– Не хочу апельсинов, – ответил мальчик.
Он лежал на спине, изучая трещинку в потолке лазарета безучастным взглядом. Белки у него испещрили густые алые прожилки, под глазами залегли сиреневые полукружия.
Фатима бочком присела на койку рядом с ним, держа на весу оранжевую рыхлую дольку.
– А чего ты хочешь? – Она положила дольку на блюдце и отёрла сок с пальцев кусочком расползающегося лигнина.
– Бульбы. Жареной.
– Не надо капризничать, – попросила Фатима преувеличенно спокойным голосом, скатывая влажный лигнин в шарик. – Врач велел тебе давать побольше фруктов.
– А я не хочу их. Надоело. Во рту кисло.
Штукатурку рассекала трещина, похожая на веточку. Словно дерево росло там, наверху, и вдруг просунуло ветку сквозь потолок. Безлистую, осеннюю.
– Я ничего не помню... – проговорил мальчик. – Хочу вспомнить вчерашнее. И не могу. Не получается.
Меж его выгоревшими тонкими бровями залегла складка, он тщетно силился нащупать воспоминание, окутанное неосознанным спасительным запретом, словно непроницаемой сферой Шварцшильда.
– Ну-ну, тебе незачем волноваться, – Фатима попыталась успокоить его. – Давай-ка я тебе очищу банан...
Маленький упрямец помотал головой. Он всё понукал пробуксовывающую память, и Фатиме стало боязно при мысли, что вот-вот чёрная дыра беспамятства в его мозгу взорвётся, превратившись в сверхновую. Надеясь отвлечь мальчика, она торопливо сдирала вязнущую под ногтями банановую кожуру.
По ту сторону двери кто-то постучался, и в палату заглянула Эвелин Хадсон.
– Привет, – промурлыкала она, энергично вскинув двуперстие к голубой пилотке.
– Hi, – откликнулась обрадованная Фатима.
– Мне в лаборатории сказали, что ты здесь. Не помешаю?
– Заходи.
Войдя, десантница сняла пилотку, покрутила её в руках и, сложив пополам, продела под погон мундира.
– Как дела, Владик? – спросила она.
Мальчик ничего не ответил, всё так же безучастно глядя в потолок.
– Он обедать отказывается, – пожаловалась Фатима.
– Я бульбы хочу, – пробормотал Владлен.
– Что такое бульба? – спросила американка.
С её появлением в палате словно бы просветлело, сгустившаяся было напряжённость развеялась.
– Potato, – объяснила Фатима. – Национальное лакомство.
– Оу, тут в ларьке есть картофельные чипсы. Как насчёт чипсов, Владлен?
– Не хочу. Это не то.
– Вот, полюбуйся. Капризничает.
– Ничего страшного, – рассудила Эвелин. – Значит, сыт.
Наступившее молчание нарушила сигнальная трель, и Фатима вынула сотовый телефон из кармана халата.
– Слушаю. Да, я в лазарете. Нормально. Даже так? Минутку.
Не выключая телефон, она повернулась к Эвелин:
– Меня вызывают в лабораторию, срочно. Посидишь с Владленом?
– Конечно. Я сейчас в свободной смене.
– Вот и чудненько, – кивнула Фатима и пробормотала в трубку: – Сейчас приду.
– Кстати, Фатима, у тебя в лаборатории найдётся кусок освинцованного кабеля? – спросила Эвелин.
– Надо поискать. А зачем тебе?
– Собственно говоря, мне листовой свинец нужен. Фунта два.
– Так бы сразу и сказала. Надо правильно формулировать техническое задание. Вот уж чего-чего, а этого добра у меня там навалом.
Прежде чем выйти из палаты, Фатима окинула мальчика испытующим взглядом. Владлен всё так же пристально разглядывал потолок, но чёрный провал в памяти, похоже, перестал его мучить.
Когда Фатима скрылась за дверью, Эвелин присела на табурет рядом с койкой, ритмично сжимая в кулаке ворсистый мячик лимонного цвета.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – с запинкой ответил мальчик. – А вас как зовут?
– Эвелин.
– Я вас помню. Вы меня вчера несли на руках. Верно?
– Да.
– Больше я ничего не могу вспомнить, – виновато промолвил он. – Голова как чужая. Она меня не слушается.
– Наверное, от лекарств. Это должно пройти, – обнадёжила его десантница и переложила мячик в другую руку.
– Тётя Эвелин, а что это у вас? – повернув голову, полюбопытствовал Владлен.
– Теннисный мячик.
– Зачем?
