Наконец-то он применил свой документальный подход к хорошо срежиссированной ситуации; наконец-то вместо группы он обратил взгляд на отдельных персонажей; а технически его работа исполнена, как всегда, хорошо. Следует признать, что не многих зрителей может заинтересовать герой Пакера, эгоцентричный и инертный, но…».
«Нью-Йорк тайме» писала: «…если нас ждет эра коммерчески успешных малобюджетных фильмов, то мы в нашей стране наконец-то можем отметить рождение на свет жизненно правдивого документального стиля, великолепные образцы которого демонстрировали нам канадцы на протяжении нескольких последних лет. И если мелкие, независимые производители фильмов смогут когда-нибудь получить широкий прокат и показать свою продукцию в главных кинотеатрах страны, то тогда ловкое трюкачество, которое Ральф Пакер блестяще продемонстрировал в своем „Обломе“, будет тиражироваться все чаще. Нельзя с уверенностью сказать, что это действительно новаторский или безупречный стиль, но Ральф Пакер прекрасно отточил свое мастерство. Однако, что касается сюжета Пакера, то он постоянно буксует. Пакер не развивает сюжет, он просто постоянно воспроизводит его…»
«Ньюсвик» называла фильм «тщательно отполированным, отточенным, искусным, иронизирующим над собой». Он якобы успешно маскируется под «банальное исследование психологии главного героя при помощи обрывочного монтажа, псевдоинтервью с первой женой героя, его нынешней подружкой и с сомнительными друзьями; а также с помощью вторжений самого главного персонажа, который притворятся, будто не желает иметь ничего общего с фильмом. Если бы это было правдой, то тогда бы он и в самом деле не был дураком. Фильм не только не доискивается до глубинной причины того, что делает героя таким раздражительным, но и сам перестает раздражать задолго до конца».
«Таймс», отдавая дань традиции не соглашаться с «Ньюсвик», протрубила: «Облом» Ральфа Пакера — это прекрасный лаконичный фильм, немногословный и недосказанный во всех отношениях. Богус Трампер, который заслужил положительные отзывы своим новаторским сауидтреком к фильму, великолепно раскрывает перед нами характер отчужденного, необщительного, неудачно женатого в прошлом человека, с прохладным и шатким отношением к настоящему, который доходит в самоанализе до абсолютной паранойи. Он невольно становится объектом оригинального и тонкого исследования Пакера, которое складывается из разрозненных кусков, документальных кадров, соединенных друг с другом посредством интервью, редких комментариев и бесхитростных и наивных сцен с Трампером, выполняющим совершенно обычные действия. Это фильм о том, как делается фильм, о том, кто вовлечен в его создание; а Трампер становится, так сказать, героем, когда отвергает всех своих друзей и сам фильм. Утонченный способ Пакера вносить психологическую достоверность в создание любого истинного шедевра…»
Трампер прочитал все это в маленькой комнатке своего отца в Огромной Кабаньей Голове.
— Это рецензия из «Таймс»? — спросила его мать. — Мне нравится то, что пишут в «Тайме».
Мама собирала и хранила все статьи, и отзыв в «Таймс», видимо, понравился ей больше других, поскольку в нем называлось имя Трампера. Она не видела фильма и, конечно, не представляла, что этот фильм рассказывает о тяжелой, печальной жизни ее сына. Впрочем, так же, как и те, кто писал рецензии.
— Я не думаю, что этот фильм когда-нибудь покажут у нас, — заметил отец.
— Те фильмы, которые мы хотели бы посмотреть, у нас никогда не идут, — проворчала мать.
Фильм еще не покинул пределов Нью-Йорка, хотя и был объявлен в Бостоне, Сан-Франциско и в художественных кинотеатрах еще нескольких городов. Он мог добраться до больших студенческих городков, однако весьма сомнительно, чтобы он — слава богу! — дошел до таких мест, как Портсмут, Нью-Хэмпшир. Богус тоже еще не видел его.
Он целый месяц проходил интервью в Бостоне и окрестностях города, время от времени приезжал домой на выходные, чтобы облегчить язву отца и выказать ему свою благодарность — на самом деле искреннюю — за подаренный им новенький «фольксваген». Так сказать, подарок в честь получения степени, усмехался он.
