Кольм должен был приводить обратно одного промокшего взрослого и брать на прогулку другого.
— Ну, кто теперь пойдет прогуляться со мной? — спрашивал он.
Но вот наступило время что-нибудь приготовить для небольшой вечерней разминки перед праздником — не такой, разумеется, трапезы, как завтрашнее торжество.
Тюльпен привезла мясо из Нью-Йорка.
— О, мясцо из Нью-Йорка! — воскликнул Ральф, ущипнув Тюльпен.
Мэтью ткнула Ральфа штопором.
После ужина наступило нечто вроде покоя: младенцы спали в постельках, а наевшиеся до отвала мужчины слегка опьянели. Однако уставший сверх меры Кольм раскапризничался, отказываясь идти к себе наверх спать. Бигги пыталась его урезонить, но он не хотел двинуться с места. Тогда Богус предложил отнести его наверх, раз он так устал.
— Я вовсе не устал, — запротестовал Кольм.
— А как насчет того, чтобы послушать немного о Моби Дике? — спросил его Богус.
— Я хочу, чтобы меня уложил в постель Коут, — заявил Кольм.
Было очевидно, что он просто в дурном настроении, поэтому Коут подхватил мальчонку и понес наверх.
— Я уложу тебя в постель, если ты хочешь, — сказал он ему, — но я не знаю о Моби Дике и не умею рассказывать истории, как Богус…
Но Кольм уже спал.
Сидя между Бигги и Тюльпен, Богус почувствовал, как Бигги опустила руку под стол и коснулась его колена; почти одновременно с этим рука Тюльпен дотронулась до его второго колена — они обе подумали, что Богус может почувствовать себя уязвленным. Поэтому бодрым голосом он произнес:
— Кольм просто расклеился. Денек для него выдался еще тот.
Напротив, через неубранный стол, сидел Ральф, водрузивший руку на живот Мэтью.
— Знаешь что, Тамп-Тамп, — сказал он. — Мы должны снять фильм прямо здесь в Мэн. В конце концов, здесь что-то вроде замка…
И он принялся излагать свой новый проект фильма «Аксельт и Туннель». Он уже все обдумал и спланировал. Они поедут в Европу, как только Трампер закончит писать сценарий; кинокомпания в Мюнхене, конечно, возьмет на себя обязательство поддерживать их. Они берут с собой жен и детей, правда, Богус настоятельно рекомендовал Ральфу оставить пса Лума дома. Они даже попытались включить в состав группы в качестве оператора Коута. Но Коута это не заинтересовало.
— Я всего лишь фотограф, — заявил он. — И мой дом в Мэн.
Разумеется, у Богуса мелькнула черная мысль, что Коут не желает принимать участие в их фильме из-за Бигги. Богус смутно чувствовал, что Бигги все еще осуждает его, но когда он обмолвился об этом Тюльпен, то был огорошен ее ответом.
— Если честно, — сказала она, — то я рада, что Бигги с нами не поедет.
— Тебе не нравится Бигги? — удивился он.
— Дело не в этом, — возразила Тюльпен. — Разумеется, Бигги мне нравится.
И теперь это прежнее замешательство накатило на Богуса, словно пьянящая волна.
Пора было ложиться спать. Гости с трудом ориентировались в расположении комнат верхнего этажа офомного особняка Пиллсбери, то и дело теряясь в коридорах и вваливаясь в чужие спальни.
— Где я сплю? — постоянно спрашивал Ральф. — О господи, отведите меня туда…
— Подумать только, до Throgsgafen остался всего лишь один день, — с грустью произнес Коут.
Бигги только уселась на унитаз в своей ванной комнате, когда туда ввалился Богус. Как всегда, он оставил дверь открытой.
— Какого черта ты здесь делаешь, Богус? — возмутилась она, пытаясь прикрыться.
— Я только хотел почистить зубы, Биг, — оправдывался Богус. Казалось, он забыл, что они больше не женаты.
В раскрытую дверь заглянул удивленный Коут.
— Что он тут делает? — спросил он жену.
— Полагаю, чистит зубы, — ответила Бигги. — Ради бога, закрой, по крайней мере, двери!
После того как все, казалось, разобрались со своими комнатами и расположились на ночлег, в коридоре появился голый Ральф. Через открытую дверь спальни за ним было слышно, как Мэтью пытается выяснить, что он собирается делать.
