Сам-то я очень хочу.
— Вот и прекрасно. Буду вас ждать, — сказал Серж. — Как насчет десяти утра?
— Отлично, — сказал Гус, а Рой подумал: лучшего способа и не найти. Просто привезти ее туда и поглядеть. К черту извинения да предупреждения! Пусть они на нее полюбуются, пусть увидят ее во всей красе, длинноногую, стройную, бесподобную в своем купальнике. Тогда-то он и поймет, как оно бывает и чего ему потом ожидать. — Не будет это слишком… — замялся Гус. — То есть, я хочу сказать, что мне страшно неловко тебя о том спрашивать… Если твоя хозяйка выкажет недовольство… Или, может, тебе не по душе, когда вокруг с шумом носится целый выводок шумливой детворы… Я ведь пойму…
— Хочешь захватить с собой детей? — улыбнулся Серж.
— Мне бы…
— Так захвати. Мариана детей любит. Собирается нарожать шестерых, а то и восьмерых.
— Спасибо, — сказал Гус. — Мои дети взвоют от восторга. Красивое имя у твоей невесты — Мариана.
— Мариана Палома, — сказал Серж.
— Что-то испанское, верно? — спросил Гус.
— Она мексиканка, — ответил Серж. — Из Гвадалахары.
— Постой-постой, а разве Дуран не испанское имя?
— Я и сам мексиканец, — ответил Серж.
— Будь я проклят, если это хоть раз пришло мне в голову, — сказал Рой, вглядываясь в Сержа и тщетно стараясь обнаружить в его облике мексиканские черты, разве что вот форма глаз, быть может…
— Ты чистый мексиканец? — спросил Гус. — Не похоже.
— Стопроцентный, — засмеялся Серж. — По-моему, большего мексиканца, чем я, и не найти, мне по крайней мере не удавалось.
— Значит, и по-испански говоришь? — спросил Гус.
— Вроде немого, — ответил Серж. — Мальчишкой умел, но потом позабыл. Однако все идет к тому, что стану учить его заново. Воскресным вечерком я отправился к Мариане домой и после того, как получил благословение мистера Розалеса — это ее padrino, — предстал перед нею и попытался просить ее руки по-испански. Кажется, под конец в моей речи английские слова начисто вытеснили испанские. Должно быть, зрелище было хоть куда: напыжившийся клоун-заика с охапкой белых роз.
— Готов побиться об заклад, ты был сногсшибателен, — усмехнулся Рой и подумал: интересно, произвожу ли я со стороны впечатление такого же счастливого человека?
— Мариана предупредила, что до тех пор, пока мой испанский не сравнится хотя бы с ее английским, в нашем доме мы будем говорить только на испанском.
— Здорово, — сказал Гус, а Рой гадал над тем, требовала ли она долгого и изнурительного ухаживания на старый мексиканский манер и сколько времени Серж добивался от нее разрешения на первый поцелуй. Я становлюсь сентиментален, улыбнулся Рой сам себе.
— Обычно у мексиканцев мужчина в доме — господин и повелитель, — сказал Серж, — до тех пор, пока не состарится, а уж тогда боссом в семье становится мамаша, а поседевшие герои расплачиваются за прежнее свое тиранство. Но боюсь, что у нас с Марианой с самого начала все наоборот.
— Сильная женщина, не вижу в этом ничего плохого, — сказал Рой. — Полицейскому такая и нужна.
— Да, — подтвердил Гус, пристально глядя на пламенеющий закат. — Мало кому удается в одиночку справляться с этой работой.
— Что ж, вот мы и veteranos, — сказал Серж. — Пять лет. Можем нацепить себе на рукава по нашивке. Я думаю, спустя пять лет нам не мешает устроить встречу однокашников.
— Было бы здорово, — сказал Гус. — Маленькую вечеринку мы устроим и завтра. А если нас опять всех вызовут на командный пункт, может, удастся поработать вместе и завтра в ночную.
— А я и не сомневаюсь, что завтра мы разойдемся по своим округам, — сказал Серж. — Бунт выдохся. Он умер.
— Желал бы я знать, сколько времени еще будут заниматься ерундой всякие там специалисты по каузальным теориям? — сказал Рой.