Становилось все более и более очевидным, что с поиском работы следует подождать до весны; он обнаружил, что его новенький диплом имеет такую же привлекательность и значимость, как и наличие свеженачищенных, сверкающих ботинок. Вакансии находились исключительно в государственных высших школах. Почему-то степень в области сравнительной литературы и диссертация по нижнему древнескандинавскому считались недостаточным основанием для получения места преподавателя курса мировой культуры, от Цезаря до Эйзенштейна, и сочинений на английском. К тому же он понятия не имел, что представляют собой шестнадцатилетние мальчики.
Отец смешал очередную порцию молока с медом для себя и бурбон для Богуса с таким выражением, которое явно разоблачало его желание обменяться желудками с сыном.
Богус прочитал кое-что еще из материнской коллекции рецензий.
«Нью-Йоркер» писал, что приятно было посмотреть «необычный, вносящий свежую струю фильм американского производства, который заставляет зрителя верить происходящему до крайней степени. Тот эффект, которого достигает Пакер вместе со своей новой командой единомышленни-ков-неактеров, наверняка заставит некоторых из наших суперзвезд почувствовать себя в опасности или, по крайней мере, обозлиться на своих сценаристов. Главный актер Богус Трампер (чьи саунд-треки зачастую слишком заумны) с большим успехом изображает ушедшего в себя, поверхностного человека, утратившего умение общаться с женщинами во всех смыслах…»
«Женщины — просто красавицы! — провозглашала „Виллидж войс“. — Что отсутствует в фильме Пакера, так это ключ к разгадке: что заставляет этих двух искренних и совершенно великолепных женщин связываться с таким слабым, никчемным, ничего не добившимся в жизни мужчиной…»
«Плейбой» назвал фильм «унылым и запутанным», в нем якобы «сексуальная энергия героев скрыта не больше чем роскошные изгибы тела под тончайшим шелком…».
Несмотря на одобрение «ярких сцен фильма», «Эсквайр» находит конец фильма «эмоциональной дешевкой. Эпизод с беременностью — не более чем старый, затасканный трюк, рассчитанный на взрыв сочувствия у зрителя».
Что за эпизод с беременностью?
«Сатурдэй ревью», наоборот, полагает, что концовка фильма «сделана в лучших традициях Пакера. Показанная как бы невзначай беременность героини сводит на нет все заумные рассуждения и неоспоримо доказывает, что она его любит…».
Черт побери? Кто кого любит? Кого любит? Неужели Пакер выжал сопли из того, что Бигги недавно родила ребенка от Коута? Но как он все это связал?
«Лайф» выразился невнятно. «Поверхностное изложение сюжета требует более продуманного конца; схематичное развитие событий, которое не идет вглубь; вместо этого мы видим шарнирное соединение историй — простое наслоение случайных эпизодов — все это было бы претенциозным, если бы автор сделал драматический конец, с акцентом на полной деградации героя. „Облом“ не ведет нас к такой банальной мысли. Вместо этого в последних кадрах, где трогательно изображена беременность — кадрах светлых, но прозаичных, — Пакер достигает определенной недосказанности…»
Недосказанности о чем? Богус пришел к заключению, что ему необходимо посмотреть этот долбаный фильм.
Главная причина, по которой ему хотелось посмотреть этот фильм, не имела ничего общего с рецензиями. Он очень хотел снова увидеть Тюльпен, но не мог вынести мысли о том, что она может увидеть его. Трампер, как вуайериет и пристрастный зритель, должен был пойти и посмотреть «Облом».
У него было назначено собеседование в Колледже свободного искусства «Литчефилд Коммунити» в Торрингтоне (Коннектикут), который находился более или менее по дороге в Нью-Йорк. После собеседования он мог бы пробраться в город и посмотреть фильм.
Как выяснилось, вакансия открывалась на две группы слушателей обзорного курса британской литературы и на две группы вводного курса писательского мастерства для начинающих. Рекомендации Трампера, в особенности владение нижним древнескандинавским, произвели на декана факультета английской литературы и языка неизгладимое впечатление.
— Господи! — воскликнул он. — Да у нас здесь нет даже необходимости в иностранных языках.
