— Ральф Пакер! — завопил я что было мочи.
Гонщик рванул вперед со скоростью выстрела: это был слалом между шестами с бельевыми веревками. Но вот он бросил взгляд через реку, пытаясь различить своего потенциального убийцу: он, кажется, воображал, что это чей-то муж-студент с парой дуэльных пистолетов. И тут он замечает меня! Мать твою так! Это всего лишь Богус Трампер, прогуливающийся со своей уткой.
Ральф машет мне рукой и на глазах собравшихся зрителей гордо подруливает к берегу.
— Привет! — кричит он. — Что ты там делаешь?
— Отчаянно рыдает, — отвечает за меня жена под парусом.
— Тамп-Тамп? — удивленно восклицает Ральф.
Но я могу выговорить лишь: «Ральф!» — отметив сумасшедшие нотки отчаяния в своем голосе.
Ральф балансирует, крутит педали назад, затем делает рывок вперед, задирает переднее колесо над землей и устремляется через мост.
— Ап! Взяли! — командует он сам себе. Если и есть на свете человек, способный заставить плавиться велосипедные шины, так это гарцующий верхом Ральф Пакер.
Перила моста разрезают его пополам и склеивают вместе, как коллаж из ступней и спиц, пересекающих реку по направлению ко мне. О, помощь близка! Я перекладываю весь свой вес на одно колено и, дрожа, встаю на ногу, но не могу сделать и шагу. Я поднимаю утку вверх.
Глядя на ощипанную утку и на перья в моих усах, Ральф произносит:
— Черт побери, и это был честный поединок? По мне, так у вас вышла ничья.
— Ральф, помоги! — выдыхаю я. — Мои ноги ни к черту.
— Твои ноги? — говорит он, останавливая велосипед у бордюра.
Когда он пытается поставить меня вертикально, кто-то с того берега реки кричит во весь голос:
— Что с ним такое?
— Что-то с ногами! — орет в ответ Ральф, и собравшаяся под бельевой веревкой толпа встрево-женно гудит.
— Осторожно, Ральф, — прошу я его, ковыляя к велосипеду.
— Это очень легкий велосипед, — предупреждает он меня. — Осторожно, не погни раму!
Я не вижу, как я могу помешать ему, если ему вздумается погнуться, но я взгромождаю свой вес под выгнутый назад руль как можно более осторожно и втискиваюсь между колен Ральфа.
— Что ты имеешь в виду насчет ног? — спрашивает он, вихляя по Клинтон-стрит. Кое-кто из женатых студентов машет нам.
— Наступил черт знает на что, — невнятно бормочу я.
Ральф просит меня не размахивать уткой слишком низко.
— Эта птица может зацепиться за спицы, Тамп-Тамп…
— Не вези меня домой, — прошу я, сообразив, что мне лучше сначала хоть немного почиститься.
— В «Бенни»? — спрашивает Ральф. — Я куплю тебе пиво.
— Я не смогу помыть ноги в «Бенни», Ральф.
— Ну да, ты прав.
Вихляя из стороны в сторону, мы добираемся до центра города. По-прежнему светло, но уже начинает темнеть; субботняя ночь приходит рано, потому что скоро заканчивается.
Сдвигаясь по раме, я чувствую, как шелестит мой забытый презерватив. Пытаясь принять прежнее положение, я осторожно упираюсь пальцем ноги между цепью и задним колесом и едва не подскакиваю от боли до небес. Лежа опрокинутым на тротуар перед парикмахерской Графтона, Ральф издает громкий протяжный звук. Несколько мужчин в простынях поворачивают свои бритые затылки за спинки парикмахерских кресел, наблюдая, как я корчусь на тротуаре; они похожи на сов, а я на мышь с изуродованной ступней.
Ральф ослабляет невыносимое давление, снимал с меня ботинок; затем, при виде моих многочис ленных рваных ран, вздутых волдырей и красных царапин, залепленных грязью, он присвистывает и помогает мне встать. Взгромоздившись обратно на велосипед, он берет в зубы мои ботинки, связанные вместе шнурками, пока я вместе с уткой пытаюсь обрести равновесие на раме, опасаясь, как бы мои босые ноги не угодили в эти ужасные спицы.
— Я не могу в таком виде заявиться домой, Ральф, — умоляюще говорю я.
— А что, если у этой утки есть приятели? — спрашивает он; мои шнурки застревают в его зубах, заставляя Ральфа двигать ртом так, словно он намеревается съесть ботинки. — А что, если утиные приятели разыскивают тебя? — хмыкает он, сворачивая на Айова-авеню.