— Я не собираюсь ссать в окно! — орал он. — В этом долбаном замке полным-полно туалетов, и я намерен найти хотя бы один!
Бигги любезно провела голого Ральфа в нужное место.
— Я страшно извиняюсь, Бигги, — пробормотала Мэтью, торопясь догнать Ральфа с трусами в руках.
— Es ist mir Wurst! — ответила ей Бигги и ласково дотронулась до животика Мэтью.
Если бы Трампер находился рядом, то он бы понял австрийский диалект Бигги. «Ничего страшного», — сказала она, однако буквальный перевод был таким: «Для меня это просто сосиска».
Но Трампера не было там, где он мог бы это услышать. Он проводил блаженные минуты в объятиях Тюльпен; на самом деле он был слишком пьян, чтобы оценить всю божественность мгновения, но, когда все закончилось, с ним произошло странное: он обнаружил, что сидит на кровати с широко раскрытыми глазами. Рядом с ним сладко спала Тюльпен, а когда он благодарно поцеловал ее ногу, она лишь улыбнулась во сне.
Однако уснуть он не мог. Он принялся покрывать тело Тюльпен поцелуями, но она на них не реагировала.
Совершенно проснувшись, Трампер встал и тепло оделся, сетуя, что до утра еще далеко. Пройдя на цыпочках в комнату Кольма, он поцеловал сына и подоткнул ему одеяло, он сходил проверить младенцев, потом начал прислушиваться к дыханию взрослых, но ему показалось этого мало. Пробравшись на цыпочках в спальню Бигги и Коута, он увидел, как они спят, тесно обнявшись. Коут проснулся.
— Следующая дверь в конце коридора, — пробормотал он, решив, что Богус ищет ванную.
Бродя по коридору, Богус наткнулся на спальню Ральфа и Мэтью и заглянул к ним. Ральф лежал растянувшись на животе и свесив с кровати руки и ноги. Поперек его широченной волосатой спины лежала спящая Мэтью, похожая на хрупкий цветок на навозной куче.
На первом этаже Богус открыл стеклянные двери в бильярдную и впустил внутрь свежий воздух. Было очень холодно, с залива надвигался туман. Трампер знал, что где-то посреди залива находится пустынный скалистый остров, именно его он сейчас и увидел то возникающим, то исчезающим в тумане. Но если долго смотреть не мигая, то начинало казаться, будто остров плывет по волнам, поднимаясь и падая, а присмотревшись еще пристальнее, можно было различить вздымающийся дугой плоский хвост, с такой мощью шлепающий по волнам, что даже собаки заскулили во сне. — Привет, Моби Дик! — прошептал Трампер. Гоб заворчал, а Лум вскочил на ноги, затем снова рухнул.
Найдя на кухне бумагу, Богус уселся за стол и начал писать. Его первым предложением стало то, которое он уже написал однажды: «Мне его порекомендовал ее гинеколог». Затем последовало еще несколько предложений, сложившихся в абзац: «Смешно: лучший уролог в Нью-Йорке — француз. Доктор Жан Клод Виньерон: „ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ“. Итак, я записался».
«Что это я начал?» — спросил он сам себя. Но он не знал. Он сунул бумагу с этим незрелым началом в карман, оставив на потом, когда у него появится что сказать.
Ему очень хотелось бы знать, в чем причина его беспокойства. Потом до него вдруг дошло, что впервые в жизни он находится в мире с самим собой. Он отдавал себе отчет, насколько сильно он этого жаждал когда-то, но то чувство, которое он испытал сейчас, совсем не походило на то, чего он ожидал. Раньше он думал, что покой — это некое состояние, которого он сам мог бы достичь, но покой, который он ощущал теперь, больше походил на подчинение какой-то силе. «Господи, почему покой так угнетает меня?» Но он не был угнетен окончательно. Ничто не бывает окончательным.
Он натер мелом кий, размышляя, как разбить шары, когда вдруг почувствовал, что не он один бодрствует в этом спящем доме.
— Это ты, Биг? — тихо позвал он, не оборачиваясь. (Потом он не мог уснуть еще одну ночь, пытаясь понять, как он узнал, что это она.)
