— Что ты там делаешь? — спросила она.
— О, ничего, Биг, — вырвалось у него, после чего он попытался заглотнуть это имя обратно.
Когда он вернулся в комнату, она сидела на кровати, обернув вокруг себя одеяло, и плакала. Она конечно же слышала, что он сказал.
— Тюльпен, — произнес он, обнимая ее.
— Нет, Бигги, — прошептала она.
— Тюльпен, — повторил он, пытаясь поцеловать ее.
Но она оттолкнула его; теперь он не мог ничего с ней поделать.
— Знаешь что, Трампер, — сказала она. — Старина Ральф Пакер никогда не называл меня чужим именем.
Трампер отошел и сел в ногах кровати.
—. И хочешь знать еще одну вещь? — выкрикнула она. — Чушь собачья, что ты недостаточно занимаешься со мной любовью только из-за своего долбаного хрена!
Потом бежевая рыбка снова подплыла к стеклу, уставилась на Трампера и принялась раздуваться.
То, что сказала Тюльпен, было правдой, и он это знал. Но что больше всего причиняло ему боль, так это то, что разговор этот был не новым. Он помнит, что говорил об этом — и множество раз — с Бигги. Поэтому он уселся в ногах кровати, желая впасть в бессознательное состояние, и достиг его. Когда теле-фон зазвонил в третий раз, ему было наплевать, был это Ральф или кто-то другой. Если бы он мог пошевелиться, он бы ответил на звонок.
Должно быть, Тюльпен чувствовала себя не менее одинокой, так как она взяла трубку и ответила: «Ну конечно». Богус слышал, как она устало повторила:
— Ну конечно же, приезжай и снимай твой проклятый фильм.
Но Трампер продолжал сидеть, словно каменное изваяние, беспокоясь о новом развитии событий. Чтобы быть в картине Ральфа, ему нужно выйти из своей картины, в которой он находился сейчас, так, что ли?
Затем Тюльпен положила голову ему на колени, ее лицо было повернуто к нему. Это был жест — у нее их было множество, — ясно говорящий: «Все в порядке, некий мостик через пропасть между нами наконец установлен, хотя и не перейден. Но возможно, будет».
Они долго оставались в таком положении, словно это был наилучший способ подготовиться к визиту Ральфа.
— Трампер? — наконец прошептала Тюльпен. — Когда ты занимаешься со мной любовью, мне это и вправду очень нравится.
— И мне тоже, — откликнулся он.
Глава 26
GRA! GRA!
Как долго отсутствовало его сознание, он определить не мог, как и то, насколько полно оно восстановилось к тому моменту, когда до него дошло, что кто-то напечатал какой-то текст на его пишущей машинке. Он прочитал напечатанное, удивляясь, кто мог написать это, сосредоточенно изучая, как если бы это было полученное им письмо или чье-то чужое послание, адресованное кому-то другому. Затем он увидел темную, сгорбленную фигуру в углу французского окошка и вздрогнул оттого, что она неожиданно выпрямилась и застонала. Одновременно с этим страшная, похожая на гнома, копия его самого пришла в ярость, и ее очертания в стекле затуманились, словно растаяли.
Когда он осознал, что стон был его собственным, он одновременно услышал нарастающий шум внизу, в холле «Таши», или ближе, на втором этаже.
Позабыв, где находится, он распахнул дверь и истерично выкрикнул что-то бессвязное в лица показавшихся из-за дверей жильцов соседних комнат. В ответ трое из них испустили такой же истеричный крик, а Трампер попытался определить природу другого шума, поднимавшегося, словно пожар, со второго этажа.
«Что это за запись? Когда я был в сумасшедшем доме?»
Осторожно он подкрался к лестничному колодцу; вдоль всего периметра коридора больше никого не было — видимо, из страха, что он опять закричит, все попятились.
С верхней лестничной клетки до него донесся голос фрау Таши:
— Он умер? — И Трампер услышал, как сам шепнул в ответ: «Нет, я не умер». Но говорили о ком-то другом.
Спустившись на полпролета вниз, он увидел скопление людей в коридоре.
— Я уверена, что он мертв. Никто раньше не терял сознания прямо на мне. Ни разу в жизни! — заявила одна из проституток.
— Его нельзя было трогать, — заметил кто-то.
— Но мне нужно было скинуть его с себя, разве нет? — возразила проститутка, и фрау Таши насмешливо посмотрела в даль коридора на выходившего из комнаты мужчину, который одной рукой застегивал на ходу ширинку, а в другой держал свои ботинки.
Проститутка, появившаяся из-за его плеча, спросила:
— Что там? Что случилось?
