеялся.
– А она не большинство. Да, она нарисовала еще один автопортрет. В голубых тонах – такой, какой себя ощущала в тот момент, как она объяснила. Но он уже продан.
– Плохо. Вы его сегодня продали?
– Нет. Она его сама продала. Давным-давно.
– А не знаете ли, кто его купил?
– Нет. По-моему, какой-то американец. Вы сами-то американец?
– Да.
– Может, вы знаете его?
– Америка – страна большая.
– Хотя не такая большая, как Советский Союз. За четыре сотни берете?
Мартин посмотрел на пустые глазницы портрета, а в глаза продавца заглянуть не решился.
– Неплохо было бы иметь оба портрета: один в голубом тоне, а другой в красном, – сказал он.
– Вам она нравится, а? А если увидите ее в натуре, захотите купить сотню ее картин.
– Может, она сама продаст их?
– Она их не продает, только в исключительных случаях. Она художница.
– Ну и что? Вы же тоже художник, а картины-то продаете.
Продавец ухмыльнулся и ответил:
– Вы правы, но я еще и бизнесмен. Она же в бизнесе ничего не смыслит. Если бы она попыталась жить продажей картин, ей и на хлеб не хватило бы. Ей бы не продать ни одной, если бы не я… – он вновь оттолкнулся рукой от стены. – У каждого своя роль в жизни: она рисует, я продаю.
Резким взмахом руки он подчеркнул, что торговать она не может.
– Вообще-то она актриса. Ха! Если хотите посмотреть на нее, приходите в театр в эту субботу. Это театр-студия на Юго-Западе. Она будет играть роль жены Мольера. Скажите ей, что я продал вам картину. Всего за триста рублей.
– Она знает английский?
– Нет. Но, может, вы говорите хоть немножко по-русски? Или возьмите переводчика.
– На картине нет подписи. Подскажите ей, что нужно подписывать картины, если она хочет выручать за них большие деньги.
– Большие деньги? И он еще называет триста рублей большими деньгами? Я знаю, что такое большие деньги. А вы знаете, сколько зарабатывает мой двоюродный брат в Чикаго? Он все время говорит мне: «Гуго, хочешь иметь деньги, приезжай в Чикаго». Мой брат, он шофер такси, заколачивает, нет, вы только послушайте, зашибает иногда по две тысячи долларов в месяц! А вам известно, сколько получает художник здесь, в Советском Союзе? Член Союза художников? Да это же преступление – платить так мало!
– Она член Союза художников?
– Нет. А кому хочется быть его членом? Скажу вам прямо: вот я, например, зашибаю гораздо больше здесь, на Арбате, продавая картины, нежели получает «официальный» художник – член Союза. Пусть они идут куда подальше со своим Союзом. Слава Богу, что он начал перестройку, скажу вам. Ну да ладно, этой женщине нужны как раз эти деньги. Триста рублей. Или, может, у вас есть «Мальборо»? Тогда заплатите сигаретами.
– Сколько «Мальборо»? Художник задумался, подсчитывая.
– Десять блоков.
Триста рублей по официальному курсу равнялись 480 долларов. Стало быть, по 48 долларов за блок сигарет. Мартин мог купить их в посольском магазине по десять долларов за блок или же в «Березке», Торгующей за твердую валюту, по двадцать с небольшим долларов. А если он расплатится сигаретами, будет ли это чем-то отличаться от расчетов долларами? В посольстве запрещалось расплачиваться с советскими гражданами настоящими деньгами (рубли таковыми не считались) и вступать с ними в какие-то торгашеские сделки. Все это могло быть расценено как экономическое преступление, нарушение закона и влекло за собой объявление «персона нон грата» и высылку домой, в Штаты.
– Извините. Я не могу расплачиваться сигаретами. Так или иначе, но у меня с собой всего пятьдесят рублей.
Гуго посмотрел на портрет, потом на Мартина. На его глазах первоначально запрошенная цена усохла в десять раз, и он понял, что Мартину с его пятьюдесятью рублями размышлять здесь, на улице, долго не приходится.
– Хорошо. Давайте пятьдесят.