– Чтобы быть сильной.
– А второго такого у вас нету?
– Есть.
– Дадите мне? Я тоже хочу быть сильным, – чуть оживился Владлен и добавил: – Я когда вырасту, буду чужаков убивать. Я их всех поубиваю.
– Хорошо. Будет тебе мячик, – пообещала Эвелин. – В следующий раз принесу.
– А в кобуре у вас пистолет? – продолжал расспросы мальчик.
– Бластер.
– Покажите. Пожалуйста.
Десантница расстегнула кобуру, извлекла увесистый тупорылый бластер, подбросила его на ладони.
– Вот. Нравится?
– Ух ты... – приподнявшись на койке, Владлен умоляюще протянул худенькую загорелую руку. – Дайте подержать. Я осторожно.
– Держи, – разрешила Эвелин.
Зачарованно разглядывая бластер, мальчик сжал ребристую рукоятку так, что побелели костяшки пальцев.
– Он заряженный?
– Да. Впрочем, там два предохранителя. Просто так не выстрелит.
Вдоволь налюбовавшись, Владлен вернул бластер десантнице.
– Тётя Эвелин, а вы замужем? – спросил он.
– Нет, а что? – ответила американка, пряча оружие в кобуру.
– Ничего, – Владлен отвёл глаза. – Я просто так спросил...
Выйдя из медчасти, Фатима торопливо зашагала по магистральному переходу базы.
Сущее наваждение, ведь Эвелин ни капли не похожа на Йоко. И лицо, и фигура совсем другие. Однако в повадке сквозит неуловимое сходство. И такой же тончайший жасминный дурман исходит от кожи. Вот, совсем близко, рядышком, только руку протянуть. Но вязкая робость гнездится в сердце, и на кончиках пальцев сгущается электричество неприкаянной нежности.
Стоило Фатиме пройти насквозь жилой комплекс и свернуть к лабораторному сектору, тут же, здрасьте-насте, навстречу ей топает Щёголев. Как завидел её, так и встал столбом посреди коридора.
– Здравствуй, Фатима.
– Добрый день.
Пришлось ей, хочешь не хочешь, остановиться, поскольку нахально ухмыляющийся дылда загородил дорогу. Не бочком же протискиваться мимо.
– Ты из лазарета? Ну, как там парнишка себя чувствует?
Вот же напасть, за сегодня она уже в третий раз напарывается на этого патлатого козла с томными глазами. И всякий раз, когда он с ней заговаривает, внизу живота всё сжимается, словно в трусики шустро лезет волосатая липкая ручища. На редкость сексуально озабоченный тип. Ну его в болото.
– Сносно. Слушай, Сергей, там в лаборатории аврал. Некогда мне.
Однако Щёголев и не думал посторониться.
– У меня вечером собирается компашка своих ребят, – развязно сообщил он. – Может, присоединишься?
Просто руки чешутся влепить ему оплеуху, чтоб впредь не привязывался.
– Не имею ни малейшего желания. Пропусти.
– Как знаешь...
Разочарованный Щёголев отступил в сторону, и Фатима заспешила по коридору дальше.
Одуренно красива персияночка, даже когда злится. Глазищи мечут антрацитовые молнии, точёные ноздри раздуваются. С такой норовистой кобылкой намучаешься, пока взнуздаешь. Зато уж потом лихие скачки обеспечены.
Он смотрел ей вслед, закусив губу. Аж до неприличия хороша фигурка, тонкая и гибкая, как хлыст, ноги от зубов растут. Уже одна только походочка шибает, как двести двадцать вольт по яйцам. Неужто и вправду она мужиков на дух не переносит... Ладно, разберёмся.
Красотка скрылась за углом, и Щёголев направился дальше своей дорогой, в наблюдательный пункт вивария.
По табло над входом справа налево бежала строка, набранная крупным багровым шрифтом: «Зона повышенной опасности. Посторонним вход строго воспрещён!»
Достав из нагрудного кармана личную карточку, Щёголев сунул её в щель на косяке, и гидропривод медленно распахнул перед ним толстую бронированную дверь.
– Добрый день, Сергей Георгиевич, – томно улыбнулась ему сидящая перед линейкой мониторов стажёрка из Кембриджа Джейн Галахер.
– Приветствую. Как там наш новичок?
– Всё так же, абсолютно неконтактен. Хотя стал принимать пищу.
– Что ж, для начала неплохо, – пробурчал Щёголев, через плечо Джейн разглядывая своих подопечных на мониторах.
