Раньше на площади рядом с ним высилась статуя Сталина, но потом ее убрали, однако бронзовый памятник Ленину уцелел и по-прежнему стоял поблизости.
Перед длинной каменной лестницей, ведущей к Дому правительства, плескалось живое море людей. На самом верху лестницы, обратившись к ним лицом, одиноко стоял какой-то человек. Позади него, вдоль фасада здания, выстроилась шеренга милиционеров – грузинских парней в летней серой униформе. Они ни во что не вмешивались. Еще больше сотрудников милиции замешалось в толпе. Непонятно, зачем они находились здесь, и в толпе и перед зданием, – то ли для разгона демонстрантов, то ли для их охраны, а может, просто пришли посмотреть и послушать. Там, где стоял одинокий человек, не было ни трибуны, ни возвышения для оратора, ничего такого, что могло бы отделить выступающего от слушателей.
Человек этот был Георгий Микадзе. Он стоял, тяжело опираясь на трость, обхватив ее инкрустированную рукоять обеими ладонями. Казалось, если трость убрать, он упадет. Его фигура совсем терялась на фоне высоченной пустой арки массивного здания.
Говорить он начал тихим размеренным голосом. Но по мере выступления голос его становился все крепче и звонче.
– Кто это? – спросил кто-то сзади из только что подошедших.
– Микадзе. Тихо!
Голос Микадзе в тихом вечернем воздухе был слышен даже тем, кто стоял далеко от него. Георгий мало-помалу распрямлялся, начал ходить взад-вперед, потом уперся тростью в одну из ближайших колонн, вновь вернулся на прежнее место.
– Мне сказали, что принят указ, – говорил Микадзе, показав лист бумаги с текстом, напечатанным мелким плотным шрифтом. – Указ от 8 апреля 1989 года. Указ, который является законом для нашей страны, законом для вас и для меня. О чем этот закон? Им запрещаются «призывы к изменению социальной и государственной системы». А в чем цель такого закона? Цель, по утверждению тех, кто его принял, состоит в том, чтобы защитить «процесс демократизации». Защитить, как мы должны понимать, право народа на обсуждение деятельности своего правительства и своей социальной системы. Но указ этот подразумевает также, что народ в ходе такого обсуждения не может допустить и мысли о каких-то изменениях в форме правления и в социальной системе, а если и допустит, то даже пикнуть не смеет, поскольку такие слова будут расцениваться как «призывы к изменению социальной и государственной системы», а это строжайше запрещено и преследуется.
– Кто предложил принять такой указ? Оказывается, что это государственная тайна. Никто не желает признать себя творцом этого дитяти. Хотя несчастный сиротка появился на свет, похоже, весьма настырным и под вполне надежной охраной.
– А кто же защищает закон? Один из таких защитников – Министерство внутренних дел, стоящее на страже законов нашей страны. Что же говорит Министерство внутренних дел? Оно говорит, что наше государство нужно охранять от нашего же народа. Получается, что первейшая обязанность государства – защищать не свой народ, а самое себя. А как может государство защитить самое себя? Очевидно, запрещая кому бы то ни было даже предлагать изменить сложившееся положение вещей.
Во время его речи в толпе то тут, то там возникал гул голосов, изредка прерываемый шумом аплодисментов, а затем откуда-то раздался возглас: «Свободу Грузии!» Подходили новые люди, толпа все ширилась, пока не заполнила почти всю площадь.
Чантурия стоял на ступеньках лестницы ближе к углу здания, откуда мог видеть огромную толпу, которая сжималась все теснее. Когда он только пришел, то подумал, что вся площадь уже забита народом, но вот Георгий начал говорить, а люди все прибывали и прибывали, стараясь протиснуться в первые ряды. Он заметил также, как позади толпы встали милиционеры, часть их смешалась с народом. У некоторых милиционеров были портативные рации, они о чем-то изредка переговаривались, но ничего не предпринимали.