— Кто-то умер прямо на Иоланте, — поясни. один из собравшихся, и все засмеялись.
— Ты его уездила, — заметила одна из дам, : Иоланта, на которой был лишь пояс с чулками сказала:
— Может, он просто перепил?
Из комнат в коридор выскальзывали темные фигуры мужчин: опустив головы и держа одежду в руках, они торопились смыться, словно испуганные птицы.
— Он слишком молод, чтобы умереть, — заявила фрау Таши, и ее слова заставили спешащих мужчин еще проворнее протискиваться мимо нее бочком. Словно они никогда не задумывались над этим раньше: «Трахаться бывает опасно. Это может лишить жизни даже молодого!»
Подобное замечание не удивило бы Трампера, который неуклонно двигался вниз по лестнице в пахнущий соитием коридор; хотя его разум и опознал и принял существо в окошке за его собственное отражение, он все еще спал. Он и вправду не был уверен, что это не так.
— Он весь похолодел. Прямо как мертвец, — сказала проститутка.
Но тут из дверей убивающей траханьем комнаты послышался голос фрау Таши:
— Он шевельнулся! Клянусь вам, он шевельнулся!
Сборище в коридоре разделилось почти поровну: одни отшатнулись от двери, другие приблизились к ней, чтобы рассмотреть получше.
— Он снова пошевелился! — доложила фрау Таши.
— Потрогайте его! — воскликнула замешанная в деле шлюха. — Только пощупайте, какой он холодный.
— Я ни за что на свете до него не дотронусь, — заявила фрау Таши. — Но ты посмотри повнимательней и сама скажи, шевелится ли он.
Трампер подвинулся ближе; поверх теплого, надушенного плеча девицы он разглядел сквозь открытые двери шокирующе-белое пятно зада, вздрагивающего на скомканной постели; затем дверной проем наполнился людьми, которые закрыли от него картину.
— Polizei! — закричал кто-то, и мужчина с неряшливым комком одежды в руках, нагишом выскочивший из комнаты в конце коридора, оглядев толпу, поспешил обратно.
— Polizei! — повторил кто-то, как раз в тот момент, когда трое полицейских появились в конце коридора — двое с флангов, самый широкоплечий и плотный посредине, — распахивая по пути все закрытые двери. Тот, что шел посредине, уставился прямо на собравшихся и рявкнул:
— Никто не должен пытаться уйти!
— Посмотрите, он сел! — крикнула фрау Таши от дверей.
— Где случилось происшествие? — спросил полицейский.
— Он потерял сознание, — сообщила Иоланта. — Он стал холодеть прямо на мне. — Но когда она попыталась приблизиться к полицейскому, который стоял посредине, один из тех, что прикрывал фланг, преградил ей путь.
— Назад! — рявкнул он. — Всем назад.
— Что тут произошло? — спросил полицейский, который стоял посредине. Длинные перчатки на его запястьях сморщились в том месте, где он упирался руками в бока.
— Господи, если вы позволите, я вам все расскажу, — взмолилась проститутка, которую остановили. — Я вам все расскажу!
Тот самый полицейский, что преградил ей путь, кивнул:
— Ладно, рассказывай.
— Посмотрите, он встает! — закричала фрау Таши. — Он не умер! Он и не умирал!
Но по грохоту и стону, последовавшими за ее восклицанием, Богус догадался, что воскресение было кратковременным.
Затем лежащий на полу комнаты подал голос — голос, едва начавший оттаивать, слабый, заглушаемый стучавшими зубами.
— Ich bin nicht betrunken! (Я не пьян!) — сообщил он. — Ich habe zuckerkrankheit! (У меня диабет!)
Полицейский — тот, что посредине, — отделился от толпы у дверей и неуклюже ввалился в комнату, наступив на вытянутую бледную руку корчившегося на пороге существа; другая рука его слабо дергала за тонкий шнурок с жетонами, висящий на шее.
— Was Sie sehen ist em Insulinreaction! (To, что вы видите, является реакцией на инсулин!) — простонало существо. Это напоминало запись на автоответчике. — Fiittern Sie mir Zucker, schnell! (Дайте мне поскорей сахару!) — выкрикнуло оно.
— О, разумеется, — хмыкнул полицейский. — Всего лишь сахар. Будь спокоен! — И он наклонился вперед, чтобы поднять с полу невесомого, как банный халат, Меррилла Овертарфа.
— Он говорит: сахар! — язвительно произнес полицейский. — Он хочет сахару!