Бигги говорила осторожно; она лишь коснулась предмета, о котором ей хотелось поговорить: в том возрасте, в котором сейчас находится Кольм, вполне естественно, что мальчик все больше и больше сближается с отцом, а не с матерью.
— Я понимаю, тебе будет больно это слышать, — сказала она Богусу, — но Кольм все сильнее сближается с Коутом. Когда ты здесь, Кольм испытывает некоторое замешательство.
— Я скоро уеду в Европу, — произнес он с горечью. — Так что меня здесь долго не будет, и никто не будет вводить его в замешательство.
— Прости меня, — сказала Бигги, — я и вправду всегда рада тебя видеть. Мне только не нравится то чувство, которое я иногда испытываю, когда ты рядом.
Трампер ощутил прилив непонятной злости, нахлынувшей на него: его подмывало сказать Бигги, что ей просто неприятно видеть, как он счастлив с Тюльпен. Но это было абсурдно; ничего такого говорить ему не хотелось. Он даже не верил в это.
— Я тоже чувствую замешательство, — признался он, и она кивнула, как бы соглашаясь с его внезапным признанием. Потом она оставила его одного, то есть исчезла так стремительно, что ему подумалось: а не боялась ли она расплакаться перед ним? Или рассмеяться?
Он думал, что на самом деле согласен с тем, что сказала Бигги: ему тоже приятно ее видеть, но ему не нравится то чувство, которое он испытывает, находясь рядом с ней. Тут он услышал, как кто-то спускается по лестнице.
Но на этот раз это была Тюльпен, и Трампер сразу заметил, что она давно проснулась и, вероятно, встретилась в коридоре с Бигги.
— О черт! — воскликнул он. — Все становится слишком запутанным! — Он быстро подошел к ней и обнял; ему показалось, что она нуждается в утешении.
— Я хочу уехать завтра же, — заявила она.
— Но ведь завтра Throgsgafen.
— Тогда после обеда, — сказала она. — Я не желаю проводить здесь еще одну ночь.
— Хорошо, хорошо, — пообещал он ей. — Я понимаю, понимаю.
Он говорил, не особенно вдумываясь в слова, стараясь лишь успокоить ее. Он знал, что, вернувшись в Нью-Йорк, он будет размышлять целую неделю, пытаясь понять это. Но не стоило слишком глубоко задумываться над тем, что будет после праздника, и о том, что зачастую чувствуешь себя одиноким, когда с кем-то живешь. Порой пережить отношения с любым другим человеческим существом казалось ему невозможным. «Ну и что из этого?» — подумал он.
— Я люблю тебя, — прошептал он Тюльпен.
— Я знаю, — откликнулась она.
Он отвел ее обратно в постель, и перед тем как заснуть, она осторожно спросила:
— Почему ты не можешь уснуть рядом со мной после того, как мы только что любили друг друга? Почему ты не можешь спать после этого? Я от этого засыпаю, а ты — наоборот. Это нечестно, потому что, когда я потом просыпаюсь и вижу пустую кровать, а тебя уставившегося на рыб или играющего на бильярде с твоей бывшей женой…
Он лежал без сна до самого рассвета, пытаясь во всем разобраться. Тюльпен спала, громко посапывая, и не проснулась, когда в комнате появился Кольм, в натянутых поверх пижамы нескольких свитерах, непромокаемых сапогах и шерстяной шапочке.
— Знаю, знаю, — прошептал Трампер. — Если я спущусь к пристани, ты тоже сможешь пойти туда.
Было холодно, но они оделись тепло; снежная каша превратилась в лед, и они, скользя на задницах, спустились вниз по пандусу. Солнце выглядело хмурым, но воздух над островом и над заливом оставался чистым и ясным. От моря полз плотный туман; понадобится время, чтобы он добрался до них, а пока они могли наслаждаться самой яркой частью дня.
Они поделили пополам яблоко. Они услышали, как в доме над ними проснулись младенцы: короткий плач, потом снова тишина, когда каждый из них получил по груди соответственно. Кольм и Богус пришли к единому мнению, что младенцы скучны и неинтересны.
— Я ночью видел Моби Дика. — Он решился сказать об этом Кольму, который, впрочем, не слишком поверил в это. — Возможно, это был всего лишь старый остров, — признался Трампер, — но я слышал громкий всплеск, как если бы его хвост ударил по воде.