Мартину показалось, что если поторговаться дольше, то можно купить картину еще дешевле. Тем не менее он вынул бумажник и отсчитал десять синих пятирублевок – больше у него и впрямь советских денег не было. Гуго стал заворачивать картину во вчерашний номер газеты «Известия».
– А как зовут автора? – спросил Мартин.
– Алина Образ. Кстати, если вы хотите иметь подпись на картине, я подпишусь за нее. По-русски. Не отличите от ее подписи.
– Не надо, спасибо. Может, она сама подпишет, если я схожу посмотреть ее на сцене.
Похоже, его слова удивили Гуго.
– Она не подписывает картины, – ответил он и стал обматывать завернутую картину толстой коричневой бечевкой, которая, как постиг Мартин на собственном опыте, была непрочной, несмотря на толщину. Замотав, он протянул картину Мартину.
– Почему же не подписывает? – поинтересовался тот. Художник пожал в недоуменье плечами.
– Она говорит, что художник должен быть… Как это сказать по-английски? Неизвестным. Вез имени.
– Анонимным?
– Вот-вот. Анонимным. В картине важна сама работа.
Предложение его нового знакомого подписать картину за художницу чуть не вынудило Мартина совсем отказаться от покупки. Он начал сомневаться в правдивости всей этой истории. Но все же было очевидно, что эту картину писала та же рука, что и ту, которую приобрел Хатчинс. Та тоже не подписана. По пути в посольство он остановился у киоска по продаже театральных билетов и спросил у продавщицы, нет ли билетов в театр-студию на Юго-Западе.
– Ну, это же любительская труппа, – презрительно фыркнула старушка-киоскерша. – Их билеты мы не продаем. На спектакли ходят их друзья, соседи… Нужно знать кого-то из них, они достанут билеты.
Должность специального помощника атташе по вопросам культуры имеет одно несомненное преимущество – она дает великолепную возможность посмотреть любительский спектакль в юго-западной части Москвы.
С помощью этой должности можно также завязать множество знакомств в театральном мире. Вернувшись в свой кабинет, Мартин снял трубку и позвонил Юрию Калугину, который писал театральные обозрения в «Литературной газете».
– Юрий, это Вен Мартин, – сказал он. – Вы, должно быть, помните, как мы разговаривали о творчестве Булгакова на вечернем кинопросмотре в Спасо-хаузе Резиденция американского посла в Москве на Спасопесковской площади, около Арбата.

несколько недель назад? Ну так вот, наш разговор подтолкнул меня перечитать некоторые булгаковские произведения, в том числе и повесть «Жизнь господина де Мольера». Ну так вот, Юрий, мне сказали, что один московский театр поставил пьесу, в основу которой, я уверен, легло это произведение Булгакова. В театрах страны идет оригинальная пьеса М. Булгакова «Мольер» («Кабала святош»).

Я бы очень хотел посмотреть постановку, но вам-то известно, каких мук стоит достать билеты в московский театр… Вы могли бы?.. Было бы чрезвычайно любезно с вашей стороны. Надеюсь, что и вы, конечно, пойдете и прихватите Ольгу. Что? Очень жаль, но, конечно же, я понимаю – дела есть дела. Прекрасно вас понимаю… Тогда лишь один билет для меня. Уверен, эта просьба облегчит вам жизнь – пару билетов достать труднее. К сожалению, в эти дни мне в свободное время ужасно скучно. Да-да, премного вам благодарен.

– 29 –

Суббота, 28 мая 1989 года,
7 часов вечера,
Юго-Запад Москвы
От станции метро «Юго-Западная» Мартин пешком направился к театру. Рядом виднелся жилой комплекс для иностранцев – два здания и стоянка автомашин, огороженные высоким охраняемым забором, чтобы иностранцы не оказывали бы на советских граждан своего пагубного влияния. Далеко в стороне, в начале проспекта Вернадского, сверкала в лучах вечернего солнца, изредка пробивающихся сквозь облака, башня Московского государственного университета.