— Пожалуйста, Ральф. Но он продолжает:
— Сроду не видал таких ног, как у тебя. Я отвезу тебя домой, малыш! — Наше появление как нельзя кстати. Моя гнилая машина дымится у бордюра: Бигги только что вернулась из магазина, и теперь, запыхавшаяся и перегревшаяся после длительного пробега со скоростью двадцать миль в час, машина пытается восстановить свое дыхание.
— Спусти меня в подвал, Ральф, — шепчу я. — Там есть старая раковина. Я, по крайней мере, умоюсь… — Тут я вспоминаю об исходящем от меня запахе, который охотники сочли столь примечательным. А перья на моих усах? Совсем ни к чему, чтобы Бигги подумала, будто я щипал утку зубами.
Мы ковыляем по краю лужайки мимо моего соседа-пенсионера, мистера Фитча, все так же скребущего граблями, чтобы снег мог падать на чистую, мертвую траву. Я машинально машу ему уткой, и старый чудак бодро восклицает:
— Хо! Я и сам когда-то охотился на уток, но сейчас мне уже не по силам… — Он стоит, как вырубленный из хрупкого льда, опираясь на грабли, ничуть не озадаченный отсутствием ружья — в его времена, вероятно, охотились с копьями.
Ральф спихивает меня у дверей подвала, и, хотя мистеру Фитчу совершенно ясно, что я не в состоянии идти сам, он, кажется, мало смущен этим, — несомненно, в его времена на утиной охоте бывало и не такое.
Меня несут к подвалу, как мешок с углем, связанные ботинки болтаются через плечо, словно хомут. Я нахожу, что уголь на полу подвала действует на мои ноги успокаивающе. Медвежья голова Ральфа просовывается через щель.
— Все в порядке, Тамп-Тамп? — спрашивает он, и я киваю в ответ. Осторожно прикрыв створку, он бросает мне несколько последних слов: — Тамп-Тамп, надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь мне об этом…
— Ну конечно же, Ральф.
Затем я слышу голос Бигги из кухонного окна.
— Ральф? — зовет она, и я отползаю в глубь подвала.
— Привет, Биг! — бодро откликается Ральф.
— Что ты здесь делаешь? — В ее голосе звучит холодное подозрение. Моя добродетельная Бигги никогда не кокетничает с такими распутниками, как Ральф Пакер. Хотя момент для этого не самый подходящий, я испытываю гордость за нее.
— А… — произносит Ральф.
— Что ты делаешь в нашем подвале? — спрашивает его Бигги.
— Да я вовсе и не был в вашем подвале, Бигги. Я двигаюсь ощупью в том направлении, где, по моим представлениям, должна находиться раковина, я вполне осознаю, что до моего обнаружения совсем мало времени, и сочиняю в уме целую историю.
— Разыгрываешь меня, да, Ральф? — говорит Бигги немного более игриво, чем мне бы хотелось. Не давай ему спуску, Бигги. Будь милосердной.
Ральф неубедительно хохочет как раз в тот момент, когда я попадаю ногой в ту самую мышеловку, которая поставлена для Бесстрашной Мыши, жестокую ловушку, сокрушительницу маленьких позвоночников. Наверное, чертова пружина ударила по одной из вспухших ран, оставленных колючей проволокой, потому что мне показалось, будто весь подвал озарило светом, и я на мгновение увидел все вокруг так же ясно, как если бы на лестнице вверху включили свет. Я не мог удержаться от крика, потому что не разобрал, куда попал; далее последовало крещендо. Должно быть, его мощная волна рассыпала бедного Фитча на мелкие кусочки льда рядом с его граблями.
— Что это? — восклицает Бигги. Ральф, трус, немедленно отступает.
— Это Тамп-Тамп. Он в подвале… — Потом зачем-то добавляет: — У него что-то с ногами. — Через подвальное окошко я вижу, как он мчится по лужайке к своему велосипеду у ворот.
— Доброй охоты! — кричит мистер Фитч откуда-то издалека.
— Что? — спрашивает Фитча Бигги.
— Доброй охоты! — повторяет Фитч, пока я с мышеловкой вместо ботинка ковыляю к раковине, открываю ржавый кран и неистово хлещу водой в лицо в полной темноте.
— Богус! — зовет Бигги; она глухо топает ногами по кухонному полу надо мной.
— Привет, это всего лишь я! — кричу я в ответ. Затем зажигается настоящий свет, и я вижу нижнюю часть Бигги наверху лестницы; теперь я вижу достаточно хорошо, чтобы снять с себя мышеловку.
— Богус, что происходит?
— Я угодил в эту чертову мышеловку, — бормочу я.
Бигги усаживается на верхнюю ступеньку, позволяя мне глядеть ей под юбку снизу.
— И все же, что ты там делаешь? — спрашивает она.
Я уже догадываюсь, что ситуация начинает усложняться.