В голове Богуса все бурлило, когда он добрался до Виллидж, как раз вовремя, чтобы успеть на девятичасовой сеанс «Облома». Увидев свою фамилию среди тех, кто работал над звуком, и в списке актеров, он пришел в возбуждение, хотя и постарался справиться с волнением. Окончательная версия оказалась более гладкой, чем он помнил; он обнаружил, что смотрит на экран с любопытством, как в некий альбом с фотографиями старых друзей в маскарадных одеждах. Но все выглядело очень знакомым: он все помнил до самых последних кадров, до той сцены, о которой лишь слышал, — когда Тюльпен в ванной говорит Ральфу и Кенту, что им пора уходить.
Затем он увидел те эпизоды, которые смонтировал сам накануне бегства. Ральф изменил лишь их порядок. Сначала Трампер покидает зоомагазин, говоря: «До свидания, Ральф. Я больше не хочу быть в твоем фильме». Потом Трампер, Тюльпен и Кольм едут на метро в Бронкский зоопарк, а голос Трампера за кадром произносит: «Прости, Тюльпен, но я не хочу ребенка».
В конце шло несколько новых кадров.
Тюльпен в спортивном трико показывает упражнения для рожениц: глубокое дыхание, какие-то смешные выпады в стороны и так далее. Голос Ральфа за кадром комментирует: «Он оставил ее».
Затем крупный план Тюльпен в монтажной; камера показывает ее со спины: она сидит и только в тот момент, когда поворачивает голову, становится узнаваемой в профиль. Она не сразу замечает присутствие камеры, она бросает через плечо взгляд в объектив, затем отворачивается. Ей больше нет дела до камеры. За кадром Ральф спрашивает: «Ты счастлива?»
Тюльпен выглядит умиротворенной. Она поднимается с рабочего места и делает странный жест: сзади ее локоть взлетает вверх, словно птичье крыло. Но Трампер догадывается: она приподнимает свою роскошную грудь тыльной стороной ладони.
Когда Тюльпен поворачивается в профиль к камере, видно, что она беременна.
«Ты беременна», — ворчливо произносит голос Ральфа.
Тюльпен спокойно смотрит в объектив, ее руки одергивают вокруг большого живота бесформенные складки платья для беременных.
«Чей это ребенок?» — с напором спрашивает Ральф.
Никакой заминки не происходит, только небрежный жест грудью, но она не поворачивается лицом к камере. «Его», — говорит Тюльпен.
Кадр останавливается, поверх него появляются титры.
Когда фильм закончился, в кинотеатре Грин-вич-Виллидж вокруг Трампера образовалась давка. Он сидел не двигаясь, словно находился под наркозом, пока до него не дошло, что его неуклюжие колени мешают людям пройти; затем он встал и вышел в проход вместе с толпой.
В ядовитых сладковатых испарениях, в хилом свете холла молодежь закуривала сигареты и топталась по кругу; захваченный медленно движущейся толпой, Трампер слышал обрывки разговоров.
— Настоящее дерьмо собачье, — заявила какая-то девица.
— Я не знаю… я не знаю, — пожаловался кто-то.
— Пакер все больше и больше зацикливается на самом себе, тебе не кажется?
— Ну, мне понравилось, но… — задумчиво произнес кто-то.
— Играют они действительно неплохо…
— Но на самом деле они не актеры…
— Ну да, тогда люди…
— Да, здорово!
— Отличная операторская работа…
— Да, но она не имеет к этому отношения…
— Хочешь знать, что я говорю, когда смотрю такие фильмы, как этот? — спросил кто-то. — Я говорю: «Ну и что?», вот что я говорю, приятель.
— Дай мне ключи, придурок…
— Еще один кусок дерьма про еще один кусок дерьма…
— Ну, это все относительно…
— Один черт!
«Простите…» — Богусу хотелось усмирить стройную шейку высокой девушки, что шла перед ним, хотелось развернуться и поставить на колени стайку желторотых философов, что за его спиной назвали фильм «воплощенным нигилизмом».
Уже у самого выхода он понял, что его узнали. Какая-то девица с нездоровой кожей и глазами-блюдцами вытаращилась на него, затем дернула своего спутника за рукав. Они пришли группой, и не успел Трампер и глазом моргнуть, как оказался окруженным у двери. Дверь состояла из двух половинок, но одна из них оставалась закрытой. После того как кому-то удалось распахнуть вторую половинку, послышался восторженный гул одобрения, и на какое-то мгновение Трамперу почудилось,, будто ему аплодируют. Затем юноша в какой-то униформе, с элегантной бородкой братьев Смит и желтыми зубами, преградил ему путь.
— Простите, — произнес Трампер.