— Он диабетик, — пояснил Трампер стоявшей рядом с ним проститутке и шагнул вперед, чтобы потрогать скрюченную руку Меррилла. — Привет, старина Меррилл, — успел сказать Богус, прежде чем один из фланговых полицейских, явно превратно истолковавший его жест в сторону скорчившегося Меррилла, ткнул своим локтем в солнечное сплетение Трампера, пихнув его прямо на пухлую, пахнущую мускусом даму, которая гневно отразила ударом по шее внезапное нападение нахала. Едва не задохнувшись, Богус испуганно отшатнулся, пытаясь объясниться жестами, но двое полицейских прижали его к перилам и запрокинули ему голову назад, прямо в лестничный колодец. В искаженном ракурсе Богус видел, как Меррилла понесли вниз по лестнице, в холл.
Соревнуясь со скрипом входной двери, голос Меррилла, ломкий и слабый, проскрежетал:
— Ich bin nicht betrunken!
Затем входная дверь захлопнулась, прервав этот невнятный, скорбный вопль.
Трампер пытался восстановить дыхание, чтобы все объяснить. Но ему удалось лишь прохрипеть:
— Он не пьян. Позвольте мне пойти с ним. После этого один из полицейских плотно сдавил ему губы, слепив их вместе, словно это было тесто.
Богус закрыл глаза и услышал, как какая-то шлюха сказала:
— Он диабетик.
Тогда один из полицейских прорычал Трамперу в ухо:
— Так ты хотел пойти с ним, а? Зачем ты шарил по нему руками?
Когда Трампер попытался тряхнуть головой и объяснить слепленным ртом, что он приблизился лишь затем, чтобы потрогать Меррилла, потому что он его друг, проститутка снова повторила:
— Он диабетик. Он мне говорил. Отпустите его,
— Диабетик? — удивился полицейский. Богус почувствовал под закрытыми веками биение пульса. — Диабетик, да? — повторил полицейский. Затем они вернули Богуса в вертикальное положение и убрали руки с его рта. — Так ты диабетик? — спросил один из полицейских; они стояли настороженно, не трогая его, однако готовые в любой момент снова скрутить.
— Нет, — с трудом выдавил Богус, чувствуя жжение во рту, потом снова повторил: — Нет. — Он был уверен, что они не слышали его, поскольку во рту у него было полно булавок. — Нет, я не диабетик, — произнес он более отчетливо.
Тогда они снова схватили его.
— Я так и думал, что нет, — сказал один из них другому.
Они потащили его через холл на улицу, и после первого шока от обжигающего холодного воздуха Богус услышал робкое, усталое объяснение проститутки за своей спиной:
— Нет, нет… Господи! Он не диабетик. О господи, я только хотела сказать, что он мне говорил, что тот, другой был диабетиком…
Затем захлопнувшаяся входная дверь оборвала ее объяснения, оставив Богуса на тротуаре с двумя подталкивающими его вперед полицейскими.
— Куда мы идем? — спросил их Богус. — Мой паспорт остался в моей комнате. Ради бога, я не заслуживаю такого обращения! Я не нападал на этого парня — он, черт побери, мой друг. И у него диабет. Отвезите меня туда, где находится он…
Но они, не обращая на его слова внимания, засунули его в зеленый полицейский «фольксваген», треснув лодыжками о крепление ремня безопасности и согнув пополам, чтобы он мог втиснуться на заднее сиденье. Они прикрепили его наручники к маленькому, аккуратному металлическому кольцу на полу, так что он был вынужден ехать держа голову меж своих колен.
— Вы, должно быть, ненормальные, — сказал он им. — Вам плевать на то, что я вам говорю. — Он повернул голову; и хотя его обзор ограничивался пространством между голенью и согнутым коленом, он мог видеть полицейских на заднем сиденье. — Ты просто задница, — выругался Трампер. — И твой приятель тоже. — Он качнул головой с такой силой, что стукнулся лбом о сиденье водителя, тем самым вызвав его чертыхание.
— Полегче, парень, лады? — велел ему полицейский с заднего сиденья.
— Да ты просто жопа с ручкой! — выругался Трампер, но полицейский лишь наклонился вперед, изображая вежливую заинтересованность, как если бы он не расслышал. — Твой гребаный мозг поражен сифилисом! — заявил ему Трампер, и полицейский пожал плечами.
— Разве он не говорит по-немецки? — спросил полицейский с переднего сиденья. — Мне кажется, он знает немецкий. Я слышал, как он говорил на нем. Скажи ему, чтобы говорил по-немецки.
Богус почувствовал, как по его позвоночнику пробежала судорога, отчего его руки звякнули наручниками. Он мог бы поклясться, что говорил по-немецки.