Большинство пленных медузняков пребывало в послеобеденной дрёме. Те, что бодрствовали, беспокойно прохаживались по своим боксам из угла в угол, косолапо загребая студенистыми ножищами.
Разумеется, внимание Щёголева сразу же приковал декапод, который разлёгся на пористой подстилке террариума и нежился под мелким водяным крошевом, сыплющимся на него из потолочных форсунок.
Молодцы солдатики, удружили. Из этой твари сразу кучу диссеров можно запросто выкроить, на всех эмэнэсов хватит с лихвой, чтобы остепениться. Это же обалдеть, до чего развесистая тема. Кажется, подвалил наконец долгожданный шанс пробиться в членкоры. Чем чёрт не шутит, пока бог спит.
Вчера вечером Щёголев извёл почти литр лабораторного спирта, угощая доблестного Чукарина и расспрашивая, каким манером тому посчастливилось-таки добыть декапода живьём. Лихой сержант смачно хрупал маринованными чукотскими огурчиками, опрокидывал одну стопку за другой и на разные лады твердил одно и то же: «Я, бля, кэ-эк въебенил ему по кумполу, он брык – и готов». Так что конструктивной научной информации почерпнуть не удалось, а с утра Щёголев места себе не находил от сурового сушняка.
– Сколько он сегодня съел? – спросил он.
– Полтора литра свиной.
Значит, пленник по крайней мере не собирается уморить себя голодом.
– Добрый знак, – в задумчивости Щёголев прошёлся по тесной комнатке из угла в угол. – Попробую с ним поговорить.
– Успеха вам, Сергей Георгиевич! – с энтузиазмом пожелала Джейн.
– Спасибо.
Покосившись на стажёрку, мысленно Щёголев послал её ко всем чертям. Эта лупоглазая рыжая коровища мясо-молочной ирландской породы явно положила на него глаз. Ну, уж нетушки, он свой инструмент не в дровах нашёл. Эх, персияночка...
Он приложил палец к биометрическому замку на двери вивария, и красный сигнальный огонёк замка сменился зелёным. Щёголев повернул кремальеру, открыл дверь и вошёл вовнутрь.
Двойная линейка мониторов тихо поплыла, закачалась, подёрнутая волнистой горячей плёнкой. Джейн Галахер торопливо выдернула платочек из-за обшлага и промокнула им глаза. Пресвятая Дева, он держится с ней так, будто ничего не замечает. И в нём нет ни капли пресловутой русской задушевности. Доброжелателен и корректен, точно стопроцентный янки. Экологически чистый колотый лёд с неизменным keep smiling. В горле заворочался ребристый ком, она прикусила зубами кулак, чтобы не расплакаться.
Щёголев уселся на стул перед смотровым окном и легонько постучал ногтем по никелированной окантовке. Во влажном сумраке за толстым триплексом шевельнулись щупальца потревоженного декапода. Пленник приподнялся на подстилке и выжидательно уставился на Щёголева. Его круглые перламутровые глаза походили на кошачьи – слабо флуоресцирующие, с зелёным отливом.
Если вчера у декапода наблюдался полный аутизм, то теперь его реакции явно приходят в норму. Во-первых, он стал принимать пищу, во-вторых, начал проявлять интерес к происходящему вокруг. Совсем хорошо.
Включив динамики, Щёголев укрепил на лацкане халата снабжённую прищепкой капсулу микрофона.
– Хванк, – прицокнув языком, поздоровался он.
В ответ из динамиков донёсся скрипучий шамкающий голос, а после секундной заминки киберпереводчик выдал перевод.
– Сунь вы щупальце в анальное отверстие, незаконнорождённый вне клана, три позора тебе на хвост.
– Ну-ну, зачем же так браниться, – миролюбиво проворчал ксенолог по-русски.
– Оскорблён я до дна. Это у медузняки говорится «хванк», не мы, – объяснил через киберпереводчика декапод, наставив щупальце на Щёголева и чуть покачивая кончиком вверх-вниз. – Сказать в декапод «хванк» – значит маленький позор.
Фразы он ронял размеренно, словно бы ставил точку после каждого слова. Киберпереводчик вывел на экран сообщение: «Речь идёт на неизученном диалекте медузняков, перевод приблизителен».
– Простите, я не знал, что у вас разные наречия, – молвил Щёголев.
– Сказать мне «хванк» даже не забавно, – продолжал кипятиться пленник. – Вы сказать мне «хванк» – вполне обидно. Обида на весь хвост!
– Почему?
– Представьте, я вам приветствовал как низшего совсем. Как грязь илистую. Вам это вкусно?