— Это только начало, — сказал Серж. — Назначат комиссии, и интеллектуалы, пару раз в своей жизни пожавшие руку какому-нибудь негру, начнут демонстрировать свои глубокие познания в межрасовых отношениях, и это только начало. А негры, скажу я вам, ничуть не лучше и не хуже белых. Ну а теперь они станут творить какие угодно гадости, чего, кстати, все от них и ждут, и единственной их заботой будет выйти сухими из мутной водицы. С этого момента будет не перечесть негров, пригожих для того образа «сердитого черного», что так упорно тиражируется прессой.
— Ты тоже полагаешь, что черные такие же люди, что и белые? — спросил Рой у Гуса, который как прикованный, не отрывая глаз, следил за закатным солнцем.
— Да, — рассеянно отозвался Гус. — Я выучился этому от своего первого напарника еще пять лет назад. Он был лучшим из полицейских. Лучше полицейского я не встречал. Кильвинский говаривал, что большей частью люди все равно что планктон, не умеющий бороться с течением, послушно дрейфующий по волнам, приливам да отливам. Есть, правда, и такие, что похожи на бентос: они могут бороться с потоком, но лишь когда ползут по склизкому дну океана. И наконец, есть другие, они что нектон, тот и впрямь умеет плыть против течения, и для того ему не нужно ползать брюхом по дну, но, чтобы удержаться на плаву, требуется сила. Недюжинная сила. Кильвинский причислял к такому вот нектону лучших из нас. Как бы то ни было, он вечно повторял, что бескрайнему темному морю абсолютно безразлично, большой ты или маленький да какую тень отбрасываешь, так или иначе, для моря ты лишь несчастная тварь, исполненная страданий.
— Он что, был философом? — улыбнулся Рой.
— Иногда мне кажется, что я допустил ошибку, пойдя в легавые, — сказал Серж. — Оглядываясь назад, на все эти пять лет, я вижу, что разочарований да крушений надежд было хоть отбавляй, и каких разочарований! Но у меня такое чувство, что, повторись все сначала, я бы опять не смог ничего этого избежать.
— Сегодня мне на глаза попалась одна передовица. В ней говорилось, что можно только сожалеть о том, что в этих волнениях было ранено и погибло столько народу, — сказал Гус. — Парень пишет: «Конечно, мы допускаем, что полиция имеет право стрелять, но лишь для того, чтобы ранить. Отсюда логически вытекает, что полиции приходится проявлять удивительную изобретательность, чтобы умудриться укокошить стольких людей».
— Хреновый силлогизм, все шиворот-навыворот, — сказал Серж. — Да только таких вот невежественных выродков всерьез винить нельзя. Они насмотрелись тысячи киношек, где только и показывают, как ты запросто, в два счета, простреливаешь чью-то кисть или пулей вышибаешь из нее револьвер. Так что дуться на них нет никакого проку. Они не виноваты.
— Это лишь кучка планктона, сваленная в бетонное море, а, Гус? — сказал Рой.
— А я вот не очень-то раскаиваюсь в выборе профессии, — сказал Гус. — Мне представляется… Я полагаю, что мне известно нечто такое, о чем большинство людей даже не подозревает.
— Все, что мы можем, — это постараться защитить самих себя, — сказал Рой. — Их-то мы наверняка не переделаем.
— И не спасем, — сказал Гус. — Так же, как и самих себя. Несчастные сукины дети.
— Эй, эти паршивые разговоры наводят жуткую тоску, — внезапно сказал Рой. — С бунтом покончено. Наступают светлые деньки. Завтра у нас вечеринка с плаваньем и бассейном. Не будем падать духом. Выше нос!
— Идет, давайте тогда попытаемся словить какого-нибудь плутишку, — предложил Серж. — После доброго ареста у меня всегда поднимается настроение. Ты ведь раньше работал в этих краях, верно, Гус?
— Точно, — ответил тот, улыбнувшись, и подобрался на сиденье. — Рули на запад, в сторону Креншоу. Есть там несколько укромных местечек, облюбованных лихачами на краденых машинах. Может, удастся задержать какого-нибудь угонщика.
Первым ту женщину увидал Рой. Она делала им знаки из машины, стоявшей у телефонной кабинки на Родео-роуд.
— Похоже, к нам поступил гражданский вызов, — сказал Рой.