— Ты это все придумал, — сказал ему Кольм. — Это не реально.
— Не реально? — удивился Трампер. Он никогда раньше не слышал, чтобы Кольм использовал это слово.
— Ну да. — Но мальчик выглядел рассеянным — ему было скучно с отцом, и Богусу отчаянно захотелось, чтобы между ними появилось что-то очень глубокое.
— Какие книги тебе нравятся больше всего? — спросил он Кольма, и ему в голову пришла мысль, что он пытается заигрывать с ребенком.
— Ну, мне по-прежнему нравится Моби Дик, — ответил Кольм. Может, он просто решил быть с ним вежливым? («Будь вежливым со своим отцом», — Богус слышал, как наставлял Кольма Коут, когда они только приехали.) — Я хочу сказать, что мне нравится эта история, — пояснил Кольм. — Но это всего лишь выдумка.
На пристани рядом с сыном Богус с трудом сдерживал подступившие слезы.
Скоро весь огромный дом над ними проснется, как один гигантский живой организм: исполнит свое омовение, насытится и будет стараться быть услужливым и вежливым. В этой милой неразберихе исчезнет острота восприятия кое-каких вещей, но здесь на пристани, глядя на теряющееся в тумане солнце, Трампер ощущал все четко и ясно. Теперь туман накрыл собой устье залива и подбирался ближе; он казался таким густым, что невозможно было разглядеть, что за ним. Но словно от озарившей сознание вспышки, Трампер почувствовал, что он мысленно видит, что там.
Богус и Кольм услышали, как в туалете спустили воду, а затем до них донесся крик Ральфа:
— О, эти проклятые собаки!
На втором этаже распахнулось окно, в проеме которого показалась Бигги с Анной на руках.
— Доброе утро! — крикнула она им.
— Счастливого Throgsgafen! — прокричал в ответ Богус, и Кольм подхватил его приветствие.
Открылось еще одно окно, и оттуда, словно длиннохвостый попугай из клетки, высунулась наружу Мэтью. На первом этаже Тюльпен распахнула стеклянные двери в бильярдной, подняв Меррилла над головой. Рядом с Бигги появился Коут. Все хотели вдохнуть свежего воздуха до того, как все накроет сплошной туман.
Дверь в кухню распахнулась, выталкивая наружу Гоба, Лума и Ральфа.
— Этих проклятых псов вырвало прямо в прачечной! — орал он.
— Это все твой пес, — крикнул ему из окна Коут. — Мою собаку никогда не рвет!
— Это, наверное, Трампер, — предположила из бильярдной Тюльпен. — Он не ложился спать всю ночь! Его что-то беспокоило! Это Трампера вырвало в прачечной!
Богус запротестовал, настаивая на своей непричастности к этому грязному делу, но все принялись орать, что во всем виноват он. Кольм явно остался доволен дурачеством взрослых. Собаки принялись беситься, валяя друг друга в снегу. Богус взял сына за руку, и они начали осторожно, то и дело скользя, подниматься к дому.
В кухне творилось настоящее столпотворение. Собаки яростно грызлись перед дверью, и Кольм, желая еще большей кучи-малы, пронзительно свистнул в свисток; Ральф громогласно заявил, что виноградинка Мэтью стала больше. Женщины в один голос потребовали, чтобы все, кроме детей, вместо завтрака попостились. Они уже принялись за приготовление праздничного обеда. Бигги и Тюльпен, каждая выставив гордо голую грудь, кормили своих младенцев, придерживая их на подрагивающих бедрах. Мэтью приготовила завтрак для Кольма и отругала Ральфа за то, что он не убрал за собаками.
Ральф, Коут и Богус слонялись без дела, нечесаные, слегка попахивая перегаром. Мэтью, Бигги и Тюльпен, одетые не в платья, а в халаты и ночнушки, выглядели слегка растрепанными и взъерошенными — ночная истома еще улавливалась вокруг них.
Богус задавался вопросом: чего бы он мог еще хотеть? Но кухня казалась не самым удачным местом для размышлений — повсюду были тела. И что с того, если собачья рвота так и не убрана в прачечной! В хорошей компании многое можно стерпеть.
И, все еще не забывая о своих шрамах, старых гарпунах и других острых предметах, Богус Трампер осторожно улыбнулся, наблюдая вокруг себя возню этих здоровых и крепких тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Ну, кто теперь пойдет прогуляться со мной? — спрашивал он.