Позади, на краю площади, на расстоянии от толпы виднелась кучка людей в гражданской одежде. Они здоровались друг с другом, перекидывались словами, но, казалось, живого интереса к происходящему не проявляли. Чантурия присматривался к ним более пристально, нежели к милиции: он понял, что это офицеры госбезопасности. Ясно было, что они не грузины, а русские – большинство грузин выгнали из КГБ, когда вскоре после смерти Сталина пал Берия, шеф КГБ и грузин по национальности. После этого лишь немногих грузин принимали на службу в органы госбезопасности – Чантурия сам был одним из таких. До него наконец-то дошло, на что намекал Белкин, когда они говорили о его предстоящем отпуске, который он собирался провести в Тбилиси: «Будьте осторожны». В Грузии происходили серьезные события, такие, что даже офицеры КГБ остерегались говорить о них, предпочитая держать язык за зубами.
При возгласе «Свободу Грузии!» офицеров госбезопасности как ветром сдуло с площади.
Слова «Свободу Грузии!» превратились в тысячеголосый повторяющийся клич, затихший, когда Георгий опять стал говорить.
– Да, свободу Грузии! – сказал он, повторив призыв. – Но не только это. Те невидимки, которые считают, что государство нужно оберегать от народа, – пусть они выйдут и покажут свои лица. Посмотрим тогда, кто же они такие. Поговорим с ними, послушаем доводы. И мы, друзья мои, тоже четко выразим свои мысли и чаяния. Да, свободу Грузии! Но свободу не только Грузии. Свободу народу! Настало время, когда все мы должны поднять свой голос за свободу, или же нам никогда ее не добиться. Сейчас мы стоим на том месте, где некогда стоял монумент Иосифу Сталину. Сталин был грузином, как вы и я. И именно поэтому я говорю вам, что наш призыв не должен быть обращен просто к русским – чтобы они убирались домой. Мы хотим свободы от российской империи – но не только этого. Мы жаждем свободы. Российская империя сама по себе – монумент Сталину, монумент, сделанный не из камня, а из сохраняющегося и поныне людского страха. Но, как и тот каменный монумент, который еще недавно стоял на этой площади, так и монумент страху будет снесен, если мы найдем в себе достаточно мужества, чтобы потребовать уничтожить его. У нас только один источник страха – и это не Сталин в его могиле, а Сталин внутри каждого из нас. Мы слишком долго боялись требовать соблюдения неотъемлемых прав каждого грузина, каждого советского гражданина, каждого человека. Теперь мы громко требуем этого.
Откуда-то из толпы вновь раздался клич на грузинском языке и прокатился по площади, с каждым повторным разом накатываясь волной все громче.
Он звучал как эхо слов Георгия. «Грузия… свободна!» – пронесся клич. «Грузия… свободна! Грузия… свободна! – прокатилось эхо. И Чантурия ощутил, как его собственное сердце забилось в унисон с ритмом: Грузия. Свободна. Грузия. Свободна.
Почти рядом с Георгием, на верхней ступеньке лестницы, появился офицер в армейской форме. Цвет его петлиц и просветов на погонах обозначал, что он служит в войсках Министерства внутренних дел, во внутренней армии Советского Союза. Он поднес ко рту мощный мегафон, нацеленный на толпу как некое диковинное оружие. «Тихо!» – крикнул он, и его голос, усиленный мегафоном, столкнулся с многоголосым гулом толпы. Он привык командовать, а толпа не привыкла – потому замолкла.
– Я подполковник Бакланов, – произнес офицер по-русски. Его голос, искаженный металлом и электроникой, рокотом прокатился по площади.
– Мою дивизию внутренних войск направили сюда выполнить свой долг перед народом, – при этих словах в толпе вновь возник приглушенный шум. – Выполнить свой долг перед народом и подавить контрреволюционную угрозу Советской власти.
Шум стал принимать четкий ритм, перерастая в клич.
– … угрозу Советской власти в Грузинской Социалистической Республике.
Наконец клич на грузинском языке докатился до подполковника и, как волна, с шумом рассыпавшаяся на скалах, заглушил его голос. Клич перекатывался, звучал то тише, то громче, и призывы подполковника на русском языке стали совсем не слышны. Клич звучал: «Русские… вон! Русские… вон! Русские… вон!»
Подполковник опустил мегафон. Он внимательно вглядывался в толпу, как бы пытаясь разглядеть и запомнить лица, хотя их были тысячи и тысячи. Потом клич постепенно стих, и в толпе запели песню. Чантурия ощутил, как на его затылке зашевелились волосы. Песня была церковным гимном на грузинском языке. Он славословил грузинскую свободу.
Подполковник попятился от лестницы и растворился между колоннами.