— Ну и ладно, я уж и так малость притомился мотаться тут вокруг да около, — сказал Серж. — Может, у нее возникли непреодолимые трудности, которые только нам и под силу преодолеть.
— Быстро сегодня стемнело, — заметил Гус. — Каких-нибудь пару минут назад я еще любовался закатом, а теперь — бац! — и сразу темно.
Серж притормозил рядом с женщиной. Та неуклюже выбралась из своего «фольксвагена» и, шаркая ногами, обутыми в тапочки, поволоклась к их машине. Банный халат, в который она была одета, не мог утаить от их взглядов ее колоссальных объемов.
— А я как раз ехала к телефонной будке, чтобы звонить в полицию, — запыхтела она, и еще прежде, чем Рой вышел из машины, он почуял запах перегара и внимательно рассмотрел багровое лицо и сорняк крашеных рыжих волос.
— Какие проблемы, мэм? — спросил Гус.
— Мой старикан — чокнутый. Только пьет да напивается, и уж сколько времени на работу не ходит, и совсем обо мне не заботится, ни обо мне, ни о детях, гроша от него не видим, и, как только ему приспичит или заохотится, колотит меня почем зря, места живого не оставляет, а нынче и вовсе рехнулся и пнул меня ногой прямо в бок. Негодяй, по-моему, ребро сломал.
Она полезла под халат, скорчила гримасу и потрогала свои ребра.
— Живете далеко? — спросил Серж.
— На той самой улице, где Колизеум, — сказала женщина. — Как насчет того, чтобы съездить ко мне домой и вышвырнуть его оттуда взашей, оказав мне услугу?
— Он ваш законный муж? — спросил Серж.
— А толку-то, если чокнутый!
— Ну хорошо, мы отправимся вслед за вами и побеседуем с ним.
— Уж это-то никак вам не удастся, — упорствовала женщина, влезая обратно в «фольксваген». — Негодяй нынче вовсе обезумел.
— Ладно-ладно. Так мы едем следом, — сказал Рой.
— В любом случае хоть развеемся со скуки, — сказал Гус, и они двинулись за миниатюрным автомобилем. Рой уложил дробовик сзади на пол и теперь размышлял, стоит ли его, когда они пойдут в дом, спрятать впереди или же тут на полу тоже сойдет, ведь дверцы можно и запереть. Он решил оставить его как есть — на полу.
— На этой сторонке живут в основном белые? — спросил Серж у Гуса.
— Здесь всех хватает, — ответил Гус. — Живут вперемешку от самой Ла-Сьенеги и до Голливуда.
— Будь в этом городе гетто, оно бы стало всем гетто гетто. Величайшее гетто в мире, — сказал Серж. — Гетто на загляденье. Взять те же Болдуин-хиллз…
— Гнездышки хоть куда, — подтвердил Гус. — Тоже смешанная сторонка, ассорти.
— Кажется, эта баба в «фольксвагене» — лучший кандидат на арест из всех, что мы сегодня видели, — сказал Рой. — На повороте она едва не сшиблась всмятку вон с тем «фордом».
— Нагрузилась, — сказал Серж. — Знаете что, если она врежется в кого-то, мы просто прикинемся, что впервые ее видим, и смотаемся отсюда. То, что она пьяна в стельку, я вычислил тогда еще, когда она кое-как выползла из своей машины, подошла вперевалочку и дыхнула мне на кончик сигареты, так что я прикурил без спичек.
— Наверно, этот дом, — сказал Гус, осветив фонариком номер на двери, и Серж резко затормозил за замершим в четырех футах от бордюра «фольксвагеном», так и не съехавшим толком к обочине. — Три-Зет-Девяносто один, гражданский вызов, сорок один двадцать три, подъездная дорога к Колизеуму, — произнес Гус в микрофон.
— Не забудь запереть свою дверцу, — сказал Рой. — Я оставил на полу дробовик.
— Я не стану входить, — сказала женщина. — Я его боюсь. Он предупредил, что убьет меня, если наведу на него легавых.
— Ваши дети в доме? — спросил Серж.
— Нет, — выдохнула она. — Когда мы затеяли драку, они сбежали к соседям. Ой, забыла вам сказать, у нас есть револьвер, а нынче мой старикан ну прямо сбесился.
— И где же тот револьвер? — спросил Гус.