Непохоже было, чтобы в близлежащих домах помещался театр. Лишь дважды расспросив прохожих, он нашел его в цокольном этаже девятиэтажного блочного дома, построенного в 70-х годах. Дом, как грязно-белая башня, возвышался над открытым полем, до которого еще не добралась сплошная застройка. Дальше по проспекту, на самом краю поля, стояла церковь, не действовавшая много десятилетий. Теперь ее наполовину закрывали строительные леса – там велись реставрационные работы.
На той половине, до которой еще не добрались реставраторы, с куполов капала ржавая вода, оставляя пятна на стенах, которые когда-то были белоснежными. А за лесами светилась уже новая краска – розовая, белая, зеленая, один из куполов блестел даже свежей позолотой. Мартин подумал, что в этом, как в капле воды, отражается весь Советский Союз: ничегонеделание в течение целых семидесяти лет, а потом авральная борьба с ржавчиной.
На стене жилого дома висел щит с надписью, что здесь находится театр. Билетерша взяла у него билет, улыбнулась и указала на дверь в самом конце узкого фойе. Он прошел в дверь и оказался в темноте. В зрительном зале окон не было, а стены и потолок были закрашены черной краской. Глазам потребовалось время, чтобы приспособиться к слабому свету тусклых лампочек. Перед пустой некрашеной деревянной сценой, занимавшей ползала, стояло восемь рядов стульев, обшитых красной синтетической тканью, примерно по пятнадцать стульев в каждом ряду.
На Мартина смотрели – он опоздал и должен был перешагивать через ноги, чтобы добраться до своего места в середине первого ряда. Смущаясь, он переступал через ноги зрителей, расположившихся у самой сцены, которая возвышалась над полом всего на несколько дюймов. Только он добрался до своего места, как в зале погас свет и долго не зажигался – глаза постепенно привыкали к полной темноте. В зале повисла тишина.
Внезапно вспыхнул свет. Раздалась громкая музыка – он не мог вспомнить мотив, – сотрясая маленький зал.
На сцене стояла женщина – так близко от Мартина, что он мог коснуться ее рукой.
На ней было платье фасона девятнадцатого века. Полосы у нее были светлые, длинные – до самых плеч, глаза черные. Лицо – слегка вытянутое, как у классической русской женщины, нос – чуточку длинноват, но изящной формы, губы – полные.
Она была прекрасна.
И она была той самой, что нарисована на картине.
Пьесу он знал, так как читал Булгакова. Молодой Мольер, тогда еще актер, женился на молодой актрисе, она ушла из своей труппы и последовала за ним. Впоследствии он сменил ее, в искусстве и в жизни, на другую молодую женщину. Роль первой жены – трагическая роль. Она проникнута романтическим страданием, что так нравится русским. Игру актрисы в этой роли публика одобрила: когда сцена погрузилась во мрак (занавес отсутствовал), зрители вызывали ее снова и снова, дружно и ритмично хлопая в ладоши, что являлось признаком высшего одобрения.
Мартин под благовидным предлогом присоединился к разговору двух таких же зрителей, задержавшихся в фойе в ожидании, когда разойдется публика. Это были муж и жена. Сначала она просто отвечала на реплики Мартина о пьесе, а потом говорила без остановки, не давая мужу вымолвить ни слова. Они были рады воспользоваться случаем побеседовать с иностранцем:
– Разве не так, дорогой? Мы очень удивились, увидев вас здесь. Не думаю, чтобы мы видели бы здесь раньше иностранца, даже из тех, которые живут рядом со станцией метро.
Мартин отвечал, что с удовольствием посмотрел столь необычную пьесу. Повесть он, конечно же, читал, но не мог даже вообразить, что ее поставят на сцене. Она великолепно поставлена. Особенно хороша Алина в роли жены Мольера. Не знают ли они ее, поинтересовался Мартин. Конечно же, знают! Да вот и она сама идет сюда!
– Алина, это господин Мартин. Он американец. Ему понравилась твоя игра – как и нам.
На сцене она была поразительна, но в жизни оказалась еще прекрасней. Он увидел, что ее портреты говорили правду: в глазах ее мерцала та же таинственность, что-то неотразимое и неуловимое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39