— Эй, это ты, — начал юноша и, повернувшись к своим друзьям, выкрикнул: — Эй, я же говорил вам, это тот самый парень…
И мгновенно не меньше дюжины зрителей вытаращили на него глаза.
— Я думала, он выше, — обронила какая-то девушка. Кое-кто из самых юных — совсем еще сопляков, глупых и хохочущих, — сопровождал его до самой машины.
Одна из девчушек, поддразнивая, пропела:
— Эй, едем ко мне, познакомимся с моей мамочкой!
Он сел в машину и уехал.
— Новый «фольксваген», — насмешливо произнес какой-то парнишка. — Что-то не похоже…
Трампер начал кружить по городу и потерялся; он никогда раньше не ездил на машине по Нью-Йорку.
Наконец он заплатил таксисту и, следуя за ним, доехал до квартиры Тюльпен. У него все еще хранились ключи. Было уже за полночь, но он думал совсем о другом. О том, как долго он отсутствовал, какой срок беременности был у Тюльпен к окончанию работы над фильмом и сколько прошло времени с тех пор, как фильм выпустили в прокат. Хотя он уже догадывался, он представлял себе, как должна выглядеть Тюльпен сейчас: лишь немного более пухлой, чем в фильме.
Он попытался войти внутрь, но она заперлась на цепочку. Услышав, как она ворочается в кровати, он прошептал:
— Это я.
Прошло довольно много времени, прежде чем она впустила его. Она была в коротеньком банном халате, туго стянутом на талии, ее живот выглядел таким же плоским, как и раньше, она даже слегка похудела. На кухне он наткнулся на упаковку бумажных пеленок и хрустнувшую под ногами пустышку.
Какой-то извращенный черт продолжал шептать ему в ухо грязные шуточки.
Он попытался улыбнуться.
— Мальчик или девочка? — выдавил он.
— Мальчик, — ответила она. Глядя себе под ноги, она сделала вид, будто потирает глаза, хотя вовсе не походила на сонную.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Ты же дал мне ясно понять… В любом случае это мой ребенок.
— И мой тоже! — воскликнул он. — Ты сама это сказала в фильме…
— Это фильм Ральфа. Он писал сценарий…
— Но ведь он мой, да? — спросил Богус. — Я имею в виду, в действительности…
— Биологически? — подсказала она. — Ну да.
— Можно мне его увидеть? — спросил Трампер. Она как-то напряглась, но потом, пожав плечами, повела его мимо кровати в крохотный закуток, образованный составленными вместе книжными шкафами и несколькими аквариумами с рыбами.
Младенец спал в огромной корзине, окруженный со всех сторон игрушками. Он выглядел точно таким, каким был Кольм в возрасте нескольких недель, и очень походил на малышку Бигги, которой было чуть больше месяца.
Богус уставился на младенца, потому что ему проще было смотреть на него, чем на Тюльпен; хотя что можно разглядеть в такой крохе?
Тюльпен чем-то стукнула в глубине комнаты. Из бельевого шкафчика с выдвижными ящиками она извлекла несколько простыней и подушку; он догадался, что она стелила ему на диване постель.
— Ты хочешь, чтобы я ушел?
— Зачем ты пришел? — спросила она. — Ты только что посмотрел фильм, да?
— Я и до этого хотел приехать, — сказал он. Когда она, промолчав, продолжила стелить постель, он тупо добавил: — Я получил степень. — Она вскинула на него глаза, потом снова взялась за одеяло. — Я искал работу, — пробормотал он.
— Ну и нашел? — Она взбивала подушку.
— Нет.
Она знаком поманила его от спящего ребенка. На кухне она откупорила бутылку пива ему и налила немного себе.
— Это мне полезно, — пояснила она, протягивая ему стакан. — Чтобы было больше молока.
— Я знаю.
— Ну да, ты же должен знать, — сказала она, играя кончиком пояса, затем спросила: — Чего ты хочешь, Трампер?
Но он не спешил с ответом.
— Ты чувствуешь себя виноватым, да? — спросила она. — Мне это совершенно не нужно. Ты не должен мне ничего, Трампер, кроме того, что у тебя откровенно лежит на сердце… Если только лежит, — добавила она.