— В спальне в шкафу, — ответила женщина. — Можете забрать себе обоих.
— Мы пока что не знаем, будем ли вообще кого-то брать, — сказал Рой. — Сперва мы с ним поговорим.
Серж первым шагнул на ступеньки, и она сказала:
— Квартира двенадцать. Мы живем в двенадцатой.
Они прошли через декоративную арку и оказались в окруженном квартирами дворике. Слева от них играл мягким светом плавательный бассейн, справа на открытой веранде стояли столы для пинг-понга. Миновав арку, Рой поразился размерам здания.
— Очень мило, — сказал Гус, не скрывая своего восхищения при виде бассейна.
— Двенадцатая — это где-то здесь, — сказал Рой и зашагал к выложенной кафелем лестничной клетке, со всех сторон обвитой папоротником высотой в мужской рост.
Когда из-за карликового древовидного папоротника выступил тщедушный и бледный, как мел, человечек в сырой от пота майке и устремился к Рою, тот все еще размышлял о том, что даже здесь он слышит запах перегара из уст той женщины, а потому успел лишь обернуться. Человечек нацелил Рою в живот дешевый револьвер двадцать второго калибра и выстрелил один раз. Присев на лестничную площадку, Рой изумился мощному эху, разносящему по широкому патио чьи-то крики, звуки выстрелов и нескончаемый, какой-то бессмертный визг. Потом Рой понял, что лежит в одиночестве у подножия лестницы. Мгновение было тихо. И тогда до него дошло: живот.
— Ох, нет, только не туда, — сказал Рой и прикусил зубами язык, силясь подавить приступ истерики. Шок. Он может убить. Шок!
Он разорвал рубашку, расстегнул ремень и взглянул на крошечную пульсирующую впадину под ложечкой. Он знал, что больше ему выжить не удастся. Только не туда. Не в кишки. У него больше нет кишок, чтобы вынести все это! Он надорвется — без кишок.
Рой разжал зубы. Ему пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы избавиться от залившей рот крови, бегущей из искусанного языка. На этот раз болит не так, подумал он и удивился, что сознание его ничуть не помутилось. Рядом он увидел припавших на колени Сержа с Гусом. Лица их были похожи на пепел. Серж перекрестился и поцеловал большой палец руки.
На сей раз было гораздо легче. Господи, да! Боль шла на убыль. Его окутало коварным теплом. Но нет, все не так. Все неправильно. Сейчас никак нельзя. И тут, когда он это осознал, на него напал панический страх. Сейчас никак нельзя, он ведь только-только начал понимать… Ох, пожалуйста, не сейчас, подумал он. Я только начинаю понимать…
— Понимать, понимать, — вымолвил Рой. — Понимать, нет, нет, нет.
Собственный голос показался ему глухим и мерным, как звон колокола. А потом он уже говорить не мог.
— Santa Maria, — сказал Серж, беря его за руку. — Santa Maria… Где эта чертова «скорая помощь»? Ay, Dios mio… Гус, он холодеет. Sobale las manos…
Потом Рой услыхал, как рыдает Гус:
— Его не стало, Серж. Его больше нет. Бедный, несчастный Рой, несчастный бедолага. Его больше нет.
Потом заговорил Серж, и Рой услышал:
— Нужно его укрыть. Ты разобрал его слова? Он говорил смерти «нет». Нет, нет, нет, сказал он. Santa Maria!
Я не умер, думал Рой. Это чудовищно, жестоко и нелепо — говорить, что я умер. И тут он увидел Бекки. Она важно шагала через луг по траве и казалась настолько взрослой, что, когда он позвал ее, получилось «Ребекка»; она приблизилась к отцу с улыбкой, и солнце искрилось в ее волосах, таких золотых, какими никогда не были его собственные.
— Dios te salve Maria, llena de gracia, el Senor es contigo… — сказал Серж.
— Я его накрою. Раздобуду у кого-нибудь одеяло, — сказал Гус. — Пожалуйста, кто-нибудь, принесите одеяло.
И тогда Рой дал себе волю и пустился наконец в плавание. Он плыл под туго натянутыми белыми парусами, и впереди его ждал мрак. Последнее, что довелось ему услышать, удаляясь, был голос Серджио Дурана, повторявший только два слова: «Santa Maria». Повторявший еще, и еще, и еще…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Вот и прекрасно. Буду вас ждать, — сказал Серж. — Как насчет десяти утра?