Но вот наступило время что-нибудь приготовить для небольшой вечерней разминки перед праздником — не такой, разумеется, трапезы, как завтрашнее торжество.
Тюльпен привезла мясо из Нью-Йорка.
— О, мясцо из Нью-Йорка! — воскликнул Ральф, ущипнув Тюльпен.
Мэтью ткнула Ральфа штопором.
После ужина наступило нечто вроде покоя: младенцы спали в постельках, а наевшиеся до отвала мужчины слегка опьянели. Однако уставший сверх меры Кольм раскапризничался, отказываясь идти к себе наверх спать. Бигги пыталась его урезонить, но он не хотел двинуться с места. Тогда Богус предложил отнести его наверх, раз он так устал.
— Я вовсе не устал, — запротестовал Кольм.
— А как насчет того, чтобы послушать немного о Моби Дике? — спросил его Богус.
— Я хочу, чтобы меня уложил в постель Коут, — заявил Кольм.
Было очевидно, что он просто в дурном настроении, поэтому Коут подхватил мальчонку и понес наверх.
— Я уложу тебя в постель, если ты хочешь, — сказал он ему, — но я не знаю о Моби Дике и не умею рассказывать истории, как Богус…
Но Кольм уже спал.
Сидя между Бигги и Тюльпен, Богус почувствовал, как Бигги опустила руку под стол и коснулась его колена; почти одновременно с этим рука Тюльпен дотронулась до его второго колена — они обе подумали, что Богус может почувствовать себя уязвленным. Поэтому бодрым голосом он произнес:
— Кольм просто расклеился. Денек для него выдался еще тот.
Напротив, через неубранный стол, сидел Ральф, водрузивший руку на живот Мэтью.
— Знаешь что, Тамп-Тамп, — сказал он. — Мы должны снять фильм прямо здесь в Мэн. В конце концов, здесь что-то вроде замка…
И он принялся излагать свой новый проект фильма «Аксельт и Туннель». Он уже все обдумал и спланировал. Они поедут в Европу, как только Трампер закончит писать сценарий; кинокомпания в Мюнхене, конечно, возьмет на себя обязательство поддерживать их. Они берут с собой жен и детей, правда, Богус настоятельно рекомендовал Ральфу оставить пса Лума дома. Они даже попытались включить в состав группы в качестве оператора Коута. Но Коута это не заинтересовало.
— Я всего лишь фотограф, — заявил он. — И мой дом в Мэн.
Разумеется, у Богуса мелькнула черная мысль, что Коут не желает принимать участие в их фильме из-за Бигги. Богус смутно чувствовал, что Бигги все еще осуждает его, но когда он обмолвился об этом Тюльпен, то был огорошен ее ответом.
— Если честно, — сказала она, — то я рада, что Бигги с нами не поедет.
— Тебе не нравится Бигги? — удивился он.
— Дело не в этом, — возразила Тюльпен. — Разумеется, Бигги мне нравится.
И теперь это прежнее замешательство накатило на Богуса, словно пьянящая волна.
Пора было ложиться спать. Гости с трудом ориентировались в расположении комнат верхнего этажа офомного особняка Пиллсбери, то и дело теряясь в коридорах и вваливаясь в чужие спальни.
— Где я сплю? — постоянно спрашивал Ральф. — О господи, отведите меня туда…
— Подумать только, до Throgsgafen остался всего лишь один день, — с грустью произнес Коут.
Бигги только уселась на унитаз в своей ванной комнате, когда туда ввалился Богус. Как всегда, он оставил дверь открытой.
— Какого черта ты здесь делаешь, Богус? — возмутилась она, пытаясь прикрыться.
— Я только хотел почистить зубы, Биг, — оправдывался Богус. Казалось, он забыл, что они больше не женаты.
В раскрытую дверь заглянул удивленный Коут.
— Что он тут делает? — спросил он жену.
— Полагаю, чистит зубы, — ответила Бигги. — Ради бога, закрой, по крайней мере, двери!
После того как все, казалось, разобрались со своими комнатами и расположились на ночлег, в коридоре появился голый Ральф. Через открытую дверь спальни за ним было слышно, как Мэтью пытается выяснить, что он собирается делать.