В тот вечер на проспекте Руставели до самой поздней ночи не затихали песни. Впоследствии у Чантурия при воспоминании о том вечере и песнях всегда подкатывал комок к горлу, а на глазах выступали слезы. Это звучал голос народа – глас, которого не слышали свыше шестидесяти лет.
Он стал подпевать, хотя никогда прежде не слышал гимна и не знал слов.
Так он стоял и пел, когда его нашла Ламара. Она взяла его под руку – запросто, будто знала всю жизнь.
– Микадзе просто великолепен! – прошептала она и тоже запела.
Они переходили от одной группы людей к другой, и везде Ламара находила знакомых. Открыли бутылки вина. Раздались приветствия и витиеватые кавказские тосты. Песни и смех неслись с разных сторон все громче и громче.
«С рассветом приходит и счастье и жизнь, Какое блаженство быть вечно молодым». Серго Чантурия и Ламара Качарава стояли, прижавшись друг к другу, в тени колонн на ступеньках лестницы Дома правительства, их не было видно в свете тусклых фонарей, горевших на площади. Они негромко переговаривались, вполуха слушая друг друга и прислушиваясь к песням и крикам, несущимся из толпы, все еще заполнявшей площадь в этот темный полуночный час. Им хотелось, чтобы ночь тянулась бесконечно.
Вдруг позади толпы началось какое-то смятение. Со ступенек лестницы они не сразу разглядели, что происходит. Потом от толпы, стоящей на площади, стали отделяться кучки людей, побежавших кто куда. Чантурия увидел темную массу, надвигающуюся на скопление народа. Сперва он не разобрал, что это было. Серго не двигался, пока толпа не стала сжиматься еще плотнее. Его прижали к колонне, и здесь он стоял, не в силах пошевелиться, а темная масса надвигалась все ближе, пока не стало ясно, что это такое.
Оказалось, что это шеренги солдат.
Они шли вперед, как тысячи оживших советских военных монументов, солдаты Родины, наступающие на море врагов. Но то море, сквозь которое они пробивались, было морем их сограждан. Лица солдат ничего не выражали, глаза прикрывали защитные очки от слезоточивого газа. Каждый в левой руке нес овальный щит черного цвета размером в половину человеческого роста, а в правой – остро заточенную саперную лопатку. Солдаты в передних рядах без всякой пощады размахивали лопатками, фаланга прокладывала путь сквозь толпу, оставляя за собой кровавый след.
Повсюду раздавались вопли, крики возмущения и боли, а потом откуда-то появилось и поплыло через всю площадь непонятное белое облако. Дымок достиг Чантурия, и он сразу же распознал его запах.
– Газы! – крикнул Серго. – Уходите! Уходите!
Кто-то повторил его слова. Он попытался продраться по ступенькам вниз, к солдатам, преодолевая напор людских тел, стремящихся в противоположном направлении. Этот поток оторвал от него Ламару. Он пробился к верхним ступенькам, где было не так тесно, но там газовое облако настигло его. Почувствовав острый приступ рвоты, Серго обмяк у стены здания, и его начало выворачивать наизнанку.
Чантурия заставил себя выпрямиться и пошел туда, где газ успел рассеяться. Площадь как-то сразу опустела, виднелись лишь несколько фигур, убегавших от газового облака. Он понял, что новой газовой атаки не будет. Серго вдруг наткнулся на согнувшуюся пополам женщину. Он приметил ее еще раньше, несколько часов назад, но не запомнил, как ее зовут. Сначала он даже не узнал ее – тогда она шутила и пела, а сейчас кровь из ее разрубленной головы сочилась и капала на лицо, волосы слиплись от загустевшей крови.
– Помогите, – только и смогла она вымолвить.
Он обнял ее за талию и бережно поддерживал, пока они пробирались сквозь толпу.
По всей площади виднелись отдельные фигуры людей. Некоторые стояли согнувшись на четвереньках – их сильно тошнило. Здесь и там извивались тела раненых, у них из глубоких рубленых ран на голове, груди, плечах струилась кровь, но большинство лежали без движения – в странных, противоестественных позах смерти.
Женщина, с трудом дыша, прошептала у его плеча:
– Убийцы! Убийцы!
Не зная, что делать дальше, он покрепче обнял ее и повел через площадь.