— Отлично, — сказал Гус, а Рой подумал: лучшего способа и не найти. Просто привезти ее туда и поглядеть. К черту извинения да предупреждения! Пусть они на нее полюбуются, пусть увидят ее во всей красе, длинноногую, стройную, бесподобную в своем купальнике. Тогда-то он и поймет, как оно бывает и чего ему потом ожидать. — Не будет это слишком… — замялся Гус. — То есть, я хочу сказать, что мне страшно неловко тебя о том спрашивать… Если твоя хозяйка выкажет недовольство… Или, может, тебе не по душе, когда вокруг с шумом носится целый выводок шумливой детворы… Я ведь пойму…
— Хочешь захватить с собой детей? — улыбнулся Серж.
— Мне бы…
— Так захвати. Мариана детей любит. Собирается нарожать шестерых, а то и восьмерых.
— Спасибо, — сказал Гус. — Мои дети взвоют от восторга. Красивое имя у твоей невесты — Мариана.
— Мариана Палома, — сказал Серж.
— Что-то испанское, верно? — спросил Гус.
— Она мексиканка, — ответил Серж. — Из Гвадалахары.
— Постой-постой, а разве Дуран не испанское имя?
— Я и сам мексиканец, — ответил Серж.
— Будь я проклят, если это хоть раз пришло мне в голову, — сказал Рой, вглядываясь в Сержа и тщетно стараясь обнаружить в его облике мексиканские черты, разве что вот форма глаз, быть может…
— Ты чистый мексиканец? — спросил Гус. — Не похоже.
— Стопроцентный, — засмеялся Серж. — По-моему, большего мексиканца, чем я, и не найти, мне по крайней мере не удавалось.
— Значит, и по-испански говоришь? — спросил Гус.
— Вроде немого, — ответил Серж. — Мальчишкой умел, но потом позабыл. Однако все идет к тому, что стану учить его заново. Воскресным вечерком я отправился к Мариане домой и после того, как получил благословение мистера Розалеса — это ее padrino, — предстал перед нею и попытался просить ее руки по-испански. Кажется, под конец в моей речи английские слова начисто вытеснили испанские. Должно быть, зрелище было хоть куда: напыжившийся клоун-заика с охапкой белых роз.
— Готов побиться об заклад, ты был сногсшибателен, — усмехнулся Рой и подумал: интересно, произвожу ли я со стороны впечатление такого же счастливого человека?
— Мариана предупредила, что до тех пор, пока мой испанский не сравнится хотя бы с ее английским, в нашем доме мы будем говорить только на испанском.
— Здорово, — сказал Гус, а Рой гадал над тем, требовала ли она долгого и изнурительного ухаживания на старый мексиканский манер и сколько времени Серж добивался от нее разрешения на первый поцелуй. Я становлюсь сентиментален, улыбнулся Рой сам себе.
— Обычно у мексиканцев мужчина в доме — господин и повелитель, — сказал Серж, — до тех пор, пока не состарится, а уж тогда боссом в семье становится мамаша, а поседевшие герои расплачиваются за прежнее свое тиранство. Но боюсь, что у нас с Марианой с самого начала все наоборот.
— Сильная женщина, не вижу в этом ничего плохого, — сказал Рой. — Полицейскому такая и нужна.
— Да, — подтвердил Гус, пристально глядя на пламенеющий закат. — Мало кому удается в одиночку справляться с этой работой.
— Что ж, вот мы и veteranos, — сказал Серж. — Пять лет. Можем нацепить себе на рукава по нашивке. Я думаю, спустя пять лет нам не мешает устроить встречу однокашников.
— Было бы здорово, — сказал Гус. — Маленькую вечеринку мы устроим и завтра. А если нас опять всех вызовут на командный пункт, может, удастся поработать вместе и завтра в ночную.
— А я и не сомневаюсь, что завтра мы разойдемся по своим округам, — сказал Серж. — Бунт выдохся. Он умер.
— Желал бы я знать, сколько времени еще будут заниматься ерундой всякие там специалисты по каузальным теориям? — сказал Рой.