— Да вот, не хотел пугать тебя своими ногами, — выдаю я заготовленный заранее ответ. — Я подумал, что сначала надо немного почиститься…
Она наклоняется вперед, сбитая с толку, и пристально смотрит на меня. Стоя у подножия лестницы, я показываю ей подошву ступни — драматический жест; она громко взвизгивает. Затем я поднимаю вверх утку.
— Видишь, утка, Биг? — говорю я с гордостью. — Я был на охоте, но моим ногам здорово досталось.
Это сразило ее — это и еще то, как я дополз до верха на коленях. В холле, все еще стоя на коленях, я протянул ей утку, которую она тут же уронила на пол.
— Принес домой ужин! — победоносно заявляю я.
— Она выглядит так, словно ее уже ели.
— Ее просто нужно как следует помыть, Биг. Очисти ее и запеки в вине.
— Дай ей бренди, — говорит Бигги. — Может, нам удастся оживить ее.
Затем в холл заявляется Кольм и усаживается рядом с этим странным пернатым сюрпризом. «Может, он помнит меня как отца, приносящего разные занимательные подарки?»
Кольм протестует, когда Бигги подхватывает его на бедро, помогая мне доковылять к ванной.
— О, осторожно! Осторожно, мои ноги, — бормочу я.
Бигги разглядывает меня всего, пытаясь отыскать объяснение. В моих ушах? Под усами?
— Так ты был на охоте? — снова начинает она.
— Ну да… понимаешь, я раньше никогда не интересовался охотой…
— Я так и думала, — говорит она, кивая. — Но ты пошел на охоту и подстрелил утку?
— Нет, у меня нет ружья, Биг.
— Я так и думала, — произносит она удовлетворенно. — Значит, кто-то другой подстрелил эту утку и дал ее тебе?
— Ну да! — восклицаю я. — Но с моими ногами черт знает что, Биг! Я повредил их в болоте. Не хотел мочить ботинки, но откуда мне было знать, что там на дне полно всякой дряни.
— Но для чего тогда ботинки? — возражает Биг-ги, наполняя мне ванну. Я усаживаюсь на унитаз, вспоминая, что мне нужно пописать. — Однако брюки ты не намочил, — замечает Бигги.
— Так я их снял. Там были только эти ребята, и мне не хотелось пачкаться по самые уши.
Пробуя воду, Бигги размышляет над услышанным. Кольм подползает к дверям ванной и издалека наблюдает за диковинной уткой.
Затем я стягиваю штаны и, превозмогая боль, распрямляю ноги, широко расставив их в стороны. Я неловко пристраиваюсь, собираясь пописать, в то время как Бигги хмуро наблюдает за тем, как я наполняю презерватив. Только тяжесть внизу и отсутствие звука заставляют меня в ужасе вспомнить обо всем и опустить глаза на мой раздувающийся шарик.
— Кто же еще был с вами на этой веселой охоте, Богус? — кричит Бигги. — Ты с Ральфом Пакером да парочка шлюх, которых он захватил по пути?
— Ножницы! — ору я. — Ради бога, Бигги. Пожалуйста! Как ужасно все вышло…
— Дерьмо собачье! — кричит Бигги, и Кольм выскальзывает за дверь в холл к своему другу, спокойной утке.
Я испугался, что Бигги примется топтать ногами мои кровоточащие ступни, как только к ней вернется способность связно думать, поэтому бросился прочь из ванной, сначала на пятках, затем с большим комфортом на коленях, покачивая в руке надутым шариком. Кольм успел схватить утку, решив не давать своему провинившемуся отцу забрать ее.
До кухонной двери всего несколько шагов, но посреди холла меня застает стук в переднюю дверь и крик:
— Доставка на дом! Заказное письмо! — Входите! — кричит Бигги из ванной.
— Почтальон входит, размахивая письмом. Это произошло настолько внезапно, что напугало Кольма: он вздрогнул и, громко вскрикнув, убежал вглубь, волоча за собой утку. Я проделываю еще три ужасно болезненных шага на коленях к кухонной двери, продолжая помахивать презервативом, и вкатываюсь в кухню — прочь от посторонних глаз.
— Доставка на дом! Заказное письмо! — монотонным голосом снова объявляет почтальон, не будучи заранее предупрежденным о том, что ему может понадобиться более подходящее высказывание.
Я выглядываю из кухни. Совершенно очевидно, что почтальон притворился слепым. Но вот с противоположного конца холла появляется Бигги, которая, кажется, позабыла о том, что она пригласила кого-то войти, и сердито смотрит на почтальона: в ее голове он каким-то образом связан с моим приключением на охоте.
Да будут благословенны его тупые мозги — почтальон снова выкрикивает:
— Доставка на дом! Заказное письмо! — затем бросает письмо на пол и убегает.