Из боковой улицы на площадь вылетела санитарная машина. Она еще не остановилась, а из нее на ходу высыпало с дюжину или больше людей. Они бросились врассыпную к лежащим и начали быстро осматривать их. Чантурия повел женщину к одному из приехавших – молодому человеку в голубых джинсах и белой рубашке с галстуком. Тот перевернул скорчившегося мужчину, лежащего на асфальте, и начал делать ему искусственное дыхание, вдувая в рот воздух и не обращая внимания на то, что мужчину рвет.
– Кто вы такой? – спросил Чантурия по-грузински. Молодой человек даже не взглянул на него и ни на секунду не прекратил ритмично вдувать воздух.
– Я врач. Что с вами?
– Со мной все в порядке. А вот у этой женщины глубокая рана.
Молодой человек посмотрел на них. Его взор быстро пробежал по женщине с ног до головы.
– Она будет жить. Уложите ее, она не в силах держаться на ногах. Заверните в одеяло – возьмите его в машине, если только они там остались. А потом приходите помочь мне.
И с этими словами он вновь занялся пострадавшим. Санитарная машина стояла пустая, будто бы брошенная. Одеял внутри не оказалось. Чантурия пошел назад к врачу, перешагивая через тела, если не мог обойти их. И здесь он заметил женщину, пробиравшуюся через площадь – это была Ламара. Он махнул ей рукой, подзывая к тому месту, где врач продолжал возиться с лежащим на асфальте мужчиной. Но, не успев подойти к доктору, он увидел возвращающихся солдат. Они гнали перед собой оставшихся демонстрантов и вытесняли их с площади. Серго увидел, что молодой врач о чем-то спорит с ними, а затем какой-то солдат поднял саперную лопатку и одним ударом свалил врача на землю. Он намеревался было еще раз ударить его, но Чантурия успел подбежать и сзади перехватил его руку.
Из внутреннего кармана куртки Серго вынул удостоверение офицера КГБ и показал его солдату. За темными пластиковыми линзами противогаза Чантурия разглядел испуганные глаза.
– Оставь его в покое, – приказал Чантурия. – Это врач.
Серго произнес эти слова по-грузински, но, увидев, что солдат не понимает его, повторил их по-русски.
– Нам приказано очистить площадь, – сказал солдат приглушенным маской голосом, доносившимся как из бочки.
– Где командир?
Солдат жестом показал назад через площадь:
– Где-то там.
К ним подбежала Ламара. Серго отправил ее к «скорой помощи»: он не хотел оставлять ее одну посреди площади, поскольку не был уверен, что солдат исполнит его команду и воздержится от ударов.
Ламара не стронулась с места, а лишь произнесла:
– Ты из КГБ.
– Да, оттуда. Не можем ли поговорить об этом позднее?
– Нам не о чем говорить, – отрезала она, повернулась и побежала к группе людей, уходящих с площади.
Чантурия последовал было за ней, но вскоре вернулся. Хотя он и наглотался газа и в легких покалывало, он заставил себя бежать.
В дальнем углу площади капитан в противогазе и форме офицера внутренних войск о чем-то горячо спорил на русском языке с грузинским милицейским сержантом. Чантурия опять предъявил свое удостоверение.
– Капитан! Да что же это делают ваши подчиненные? – наседал Чантурия.
Он с облегчением подумал, что, к счастью, не нарвался на подполковника, которого не смутил бы ни один капитан, будь он даже из КГБ.
– Они же людей убивают! – выпалил милицейский сержант.
– Они выполняют приказ командования очистить площадь, – грубо, отрывисто ответил капитан.
– Я только что остановил вашего солдата, пытавшегося убить врача, – заметил Чантурия. – Разве для этого их направили сюда?
– Ваш так называемый «врач» – враг народа, – резко ответил офицер. – Нам сказали, чего можно ожидать от таких.
– А я утверждаю, что это не так. А вы, – обратился он к сержанту. – Куда подевалась милиция?
– Командир из МВД приказал нам уйти с площади, – оправдывался сержант.
На вид ему было чуть побольше двадцати, на его глаза навертывались слезы.
– Ладно… Теперь я приказываю вашим милиционерам вернуться сюда. Не подпускайте солдат к гражданским лицам, а после наладьте расчистку проходов для вывода людей. И чтобы никто не вмешивался в работу медиков, – скомандовал Чантурия и добавил по-грузински: – Выполняйте поживее.