— Это только начало, — сказал Серж. — Назначат комиссии, и интеллектуалы, пару раз в своей жизни пожавшие руку какому-нибудь негру, начнут демонстрировать свои глубокие познания в межрасовых отношениях, и это только начало. А негры, скажу я вам, ничуть не лучше и не хуже белых. Ну а теперь они станут творить какие угодно гадости, чего, кстати, все от них и ждут, и единственной их заботой будет выйти сухими из мутной водицы. С этого момента будет не перечесть негров, пригожих для того образа «сердитого черного», что так упорно тиражируется прессой.
— Ты тоже полагаешь, что черные такие же люди, что и белые? — спросил Рой у Гуса, который как прикованный, не отрывая глаз, следил за закатным солнцем.
— Да, — рассеянно отозвался Гус. — Я выучился этому от своего первого напарника еще пять лет назад. Он был лучшим из полицейских. Лучше полицейского я не встречал. Кильвинский говаривал, что большей частью люди все равно что планктон, не умеющий бороться с течением, послушно дрейфующий по волнам, приливам да отливам. Есть, правда, и такие, что похожи на бентос: они могут бороться с потоком, но лишь когда ползут по склизкому дну океана. И наконец, есть другие, они что нектон, тот и впрямь умеет плыть против течения, и для того ему не нужно ползать брюхом по дну, но, чтобы удержаться на плаву, требуется сила. Недюжинная сила. Кильвинский причислял к такому вот нектону лучших из нас. Как бы то ни было, он вечно повторял, что бескрайнему темному морю абсолютно безразлично, большой ты или маленький да какую тень отбрасываешь, так или иначе, для моря ты лишь несчастная тварь, исполненная страданий.
— Он что, был философом? — улыбнулся Рой.
— Иногда мне кажется, что я допустил ошибку, пойдя в легавые, — сказал Серж. — Оглядываясь назад, на все эти пять лет, я вижу, что разочарований да крушений надежд было хоть отбавляй, и каких разочарований! Но у меня такое чувство, что, повторись все сначала, я бы опять не смог ничего этого избежать.
— Сегодня мне на глаза попалась одна передовица. В ней говорилось, что можно только сожалеть о том, что в этих волнениях было ранено и погибло столько народу, — сказал Гус. — Парень пишет: «Конечно, мы допускаем, что полиция имеет право стрелять, но лишь для того, чтобы ранить. Отсюда логически вытекает, что полиции приходится проявлять удивительную изобретательность, чтобы умудриться укокошить стольких людей».
— Хреновый силлогизм, все шиворот-навыворот, — сказал Серж. — Да только таких вот невежественных выродков всерьез винить нельзя. Они насмотрелись тысячи киношек, где только и показывают, как ты запросто, в два счета, простреливаешь чью-то кисть или пулей вышибаешь из нее револьвер. Так что дуться на них нет никакого проку. Они не виноваты.
— Это лишь кучка планктона, сваленная в бетонное море, а, Гус? — сказал Рой.
— А я вот не очень-то раскаиваюсь в выборе профессии, — сказал Гус. — Мне представляется… Я полагаю, что мне известно нечто такое, о чем большинство людей даже не подозревает.
— Все, что мы можем, — это постараться защитить самих себя, — сказал Рой. — Их-то мы наверняка не переделаем.
— И не спасем, — сказал Гус. — Так же, как и самих себя. Несчастные сукины дети.
— Эй, эти паршивые разговоры наводят жуткую тоску, — внезапно сказал Рой. — С бунтом покончено. Наступают светлые деньки. Завтра у нас вечеринка с плаваньем и бассейном. Не будем падать духом. Выше нос!
— Идет, давайте тогда попытаемся словить какого-нибудь плутишку, — предложил Серж. — После доброго ареста у меня всегда поднимается настроение. Ты ведь раньше работал в этих краях, верно, Гус?
— Точно, — ответил тот, улыбнувшись, и подобрался на сиденье. — Рули на запад, в сторону Креншоу. Есть там несколько укромных местечек, облюбованных лихачами на краденых машинах. Может, удастся задержать какого-нибудь угонщика.
Первым ту женщину увидал Рой. Она делала им знаки из машины, стоявшей у телефонной кабинки на Родео-роуд.
— Похоже, к нам поступил гражданский вызов, — сказал Рой.