— Как ты живешь? — спросил он ее. — Ты ведь не можешь работать, — начал он и замолчал, понимая, что дело не в деньгах. То, что откровенно лежало у него на сердце, так давно кануло в трясину, на краю которой он так долго находился, что теперь казалось невозможным нырнуть и нащупать это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
«Нью-Йорк тайме» писала: «…если нас ждет эра коммерчески успешных малобюджетных фильмов, то мы в нашей стране наконец-то можем отметить рождение на свет жизненно правдивого документального стиля, великолепные образцы которого демонстрировали нам канадцы на протяжении нескольких последних лет. И если мелкие, независимые производители фильмов смогут когда-нибудь получить широкий прокат и показать свою продукцию в главных кинотеатрах страны, то тогда ловкое трюкачество, которое Ральф Пакер блестяще продемонстрировал в своем „Обломе“, будет тиражироваться все чаще. Нельзя с уверенностью сказать, что это действительно новаторский или безупречный стиль, но Ральф Пакер прекрасно отточил свое мастерство. Однако, что касается сюжета Пакера, то он постоянно буксует. Пакер не развивает сюжет, он просто постоянно воспроизводит его…»
«Ньюсвик» называла фильм «тщательно отполированным, отточенным, искусным, иронизирующим над собой». Он якобы успешно маскируется под «банальное исследование психологии главного героя при помощи обрывочного монтажа, псевдоинтервью с первой женой героя, его нынешней подружкой и с сомнительными друзьями; а также с помощью вторжений самого главного персонажа, который притворятся, будто не желает иметь ничего общего с фильмом. Если бы это было правдой, то тогда бы он и в самом деле не был дураком. Фильм не только не доискивается до глубинной причины того, что делает героя таким раздражительным, но и сам перестает раздражать задолго до конца».
«Таймс», отдавая дань традиции не соглашаться с «Ньюсвик», протрубила: «Облом» Ральфа Пакера — это прекрасный лаконичный фильм, немногословный и недосказанный во всех отношениях. Богус Трампер, который заслужил положительные отзывы своим новаторским сауидтреком к фильму, великолепно раскрывает перед нами характер отчужденного, необщительного, неудачно женатого в прошлом человека, с прохладным и шатким отношением к настоящему, который доходит в самоанализе до абсолютной паранойи. Он невольно становится объектом оригинального и тонкого исследования Пакера, которое складывается из разрозненных кусков, документальных кадров, соединенных друг с другом посредством интервью, редких комментариев и бесхитростных и наивных сцен с Трампером, выполняющим совершенно обычные действия. Это фильм о том, как делается фильм, о том, кто вовлечен в его создание; а Трампер становится, так сказать, героем, когда отвергает всех своих друзей и сам фильм. Утонченный способ Пакера вносить психологическую достоверность в создание любого истинного шедевра…»
Трампер прочитал все это в маленькой комнатке своего отца в Огромной Кабаньей Голове.
— Это рецензия из «Таймс»? — спросила его мать. — Мне нравится то, что пишут в «Тайме».
Мама собирала и хранила все статьи, и отзыв в «Таймс», видимо, понравился ей больше других, поскольку в нем называлось имя Трампера. Она не видела фильма и, конечно, не представляла, что этот фильм рассказывает о тяжелой, печальной жизни ее сына. Впрочем, так же, как и те, кто писал рецензии.
— Я не думаю, что этот фильм когда-нибудь покажут у нас, — заметил отец.
— Те фильмы, которые мы хотели бы посмотреть, у нас никогда не идут, — проворчала мать.
Фильм еще не покинул пределов Нью-Йорка, хотя и был объявлен в Бостоне, Сан-Франциско и в художественных кинотеатрах еще нескольких городов. Он мог добраться до больших студенческих городков, однако весьма сомнительно, чтобы он — слава богу! — дошел до таких мест, как Портсмут, Нью-Хэмпшир. Богус тоже еще не видел его.
Он целый месяц проходил интервью в Бостоне и окрестностях города, время от времени приезжал домой на выходные, чтобы облегчить язву отца и выказать ему свою благодарность — на самом деле искреннюю — за подаренный им новенький «фольксваген». Так сказать, подарок в честь получения степени, усмехался он.