Сержант щелкнул каблуками, коротко отдал честь и помчался назад, куда по приказу отправились милиционеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Перед длинной каменной лестницей, ведущей к Дому правительства, плескалось живое море людей. На самом верху лестницы, обратившись к ним лицом, одиноко стоял какой-то человек. Позади него, вдоль фасада здания, выстроилась шеренга милиционеров – грузинских парней в летней серой униформе. Они ни во что не вмешивались. Еще больше сотрудников милиции замешалось в толпе. Непонятно, зачем они находились здесь, и в толпе и перед зданием, – то ли для разгона демонстрантов, то ли для их охраны, а может, просто пришли посмотреть и послушать. Там, где стоял одинокий человек, не было ни трибуны, ни возвышения для оратора, ничего такого, что могло бы отделить выступающего от слушателей.
Человек этот был Георгий Микадзе. Он стоял, тяжело опираясь на трость, обхватив ее инкрустированную рукоять обеими ладонями. Казалось, если трость убрать, он упадет. Его фигура совсем терялась на фоне высоченной пустой арки массивного здания.
Говорить он начал тихим размеренным голосом. Но по мере выступления голос его становился все крепче и звонче.
– Кто это? – спросил кто-то сзади из только что подошедших.
– Микадзе. Тихо!
Голос Микадзе в тихом вечернем воздухе был слышен даже тем, кто стоял далеко от него. Георгий мало-помалу распрямлялся, начал ходить взад-вперед, потом уперся тростью в одну из ближайших колонн, вновь вернулся на прежнее место.
– Мне сказали, что принят указ, – говорил Микадзе, показав лист бумаги с текстом, напечатанным мелким плотным шрифтом. – Указ от 8 апреля 1989 года. Указ, который является законом для нашей страны, законом для вас и для меня. О чем этот закон? Им запрещаются «призывы к изменению социальной и государственной системы». А в чем цель такого закона? Цель, по утверждению тех, кто его принял, состоит в том, чтобы защитить «процесс демократизации». Защитить, как мы должны понимать, право народа на обсуждение деятельности своего правительства и своей социальной системы. Но указ этот подразумевает также, что народ в ходе такого обсуждения не может допустить и мысли о каких-то изменениях в форме правления и в социальной системе, а если и допустит, то даже пикнуть не смеет, поскольку такие слова будут расцениваться как «призывы к изменению социальной и государственной системы», а это строжайше запрещено и преследуется.
– Кто предложил принять такой указ? Оказывается, что это государственная тайна. Никто не желает признать себя творцом этого дитяти. Хотя несчастный сиротка появился на свет, похоже, весьма настырным и под вполне надежной охраной.
– А кто же защищает закон? Один из таких защитников – Министерство внутренних дел, стоящее на страже законов нашей страны. Что же говорит Министерство внутренних дел? Оно говорит, что наше государство нужно охранять от нашего же народа. Получается, что первейшая обязанность государства – защищать не свой народ, а самое себя. А как может государство защитить самое себя? Очевидно, запрещая кому бы то ни было даже предлагать изменить сложившееся положение вещей.
Во время его речи в толпе то тут, то там возникал гул голосов, изредка прерываемый шумом аплодисментов, а затем откуда-то раздался возглас: «Свободу Грузии!» Подходили новые люди, толпа все ширилась, пока не заполнила почти всю площадь.
Чантурия стоял на ступеньках лестницы ближе к углу здания, откуда мог видеть огромную толпу, которая сжималась все теснее. Когда он только пришел, то подумал, что вся площадь уже забита народом, но вот Георгий начал говорить, а люди все прибывали и прибывали, стараясь протиснуться в первые ряды. Он заметил также, как позади толпы встали милиционеры, часть их смешалась с народом. У некоторых милиционеров были портативные рации, они о чем-то изредка переговаривались, но ничего не предпринимали.
Позади, на краю площади, на расстоянии от толпы виднелась кучка людей в гражданской одежде. Они здоровались друг с другом, перекидывались словами, но, казалось, живого интереса к происходящему не проявляли. Чантурия присматривался к ним более пристально, нежели к милиции: он понял, что это офицеры госбезопасности. Ясно было, что они не грузины, а русские – большинство грузин выгнали из КГБ, когда вскоре после смерти Сталина пал Берия, шеф КГБ и грузин по национальности. После этого лишь немногих грузин принимали на службу в органы госбезопасности – Чантурия сам был одним из таких. До него наконец-то дошло, на что намекал Белкин, когда они говорили о его предстоящем отпуске, который он собирался провести в Тбилиси: «Будьте осторожны». В Грузии происходили серьезные события, такие, что даже офицеры КГБ остерегались говорить о них, предпочитая держать язык за зубами.