— Ну и ладно, я уж и так малость притомился мотаться тут вокруг да около, — сказал Серж. — Может, у нее возникли непреодолимые трудности, которые только нам и под силу преодолеть.
— Быстро сегодня стемнело, — заметил Гус. — Каких-нибудь пару минут назад я еще любовался закатом, а теперь — бац! — и сразу темно.
Серж притормозил рядом с женщиной. Та неуклюже выбралась из своего «фольксвагена» и, шаркая ногами, обутыми в тапочки, поволоклась к их машине. Банный халат, в который она была одета, не мог утаить от их взглядов ее колоссальных объемов.
— А я как раз ехала к телефонной будке, чтобы звонить в полицию, — запыхтела она, и еще прежде, чем Рой вышел из машины, он почуял запах перегара и внимательно рассмотрел багровое лицо и сорняк крашеных рыжих волос.
— Какие проблемы, мэм? — спросил Гус.
— Мой старикан — чокнутый. Только пьет да напивается, и уж сколько времени на работу не ходит, и совсем обо мне не заботится, ни обо мне, ни о детях, гроша от него не видим, и, как только ему приспичит или заохотится, колотит меня почем зря, места живого не оставляет, а нынче и вовсе рехнулся и пнул меня ногой прямо в бок. Негодяй, по-моему, ребро сломал.
Она полезла под халат, скорчила гримасу и потрогала свои ребра.
— Живете далеко? — спросил Серж.
— На той самой улице, где Колизеум, — сказала женщина. — Как насчет того, чтобы съездить ко мне домой и вышвырнуть его оттуда взашей, оказав мне услугу?
— Он ваш законный муж? — спросил Серж.
— А толку-то, если чокнутый!
— Ну хорошо, мы отправимся вслед за вами и побеседуем с ним.
— Уж это-то никак вам не удастся, — упорствовала женщина, влезая обратно в «фольксваген». — Негодяй нынче вовсе обезумел.
— Ладно-ладно. Так мы едем следом, — сказал Рой.
— В любом случае хоть развеемся со скуки, — сказал Гус, и они двинулись за миниатюрным автомобилем. Рой уложил дробовик сзади на пол и теперь размышлял, стоит ли его, когда они пойдут в дом, спрятать впереди или же тут на полу тоже сойдет, ведь дверцы можно и запереть. Он решил оставить его как есть — на полу.
— На этой сторонке живут в основном белые? — спросил Серж у Гуса.
— Здесь всех хватает, — ответил Гус. — Живут вперемешку от самой Ла-Сьенеги и до Голливуда.
— Будь в этом городе гетто, оно бы стало всем гетто гетто. Величайшее гетто в мире, — сказал Серж. — Гетто на загляденье. Взять те же Болдуин-хиллз…
— Гнездышки хоть куда, — подтвердил Гус. — Тоже смешанная сторонка, ассорти.
— Кажется, эта баба в «фольксвагене» — лучший кандидат на арест из всех, что мы сегодня видели, — сказал Рой. — На повороте она едва не сшиблась всмятку вон с тем «фордом».
— Нагрузилась, — сказал Серж. — Знаете что, если она врежется в кого-то, мы просто прикинемся, что впервые ее видим, и смотаемся отсюда. То, что она пьяна в стельку, я вычислил тогда еще, когда она кое-как выползла из своей машины, подошла вперевалочку и дыхнула мне на кончик сигареты, так что я прикурил без спичек.
— Наверно, этот дом, — сказал Гус, осветив фонариком номер на двери, и Серж резко затормозил за замершим в четырех футах от бордюра «фольксвагеном», так и не съехавшим толком к обочине. — Три-Зет-Девяносто один, гражданский вызов, сорок один двадцать три, подъездная дорога к Колизеуму, — произнес Гус в микрофон.
— Не забудь запереть свою дверцу, — сказал Рой. — Я оставил на полу дробовик.
— Я не стану входить, — сказала женщина. — Я его боюсь. Он предупредил, что убьет меня, если наведу на него легавых.
— Ваши дети в доме? — спросил Серж.
— Нет, — выдохнула она. — Когда мы затеяли драку, они сбежали к соседям. Ой, забыла вам сказать, у нас есть револьвер, а нынче мой старикан ну прямо сбесился.
— И где же тот револьвер? — спросил Гус.