Толкая скользкую утку впереди себя, к письму приближается Кольм. Еще один сюрприз! И Бигги, вообразив, что я тоже могу сбежать, кричит:
— Богус!
— Я тут, Биг, — отзываюсь я, снова скрываясь в кухне. — О, пожалуйста, скажи мне, где ножницы.
— На крючке под раковиной, — механически произносит она, после чего добавляет: — Надеюсь, что ты отрежешь себе все начисто.
Но я этого не делаю. Произведя осторожный надрез над раковиной, я замечаю, как мимо двери проползает Кольм, волоча письмо вместе с уткой в глубь коридора.
— Там письмо, Биг, — слабым голосом говорю я.
— Доставка на дом! Заказное письмо, — тупо повторяет Бигги.
Я выбрасываю проклятую улику в канализацию. В холле Кольм поднимает визг, когда Бигги отнимает у него утку или письмо. Я смотрю на посиневшие пальцы ноги и думаю: «Слава богу, что это не твоя шея, Бесстрашная Мышь». Теперь Кольм что-то любовно лепечет, должно быть, утке. Я слышу, как Бигги надрывает конверт. Без какой-либо перемены в голосе она произносит:
— Это от твоего отца, долбаного хрена…
«О, куда ты пропал, Гарри Пете? После твоей прославленной попытки, держат ли тебя на стуле, который прибит к полу? Ты бы не возражал, Гарри, если бы я одолжил у тебя опробованное тобою гоночное сиденье? Сочтешь ли ты меня плагиатором, если я прокачусь разок на твоей хорошо смазанной выбракованной лошадке и совершу прыжок из окна четвертого этажа на эту чертову стоянку внизу?»
Глава 19
АКСЕЛЬРУЛЬФ СРЕДИ ГРЕТЦЕВ
В «Аксельте и Туннель» есть момент, когда глубина материнских чувств и приоритетов подвергается испытанию. Аксельт хочет взять с собой своего юного сына Аксельрульфа в очередной поход против воюющих Гретцев. К этому времени парнишке исполняется всего шесть лет, и Туннель теряет рассудок оттого, что ее муж проявляет такое бессердечие.
— Da blott pattebarn! — восклицает она. — Он всего лишь ребенок!
Аксельт снисходительно спрашивает, чего она, собственно, опасается. Что Аксельрульф будет убит Гретцами? Если так, то ей следует помнить, что Гретцы всегда терпят поражение. Или, может, она боится, что солдатские разговоры и манеры слишком грубы для мальчика? В таком случае ей следует уважать здравомыслие своего мужа: мальчик будет надежно защищен от подобного.
— Dar ok ikke tu frygte! (Опасаться нечего!) — настаивает Аксельт.
Заливаясь краской, Туннель признается, чего она на самом деле опасается.
— Среди Гретцев ты возьмешь себе женщину, — говорит она, не глядя ему в глаза.
Это правда. Аксельт всегда берет себе женщину, когда побеждает в войне. Но он по-прежнему не понимает, в чем тут дело.
— Nettopp ub utuktig kvinna! — кричит он. — Nettop tu utukt… sla nek ub moder zu slim. (Всего лишь проклятую бабу! Только затем, чтобы стелить ее под себя… она же не станет ему матерью.)
Туннель не улавливает оттенков. Она боится, что юный Аксельрульф не сможет различить роли гретцкой женщины-подстилки и его собственной матери, что Туннель упадет в глазах сына из-за этой связи. С подстилкой.
— Utuk kvinnas! (Черт бы взял этих женщин!) — жалуется Аксельт своему старому отцу Таку.
— Utuk kvinnas urt moders! (Черт бы взял женщин и матерей!) — вторит ему Старый Так.
Но суть не в этом. Суть в том, что Аксельт оставляет Аксельрульфа дома с его матерью; он поступает так, как того хочет Туннель.
Таким образом — хотя и нельзя сказать, что он проникся сочувствием к «Теории неравенства материнства & гретцких женщин-подстилок» при чтении поэмы, — Богус был в некотором смысле заранее подготовлен к реакции Бигги на появление этой гретцкой шлюхи Тюльпен, то есть к ее заботе о чистоте Кольма.
Поскольку Трамперу было сложно уезжать из Нью-Йорка и поскольку визиты к Бигги и Кольму вызывали у всех чувство неловкости, особенно у Богуса, Бигги в виде исключения позволила Кольму поездку в Нью-Йорк, при условии: «Эта девица, с которой ты живешь… Бюль Пен, кажется, так ее зовут? В той квартире, где ты намерен держать Кольма… одним словом, Богус, я хочу сказать, что ты не должен показывать перед мальчиком свою близость с ней. В конце концов, он еще помнит, когда ты спал со мной…»
— Господи, Биг, — возразил ей по телефону Трампер, — он помнит, как я спал с тобой, конечно, а как насчет Коута, Биг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Гонщик рванул вперед со скоростью выстрела: это был слалом между шестами с бельевыми веревками. Но вот он бросил взгляд через реку, пытаясь различить своего потенциального убийцу: он, кажется, воображал, что это чей-то муж-студент с парой дуэльных пистолетов. И тут он замечает меня! Мать твою так! Это всего лишь Богус Трампер, прогуливающийся со своей уткой.