Становилось все более и более очевидным, что с поиском работы следует подождать до весны; он обнаружил, что его новенький диплом имеет такую же привлекательность и значимость, как и наличие свеженачищенных, сверкающих ботинок. Вакансии находились исключительно в государственных высших школах. Почему-то степень в области сравнительной литературы и диссертация по нижнему древнескандинавскому считались недостаточным основанием для получения места преподавателя курса мировой культуры, от Цезаря до Эйзенштейна, и сочинений на английском. К тому же он понятия не имел, что представляют собой шестнадцатилетние мальчики.
Отец смешал очередную порцию молока с медом для себя и бурбон для Богуса с таким выражением, которое явно разоблачало его желание обменяться желудками с сыном.
Богус прочитал кое-что еще из материнской коллекции рецензий.
«Нью-Йоркер» писал, что приятно было посмотреть «необычный, вносящий свежую струю фильм американского производства, который заставляет зрителя верить происходящему до крайней степени. Тот эффект, которого достигает Пакер вместе со своей новой командой единомышленни-ков-неактеров, наверняка заставит некоторых из наших суперзвезд почувствовать себя в опасности или, по крайней мере, обозлиться на своих сценаристов. Главный актер Богус Трампер (чьи саунд-треки зачастую слишком заумны) с большим успехом изображает ушедшего в себя, поверхностного человека, утратившего умение общаться с женщинами во всех смыслах…»
«Женщины — просто красавицы! — провозглашала „Виллидж войс“. — Что отсутствует в фильме Пакера, так это ключ к разгадке: что заставляет этих двух искренних и совершенно великолепных женщин связываться с таким слабым, никчемным, ничего не добившимся в жизни мужчиной…»
«Плейбой» назвал фильм «унылым и запутанным», в нем якобы «сексуальная энергия героев скрыта не больше чем роскошные изгибы тела под тончайшим шелком…».
Несмотря на одобрение «ярких сцен фильма», «Эсквайр» находит конец фильма «эмоциональной дешевкой. Эпизод с беременностью — не более чем старый, затасканный трюк, рассчитанный на взрыв сочувствия у зрителя».
Что за эпизод с беременностью?
«Сатурдэй ревью», наоборот, полагает, что концовка фильма «сделана в лучших традициях Пакера. Показанная как бы невзначай беременность героини сводит на нет все заумные рассуждения и неоспоримо доказывает, что она его любит…».
Черт побери? Кто кого любит? Кого любит? Неужели Пакер выжал сопли из того, что Бигги недавно родила ребенка от Коута? Но как он все это связал?
«Лайф» выразился невнятно. «Поверхностное изложение сюжета требует более продуманного конца; схематичное развитие событий, которое не идет вглубь; вместо этого мы видим шарнирное соединение историй — простое наслоение случайных эпизодов — все это было бы претенциозным, если бы автор сделал драматический конец, с акцентом на полной деградации героя. „Облом“ не ведет нас к такой банальной мысли. Вместо этого в последних кадрах, где трогательно изображена беременность — кадрах светлых, но прозаичных, — Пакер достигает определенной недосказанности…»
Недосказанности о чем? Богус пришел к заключению, что ему необходимо посмотреть этот долбаный фильм.
Главная причина, по которой ему хотелось посмотреть этот фильм, не имела ничего общего с рецензиями. Он очень хотел снова увидеть Тюльпен, но не мог вынести мысли о том, что она может увидеть его. Трампер, как вуайериет и пристрастный зритель, должен был пойти и посмотреть «Облом».
У него было назначено собеседование в Колледже свободного искусства «Литчефилд Коммунити» в Торрингтоне (Коннектикут), который находился более или менее по дороге в Нью-Йорк. После собеседования он мог бы пробраться в город и посмотреть фильм.
Как выяснилось, вакансия открывалась на две группы слушателей обзорного курса британской литературы и на две группы вводного курса писательского мастерства для начинающих. Рекомендации Трампера, в особенности владение нижним древнескандинавским, произвели на декана факультета английской литературы и языка неизгладимое впечатление.
— Господи! — воскликнул он. — Да у нас здесь нет даже необходимости в иностранных языках.
В голове Богуса все бурлило, когда он добрался до Виллидж, как раз вовремя, чтобы успеть на девятичасовой сеанс «Облома». Увидев свою фамилию среди тех, кто работал над звуком, и в списке актеров, он пришел в возбуждение, хотя и постарался справиться с волнением. Окончательная версия оказалась более гладкой, чем он помнил; он обнаружил, что смотрит на экран с любопытством, как в некий альбом с фотографиями старых друзей в маскарадных одеждах. Но все выглядело очень знакомым: он все помнил до самых последних кадров, до той сцены, о которой лишь слышал, — когда Тюльпен в ванной говорит Ральфу и Кенту, что им пора уходить.