— Я не собираюсь ссать в окно! — орал он. — В этом долбаном замке полным-полно туалетов, и я намерен найти хотя бы один!
Бигги любезно провела голого Ральфа в нужное место.
— Я страшно извиняюсь, Бигги, — пробормотала Мэтью, торопясь догнать Ральфа с трусами в руках.
— Es ist mir Wurst! — ответила ей Бигги и ласково дотронулась до животика Мэтью.
Если бы Трампер находился рядом, то он бы понял австрийский диалект Бигги. «Ничего страшного», — сказала она, однако буквальный перевод был таким: «Для меня это просто сосиска».
Но Трампера не было там, где он мог бы это услышать. Он проводил блаженные минуты в объятиях Тюльпен; на самом деле он был слишком пьян, чтобы оценить всю божественность мгновения, но, когда все закончилось, с ним произошло странное: он обнаружил, что сидит на кровати с широко раскрытыми глазами. Рядом с ним сладко спала Тюльпен, а когда он благодарно поцеловал ее ногу, она лишь улыбнулась во сне.
Однако уснуть он не мог. Он принялся покрывать тело Тюльпен поцелуями, но она на них не реагировала.
Совершенно проснувшись, Трампер встал и тепло оделся, сетуя, что до утра еще далеко. Пройдя на цыпочках в комнату Кольма, он поцеловал сына и подоткнул ему одеяло, он сходил проверить младенцев, потом начал прислушиваться к дыханию взрослых, но ему показалось этого мало. Пробравшись на цыпочках в спальню Бигги и Коута, он увидел, как они спят, тесно обнявшись. Коут проснулся.
— Следующая дверь в конце коридора, — пробормотал он, решив, что Богус ищет ванную.
Бродя по коридору, Богус наткнулся на спальню Ральфа и Мэтью и заглянул к ним. Ральф лежал растянувшись на животе и свесив с кровати руки и ноги. Поперек его широченной волосатой спины лежала спящая Мэтью, похожая на хрупкий цветок на навозной куче.
На первом этаже Богус открыл стеклянные двери в бильярдную и впустил внутрь свежий воздух. Было очень холодно, с залива надвигался туман. Трампер знал, что где-то посреди залива находится пустынный скалистый остров, именно его он сейчас и увидел то возникающим, то исчезающим в тумане. Но если долго смотреть не мигая, то начинало казаться, будто остров плывет по волнам, поднимаясь и падая, а присмотревшись еще пристальнее, можно было различить вздымающийся дугой плоский хвост, с такой мощью шлепающий по волнам, что даже собаки заскулили во сне. — Привет, Моби Дик! — прошептал Трампер. Гоб заворчал, а Лум вскочил на ноги, затем снова рухнул.
Найдя на кухне бумагу, Богус уселся за стол и начал писать. Его первым предложением стало то, которое он уже написал однажды: «Мне его порекомендовал ее гинеколог». Затем последовало еще несколько предложений, сложившихся в абзац: «Смешно: лучший уролог в Нью-Йорке — француз. Доктор Жан Клод Виньерон: „ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ“. Итак, я записался».
«Что это я начал?» — спросил он сам себя. Но он не знал. Он сунул бумагу с этим незрелым началом в карман, оставив на потом, когда у него появится что сказать.
Ему очень хотелось бы знать, в чем причина его беспокойства. Потом до него вдруг дошло, что впервые в жизни он находится в мире с самим собой. Он отдавал себе отчет, насколько сильно он этого жаждал когда-то, но то чувство, которое он испытал сейчас, совсем не походило на то, чего он ожидал. Раньше он думал, что покой — это некое состояние, которого он сам мог бы достичь, но покой, который он ощущал теперь, больше походил на подчинение какой-то силе. «Господи, почему покой так угнетает меня?» Но он не был угнетен окончательно. Ничто не бывает окончательным.
Он натер мелом кий, размышляя, как разбить шары, когда вдруг почувствовал, что не он один бодрствует в этом спящем доме.
— Это ты, Биг? — тихо позвал он, не оборачиваясь. (Потом он не мог уснуть еще одну ночь, пытаясь понять, как он узнал, что это она.)
Бигги говорила осторожно; она лишь коснулась предмета, о котором ей хотелось поговорить: в том возрасте, в котором сейчас находится Кольм, вполне естественно, что мальчик все больше и больше сближается с отцом, а не с матерью.