Ральф машет мне рукой и на глазах собравшихся зрителей гордо подруливает к берегу.
— Привет! — кричит он. — Что ты там делаешь?
— Отчаянно рыдает, — отвечает за меня жена под парусом.
— Тамп-Тамп? — удивленно восклицает Ральф.
Но я могу выговорить лишь: «Ральф!» — отметив сумасшедшие нотки отчаяния в своем голосе.
Ральф балансирует, крутит педали назад, затем делает рывок вперед, задирает переднее колесо над землей и устремляется через мост.
— Ап! Взяли! — командует он сам себе. Если и есть на свете человек, способный заставить плавиться велосипедные шины, так это гарцующий верхом Ральф Пакер.
Перила моста разрезают его пополам и склеивают вместе, как коллаж из ступней и спиц, пересекающих реку по направлению ко мне. О, помощь близка! Я перекладываю весь свой вес на одно колено и, дрожа, встаю на ногу, но не могу сделать и шагу. Я поднимаю утку вверх.
Глядя на ощипанную утку и на перья в моих усах, Ральф произносит:
— Черт побери, и это был честный поединок? По мне, так у вас вышла ничья.
— Ральф, помоги! — выдыхаю я. — Мои ноги ни к черту.
— Твои ноги? — говорит он, останавливая велосипед у бордюра.
Когда он пытается поставить меня вертикально, кто-то с того берега реки кричит во весь голос:
— Что с ним такое?
— Что-то с ногами! — орет в ответ Ральф, и собравшаяся под бельевой веревкой толпа встрево-женно гудит.
— Осторожно, Ральф, — прошу я его, ковыляя к велосипеду.
— Это очень легкий велосипед, — предупреждает он меня. — Осторожно, не погни раму!
Я не вижу, как я могу помешать ему, если ему вздумается погнуться, но я взгромождаю свой вес под выгнутый назад руль как можно более осторожно и втискиваюсь между колен Ральфа.
— Что ты имеешь в виду насчет ног? — спрашивает он, вихляя по Клинтон-стрит. Кое-кто из женатых студентов машет нам.
— Наступил черт знает на что, — невнятно бормочу я.
Ральф просит меня не размахивать уткой слишком низко.
— Эта птица может зацепиться за спицы, Тамп-Тамп…
— Не вези меня домой, — прошу я, сообразив, что мне лучше сначала хоть немного почиститься.
— В «Бенни»? — спрашивает Ральф. — Я куплю тебе пиво.
— Я не смогу помыть ноги в «Бенни», Ральф.
— Ну да, ты прав.
Вихляя из стороны в сторону, мы добираемся до центра города. По-прежнему светло, но уже начинает темнеть; субботняя ночь приходит рано, потому что скоро заканчивается.
Сдвигаясь по раме, я чувствую, как шелестит мой забытый презерватив. Пытаясь принять прежнее положение, я осторожно упираюсь пальцем ноги между цепью и задним колесом и едва не подскакиваю от боли до небес. Лежа опрокинутым на тротуар перед парикмахерской Графтона, Ральф издает громкий протяжный звук. Несколько мужчин в простынях поворачивают свои бритые затылки за спинки парикмахерских кресел, наблюдая, как я корчусь на тротуаре; они похожи на сов, а я на мышь с изуродованной ступней.
Ральф ослабляет невыносимое давление, снимал с меня ботинок; затем, при виде моих многочис ленных рваных ран, вздутых волдырей и красных царапин, залепленных грязью, он присвистывает и помогает мне встать. Взгромоздившись обратно на велосипед, он берет в зубы мои ботинки, связанные вместе шнурками, пока я вместе с уткой пытаюсь обрести равновесие на раме, опасаясь, как бы мои босые ноги не угодили в эти ужасные спицы.
— Я не могу в таком виде заявиться домой, Ральф, — умоляюще говорю я.
— А что, если у этой утки есть приятели? — спрашивает он; мои шнурки застревают в его зубах, заставляя Ральфа двигать ртом так, словно он намеревается съесть ботинки. — А что, если утиные приятели разыскивают тебя? — хмыкает он, сворачивая на Айова-авеню.
— Пожалуйста, Ральф. Но он продолжает:
— Сроду не видал таких ног, как у тебя. Я отвезу тебя домой, малыш! — Наше появление как нельзя кстати. Моя гнилая машина дымится у бордюра: Бигги только что вернулась из магазина, и теперь, запыхавшаяся и перегревшаяся после длительного пробега со скоростью двадцать миль в час, машина пытается восстановить свое дыхание.