При возгласе «Свободу Грузии!» офицеров госбезопасности как ветром сдуло с площади.
Слова «Свободу Грузии!» превратились в тысячеголосый повторяющийся клич, затихший, когда Георгий опять стал говорить.
– Да, свободу Грузии! – сказал он, повторив призыв. – Но не только это. Те невидимки, которые считают, что государство нужно оберегать от народа, – пусть они выйдут и покажут свои лица. Посмотрим тогда, кто же они такие. Поговорим с ними, послушаем доводы. И мы, друзья мои, тоже четко выразим свои мысли и чаяния. Да, свободу Грузии! Но свободу не только Грузии. Свободу народу! Настало время, когда все мы должны поднять свой голос за свободу, или же нам никогда ее не добиться. Сейчас мы стоим на том месте, где некогда стоял монумент Иосифу Сталину. Сталин был грузином, как вы и я. И именно поэтому я говорю вам, что наш призыв не должен быть обращен просто к русским – чтобы они убирались домой. Мы хотим свободы от российской империи – но не только этого. Мы жаждем свободы. Российская империя сама по себе – монумент Сталину, монумент, сделанный не из камня, а из сохраняющегося и поныне людского страха. Но, как и тот каменный монумент, который еще недавно стоял на этой площади, так и монумент страху будет снесен, если мы найдем в себе достаточно мужества, чтобы потребовать уничтожить его. У нас только один источник страха – и это не Сталин в его могиле, а Сталин внутри каждого из нас. Мы слишком долго боялись требовать соблюдения неотъемлемых прав каждого грузина, каждого советского гражданина, каждого человека. Теперь мы громко требуем этого.
Откуда-то из толпы вновь раздался клич на грузинском языке и прокатился по площади, с каждым повторным разом накатываясь волной все громче.
Он звучал как эхо слов Георгия. «Грузия… свободна!» – пронесся клич. «Грузия… свободна! Грузия… свободна! – прокатилось эхо. И Чантурия ощутил, как его собственное сердце забилось в унисон с ритмом: Грузия. Свободна. Грузия. Свободна.
Почти рядом с Георгием, на верхней ступеньке лестницы, появился офицер в армейской форме. Цвет его петлиц и просветов на погонах обозначал, что он служит в войсках Министерства внутренних дел, во внутренней армии Советского Союза. Он поднес ко рту мощный мегафон, нацеленный на толпу как некое диковинное оружие. «Тихо!» – крикнул он, и его голос, усиленный мегафоном, столкнулся с многоголосым гулом толпы. Он привык командовать, а толпа не привыкла – потому замолкла.
– Я подполковник Бакланов, – произнес офицер по-русски. Его голос, искаженный металлом и электроникой, рокотом прокатился по площади.
– Мою дивизию внутренних войск направили сюда выполнить свой долг перед народом, – при этих словах в толпе вновь возник приглушенный шум. – Выполнить свой долг перед народом и подавить контрреволюционную угрозу Советской власти.
Шум стал принимать четкий ритм, перерастая в клич.
– … угрозу Советской власти в Грузинской Социалистической Республике.
Наконец клич на грузинском языке докатился до подполковника и, как волна, с шумом рассыпавшаяся на скалах, заглушил его голос. Клич перекатывался, звучал то тише, то громче, и призывы подполковника на русском языке стали совсем не слышны. Клич звучал: «Русские… вон! Русские… вон! Русские… вон!»
Подполковник опустил мегафон. Он внимательно вглядывался в толпу, как бы пытаясь разглядеть и запомнить лица, хотя их были тысячи и тысячи. Потом клич постепенно стих, и в толпе запели песню. Чантурия ощутил, как на его затылке зашевелились волосы. Песня была церковным гимном на грузинском языке. Он славословил грузинскую свободу.
Подполковник попятился от лестницы и растворился между колоннами.