— Я понимаю, тебе будет больно это слышать, — сказала она Богусу, — но Кольм все сильнее сближается с Коутом. Когда ты здесь, Кольм испытывает некоторое замешательство.
— Я скоро уеду в Европу, — произнес он с горечью. — Так что меня здесь долго не будет, и никто не будет вводить его в замешательство.
— Прости меня, — сказала Бигги, — я и вправду всегда рада тебя видеть. Мне только не нравится то чувство, которое я иногда испытываю, когда ты рядом.
Трампер ощутил прилив непонятной злости, нахлынувшей на него: его подмывало сказать Бигги, что ей просто неприятно видеть, как он счастлив с Тюльпен. Но это было абсурдно; ничего такого говорить ему не хотелось. Он даже не верил в это.
— Я тоже чувствую замешательство, — признался он, и она кивнула, как бы соглашаясь с его внезапным признанием. Потом она оставила его одного, то есть исчезла так стремительно, что ему подумалось: а не боялась ли она расплакаться перед ним? Или рассмеяться?
Он думал, что на самом деле согласен с тем, что сказала Бигги: ему тоже приятно ее видеть, но ему не нравится то чувство, которое он испытывает, находясь рядом с ней. Тут он услышал, как кто-то спускается по лестнице.
Но на этот раз это была Тюльпен, и Трампер сразу заметил, что она давно проснулась и, вероятно, встретилась в коридоре с Бигги.
— О черт! — воскликнул он. — Все становится слишком запутанным! — Он быстро подошел к ней и обнял; ему показалось, что она нуждается в утешении.
— Я хочу уехать завтра же, — заявила она.
— Но ведь завтра Throgsgafen.
— Тогда после обеда, — сказала она. — Я не желаю проводить здесь еще одну ночь.
— Хорошо, хорошо, — пообещал он ей. — Я понимаю, понимаю.
Он говорил, не особенно вдумываясь в слова, стараясь лишь успокоить ее. Он знал, что, вернувшись в Нью-Йорк, он будет размышлять целую неделю, пытаясь понять это. Но не стоило слишком глубоко задумываться над тем, что будет после праздника, и о том, что зачастую чувствуешь себя одиноким, когда с кем-то живешь. Порой пережить отношения с любым другим человеческим существом казалось ему невозможным. «Ну и что из этого?» — подумал он.
— Я люблю тебя, — прошептал он Тюльпен.
— Я знаю, — откликнулась она.
Он отвел ее обратно в постель, и перед тем как заснуть, она осторожно спросила:
— Почему ты не можешь уснуть рядом со мной после того, как мы только что любили друг друга? Почему ты не можешь спать после этого? Я от этого засыпаю, а ты — наоборот. Это нечестно, потому что, когда я потом просыпаюсь и вижу пустую кровать, а тебя уставившегося на рыб или играющего на бильярде с твоей бывшей женой…
Он лежал без сна до самого рассвета, пытаясь во всем разобраться. Тюльпен спала, громко посапывая, и не проснулась, когда в комнате появился Кольм, в натянутых поверх пижамы нескольких свитерах, непромокаемых сапогах и шерстяной шапочке.
— Знаю, знаю, — прошептал Трампер. — Если я спущусь к пристани, ты тоже сможешь пойти туда.
Было холодно, но они оделись тепло; снежная каша превратилась в лед, и они, скользя на задницах, спустились вниз по пандусу. Солнце выглядело хмурым, но воздух над островом и над заливом оставался чистым и ясным. От моря полз плотный туман; понадобится время, чтобы он добрался до них, а пока они могли наслаждаться самой яркой частью дня.
Они поделили пополам яблоко. Они услышали, как в доме над ними проснулись младенцы: короткий плач, потом снова тишина, когда каждый из них получил по груди соответственно. Кольм и Богус пришли к единому мнению, что младенцы скучны и неинтересны.
— Я ночью видел Моби Дика. — Он решился сказать об этом Кольму, который, впрочем, не слишком поверил в это. — Возможно, это был всего лишь старый остров, — признался Трампер, — но я слышал громкий всплеск, как если бы его хвост ударил по воде.
— Ты это все придумал, — сказал ему Кольм. — Это не реально.