— Спусти меня в подвал, Ральф, — шепчу я. — Там есть старая раковина. Я, по крайней мере, умоюсь… — Тут я вспоминаю об исходящем от меня запахе, который охотники сочли столь примечательным. А перья на моих усах? Совсем ни к чему, чтобы Бигги подумала, будто я щипал утку зубами.
Мы ковыляем по краю лужайки мимо моего соседа-пенсионера, мистера Фитча, все так же скребущего граблями, чтобы снег мог падать на чистую, мертвую траву. Я машинально машу ему уткой, и старый чудак бодро восклицает:
— Хо! Я и сам когда-то охотился на уток, но сейчас мне уже не по силам… — Он стоит, как вырубленный из хрупкого льда, опираясь на грабли, ничуть не озадаченный отсутствием ружья — в его времена, вероятно, охотились с копьями.
Ральф спихивает меня у дверей подвала, и, хотя мистеру Фитчу совершенно ясно, что я не в состоянии идти сам, он, кажется, мало смущен этим, — несомненно, в его времена на утиной охоте бывало и не такое.
Меня несут к подвалу, как мешок с углем, связанные ботинки болтаются через плечо, словно хомут. Я нахожу, что уголь на полу подвала действует на мои ноги успокаивающе. Медвежья голова Ральфа просовывается через щель.
— Все в порядке, Тамп-Тамп? — спрашивает он, и я киваю в ответ. Осторожно прикрыв створку, он бросает мне несколько последних слов: — Тамп-Тамп, надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь мне об этом…
— Ну конечно же, Ральф.
Затем я слышу голос Бигги из кухонного окна.
— Ральф? — зовет она, и я отползаю в глубь подвала.
— Привет, Биг! — бодро откликается Ральф.
— Что ты здесь делаешь? — В ее голосе звучит холодное подозрение. Моя добродетельная Бигги никогда не кокетничает с такими распутниками, как Ральф Пакер. Хотя момент для этого не самый подходящий, я испытываю гордость за нее.
— А… — произносит Ральф.
— Что ты делаешь в нашем подвале? — спрашивает его Бигги.
— Да я вовсе и не был в вашем подвале, Бигги. Я двигаюсь ощупью в том направлении, где, по моим представлениям, должна находиться раковина, я вполне осознаю, что до моего обнаружения совсем мало времени, и сочиняю в уме целую историю.
— Разыгрываешь меня, да, Ральф? — говорит Бигги немного более игриво, чем мне бы хотелось. Не давай ему спуску, Бигги. Будь милосердной.
Ральф неубедительно хохочет как раз в тот момент, когда я попадаю ногой в ту самую мышеловку, которая поставлена для Бесстрашной Мыши, жестокую ловушку, сокрушительницу маленьких позвоночников. Наверное, чертова пружина ударила по одной из вспухших ран, оставленных колючей проволокой, потому что мне показалось, будто весь подвал озарило светом, и я на мгновение увидел все вокруг так же ясно, как если бы на лестнице вверху включили свет. Я не мог удержаться от крика, потому что не разобрал, куда попал; далее последовало крещендо. Должно быть, его мощная волна рассыпала бедного Фитча на мелкие кусочки льда рядом с его граблями.
— Что это? — восклицает Бигги. Ральф, трус, немедленно отступает.
— Это Тамп-Тамп. Он в подвале… — Потом зачем-то добавляет: — У него что-то с ногами. — Через подвальное окошко я вижу, как он мчится по лужайке к своему велосипеду у ворот.
— Доброй охоты! — кричит мистер Фитч откуда-то издалека.
— Что? — спрашивает Фитча Бигги.
— Доброй охоты! — повторяет Фитч, пока я с мышеловкой вместо ботинка ковыляю к раковине, открываю ржавый кран и неистово хлещу водой в лицо в полной темноте.
— Богус! — зовет Бигги; она глухо топает ногами по кухонному полу надо мной.
— Привет, это всего лишь я! — кричу я в ответ. Затем зажигается настоящий свет, и я вижу нижнюю часть Бигги наверху лестницы; теперь я вижу достаточно хорошо, чтобы снять с себя мышеловку.
— Богус, что происходит?
— Я угодил в эту чертову мышеловку, — бормочу я.
Бигги усаживается на верхнюю ступеньку, позволяя мне глядеть ей под юбку снизу.
— И все же, что ты там делаешь? — спрашивает она.
Я уже догадываюсь, что ситуация начинает усложняться.