В тот вечер на проспекте Руставели до самой поздней ночи не затихали песни. Впоследствии у Чантурия при воспоминании о том вечере и песнях всегда подкатывал комок к горлу, а на глазах выступали слезы. Это звучал голос народа – глас, которого не слышали свыше шестидесяти лет.
Он стал подпевать, хотя никогда прежде не слышал гимна и не знал слов.
Так он стоял и пел, когда его нашла Ламара. Она взяла его под руку – запросто, будто знала всю жизнь.
– Микадзе просто великолепен! – прошептала она и тоже запела.
Они переходили от одной группы людей к другой, и везде Ламара находила знакомых. Открыли бутылки вина. Раздались приветствия и витиеватые кавказские тосты. Песни и смех неслись с разных сторон все громче и громче.
«С рассветом приходит и счастье и жизнь, Какое блаженство быть вечно молодым». Серго Чантурия и Ламара Качарава стояли, прижавшись друг к другу, в тени колонн на ступеньках лестницы Дома правительства, их не было видно в свете тусклых фонарей, горевших на площади. Они негромко переговаривались, вполуха слушая друг друга и прислушиваясь к песням и крикам, несущимся из толпы, все еще заполнявшей площадь в этот темный полуночный час. Им хотелось, чтобы ночь тянулась бесконечно.
Вдруг позади толпы началось какое-то смятение. Со ступенек лестницы они не сразу разглядели, что происходит. Потом от толпы, стоящей на площади, стали отделяться кучки людей, побежавших кто куда. Чантурия увидел темную массу, надвигающуюся на скопление народа. Сперва он не разобрал, что это было. Серго не двигался, пока толпа не стала сжиматься еще плотнее. Его прижали к колонне, и здесь он стоял, не в силах пошевелиться, а темная масса надвигалась все ближе, пока не стало ясно, что это такое.
Оказалось, что это шеренги солдат.
Они шли вперед, как тысячи оживших советских военных монументов, солдаты Родины, наступающие на море врагов. Но то море, сквозь которое они пробивались, было морем их сограждан. Лица солдат ничего не выражали, глаза прикрывали защитные очки от слезоточивого газа. Каждый в левой руке нес овальный щит черного цвета размером в половину человеческого роста, а в правой – остро заточенную саперную лопатку. Солдаты в передних рядах без всякой пощады размахивали лопатками, фаланга прокладывала путь сквозь толпу, оставляя за собой кровавый след.
Повсюду раздавались вопли, крики возмущения и боли, а потом откуда-то появилось и поплыло через всю площадь непонятное белое облако. Дымок достиг Чантурия, и он сразу же распознал его запах.
– Газы! – крикнул Серго. – Уходите! Уходите!
Кто-то повторил его слова. Он попытался продраться по ступенькам вниз, к солдатам, преодолевая напор людских тел, стремящихся в противоположном направлении. Этот поток оторвал от него Ламару. Он пробился к верхним ступенькам, где было не так тесно, но там газовое облако настигло его. Почувствовав острый приступ рвоты, Серго обмяк у стены здания, и его начало выворачивать наизнанку.
Чантурия заставил себя выпрямиться и пошел туда, где газ успел рассеяться. Площадь как-то сразу опустела, виднелись лишь несколько фигур, убегавших от газового облака. Он понял, что новой газовой атаки не будет. Серго вдруг наткнулся на согнувшуюся пополам женщину. Он приметил ее еще раньше, несколько часов назад, но не запомнил, как ее зовут. Сначала он даже не узнал ее – тогда она шутила и пела, а сейчас кровь из ее разрубленной головы сочилась и капала на лицо, волосы слиплись от загустевшей крови.
– Помогите, – только и смогла она вымолвить.
Он обнял ее за талию и бережно поддерживал, пока они пробирались сквозь толпу.
По всей площади виднелись отдельные фигуры людей. Некоторые стояли согнувшись на четвереньках – их сильно тошнило. Здесь и там извивались тела раненых, у них из глубоких рубленых ран на голове, груди, плечах струилась кровь, но большинство лежали без движения – в странных, противоестественных позах смерти.
Женщина, с трудом дыша, прошептала у его плеча:
– Убийцы! Убийцы!
Не зная, что делать дальше, он покрепче обнял ее и повел через площадь.