— Не реально? — удивился Трампер. Он никогда раньше не слышал, чтобы Кольм использовал это слово.
— Ну да. — Но мальчик выглядел рассеянным — ему было скучно с отцом, и Богусу отчаянно захотелось, чтобы между ними появилось что-то очень глубокое.
— Какие книги тебе нравятся больше всего? — спросил он Кольма, и ему в голову пришла мысль, что он пытается заигрывать с ребенком.
— Ну, мне по-прежнему нравится Моби Дик, — ответил Кольм. Может, он просто решил быть с ним вежливым? («Будь вежливым со своим отцом», — Богус слышал, как наставлял Кольма Коут, когда они только приехали.) — Я хочу сказать, что мне нравится эта история, — пояснил Кольм. — Но это всего лишь выдумка.
На пристани рядом с сыном Богус с трудом сдерживал подступившие слезы.
Скоро весь огромный дом над ними проснется, как один гигантский живой организм: исполнит свое омовение, насытится и будет стараться быть услужливым и вежливым. В этой милой неразберихе исчезнет острота восприятия кое-каких вещей, но здесь на пристани, глядя на теряющееся в тумане солнце, Трампер ощущал все четко и ясно. Теперь туман накрыл собой устье залива и подбирался ближе; он казался таким густым, что невозможно было разглядеть, что за ним. Но словно от озарившей сознание вспышки, Трампер почувствовал, что он мысленно видит, что там.
Богус и Кольм услышали, как в туалете спустили воду, а затем до них донесся крик Ральфа:
— О, эти проклятые собаки!
На втором этаже распахнулось окно, в проеме которого показалась Бигги с Анной на руках.
— Доброе утро! — крикнула она им.
— Счастливого Throgsgafen! — прокричал в ответ Богус, и Кольм подхватил его приветствие.
Открылось еще одно окно, и оттуда, словно длиннохвостый попугай из клетки, высунулась наружу Мэтью. На первом этаже Тюльпен распахнула стеклянные двери в бильярдной, подняв Меррилла над головой. Рядом с Бигги появился Коут. Все хотели вдохнуть свежего воздуха до того, как все накроет сплошной туман.
Дверь в кухню распахнулась, выталкивая наружу Гоба, Лума и Ральфа.
— Этих проклятых псов вырвало прямо в прачечной! — орал он.
— Это все твой пес, — крикнул ему из окна Коут. — Мою собаку никогда не рвет!
— Это, наверное, Трампер, — предположила из бильярдной Тюльпен. — Он не ложился спать всю ночь! Его что-то беспокоило! Это Трампера вырвало в прачечной!
Богус запротестовал, настаивая на своей непричастности к этому грязному делу, но все принялись орать, что во всем виноват он. Кольм явно остался доволен дурачеством взрослых. Собаки принялись беситься, валяя друг друга в снегу. Богус взял сына за руку, и они начали осторожно, то и дело скользя, подниматься к дому.
В кухне творилось настоящее столпотворение. Собаки яростно грызлись перед дверью, и Кольм, желая еще большей кучи-малы, пронзительно свистнул в свисток; Ральф громогласно заявил, что виноградинка Мэтью стала больше. Женщины в один голос потребовали, чтобы все, кроме детей, вместо завтрака попостились. Они уже принялись за приготовление праздничного обеда. Бигги и Тюльпен, каждая выставив гордо голую грудь, кормили своих младенцев, придерживая их на подрагивающих бедрах. Мэтью приготовила завтрак для Кольма и отругала Ральфа за то, что он не убрал за собаками.
Ральф, Коут и Богус слонялись без дела, нечесаные, слегка попахивая перегаром. Мэтью, Бигги и Тюльпен, одетые не в платья, а в халаты и ночнушки, выглядели слегка растрепанными и взъерошенными — ночная истома еще улавливалась вокруг них.
Богус задавался вопросом: чего бы он мог еще хотеть? Но кухня казалась не самым удачным местом для размышлений — повсюду были тела. И что с того, если собачья рвота так и не убрана в прачечной! В хорошей компании многое можно стерпеть.
И, все еще не забывая о своих шрамах, старых гарпунах и других острых предметах, Богус Трампер осторожно улыбнулся, наблюдая вокруг себя возню этих здоровых и крепких тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44