— Ты, жопа с ручкой! — выкрикнул он по-немецки и не успел увернуться от тяжелого удара резиновой дубинкой по голове.
Затем он услышал радио. Чей-то голос произнес:
— Пьян… — Затем его собственный голос пробормотал: — Ich bin nicht betrunken!.. — Он пожалел, что сказал что-то, увидев взмах дубинки, услышав «хрясь!» по ребрам, но почти не почувствовав боли до следующего вздоха.
— Пьяный, — доложила рация. Он постарался не дышать больше.
— Дыши, пожалуйста… — потребовал голос диктора.
Он втянул в себя воздух и едва не задохнулся от боли.
— Он весь похолодел, — произнес записанный на пленку голос проститутки.
— Мать твою!.. — выплюнул Трампер. — Ты записал на пленку проститутку…
И снова дубинка прошлась по его ребрам, запястьям и сознанию…
Ему понадобилось много времени, чтобы доплыть до того места Дуная, где он мог видеть скрытый под водой танк. Стараясь удерживаться на воде стоя и не терять из виду берег, освещенный огнями пристани Гелхафтс-Келлер, он видел, как ствол танка вздымался вверх как раз в том месте, где, как ему казалось, он мог почти дотронуться до него рукой, или же танк мог, как нефиг делать, разнести его на кусочки. Затем крышка люка открывалась, или это мерцала вода, или он просто казался открытым. Кто был под крышкой люка? Разве никому не интересно, что они побывали там? Но потом он подумал: «Я в „фольксвагене“, и если в его крыше дыра, то я в полной безопасности вместе с Коутом».
Затем биде спустило воду и промыло его сознание.
Как долго его сознание отсутствовало, он не мог сказать, как и то, насколько полно оно восстановилось к тому моменту, когда до него дошло, что кто-то печатал какой-то текст на его пишущей машинке. Он прочитал напечатанное, удивляясь, кто мог написать это, сосредоточенно изучая, как если бы это было полученное им письмо или чье-то чужое послание, адресованное кому-то другому. Затем он увидел темную, согнутую фигуру в углу французского окна и вздрогнул оттого, что она неожиданно выпрямилась и застонала, и одновременно с этим страшная, похожая на гнома, копия его самого пришла в ярость, ее очертания в стекле затуманились, словно растаяли.
Когда он открыл дверь в коридор, его встретило море людей — проституток, их клиентов, фрау Таши и коп.
— Что случилось? — спрашивали у него. — Что?
— Что здесь произошло? — обратился к нему коп.
— Почему вы кричите? — спросила фрау Таши.
— Пьян, — прошептала одна из проституток. «Как на пленке», — подумал Трампер и произнес вслух:
— Ich bin nicht betrunken!
— Однако вы кричали, — заявила фрау Таши. Коп подошел ближе, пытаясь заглянуть в комнату через плечо Богуса.
— Так вы печатали, да? — только и спросил он. Трампер поискал глазами дубинку. — На что вы смотрите? — удивился коп. Дубинки у него не было.
Богус осторожно попятился обратно в комнату и закрыл за собой дверь. Он ткнул пальцем в глаз — это вызвало боль. Он пощупал на шее то место, по которому его огрела проститутка, но не почувствовал боли. Его запястья и ребра, по которым прошлись дубинкой, оказались неповрежденными.
Прислушиваясь к бормотанию в коридоре, он упаковал вещи.
«Они хотят выбить двери». Но они этого не сделали — они по-прежнему стояли у двери, когда он вышел из комнаты. Он почувствовал, что если не примет меры, то они сами примут меры в отношении него. Поэтому он с преувеличенным достоинством произнес:
— Я съезжаю. Из-за вашего шума здесь совершенно невозможно работать!
Он протянул фрау Таши значительно большую, чем положено, как ему казалось, сумму (больше, чем она заслуживала), но она понесла какую-то чушь насчет того, что он прожил здесь едва ли не два месяца. Он почувствовал себя неловко: в присутствии копа он решил, что лучше заплатить ей, сколько она просила. Паспорт Трампера выглядывал из кармана его шпионского костюма, и, когда коп попросил взглянуть на него, Богус кивнул на карман, заставив копа раздраженно сунуть туда руку.
Затем Богус устроил последнюю проверку, просто затем, чтобы убедиться.
— Меррилл Овертарф? — спросил он. — Он диабетик?
Но никто ему не ответил; на самом деле кое-кто из собравшихся смотрел в другую сторону, притворяясь, будто не слышит, казалось, его настолько сильно стеснялись, что не удивились бы, если бы он начал раздеваться прямо у них на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44