– Разумеется, нет, – признал Щёголев.
– Медузняки, сказать бы как, полуумные, да? – растолковывал чужак. – Вроде ваших собак, а умеют говорить. Вы понять, вы тоже гуляете в охоту вместе собаками, точно?
По уровню интеллекта декапод безусловно превосходил медузняков. Он с ходу обнаружил навыки образного мышления и, по-видимому, обладал чувством юмора.
– Вы хотите сказать, что мы для вас – дичь?
– О да. Ещё как. Вовсю дичь. Опасная, о-о, весьма опасная. И вкусная кровь. Нам нравится.
Наступила пауза. Разделённые толстым слоёным стеклом, друг на друга в упор смотрели человек и хищная головоногая тварь, вынырнувшая из глубин космоса. Невольно Щёголев поёжился, ему точно ледяного наждаку сыпанули за шиворот. Накатила мимолётная жуть, как будто роли переменились и его изучаемый объект стал охотником, а он, исследователь, превратился в лакомую добычу.
Так вот оно что. Разгадка оказалась донельзя простой и унизительной. Чужаки не воюют с людьми. Это не война. Попросту охотничьи забавы. Сафари на задворках Галактики.
– Значит, фалаха сюда прилетают поохотиться? – спросил он, стиснув невольно кулаки.
– Точно. Сюда охотиться дорого. И опасно. Привлекательно.
Щёголев пытался усмирить вскипающую ярость, а она всё ворочалась под кадыком, точно щупальцем перехватывая дыхание. Главная заповедь ксенолога – не давать воли своим чисто человеческим пристрастиям, воздерживаться от эмоциональных оценок. Легко сказать...
– Желается мне говорить самому главному, верховному старейшине посреди вас, – нарушил затянувшееся молчание декапод. – Мне просьба есть.
– Ну, что ж, будем считать, я самый главный и есть, – ответил Щёголев. – Заведую этой лабораторией, то есть.
– Но ведь ваш патриарх имеется очень главнее, – возразил недоверчиво пленник.
– Попробуем обойтись без него. Так что за просьба у вас?
– Если можно, питать меня телячий кровь, он вкусней, чем говяжий. Только не свиной кровь, – декапод передёрнулся и посучил щупальцами. – Медузняки шибко любят свиной, да. Но мне от свиной начинается аллергия.
Присмотревшись, Щёголев различил на его коже мелкую красную сыпь. Так вот почему он вчера отказывался от пищи. А сегодня всё-таки слопал что дают, голод ведь не тётка.
– Хорошо, – кивнул Щёголев. – Я распоряжусь, чтобы вам давали телячью кровь.
– Большое спасибо, – поблагодарил чужак.
Почти лишённая модуляций речь декапода сопровождалась взамен замысловатыми жестами. Выражая свою благодарность, он поднял три щупальца, изогнув их наподобие вопросительных знаков.
Похоже, контакт наладился, и пленный чужак, вопреки ожиданиям, оказался достаточно словоохотлив.
– Медузняки называют себя «анк», – приступил к расспросам обнадёженный Щёголев. – А как себя именует ваша раса?
– О, мы себя именуем фалаха. На ваш язык означает повелители миров, – декапод всплеснул щупальцами, словно хватая большой невидимый мяч. – Анк сильнее нас, ихличи умнее нас. Но анк уважают наш ум, а ихличи покоряются нашей силе. Потому мы властвуем над мирами.
– Кто такие ихличи? – насторожился Щёголев.
– Наши братья и слуги, ясно? Схожи с нами, только длинные. Очень длинные. Но тела их жидковаты. Единоборства с нами они боятся. А умы у них, да, очень. Каждый ихличи умнее всякого вашего компьютера. В сто раз может его перехитрить сам, один.
– Насколько мне известно, с ихличи мы ещё не сталкивались?
– Да. Ихличи не охотники, – декапод пренебрежительно тряхнул кончиком щупальца.
– А ваша раса, как я понимаю, любит риск?
– О да, очень. Очень, – подтвердил инопланетянин. – Теперь я вполне устаю говорить. Надоело. Мне точно будет телячий кровь?
– Конечно. Завтра утром, раньше не успеем.
Неторопливо, как будто преодолевая удвоенное тяготение, Щёголев поднялся со стула, отключил переговорную систему, снял с лацкана микрофон. Вышел из вивария, закрыл дверь, повернул кремальеру. Щупальце ярости затягивалось всё туже. Неожиданно для самого себя Щёголев саданул кулаком по гладкой дверной стали, расшибив до крови костяшки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24