Из боковой улицы на площадь вылетела санитарная машина. Она еще не остановилась, а из нее на ходу высыпало с дюжину или больше людей. Они бросились врассыпную к лежащим и начали быстро осматривать их. Чантурия повел женщину к одному из приехавших – молодому человеку в голубых джинсах и белой рубашке с галстуком. Тот перевернул скорчившегося мужчину, лежащего на асфальте, и начал делать ему искусственное дыхание, вдувая в рот воздух и не обращая внимания на то, что мужчину рвет.
– Кто вы такой? – спросил Чантурия по-грузински. Молодой человек даже не взглянул на него и ни на секунду не прекратил ритмично вдувать воздух.
– Я врач. Что с вами?
– Со мной все в порядке. А вот у этой женщины глубокая рана.
Молодой человек посмотрел на них. Его взор быстро пробежал по женщине с ног до головы.
– Она будет жить. Уложите ее, она не в силах держаться на ногах. Заверните в одеяло – возьмите его в машине, если только они там остались. А потом приходите помочь мне.
И с этими словами он вновь занялся пострадавшим. Санитарная машина стояла пустая, будто бы брошенная. Одеял внутри не оказалось. Чантурия пошел назад к врачу, перешагивая через тела, если не мог обойти их. И здесь он заметил женщину, пробиравшуюся через площадь – это была Ламара. Он махнул ей рукой, подзывая к тому месту, где врач продолжал возиться с лежащим на асфальте мужчиной. Но, не успев подойти к доктору, он увидел возвращающихся солдат. Они гнали перед собой оставшихся демонстрантов и вытесняли их с площади. Серго увидел, что молодой врач о чем-то спорит с ними, а затем какой-то солдат поднял саперную лопатку и одним ударом свалил врача на землю. Он намеревался было еще раз ударить его, но Чантурия успел подбежать и сзади перехватил его руку.
Из внутреннего кармана куртки Серго вынул удостоверение офицера КГБ и показал его солдату. За темными пластиковыми линзами противогаза Чантурия разглядел испуганные глаза.
– Оставь его в покое, – приказал Чантурия. – Это врач.
Серго произнес эти слова по-грузински, но, увидев, что солдат не понимает его, повторил их по-русски.
– Нам приказано очистить площадь, – сказал солдат приглушенным маской голосом, доносившимся как из бочки.
– Где командир?
Солдат жестом показал назад через площадь:
– Где-то там.
К ним подбежала Ламара. Серго отправил ее к «скорой помощи»: он не хотел оставлять ее одну посреди площади, поскольку не был уверен, что солдат исполнит его команду и воздержится от ударов.
Ламара не стронулась с места, а лишь произнесла:
– Ты из КГБ.
– Да, оттуда. Не можем ли поговорить об этом позднее?
– Нам не о чем говорить, – отрезала она, повернулась и побежала к группе людей, уходящих с площади.
Чантурия последовал было за ней, но вскоре вернулся. Хотя он и наглотался газа и в легких покалывало, он заставил себя бежать.
В дальнем углу площади капитан в противогазе и форме офицера внутренних войск о чем-то горячо спорил на русском языке с грузинским милицейским сержантом. Чантурия опять предъявил свое удостоверение.
– Капитан! Да что же это делают ваши подчиненные? – наседал Чантурия.
Он с облегчением подумал, что, к счастью, не нарвался на подполковника, которого не смутил бы ни один капитан, будь он даже из КГБ.
– Они же людей убивают! – выпалил милицейский сержант.
– Они выполняют приказ командования очистить площадь, – грубо, отрывисто ответил капитан.
– Я только что остановил вашего солдата, пытавшегося убить врача, – заметил Чантурия. – Разве для этого их направили сюда?
– Ваш так называемый «врач» – враг народа, – резко ответил офицер. – Нам сказали, чего можно ожидать от таких.
– А я утверждаю, что это не так. А вы, – обратился он к сержанту. – Куда подевалась милиция?
– Командир из МВД приказал нам уйти с площади, – оправдывался сержант.
На вид ему было чуть побольше двадцати, на его глаза навертывались слезы.
– Ладно… Теперь я приказываю вашим милиционерам вернуться сюда. Не подпускайте солдат к гражданским лицам, а после наладьте расчистку проходов для вывода людей. И чтобы никто не вмешивался в работу медиков, – скомандовал Чантурия и добавил по-грузински: – Выполняйте поживее.
Сержант щелкнул каблуками, коротко отдал честь и помчался назад, куда по приказу отправились милиционеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39