— В спальне в шкафу, — ответила женщина. — Можете забрать себе обоих.
— Мы пока что не знаем, будем ли вообще кого-то брать, — сказал Рой. — Сперва мы с ним поговорим.
Серж первым шагнул на ступеньки, и она сказала:
— Квартира двенадцать. Мы живем в двенадцатой.
Они прошли через декоративную арку и оказались в окруженном квартирами дворике. Слева от них играл мягким светом плавательный бассейн, справа на открытой веранде стояли столы для пинг-понга. Миновав арку, Рой поразился размерам здания.
— Очень мило, — сказал Гус, не скрывая своего восхищения при виде бассейна.
— Двенадцатая — это где-то здесь, — сказал Рой и зашагал к выложенной кафелем лестничной клетке, со всех сторон обвитой папоротником высотой в мужской рост.
Когда из-за карликового древовидного папоротника выступил тщедушный и бледный, как мел, человечек в сырой от пота майке и устремился к Рою, тот все еще размышлял о том, что даже здесь он слышит запах перегара из уст той женщины, а потому успел лишь обернуться. Человечек нацелил Рою в живот дешевый револьвер двадцать второго калибра и выстрелил один раз. Присев на лестничную площадку, Рой изумился мощному эху, разносящему по широкому патио чьи-то крики, звуки выстрелов и нескончаемый, какой-то бессмертный визг. Потом Рой понял, что лежит в одиночестве у подножия лестницы. Мгновение было тихо. И тогда до него дошло: живот.
— Ох, нет, только не туда, — сказал Рой и прикусил зубами язык, силясь подавить приступ истерики. Шок. Он может убить. Шок!
Он разорвал рубашку, расстегнул ремень и взглянул на крошечную пульсирующую впадину под ложечкой. Он знал, что больше ему выжить не удастся. Только не туда. Не в кишки. У него больше нет кишок, чтобы вынести все это! Он надорвется — без кишок.
Рой разжал зубы. Ему пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы избавиться от залившей рот крови, бегущей из искусанного языка. На этот раз болит не так, подумал он и удивился, что сознание его ничуть не помутилось. Рядом он увидел припавших на колени Сержа с Гусом. Лица их были похожи на пепел. Серж перекрестился и поцеловал большой палец руки.
На сей раз было гораздо легче. Господи, да! Боль шла на убыль. Его окутало коварным теплом. Но нет, все не так. Все неправильно. Сейчас никак нельзя. И тут, когда он это осознал, на него напал панический страх. Сейчас никак нельзя, он ведь только-только начал понимать… Ох, пожалуйста, не сейчас, подумал он. Я только начинаю понимать…
— Понимать, понимать, — вымолвил Рой. — Понимать, нет, нет, нет.
Собственный голос показался ему глухим и мерным, как звон колокола. А потом он уже говорить не мог.
— Santa Maria, — сказал Серж, беря его за руку. — Santa Maria… Где эта чертова «скорая помощь»? Ay, Dios mio… Гус, он холодеет. Sobale las manos…
Потом Рой услыхал, как рыдает Гус:
— Его не стало, Серж. Его больше нет. Бедный, несчастный Рой, несчастный бедолага. Его больше нет.
Потом заговорил Серж, и Рой услышал:
— Нужно его укрыть. Ты разобрал его слова? Он говорил смерти «нет». Нет, нет, нет, сказал он. Santa Maria!
Я не умер, думал Рой. Это чудовищно, жестоко и нелепо — говорить, что я умер. И тут он увидел Бекки. Она важно шагала через луг по траве и казалась настолько взрослой, что, когда он позвал ее, получилось «Ребекка»; она приблизилась к отцу с улыбкой, и солнце искрилось в ее волосах, таких золотых, какими никогда не были его собственные.
— Dios te salve Maria, llena de gracia, el Senor es contigo… — сказал Серж.
— Я его накрою. Раздобуду у кого-нибудь одеяло, — сказал Гус. — Пожалуйста, кто-нибудь, принесите одеяло.
И тогда Рой дал себе волю и пустился наконец в плавание. Он плыл под туго натянутыми белыми парусами, и впереди его ждал мрак. Последнее, что довелось ему услышать, удаляясь, был голос Серджио Дурана, повторявший только два слова: «Santa Maria». Повторявший еще, и еще, и еще…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48