Затем он увидел те эпизоды, которые смонтировал сам накануне бегства. Ральф изменил лишь их порядок. Сначала Трампер покидает зоомагазин, говоря: «До свидания, Ральф. Я больше не хочу быть в твоем фильме». Потом Трампер, Тюльпен и Кольм едут на метро в Бронкский зоопарк, а голос Трампера за кадром произносит: «Прости, Тюльпен, но я не хочу ребенка».
В конце шло несколько новых кадров.
Тюльпен в спортивном трико показывает упражнения для рожениц: глубокое дыхание, какие-то смешные выпады в стороны и так далее. Голос Ральфа за кадром комментирует: «Он оставил ее».
Затем крупный план Тюльпен в монтажной; камера показывает ее со спины: она сидит и только в тот момент, когда поворачивает голову, становится узнаваемой в профиль. Она не сразу замечает присутствие камеры, она бросает через плечо взгляд в объектив, затем отворачивается. Ей больше нет дела до камеры. За кадром Ральф спрашивает: «Ты счастлива?»
Тюльпен выглядит умиротворенной. Она поднимается с рабочего места и делает странный жест: сзади ее локоть взлетает вверх, словно птичье крыло. Но Трампер догадывается: она приподнимает свою роскошную грудь тыльной стороной ладони.
Когда Тюльпен поворачивается в профиль к камере, видно, что она беременна.
«Ты беременна», — ворчливо произносит голос Ральфа.
Тюльпен спокойно смотрит в объектив, ее руки одергивают вокруг большого живота бесформенные складки платья для беременных.
«Чей это ребенок?» — с напором спрашивает Ральф.
Никакой заминки не происходит, только небрежный жест грудью, но она не поворачивается лицом к камере. «Его», — говорит Тюльпен.
Кадр останавливается, поверх него появляются титры.
Когда фильм закончился, в кинотеатре Грин-вич-Виллидж вокруг Трампера образовалась давка. Он сидел не двигаясь, словно находился под наркозом, пока до него не дошло, что его неуклюжие колени мешают людям пройти; затем он встал и вышел в проход вместе с толпой.
В ядовитых сладковатых испарениях, в хилом свете холла молодежь закуривала сигареты и топталась по кругу; захваченный медленно движущейся толпой, Трампер слышал обрывки разговоров.
— Настоящее дерьмо собачье, — заявила какая-то девица.
— Я не знаю… я не знаю, — пожаловался кто-то.
— Пакер все больше и больше зацикливается на самом себе, тебе не кажется?
— Ну, мне понравилось, но… — задумчиво произнес кто-то.
— Играют они действительно неплохо…
— Но на самом деле они не актеры…
— Ну да, тогда люди…
— Да, здорово!
— Отличная операторская работа…
— Да, но она не имеет к этому отношения…
— Хочешь знать, что я говорю, когда смотрю такие фильмы, как этот? — спросил кто-то. — Я говорю: «Ну и что?», вот что я говорю, приятель.
— Дай мне ключи, придурок…
— Еще один кусок дерьма про еще один кусок дерьма…
— Ну, это все относительно…
— Один черт!
«Простите…» — Богусу хотелось усмирить стройную шейку высокой девушки, что шла перед ним, хотелось развернуться и поставить на колени стайку желторотых философов, что за его спиной назвали фильм «воплощенным нигилизмом».
Уже у самого выхода он понял, что его узнали. Какая-то девица с нездоровой кожей и глазами-блюдцами вытаращилась на него, затем дернула своего спутника за рукав. Они пришли группой, и не успел Трампер и глазом моргнуть, как оказался окруженным у двери. Дверь состояла из двух половинок, но одна из них оставалась закрытой. После того как кому-то удалось распахнуть вторую половинку, послышался восторженный гул одобрения, и на какое-то мгновение Трамперу почудилось,, будто ему аплодируют. Затем юноша в какой-то униформе, с элегантной бородкой братьев Смит и желтыми зубами, преградил ему путь.
— Простите, — произнес Трампер.
— Эй, это ты, — начал юноша и, повернувшись к своим друзьям, выкрикнул: — Эй, я же говорил вам, это тот самый парень…
И мгновенно не меньше дюжины зрителей вытаращили на него глаза.