— Да вот, не хотел пугать тебя своими ногами, — выдаю я заготовленный заранее ответ. — Я подумал, что сначала надо немного почиститься…
Она наклоняется вперед, сбитая с толку, и пристально смотрит на меня. Стоя у подножия лестницы, я показываю ей подошву ступни — драматический жест; она громко взвизгивает. Затем я поднимаю вверх утку.
— Видишь, утка, Биг? — говорю я с гордостью. — Я был на охоте, но моим ногам здорово досталось.
Это сразило ее — это и еще то, как я дополз до верха на коленях. В холле, все еще стоя на коленях, я протянул ей утку, которую она тут же уронила на пол.
— Принес домой ужин! — победоносно заявляю я.
— Она выглядит так, словно ее уже ели.
— Ее просто нужно как следует помыть, Биг. Очисти ее и запеки в вине.
— Дай ей бренди, — говорит Бигги. — Может, нам удастся оживить ее.
Затем в холл заявляется Кольм и усаживается рядом с этим странным пернатым сюрпризом. «Может, он помнит меня как отца, приносящего разные занимательные подарки?»
Кольм протестует, когда Бигги подхватывает его на бедро, помогая мне доковылять к ванной.
— О, осторожно! Осторожно, мои ноги, — бормочу я.
Бигги разглядывает меня всего, пытаясь отыскать объяснение. В моих ушах? Под усами?
— Так ты был на охоте? — снова начинает она.
— Ну да… понимаешь, я раньше никогда не интересовался охотой…
— Я так и думала, — говорит она, кивая. — Но ты пошел на охоту и подстрелил утку?
— Нет, у меня нет ружья, Биг.
— Я так и думала, — произносит она удовлетворенно. — Значит, кто-то другой подстрелил эту утку и дал ее тебе?
— Ну да! — восклицаю я. — Но с моими ногами черт знает что, Биг! Я повредил их в болоте. Не хотел мочить ботинки, но откуда мне было знать, что там на дне полно всякой дряни.
— Но для чего тогда ботинки? — возражает Биг-ги, наполняя мне ванну. Я усаживаюсь на унитаз, вспоминая, что мне нужно пописать. — Однако брюки ты не намочил, — замечает Бигги.
— Так я их снял. Там были только эти ребята, и мне не хотелось пачкаться по самые уши.
Пробуя воду, Бигги размышляет над услышанным. Кольм подползает к дверям ванной и издалека наблюдает за диковинной уткой.
Затем я стягиваю штаны и, превозмогая боль, распрямляю ноги, широко расставив их в стороны. Я неловко пристраиваюсь, собираясь пописать, в то время как Бигги хмуро наблюдает за тем, как я наполняю презерватив. Только тяжесть внизу и отсутствие звука заставляют меня в ужасе вспомнить обо всем и опустить глаза на мой раздувающийся шарик.
— Кто же еще был с вами на этой веселой охоте, Богус? — кричит Бигги. — Ты с Ральфом Пакером да парочка шлюх, которых он захватил по пути?
— Ножницы! — ору я. — Ради бога, Бигги. Пожалуйста! Как ужасно все вышло…
— Дерьмо собачье! — кричит Бигги, и Кольм выскальзывает за дверь в холл к своему другу, спокойной утке.
Я испугался, что Бигги примется топтать ногами мои кровоточащие ступни, как только к ней вернется способность связно думать, поэтому бросился прочь из ванной, сначала на пятках, затем с большим комфортом на коленях, покачивая в руке надутым шариком. Кольм успел схватить утку, решив не давать своему провинившемуся отцу забрать ее.
До кухонной двери всего несколько шагов, но посреди холла меня застает стук в переднюю дверь и крик:
— Доставка на дом! Заказное письмо! — Входите! — кричит Бигги из ванной.
— Почтальон входит, размахивая письмом. Это произошло настолько внезапно, что напугало Кольма: он вздрогнул и, громко вскрикнув, убежал вглубь, волоча за собой утку. Я проделываю еще три ужасно болезненных шага на коленях к кухонной двери, продолжая помахивать презервативом, и вкатываюсь в кухню — прочь от посторонних глаз.
— Доставка на дом! Заказное письмо! — монотонным голосом снова объявляет почтальон, не будучи заранее предупрежденным о том, что ему может понадобиться более подходящее высказывание.
Я выглядываю из кухни. Совершенно очевидно, что почтальон притворился слепым. Но вот с противоположного конца холла появляется Бигги, которая, кажется, позабыла о том, что она пригласила кого-то войти, и сердито смотрит на почтальона: в ее голове он каким-то образом связан с моим приключением на охоте.
Да будут благословенны его тупые мозги — почтальон снова выкрикивает:
— Доставка на дом! Заказное письмо! — затем бросает письмо на пол и убегает.
Толкая скользкую утку впереди себя, к письму приближается Кольм. Еще один сюрприз! И Бигги, вообразив, что я тоже могу сбежать, кричит:
— Богус!
— Я тут, Биг, — отзываюсь я, снова скрываясь в кухне. — О, пожалуйста, скажи мне, где ножницы.
— На крючке под раковиной, — механически произносит она, после чего добавляет: — Надеюсь, что ты отрежешь себе все начисто.
Но я этого не делаю. Произведя осторожный надрез над раковиной, я замечаю, как мимо двери проползает Кольм, волоча письмо вместе с уткой в глубь коридора.
— Там письмо, Биг, — слабым голосом говорю я.
— Доставка на дом! Заказное письмо, — тупо повторяет Бигги.
Я выбрасываю проклятую улику в канализацию. В холле Кольм поднимает визг, когда Бигги отнимает у него утку или письмо. Я смотрю на посиневшие пальцы ноги и думаю: «Слава богу, что это не твоя шея, Бесстрашная Мышь». Теперь Кольм что-то любовно лепечет, должно быть, утке. Я слышу, как Бигги надрывает конверт. Без какой-либо перемены в голосе она произносит:
— Это от твоего отца, долбаного хрена…
«О, куда ты пропал, Гарри Пете? После твоей прославленной попытки, держат ли тебя на стуле, который прибит к полу? Ты бы не возражал, Гарри, если бы я одолжил у тебя опробованное тобою гоночное сиденье? Сочтешь ли ты меня плагиатором, если я прокачусь разок на твоей хорошо смазанной выбракованной лошадке и совершу прыжок из окна четвертого этажа на эту чертову стоянку внизу?»
Глава 19
АКСЕЛЬРУЛЬФ СРЕДИ ГРЕТЦЕВ
В «Аксельте и Туннель» есть момент, когда глубина материнских чувств и приоритетов подвергается испытанию. Аксельт хочет взять с собой своего юного сына Аксельрульфа в очередной поход против воюющих Гретцев. К этому времени парнишке исполняется всего шесть лет, и Туннель теряет рассудок оттого, что ее муж проявляет такое бессердечие.
— Da blott pattebarn! — восклицает она. — Он всего лишь ребенок!
Аксельт снисходительно спрашивает, чего она, собственно, опасается. Что Аксельрульф будет убит Гретцами? Если так, то ей следует помнить, что Гретцы всегда терпят поражение. Или, может, она боится, что солдатские разговоры и манеры слишком грубы для мальчика? В таком случае ей следует уважать здравомыслие своего мужа: мальчик будет надежно защищен от подобного.
— Dar ok ikke tu frygte! (Опасаться нечего!) — настаивает Аксельт.
Заливаясь краской, Туннель признается, чего она на самом деле опасается.
— Среди Гретцев ты возьмешь себе женщину, — говорит она, не глядя ему в глаза.
Это правда. Аксельт всегда берет себе женщину, когда побеждает в войне. Но он по-прежнему не понимает, в чем тут дело.
— Nettopp ub utuktig kvinna! — кричит он. — Nettop tu utukt… sla nek ub moder zu slim. (Всего лишь проклятую бабу! Только затем, чтобы стелить ее под себя… она же не станет ему матерью.)
Туннель не улавливает оттенков. Она боится, что юный Аксельрульф не сможет различить роли гретцкой женщины-подстилки и его собственной матери, что Туннель упадет в глазах сына из-за этой связи. С подстилкой.
— Utuk kvinnas! (Черт бы взял этих женщин!) — жалуется Аксельт своему старому отцу Таку.
— Utuk kvinnas urt moders! (Черт бы взял женщин и матерей!) — вторит ему Старый Так.
Но суть не в этом. Суть в том, что Аксельт оставляет Аксельрульфа дома с его матерью; он поступает так, как того хочет Туннель.
Таким образом — хотя и нельзя сказать, что он проникся сочувствием к «Теории неравенства материнства & гретцких женщин-подстилок» при чтении поэмы, — Богус был в некотором смысле заранее подготовлен к реакции Бигги на появление этой гретцкой шлюхи Тюльпен, то есть к ее заботе о чистоте Кольма.
Поскольку Трамперу было сложно уезжать из Нью-Йорка и поскольку визиты к Бигги и Кольму вызывали у всех чувство неловкости, особенно у Богуса, Бигги в виде исключения позволила Кольму поездку в Нью-Йорк, при условии: «Эта девица, с которой ты живешь… Бюль Пен, кажется, так ее зовут? В той квартире, где ты намерен держать Кольма… одним словом, Богус, я хочу сказать, что ты не должен показывать перед мальчиком свою близость с ней. В конце концов, он еще помнит, когда ты спал со мной…»
— Господи, Биг, — возразил ей по телефону Трампер, — он помнит, как я спал с тобой, конечно, а как насчет Коута, Биг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44