— Я думала, он выше, — обронила какая-то девушка. Кое-кто из самых юных — совсем еще сопляков, глупых и хохочущих, — сопровождал его до самой машины.
Одна из девчушек, поддразнивая, пропела:
— Эй, едем ко мне, познакомимся с моей мамочкой!
Он сел в машину и уехал.
— Новый «фольксваген», — насмешливо произнес какой-то парнишка. — Что-то не похоже…
Трампер начал кружить по городу и потерялся; он никогда раньше не ездил на машине по Нью-Йорку.
Наконец он заплатил таксисту и, следуя за ним, доехал до квартиры Тюльпен. У него все еще хранились ключи. Было уже за полночь, но он думал совсем о другом. О том, как долго он отсутствовал, какой срок беременности был у Тюльпен к окончанию работы над фильмом и сколько прошло времени с тех пор, как фильм выпустили в прокат. Хотя он уже догадывался, он представлял себе, как должна выглядеть Тюльпен сейчас: лишь немного более пухлой, чем в фильме.
Он попытался войти внутрь, но она заперлась на цепочку. Услышав, как она ворочается в кровати, он прошептал:
— Это я.
Прошло довольно много времени, прежде чем она впустила его. Она была в коротеньком банном халате, туго стянутом на талии, ее живот выглядел таким же плоским, как и раньше, она даже слегка похудела. На кухне он наткнулся на упаковку бумажных пеленок и хрустнувшую под ногами пустышку.
Какой-то извращенный черт продолжал шептать ему в ухо грязные шуточки.
Он попытался улыбнуться.
— Мальчик или девочка? — выдавил он.
— Мальчик, — ответила она. Глядя себе под ноги, она сделала вид, будто потирает глаза, хотя вовсе не походила на сонную.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Ты же дал мне ясно понять… В любом случае это мой ребенок.
— И мой тоже! — воскликнул он. — Ты сама это сказала в фильме…
— Это фильм Ральфа. Он писал сценарий…
— Но ведь он мой, да? — спросил Богус. — Я имею в виду, в действительности…
— Биологически? — подсказала она. — Ну да.
— Можно мне его увидеть? — спросил Трампер. Она как-то напряглась, но потом, пожав плечами, повела его мимо кровати в крохотный закуток, образованный составленными вместе книжными шкафами и несколькими аквариумами с рыбами.
Младенец спал в огромной корзине, окруженный со всех сторон игрушками. Он выглядел точно таким, каким был Кольм в возрасте нескольких недель, и очень походил на малышку Бигги, которой было чуть больше месяца.
Богус уставился на младенца, потому что ему проще было смотреть на него, чем на Тюльпен; хотя что можно разглядеть в такой крохе?
Тюльпен чем-то стукнула в глубине комнаты. Из бельевого шкафчика с выдвижными ящиками она извлекла несколько простыней и подушку; он догадался, что она стелила ему на диване постель.
— Ты хочешь, чтобы я ушел?
— Зачем ты пришел? — спросила она. — Ты только что посмотрел фильм, да?
— Я и до этого хотел приехать, — сказал он. Когда она, промолчав, продолжила стелить постель, он тупо добавил: — Я получил степень. — Она вскинула на него глаза, потом снова взялась за одеяло. — Я искал работу, — пробормотал он.
— Ну и нашел? — Она взбивала подушку.
— Нет.
Она знаком поманила его от спящего ребенка. На кухне она откупорила бутылку пива ему и налила немного себе.
— Это мне полезно, — пояснила она, протягивая ему стакан. — Чтобы было больше молока.
— Я знаю.
— Ну да, ты же должен знать, — сказала она, играя кончиком пояса, затем спросила: — Чего ты хочешь, Трампер?
Но он не спешил с ответом.
— Ты чувствуешь себя виноватым, да? — спросила она. — Мне это совершенно не нужно. Ты не должен мне ничего, Трампер, кроме того, что у тебя откровенно лежит на сердце… Если только лежит, — добавила она.
— Как ты живешь? — спросил он ее. — Ты ведь не можешь работать, — начал он и замолчал, понимая, что дело не в деньгах. То, что откровенно лежало у него на сердце, так давно кануло в трясину, на краю которой он так долго находился, что теперь казалось невозможным нырнуть и нащупать это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44